Мартен

По прошествии времени никто не мог объяснить, как получилось, что новость распространилась так быстро. Где «протекло» – в жандармерии, в суде или в полиции? До конца дня слух облетел все службы, обрастая подробностями и вариациями, но с общей основой: крупноблочно – легавый завалил говнюка Жансана, когда тот готовился изнасиловать очередную жертву. Совсем как в мультиках студии «Марвел» или в комиксах, где поборники справедливости в масках появляются на исходе ночи, чтобы помочь добрым гражданам какого-нибудь Готэма.

В некоторых версиях изнасилование совершилось, в других – нет. Жансана убила пуля в голову. Нет, в сердце.

Самые большие фантазеры утверждали, что сначала негодяю отстрелили яйца, а уж потом… Все соглашались, что никто в этом мире – за исключением разве что старушки-матери – не станет оплакивать смерть этого отброса, зато воздух станет чище, а дороги – безопаснее для большинства женщин в округе. И тем не менее тревога в рядах сил правопорядка росла, поскольку мститель (никто или почти никто не произносил слова «убийца») был одним из своих и следователи из собственной безопасности вцепятся в него, как бульдоги.

Во всех разговорах звучало имя Мартен Сервас.

Сыщики Тулузы знали подробности происшествия на крыше вагона, им было известно о коме руководителя группы, последовавшей за ранением, и уже через несколько часов прозвучали самые смелые гипотезы.

Дивизионный комиссар Стелен пребывал в волнении. Он прокручивал в памяти свой разговор с Мартеном, состоявшийся сразу после того, как Сервас очнулся. Тот тогда заявил, что женщину из Монтобана убил Флориан Жансан, а в качестве доказательства привел белого одноухого котенка. Нелепость какая-то!

Стелен, как и все вокруг, заметил, что майор Мартен Сервас изменился. Об этом не говорили – во всяком случае, при нем; но за спиной начальства языки развязывались. Хотите сохранить секрет – не делитесь им с легавым. Что-то произошло, пока Сервас был в коме: из Университетской клиники в Рангёйе вышел другой человек. Неужели он стал убийцей? Стелену было трудно в это поверить, но сомнения оставались, а сомнения – яд, куда опаснее любого знания, даже негативного. Стелен знал, что прежний Мартен никогда не убил бы. Но новый…

Комиссар где-то прочел, что ученые, вооружившись сканером и компьютером, сумели раскодировать мозговые сигналы испытуемых и восстановили по ним картину фильма, который те смотрели. Другие яйцеголовые создали интерфейс мозг – компьютер, способный восстанавливать слова, прочитанные субъектом. Следующим этапом станет раскодирование воображаемых людьми слов, заявил один из исследователей. Скоро и мысли начнут читать… Полный кошмар: жизнь без секретов, без шанса соврать, что-то скрыть. Без лжи, без сделок с истиной жизнь быстро стала бы невыносимой. Зато в работе полиции наметился бы невероятный прогресс – правда, следователей заменили бы машины и обслуживающие их технари. В тот день Стелен точно не отказался бы от подобной технологии.

В конце дня он покидал комиссариат в раздерганных чувствах. Ему назначили встречу в суде высшей инстанции – одну из тех, благодаря которым французская администрация внушает себе иллюзию движения вперед.

Стелен выехал с полицейской стоянки, покатил по проспекту Амбушюр, пересек мост над Южным каналом в направлении бульваров и вдруг понял, что яд сомнения проник и в его душу. Что правда, а что ложь в рапорте Серваса? Одно известно наверняка: этой ночью он ездил в Сен-Мартен. Встретился с Жансаном. А через несколько часов того застрелили из полицейского пистолета.

Венсан Эсперандье и Самира Чэн были в курсе слухов и волновались не меньше Стелена. Они работали в одном кабинете и старательно избегали обсуждения темы «Убил ли Мартен Сервас подонка Жансана?». Первой не выдержала Самира.

– Думаешь, он мог это сделать?

Венсан метнул в нее недовольный взгляд.

– Шутишь?

– А похоже?

Эсперандье крутанулся на кресле.

