Солнце светило вовсю, небо сверкало яркой голубизной, с юго-востока дул сильный ветер. Река была подернута рябью и отливала то зеленым, то серым, а то и серо-голубым или черным. Волны вздымали белые гребешки пены. Воздух был кристально чист и прозрачен, и суда, мимо которых мы проплывали, сверкали на солнце. Мы видели и пассажирские пароходы, и танкеры, и буксирные катера. Нашу моторку качало и подбрасывало.

На небольшом возвышении за штурвалом с круглыми спицами стоял молодой парень, а между ним и штурвалом стоял Миша. Лодочник разрешил ему положить руки на спицы и тоже управлять катером.

Наташа сидела рядом со мной на корме открытой моторки. Ветер швырял нам в лицо клочья пены. День был субботний, и мы плыли вверх по Эльбе на запад, мимо верфей у Кувердской гавани, где грохотали клепальные молотки на арабских и английских судах, мимо нового угольного порта, где швартовались суда под русским, итальянским и испанским флагом, и дальше на запад, мимо Маакенвердской гавани, мимо Альтоны с ее красными, зелеными и голубыми домиками, вдоль Атабаски до Парковой гавани, в которой суда всех цветов и наций прижимались друг к другу, как сардины в банке, и наконец вошли в Нефтяную гавань, где нам пришлось увернуться, когда прямо на нас надвинулся персидский танкер, поднимавший носом высокие пенные волны.

Миша обернулся, из-под руки лодочника взглянул на нас сияющими глазами и пальцами быстро-быстро подал матери длинную серию знаков.

Наташа ответила ему только на пальцах, и мальчик, одетый в дорогой синий костюмчик и серую курточку на меху, засиял от радости и беззвучно засмеялся. Потом изумленно взглянул на молодого лодочника, который ласково погладил его по голове. Но тут они оба опять ухватились за штурвал, наша моторка резко накренилась, попав боком на высокие волны, отбрасываемые большим персидским танкером, и Наташу прижало ко мне.

– Миша говорит, что ему здесь ужасно нравится и ему совсем не страшно, – перевела мне Наташа. – Мы с ним впервые совершаем такую экскурсию. Раньше на мои предложения покататься по Эльбе он отвечал, что боится.

Он отвечал.

Она говорила о своем глухонемом ребенке, как о здоровом, и для нее Миша впрямь говорил, отвечал, рассказывал – пальцами. Она уже полностью к этому привыкла. Ко всему ли люди могут привыкнуть? Даже к самому страшному? И полностью? Очевидно.

– Сегодня я ему сказала, что один дядя пригласил нас покататься на моторке. Он ответил, что раз с нами будет мужчина, то, пожалуй, стоит рискнуть.

Предложение покататься на Эльбе я сделал Наташе накануне, когда позвонил ей из автомата у двери тонателье после разговора с Шерли.

– Мне необходимо увидеть вас, мне надо поговорить с вами, Наташа.

– Когда?

– Как можно скорее.

– Назовите время и место.

– Слушайте внимательно: завтра во второй половине дня я не занят на съемках. Встретимся в три часа у причалов перед станцией метро «Хафентор». Там можем взять моторную лодку-такси и покататься по Эльбе. – Я решил, что на реке нас не увидит никто из знакомых.

– Вы хорошо знаете город.

– Я уже не раз совершал такие поездки.

– Вторую половину субботы я всегда посвящаю Мише. Вы не будете против, если я возьму его с собой? Ведь он все равно не услышит, о чем мы будем говорить.

– Берите его с собой, – ответил я. Это было в пятницу.

В субботу утром до начала съемок я поговорил с Косташем. Та часть моего гонорара, сто тысяч марок, которую я получал наличными, выплачивалась в три срока. Вторую долю мне должны были выплатить только через десять дней. Но деньги были мне нужны немедленно, чтобы внести залог за Шауберга. Вот я и попросил Косташа выдать мне вторую часть гонорара досрочно.

– Ясное дело, Питер, мой мальчик, вы можете получить эти тридцать тысяч. Только…

– Только – что?

– …не мое, конечно, дело. Деньги же ваши.

– Вот именно.

