– Свидетелем на бракосочетании?

Было 7 часов утра 5 декабря. Мы с Шаубергом стояли во мраке перед входом в отель. Опять шел снег, и из выхлопной трубы машины, рокочущей на малых оборотах, ползла дрожащая белая змейка газа. Шауберг только что привел «мерседес» из гаража.

– Вот именно – свидетелем.

– Не вздумали же вы жениться?

– Вот именно – вздумал.

– На ком же?

– Естественно, на Кэте.

Я был до такой степени ошарашен, что ноги у меня разъехались в снегу и я плюхнулся на капот над правой фарой.

– Что вы так на меня уставились, дорогой мистер Джордан? Нам обоим очень хотелось бы, чтобы нашими свидетелями были вы и мадам Мизере. Вас выбрал я, мадам Мизере – Кэте. Свадьба состоится двенадцатого декабря в двенадцать часов. То есть в следующую субботу. А в субботу съемки у вас только до обеда. Ну, так как – хотите оказать нам честь?

– А теперь скажите, в чем тут соль?

– Какая соль?

– Соль этой шутки?

– Никакая это не шутка. И соли нет никакой. Мы с Кэте хотим пожениться. – Он улыбнулся, произнося эти слова, и опять напомнил мне отца. Шауберг так же обворожительно улыбался, так же небрежно держался и с таким же достоинством носил свой шоферский комбинезон.

Я встал с капота.

– Вот до чего вы меня довели своими лекарствами. У меня уже совсем ум за разум зашел. Знаете, что мне сейчас послышалось? Будто вы хотите жениться на Кэте.

– А я именно это и сказал.

– Тогда, значит, это у вас ум зашел за разум. Это от морфия.

– Да что тут такого, если я хочу жениться на Кэте?

– Для меня рушится целый мир.

– В самом деле?

– Знаете ли вы, что я вами восхищался?

– Чем именно, дорогой мистер Джордан?

– Вашим полнейшим цинизмом, вашим неподкупным, холодным рассудком. Вы были в моих глазах человеком без ложных идеалов, без пустопорожних слов, человеком, который ни за что на свете не способен поддаться такой предательской и расплывчатой вещи, как чувство… не говоря уж о любви.

– Мне очень жаль, дорогой мистер Джордан, но я вынужден вас разочаровать. Я ему поддался.

– Не можете же вы полюбить!

– Могу, мистер Джордан. Одного человека. Кэте.

– И все же у меня аберрация слуха: я слышу то, что не могло быть сказано!

– Вы слышали именно то, что я сказал. Вы восхищаетесь – благодарю за комплимент! – моим полнейшим цинизмом. Но…

– Я восхищался им раньше. Но теперь вижу, что до полнейшего ему далеко.

– Почему?

– Потому что в противном случае ни о какой любви не могло бы быть и речи.

– Как раз наоборот. Мой цинизм очень даже в масть моей любви. Был бы я добропорядочным, высокоморальным идеалистом, я бы не мог жениться на шлюхе из борделя, которая к тому же глупа, примитивна, невежественна и наивна. Ведь все это и есть Кэте – разве нет?

Я промолчал.

А Шауберг продолжал:

– Для такого циника, как я, существует, однако, и другая Кэте. Эта вторая Кэте преданнее всех женщин, которых я встречал. Она сохранила невинность ребенка, несмотря на ту жизнь, которую ведет. Она никогда не лжет и никогда меня не предаст. Она не бросила меня в худшее время. Эта вторая Кэте пойдет за меня на смерть. Как часто я ее обижал, оскорблял, всячески пинал, как пинают собаку. А она продолжала меня любить. – Теперь он говорил по-другому, совсем не похоже на моего отца, и держался иначе, и больше уже не напоминал мне отца, сделавшего несчастной мать. – Я хочу уехать отсюда. Хочу еще раз начать все сначала, несмотря на все. Одному мне не справиться. Но с человеком, который мне предан, всегда говорит правду и не боится зла, потому что его душевная чистота сильнее любого зла, – вместе с таким человеком я справлюсь. Я опять промолчал.

– А вы, разумеется, думали, что я брошу Кэте.

– Разумеется.

– Оно и понятно. Это было логично, разумно, все так делают. Поначалу и я так думал – ясное дело. Но потом прошли недели и месяцы, и я вдруг понял, что люблю Кэте. Что делать? По глупости и простодушию она совершала поступки… не Бог весть какие великие, конечно… но они меня трогали, брали за сердце… Меня, полагавшего, что никакого сердца у меня давно нет… Поступки, которыми я восхищался.

– Приведите пример.

– Двое парней подарили ей в Лейпциге семь краденых угрей. Когда ее прижали, она удрала на Запад, так как не хотела предавать парней. Она все бросила – родину, юность. Вы предали бы этих ребят?

– Скорее всего – да.

– Я тоже. Вот видите. Так поступает она и тут, в Гамбурге, на каждом шагу. А что такое любовь, мистер Джордан? Вместе лечь в постель? Стиснуть друг друга и задыхаться, истекая от похоти, как животные? Сколько это длится? Сколько может это длиться – у вас, у меня, да вообще у всех нас? Два года? Три? Один месяц? А что потом?

– А что потом?

– В большинстве случаев ничего. Иногда чисто человеческая привязанность. Нуждаются друг в друге. Доверяют друг другу. Нужда друг в друге, доверие друг к другу – это, пожалуй, и есть любовь. Потому мы и женимся.

– Понимаю.

– Вы страшно разочаровались во мне, – сказал Шауберг. Он все еще улыбался и теребил свой берет, а снег все падал и падал на нас, декабрьский снег, сверкающий и чистый, еще совершенно чистый, потому что еще не коснулся нашей грязной земли.