– Черт бы тебя побрал, Самира, мы говорим о Мартене!

– Можешь не напоминать, – занервничала она. – Вот только о каком Мартене, а? До- или посткоматозном?

Он отмахнулся от ее аргументов и вернулся к экрану, бросив жестким тоном:

– Замолчи. Не хочу слушать.

– Не говори, что не заметил…

Венсан вздохнул, снова повернулся к ней.

– Что я должен был заметить?

– Он изменился…

– …

– Он даже вычислять нас перестал!

– Дай ему время. Он только что вернулся на службу.

– А что тут делает эта баба?

– Норвежка? Мне известно столько же, сколько тебе.

– Не говори, что не видишь: он общается только с ней.

– Ревнуешь?

Лицо Самиры омрачилось.

– Каким же тупицей ты иногда бываешь… Неужели тебя не удивляет, что иностранке он доверяет больше, чем своим?

– Не знаю…

Самира покачала головой.

– Меня это пугает. Ужасно пугает. Даже если он ни в чем не виноват, они всё повесят на него. Готова спорить на миллион.

– Если не найдем настоящего убийцу, – возразил Венсан.

– Может, ты и прав, но как это сделать? И стоит ли очень стараться? А если выяснится, что стрелял Мартен?

На следующий день Ольга Ломброзо, заместитель прокурора при суде высшей инстанции Сен-Годанса, выглядела утомленной и не скрывала раздражения. Подобное дело – мечта всех следователей. Всех, кроме той, кому его поручили. Ломброзо выслушала сидевшего напротив жандарма, прочла его рапорт и пришла к выводу, что молодой юристке, обычно занимавшейся семейными делами, расследование явно не по плечу. Она заменила заболевшего сотрудника. В 2014 году, после повторного открытия суда, крупная региональная ежедневная газета поместила статью о «триумфальном возвращение правосудия в Комменж», но справляться с тех пор приходилось малыми силами.

Одиннадцать «действующих лиц» на все про все. Работы прибывало, количество папок на столах росло, но кое-как справлялись; а вот теперь эта история размера XXL…

– Говорите, полицейский?

– Или кто-то, выдающий себя за полицейского, – уточнил Морель. – Но эта гипотеза маловероятна: кто еще, кроме офицера полиции, носит кобуру на бедре?

– Офицер жандармерии.

– Да, конечно.

Морель поджал губы. Сидевшая напротив женщина снова углубилась в отчет. Он машинально отметил белую полоску на пальце и подумал: «А кольца-то нет…» – хотя не мог знать, что работа разрушила брак Ломброзо. По статистике, разводы среди судейских в Сен-Годансе оставались на одном и том же уровне: сто шестьдесят в год. Загадочное исключение составлял 2002-й.

– Значит, он вышел из леса в три утра при температуре ноль градусов, выстрелил в этого типа – Жансана – и растворился в пейзаже?

Она читала эту часть рапорта, как одну из сказок Шарля Перро, которые обожает ее сын.

– Знаю, знаю… Я подумал о том же: изложенная подобным образом, история кажется лишенной смысла. И тем не менее все так и было.

– Как в кино. Явился гребаный ночной мститель и помешал изнасилованию… Вот так просто. – Она не сочла нужным скрывать свой скептицизм. – На нем хоть не было плаща и яркого камзола?

Морель не поддержал шутливого тона собеседницы. Он вспомнил, как сам отреагировал, выслушав капитана Сен-Жермеса. Чувство юмора не являлось сильной стороной его характера.

Ломброзо положила папку на стол, прижала обложку кулачками, как будто та могла самовольно открыться, и жестким тоном произнесла:

– Это компетенция апелляционного суда. У нас нет ни технических средств, ни людских ресурсов, чтобы его вести. Я позвоню Кати д’Юмьер в Тулузу. Думаю, они свяжутся с обеими генеральными инспекциями.

Генеральная инспекция национальной полиции и Генеральная инспекция национальной жандармерии. Полиция внутри полиции. Морель кивнул, соглашаясь. От этого дела пахнет серой, дерьмом и неприятностями. Они тоже размера XXL. Его собеседница это понимает.