– А вам не кажется, что вы здесь, в Гамбурге, чересчур швыряетесь деньгами? Поверьте, я отношусь к вам как к сыну. Но мне было бы чрезвычайно неприятно услышать, что вы покупаете какой-то там киношной чаровнице бриллианты чистой воды. Эти девочки и даром на все готовы и…

– Никаких девочек и в помине нет.

– Ну ладно. – Он поговорил по телефону с главным кассиром. А в это время принесли телеграмму, и Косташ, пробежав ее глазами, начал радостно вопить и петь, обхватил меня за плечи и закружил по всей конторе. Это была радиограмма из Голливуда

Со всех проявленных и отобранных «образцов», а значит, со всех отснятых сцен специально делались лишние копии и регулярно отсылались самолетами в Голливуд, где находились конторы американского кинопроката, которому братья Уилсон поручили прокат нашего фильма. В Голливуде нашу работу оценивали специалисты, не знающие, что такое жалость. Уилсоны желали иметь запас прочности. Поэтому по поводу их поздравительной телеграммы, безусловно, стоило потанцевать.

Когда Счастливчик немного угомонился, я доверил ему еще кое-что:

– Кстати, сегодня после обеда я поеду на поиски натуры. С ассистентом режиссера. На случай, если жена вам позвонит и спросит, где я.

– Ясно как день, Питер, мой мальчик. Будет сделано! – Он ухмыльнулся. И вдруг ухмылка застыла. – Значит, все-таки чаровница?

– Но не стоит мне ни гроша, клянусь вам!

– Та же блондиночка, с которой вы намедни скатали в Травемюнде?

– Какое там!

– Ну-ну! – Он недоверчиво посмотрел мне в глаза.

– Правда не она!

– Я вам верю. Уф! – Он шумно вздохнул, явно испытав большое облегчение. – Знаете, а ведь я уже заподозрил, что вы слабак по этой части и можете попасться на крючок какой-то там пламенной любви! Не сердитесь на меня, я правда боялся за вас, потому что последние дни на вас лица не было. – Он удовлетворенно хрюкнул. – Но нет. Вы – порядочный парень. Ваша жена вполне может считать себя счастливой!

– Почему?

– Никаких любовей. Никаких романов. Как и у меня. Каждый раз другая. Хоп-хоп – и с глаз долой. А ведь есть среди нас и такие подлецы, что годами вяжутся к одной бабе. Знаете, что я вам скажу: наши жены просто не ценят нас с вами по-настоящему! Значит, на поиски натуры, так?

– Да, прошу вас.

– И надолго?

– К вечеру вернусь.

– Заметано. Желаю приятно провести время. Но если вы дадите малютке денег… – Он завелся по новой.

Дав инструкции Косташу, я позвонил мадам Мизере.

– Залог можно представить в суд лишь в понедельник, – сказала она. – В субботу там вряд ли кто будет. Несколько человек оттуда как раз завтракают у меня.

– Как Кэте?

– Выплакала все глаза. Но держится молодцом. Никто из клиентов не жаловался – ни на капризы, ни на дерзости. Милая девочка, крепко держит себя в руках.

– Передайте ей привет от меня. Значит, до понедельника, мадам.

– До понедельника, сударь.

В час пополудни съемки кончились. Я отвез Шерли в отель, и мы пообедали втроем. Джоан я сказал, что во второй половине дня мне надо поехать на поиски натуры. А Шерли еще в машине объяснил:

– Мне нужно позаботиться о докторе. Может быть, его выпустят под залог.

Поверила ли она мне, я не понял. Сказала только:

– Да, Питер.

– Ты мне не веришь?

– Пожалуйста, не начинай все сначала. Я уверена, ты делаешь для нас обоих что только можно.

Не улыбнулась ли она? Нервы у меня начали заметно сдавать. Разумеется, она и не думала улыбаться.

Во время обеда ее позвали к телефону.

Джоан посмотрела ей вслед и улыбнулась. Джоан в самом деле улыбнулась. – Почему ты улыбаешься?

– Мне кажется, наша дочурка влюбилась.

Я уронил с тарелки несколько ломтиков жареного картофеля, но она ничего не заметила.