– Кто в курсе насчет оружия и кобуры?

– Слишком много народу. На месте преступления побывала целая толпа. Мы попытались уменьшить ущерб, но сказать, кто что увидел, услышал и заметил, невозможно.

Она насупилась.

– Значит, рано или поздно пресса докопается. – Схватила телефон. – Нужно действовать быстро. Показать, что нас не застали врасплох, что мы сразу отреагировали…

Она на секунду отвлеклась от телефона.

– Однако не будем строить иллюзий: ураган приближается, и он снесет все на своем пути. Легавый в роли ночного мстителя… Полный отпад – пресса будет в восторге!

В Тулузе Кати д’Юмьер обедала в «Саль Гос». Ей уже подали омлет и голяшку ягненка, когда в сумке зазвонил телефон. Что там было в ее сегодняшнем гороскопе? Вам придется принимать срочное решение. Убедитесь, что у вас на руках правильные карты.

Мадам председательша тулузского суда всегда доверяла звездам и по мере возможности составляла гороскопы на всех, с кем ей приходилось работать. Она начинала карьеру снизу, делала ее без посторонней помощи, была помощником прокурора суда Сен-Мартена, где дела об обезглавленной лошади и детском лагере отдыха принесли ей некоторую, пусть и преходящую известность. Но суд в Сен-Мартене был слишком мелок для ее ненасытного честолюбия, и за несколько лет она оказалась главой суда Тулузы.

Внешность у Кати была вполне типичная для юриста высокого ранга: строгое лицо, орлиный профиль, пламенный взгляд, тонкие губы и волевой подбородок. Большинство тех, кто плохо знал эту женщину, опасались ее, знакомые и друзья восхищались ею или боялись, иногда то и другое одновременно. Существовала и третья категория – те, кого она унизила, бездари и интриганы; эти Кати ненавидели.

Она молча выслушала Ольгу Ломброзо и сказала:

– Очень хорошо, присылайте дело.

На ее лбу появилась еще одна морщинка.

– Подать ваш любимый десерт? – спросил официант. – Может быть, баноффи-пай или слоеное пирожное с мороженым и карамелью?

– Не сегодня. Принесите двойной эспрессо. Нет – тройной. Спасибо. И, если у вас есть, аспирин…

– Разболелась голова?

Она улыбнулась проницательности молодого человека.

– Пока нет. Но скоро точно заболит.

Бывший пиарщик Говард Блум, переквалифицировавшийся в специалиста по мотивации, выдвинул в «Принципе Люцифера» смелую гипотезу: мать-природа – кровожадная сука, насилие и зло – составляющие ее плана; в мире, который движется ко все более изощренным формам и конструкциям, ненависть, агрессия и война не тормозят, а ускоряют эволюцию. «Если эта гипотеза верна, – думала Кати д’Юмьер, державшая книгу Блума на полке, – эволюция за последнее время получила то еще ускорение!» В Тулузе насилие достигло тревожного уровня в три с половиной тысячи зарегистрированных преступлений за прошлый год, в том числе нападений с холодным оружием; в большой степени это связано с тем, что с наступлением темноты в центре города алкоголь и наркотики текут по улицам так же щедро, как ЭПО по венам американского велогонщика Лэнса Армстронга . А число судей ТБИ  за то же время уменьшилось с двадцати трех до восемнадцати. Минюст всегда причислял Тулузу к рангу провинциальных юрисдикций, суд испытывал жестокую нехватку средств, демография шла вразнос, а уровень преступности неуклонно повышался. Как следствие, суды большой и малой инстанций сталкивались с непреодолимыми вызовами – например, с тотальной нехваткой залов судебных заседаний. За недостатком средств не справляются со своей задачей и три исправительных трибунала . Гражданских исков становилось все больше, а они, как всем известно, намного прибыльней для юристов-крючкотворов. Как итог – обескураживающий рост количества отказов в возбуждении уголовных дел и прекращений производства по делу за последние годы: 95 % по кражам, в том числе с отягчающими обстоятельствами, и 93 % по всем остальным делам.

Постоянная головная боль для председателя суда…

Оказавшись в шторм под ударами ветра силой 60 узлов в час на корабле с пробоинами в днище, молишься, чтобы большая волна не накрыла с правого борта. «Именно это и произошло», – думала Кати д’Юмьер, читая рапорт.

Напротив нее сидел прокурор Республики Мецгер. Выглядел он, как всегда, безупречно: прическа – волосок к волоску, узел галстука – само совершенство. Рапорт прокурор прочел до встречи с Кати, и она заметила, как плотоядно блестят его глаза. Придурок радовался. Предвкушал. Мысленно потирал руки. Мецгер, как и многие прокуроры, обожал медийную «собачью свадьбу», ему нравилось читать свою фамилию в газетах, но больше всего – светиться на телевидении. Известность привлекает мотыльков, жаждущих блеснуть, приобщиться к славе постороннего (пусть и опалив крылышки в огне чужой популярности).

– Только не говорите, что вас это радует, Анри, – бросила она.

Он выпятил грудь, развернул плечи и изобразил оскорбленную невинность.

– О чем вы? Конечно же, нет!

Веры ему было не больше, чем малышу, которого мать застигла на месте преступления с прижатой к животу банкой «Нутеллы» и шоколадом вокруг губ.

– Кому думаете поручить расследование? – осторожно поинтересовалась Кати.

– Дегранжу.

Дегранжу… Кому же еще? Логичный выбор.

Она с прищуром взглянула на Мецгера: они с Дегранжем терпеть друг друга не могут. Дегранж с его чуточку длинноватыми седыми волосами, яркими пиджаками и взрывным темпераментом являл собой физического и психологического антагониста прокурора. Он высоко нес знамя независимого правосудия и считал любого прокурора Республики могущественным врагом. Мецгер, одержимый исключительно собственной карьерой и фамилиями в записной книжке (чем больше высокопоставленных друзей, тем лучше!), был идеальным олицетворением всего, что люто ненавидел Дегранж.

Сколько раз каждый из них врывался в ее кабинет, чтобы пожаловаться на другого? Кати прекрасно понимала, что Мецгер решил преподнести Дегранжу это отравленное яблочко, но в данном случае он не мог сделать выбора лучше. Дегранж будет работать энергично и выглядеть в глазах журналистов прямым и неангажированным юристом – именно это им всем сейчас жизненно необходимо. Ну а кроме того, Дегранж – безусловно, самый компетентный законник, с которым Кати приходилось иметь дело.

– Итак, Дегранж. Очень хорошо, – сказала она. – Думаю, он свяжется с Генеральной инспекцией национальной полиции в Бордо .

– А что еще ему остается? – желчно поинтересовался Мецгер. – И Генеральную инспекцию национальной жандармерии подключит.

Он явно мечтал о том дне, когда увидит своего лучшего врага увязшим в юридической трясине, с подмоченной репутацией.

– Нужно переписать твой рапорт, – заявил Стелен, вернувшись из суда, где совещался с прокурором Республики.

Сервас промолчал.

– Рано или поздно они тобой заинтересуются. Тобой – и твоими перемещениями в ту ночь. Представляешь, какие будут последствия, если выяснится, что ты ездил в Сен-Мартен и «забыл» об этом упомянуть.

– Представляю.

– Хорошо, что я не успел его отослать…

Сервас почувствовал, как в душе его закипает ярость. Он мгновенно почувствовал страх Стелена. Похоже, на встрече было сказано нечто изменившее его позицию. Разве комиссар не должен был повести себя прямо противоположным образом и оказать полное доверие подчиненному, с которым проработал столько лет?! Интересно, что будет, если ситуация действительно ухудшится? Будет Стелен сражаться за него или постарается всеми правдами и неправдами сберечь свое кресло? Стелен всегда был прямым человеком (не то что его предшественник Вильмер), они с Сервасом хорошо понимали друг друга, но друзья, как известно, познаются в беде; что уж говорить про начальство…

– Мартен…

– Да?

– Две ночи назад, в Сен-Мартене… ты видел его или нет?