– Шерли? Влюбилась?

Она кивнула:

– Прелестно, правда?

– С чего ты взяла?

– Так ведь и слепому видно. Только тебе одному нет! Ты видишь только свой фильм. А то бы заметил, что ее частенько зовут к телефону. К тому же она дважды уходила куда-то вечером.

– Вечером?

– Ты уже был в постели. Я видела, как она выходила из отеля. – Джоан опять улыбнулась. – Я вообще много чего вижу. Все считают меня медлительной и рассеянной особой. Но это не так. Я много вижу, на то ведь и глаза.

Что она видела? Что она знала? Что это все значило? Неужели она всех нас провела? И была самой умной из нас троих? Сколько она знала? Всё? Неужели она была другой, совершенно не такой, какой я ее себе всегда представлял? И она вовсе не была тихой и терпеливой женщиной с возрастным комплексом, обманутой, доброй и страдающей? А на самом деле была паучихой, в сети которой мы попали? Паучихой, которая терпеливо и цинично наблюдала, как ее жертвы все больше и больше запутывались в сетях, которые она нам расставила?

– Ты с ней… говорила?

– Я жду.

– Ждешь? Чего?

– Боже, ей как-никак уже девятнадцать!

– Ну и что? Хочешь дождаться, чтобы она… – Я прикусил язык.

– Чтобы она заимела ребенка? – мягко сказала Джоан. – Не будь так мелодраматичен, милый. Ах, если бы ты мог сейчас видеть свое лицо! – Она громко рассмеялась. – Какой у тебя вид!

– Наверняка ужасно смешной.

– Ты ревнуешь?

– Ревную? Я? – Паучиха. Паучиха. – С чего бы мне ревновать?

– Ну, она в конце концов тебе не родная дочь. А всего лишь падчерица, верно? И какая очаровательная! Когда я была у вас на студии, я заметила, что она уже вскружила голову половине работающих там мужчин.

Так оно и было. Молодые мужчины на студии все без исключения увивались за Шерли, и больше всех старался наглый пес Хенесси, ассистент Джекки. Так неужто Хенесси? Или кто-то другой? Возможно ли, чтобы Шерли в ее состоянии вообще захотелось пофлиртовать с каким-то парнем? Или это просто западня? Западня со стороны Джоан?

Как она вела себя в последние дни? Было в ее поведении что-нибудь подозрительное или нет? Накупила туалетов, показала мне их, приезжала ко мне на съемки и несколько раз пила чай в доме какого-то высокого чина в американском консульстве, ее кузена. У Джоан во всех странах были родственники – богатые, знаменитые, влиятельные люди. В Гамбурге один из родственников работал в американском консульстве.

Что тут подозрительного?

Ровно ничего.

И все же! Стоп! Только тут мне кое-что вспомнилось. Дважды в те дни, когда мне нужно было являться на съемки попозже, в номер при мне входил рассыльный и приносил нашу почту. Каждый раз Джоан буквально вырывала письма у него из рук. Каждый раз не давала мне первому посмотреть почту, словно ожидала письма, о котором я не должен был знать.

Что это было за письмо?

– Питер?

Я вскочил.

– Кельнер спрашивает, не хочешь ли ты еще кусочек мяса.

– Нет. Да. Нет, большое спасибо.

– Что с тобой?

– Ничего. Почему ты спрашиваешь?

Джоан улыбнулась:

– Это все твой фильм, правда? Фильм не отпускает тебя, я же вижу…

Паучиха?

Шерли вернулась к столику.

– Кто это звонил?

– Ах, ничего особенного, Папит.

– Кто это был?

– Почему это тебя так волнует? И почему ты на меня кричишь? Звонил Хенесси.

– Так. Хенесси. И что ему надо?

– Я заперла последние образцы в монтажной. А их еще сегодня нужно доставить к самолету.

– И что же?

– Ключ я нечаянно унесла с собой. Он заедет и заберет.

Я уставился на Шерли.

– В самом деле, Питер, – вмешалась Джоан. – Ты ведешь себя за столом как поросенок. Уже во второй раз роняешь картофель на скатерть. Неужели все актеры такие?