– Жансана? Нет. Но… Я видел силуэт… Повторяю: я бежал за кем-то, кто мог быть Жансаном. А мог и не быть. Он смотрел на меня из парка. Я пошел к нему. Он побежал, я следом, но силуэт исчез в лесу. Была полночь, я вернулся к машине и нашел записку на лобовом стекле, под «дворником».

– Записку? В прошлый раз ты о ней не упомянул.

– Не упомянул. Там было написано: «Испугался?»

– Господи…

Стелену как будто явился призрак жены, ушедшей в лучший мир два года назад.

– Жансана пристрелили из полицейского оружия, – сказал он. – Они будут искать мотив. И твой окажется самым убедительным.

Сервас напрягся. Узнав, что Жансан убит из пистолета, принадлежащего легавому, он первым делом проверил, на месте ли его собственный.

– О чем ты говоришь? Какой мотив?

– Не прикидывайся дурачком, Мартен! Этот тип выстрелил тебе в сердце, и ты чуть не умер. Ты сам сказал мне, когда вышел из комы, что считаешь его убийцей женщины из Монтобана, избежавшим наказания. И он угрожал твоей дочери!

– Не угрожал – попытался намекнуть, что…

– А ты ринулся в Сен-Мартен – никого не предупредив, не подготовившись! – перебил подчиненного Стелен. – Среди ночи, черт бы тебя побрал! Ты видел Жансана за несколько часов до того, как его убили, будь он трижды неладен!

Шеф никогда так не распалялся. Он в ярости, а может, получил пенделя от руководства.

– Мы в полной заднице, – угрюмо добавил Стелен, и Мартен услышал в его голосе страх. «Чертов перестраховщик. – Эта мысль не первый раз приходила майору в голову. – Он всегда, любой ценой, стремится избежать бури, даже если это идет во вред делу. Меня старик сдаст не задумываясь, если придется спасать собственное благополучие».

Сервас посмотрел на Стелена – тот снова был непроницаемо-спокоен, только лицо посерело до землистости – и сказал:

– Я возьму на себя всю ответственность.

– Мне нужен новый рапорт – без малейших умолчаний, – ответил комиссар, стряхнув оцепенение. – Опишешь все в деталях.

– Напомнить тебе, что не я придумал умолчать о марш-броске в Сен-Мартен? – Сервас поднялся и резко оттолкнул стул.

Стелен не отреагировал, он снова был мыслями в другом месте. Готовил пути отхода. Размышлял о последствиях для своей карьеры, до сей поры такой успешной, стремящейся вверх. Нужно решить, как ликвидировать гнилую ветку, пока она не заразила все дерево. Как установить противопожарный щит между собой и Сервасом.

– Ну и?.. – спросила Кирстен на террасе «Кактуса».

– Ну и ничего, – ответил Сервас, усаживаясь напротив. – Будет внутреннее расследование.

– Ага…

Последнее на ее памяти внутреннее расследование в Норвегии затеяли после бойни на острове Утёйе, куда приплыл Андерс Брейвик и убил шестьдесят семь человек, в основном подростков. Целью того расследования было выяснить, почему норвежская полиция прибыла с таким опозданием. После сообщения о происшествии прошло полтора часа, за которые Брейвик вдоволь настрелялся. Дознаватели из службы собственной безопасности задали вполне резонные вопросы: почему вы не полетели на вертолете и как получилось, что катер вышел из строя? (Он был слишком мал для такого количества людей и оборудования, вот и дал течь!)

– Что еще он сказал?

– Я должен подать рапорт и объяснить, что встретил типа, застреленного из полицейского пистолета, меньше чем за три часа до того, как он умер; что несколько недель назад этот самый человек отправил меня в больницу, прострелив сердце, и угрожал моей дочери; что я подозреваю его в убийстве, которое осталось нераскрытым. Вот так – в общих чертах…

Сервас произнес этот монолог тоном фатальной покорности. Кирстен поостереглась говорить, что за прошедший год одиннадцать тысяч агентов норвежской полиции доставали оружие всего сорок два раза, выпустили всего две пули и никого даже не ранили! В последний раз норвежский полицейский убил человека тринадцать лет назад…

– Думаю, я вернусь в Норвегию, во Франции мне больше нечего делать. Мы в тупике.

– Когда ты уезжаешь?

– Завтра. Лечу в Осло в семь утра с остановкой на час в аэропорту Шарля де Голля.

Сервас молча кивнул. Кирстен встала.

– Я прогуляюсь напоследок. Поужинаем вечером?

Он согласился, проводил взглядом ее крепкие стройные ноги и в который уже раз отметил, как хорошо некоторые женщины умеют выбирать одежду: строгое темное пальто было ровно той длины, которая подчеркивала изгиб бедер Кирстен. Многие мужики захотят заглянуть в лицо женщине с такой статью…

Затем Мартен достал телефон.

– Воображение находится в рамках от нормального до патологического и включает в себя сны, фантазмы, галлюцинации, – сказал сидевший в кресле Ксавье.

– Я не о галлюцинации, а об амнезии, – ответил Сервас. – Она, если не ошибаюсь, являет собой противоположность воображению?

Доктор переменил позу, и Мартен почувствовал тонкий аромат марсельского мыла.

– О чем конкретно мы говорим?

Вопрос был задан с секундной задержкой. Майору показалось, что психиатр подбирает слова, как художник краски на палитре.

– Предположим… Предположим, что я приехал ночью в Сен-Мартен и думаю, что делал нечто, а в действительности совершил кое-что гораздо более серьезное и забыл об этом…

Ксавье помолчал, не дождался продолжения и спросил:

– Не мог бы ты изъясняться конкретнее?

– Нет.

– Ладно. Существует множество форм амнезии. Твоему описанию – во всяком случае, если судить по скудной информации, которую ты выдал, – соответствуют несколько видов амнезии. Начнем с частичной амнезии, или расстройства памяти в конкретный отрезок времени: как правило, она является результатом черепно-мозговой травмы или галлюцинаторного помешательства, проще – спутанности сознания… В ту… пресловутую ночь… ты получил подобную травму?

– Нет. Насколько мне известно.

– Ну конечно. Идем дальше. Второй вид – фрагментарная амнезия, связанная с одним или несколькими совершенно конкретными фактами. То же относится к избирательной амнезии. Она наблюдается у пациентов с… неврозом или психическими расстройствами.

Доктор сделал паузу.

– И, наконец, фиксационная амнезия – неспособность фиксировать в сознании текущие события и события недавнего прошлого, невозможность удержать воспоминания… То, что ты будто бы сделал и забыл, что сделал…

– Нет, нет, я так не думаю, это чисто теоретическая выкладка.

– Хорошо, хорошо, только не волнуйся. Скажи вот что: эта твоя чисто теоретическая гипотеза связана с тем фактом, что недалеко отсюда две ночи назад человека застрелили из табельного полицейского оружия?

17:00. Вечер опускался на улицы Сен-Мартена, когда Сервас вышел из кабинета Ксавье; в воздухе смешались ароматы росших на ближайшей горе сосен, костра и выхлопных газов. Ветерок играл с редкими снежинками. Балконы резного дерева, фронтоны а-ля шале и узкие темные улочки, мощенные булыжником, создавали в этой части города странную атмосферу, в которой смешались детскость и таинственность волшебных сказок. Сервас оставил машину у реки и теперь, возвращаясь, ощутил поднимавшуюся от воды свежесть.

Он сел за руль и внезапно насторожился. Что это? Чем пахнет в салоне? Лосьоном после бритья? Мартен обернулся – и, конечно же, никого не увидел. Проверил бардачок – оружие оказалось на месте. Неужели запах проник извне? Он сам впустил его, когда открыл дверцу?

Сервас обогнул сквер перед мэрией и по прилегающим улочкам проскользнул к аллеям д’Этиньи, а оттуда – к выезду из города. Проехал последнюю кольцевую развязку и собирался повернуть на шоссе в сторону долины, но, почувствовав характерный зуд в затылке, пропустил указатель, а потом и следующий съезд к кемпингам и промышленной зоне. Свернул он только на третьем съезде, и дорога сразу повела его вверх. После двух крутых поворотов внизу показались крыши Сен-Мартена.

Зуд усилился. Сервас не был здесь много лет. Ночь почти наступила. Огоньки Сен-Мартена на белом снежном покрывале, обрамленные со всех сторон черным бархатом гор, напоминали бриллиантовое ожерелье в витрине ювелирной лавки. Наверное, такой пейзаж показался бы Кирстен родным. Жалко, что ее сейчас нет рядом.

Сервас въехал в лес. Дорога шла под деревьями, и огни города исчезли. Зато показался хутор из четырех домов, а километром дальше – второй: белые крыши и ставни (у здешних людей стало манией запираться с наступлением ночи, как будто бандиты всегда прячутся в темноте и ждут возможности напасть). На следующей развилке он взял левей и покатил под уклон. Заснеженные луга в сумерках казались голубоватыми, в овражках слоился туман.

Следующим на его пути был городок размером побольше, но такой же сонный. Свет горел только в кафе, за стеклом витрины можно было разглядеть завсегдатаев, но улицы опустели.

Вскоре он угадал их присутствие. Слева от дороги, вдалеке, между деревьями находились «останки» лагеря отдыха «Пиренейские серны», но ржавая вывеска у въезда исчезла. Мрак в лесу становился все глубже. Сервас почувствовал, как по позвоночнику пробежала дрожь. Черт, он здесь не затем, чтобы гулять по руинам; нужно ехать дальше.

Фары пробивали световой туннель между соснами, дырявили густой туман. Внутри темноту рассеивало голубое свечение циферблатов на приборной панели. Пространство и время исчезли.

Но память…

Картины всплывали в памяти, как будто в мозгу кто-то установил плазму. Вскоре Мартен въехал в настоящий туннель, пробитый в горе.

Интересно, та, другая, табличка на месте? Надо же, не исчезла! Прикреплена к перилам мостика: ПЕНИТЕНЦИАРНЫЙ ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ЦЕНТР ШАРЛЯ ВАРНЬЕ.

Проехав по дороге, окаймленной сугробами, с вершинами на горизонте и домами в центре, Сервас словно бы сел в машину времени.

Старшая медсестра Лиза Ферней подожгла здание института, и оно сгорело дотла, остались только «культи» стен. Под лунным светом они напоминали Стоунхендж и выглядели величественно, как развалины римского форума. Подобных гигантских строений много в Пиренеях, их возводили в первой половине XX века: отели, гидроэлектростанции, плавательные бассейны, лыжные станции… Но здесь оказывали гостеприимство не туристам и курортникам. Несколько лет в Институте Варнье содержались восемьдесят восемь опаснейших субъектов, имеющих не только психические проблемы, но и осуществленные преступные наклонности. Эти пациенты были слишком жестоки даже для ОТБ – отделения для трудных больных. Психоз каждого не позволял держать в тюрьме этих насильников и убийц, которых правосудие объявило невменяемыми. Институт Варнье стал пилотным проектом и принимал больных преступников из всех европейских стран. Их изолировали в горах, вдали от мира, и… экспериментировали, проверяли действие новых препаратов на изгоях, лишенных большей части прав. Сервас вспомнил, что молодой психолог Диана Берг сравнивала подопечных института с горными тиграми. У стаи был альфа-самец.

Король-лев.

Высшее звено пищевой цепочки.

Юлиан Гиртман… 

Сервас не стал выключать дальний свет и мог разглядеть на ближайшем огрызке стены граффити, сделанные краской из баллончика.

Огромные грозные горы покоились в объятиях ясной, звездной, холодно-равнодушной ночи, а каменные руины, залитые лунным светом, напоминали майору его смертоносное прошлое и детское увлечение книгами Лавкрафта. При мысли о Гюставе сердце у него заледенело: мальчик живет бок о бок с одним из чудовищ. Он думал о Жансане, застреленном из полицейского пистолета, о призраках минувшего и тенях настоящего времени. Тревога росла. Интрига ясна: некто хочет сделать из него козла отпущения. Зачем?

В развалинах хрустнула сухая ветка, и Сервас застыл на месте; все его чувства обострились, кожа покрылась мурашками.

Господи, я единственный живой человек в этом пустынном месте, которое, как магнит, привлекает к себе психов всех сортов и размеров, а также любителей сильных ощущений! Мартен прислушался, но все было спокойно. Наверняка одно из тех животных, которые перебегали ему дорогу в свете фар.

Что он здесь забыл? Какая муха его укусила? Полная бессмыслица… Вокруг царила полная тишина, но вдалеке, в долине, раздался приглушенный шум, напоминавший жужжание большого жука. Шум двигателя… И доноситься он мог только с единственной ведущей сюда дороги. Сервас перевел взгляд выше, туда, где находился заброшенный лагерь отдыха, и вздрогнул, когда между деревьями на мгновение мелькнул свет. Ну вот, снова… И опять…

Снизу приближалась машина. Майор прищурился, дождался момента, когда фары снова обозначились в лесу, и несколько минут наблюдал; потом автомобиль исчез в туннеле, скрытом выступом горы.

Сервас ждал. Автомобиль мог вынырнуть в любой момент метрах в ста от него. Кому понадобилось ехать по этой дороге в такой час? Неужели за ним следили? Покинув Сен-Мартен, Сервас ни разу не проверился – было незачем.

Майор стремительно вернулся к своей машине, открыл дверцу со стороны пассажирского сиденья, достал из бардачка кобуру с пистолетом, вынул оружие и поморщился: ладонь стала влажной от пота.

Он бросил кобуру из кордуры  на кресло и вслушался в шум мотора: машина ехала вверх по противоположному склону. Рычание стало громче, между соснами вновь замелькали фары. Свет резанул по глазным нервам, когда автомобиль, вильнув, наставил на него желтые лучи, сверкавшие, как заключительные (самые яркие и красивые) букеты фейерверка. Сервас дослал патрон, снял пистолет с предохранителя, расслабил руку и опустил ее вниз, вдоль бедра. Теперь машина ехала прямо на него, подпрыгивая на ухабах, и свет танцевал наподобие блестящего кнута.

Водитель нажал на акселератор.

Мартен поднял оружие.

Внезапно автомобиль начал тормозить. Майор моргнул – пот со лба заливал глаза, зрение мутилось. Он может не попасть, если выстрелит: во всей криминальной полиции нет стрелка хуже его. Сервас отер лицо рукавом. Проклятая кома…

Внезапно шум мотора стал тише, сидевший за рулем человек переключился с третьей скорости на вторую, машина замедлила ход и остановилась, зашуршав шинами по заснеженному гравию. В десяти метрах от него. Мартен ждал, слушал свое тяжелое, затрудненное дыхание и наблюдал. Открылась дверца.

Фары светили так ярко, что он различал только силуэт на фоне светлеющей ночи.

– Мартен, не стреляй! Ради бога, опусти пистолет!

Он послушался. Адреналин резко упал, ноги стали ватными, а голова закружилась так сильно, что пришлось опереться на капот. Подсвеченный со всех сторон, к нему шел Ксавье.

– Доктор… – выдохнул Сервас. – Как же ты меня напугал!

– Прости! Ну прости меня! – Ксавье и сам не на шутку струсил.

– Какого дьявола ты тут забыл?

Врач сделал еще несколько шагов. Сервас не мог разглядеть, что именно он держит в руке.

– Я часто здесь бываю.

Голос врача звучал натянуто, как у человека, который сомневается.

– Что…

– Очень часто… В конце дня… Приезжаю посмотреть… на руины моей былой славы, прерванной мечты… Понимаешь, это место много для меня значит…

Ксавье приближался. Расстояние между ними сократилось до трех метров.

– Я едва не развернулся, когда увидел, что тут кто-то есть. У меня уже была одна не самая приятная встреча с бывшим «постояльцем» института – его это место тоже не отпускало. Думаю, так чувствуют многие… Я в том числе. А потом… Я разглядел, что это ты…

Рука поднялась. Сервас занервничал – и едва не выругался, поняв, что Ксавье сжимает в пальцах фонарик.

– Давай прогуляемся, – предложил доктор, светя на развалины. – Пошли, я должен тебе кое-что сказать.