Как же нам оценивать Льюиса через полвека после его смерти? Сам Льюис имел точное представление и о том, кому надлежит быть судьей, и о том, какие критерии при этом следует применять. Единственный надежный судья ценности любого писателя, по мнению Льюиса, — время, и единственная надежная мера — наслаждение, которое получают читатели. Как замечал сам Льюис, никому не под силу «подавить» автора, который «упорно доставляет удовольствие». Льюису удалось пройти главное испытание, которое выпадает на долю писателя, — в итоге через поколение после его смерти у Льюиса появилось больше читателей, чем прежде.

Как обойдется с ним следующее поколение — это нам еще предстоит выяснить. Вопреки ожиданиям 1960-х годов вера в Бога не исчезла, а примерно с 2000 года она вновь набирает силу как фактор и личной, и общественной жизни. Подъем так называемого «нового атеизма» тоже пробудил общественный интерес к религиозным вопросам, обострил вкус к разговорам о Боге — прежние атеистические лозунги, поверхностные и упрощенные («Бог — это иллюзия») нисколько не удовлетворяли этот интеллектуальный запрос. Соответственно, Льюис с большой вероятностью останется противоречивой фигурой, поскольку и сейчас, и скорее всего, в будущем, подобные дебаты выставляют его то героем, то злодеем, — и в любом случае указывают на его непреходящее значение. Размах и тон критики, от крайне левых до крайне правых фундаменталистов, теперь уже воспринимается как показатель его неколебимого культурного статуса, а не как симптом личных недостатков или изъянов писателя.

Разумеется, кто-то и впредь будет считать Льюиса автором полускрытой религиозной пропаганды, которая грубо и гнусно прикрывается художественной оболочкой. Другие будут находить у него превосходную, едва ли не провидческую защиту разумности веры, мощную апелляцию к воображению и логике, разоблачающую выхолощенный материализм. Кто-то скажет, что он отстаивал устаревшие социальные понятия, принадлежащие ушедшему в прошлое миру английской культуры 1940-х годов. Кто-то, напротив, назовет его смотрящим в будущее критиком тех культурных тенденций, что были общепринятыми в его время, но теперь признаны деструктивными, вредоносными, противными достоинству человека. Но соглашаетесь вы с Льюисом или нет, игнорировать его влияние невозможно. Как проницательно заметил Оскар Уайльд, «есть кое-что похуже, чем стать предметом сплетен — когда о тебе вовсе не сплетничают».

А для большинства Льюис останется попросту талантливым писателем, который доставляет огромное удовольствие очень многим, а некоторым даже открывает глаза, и который, что самое главное, верит в классическое искусство хорошей прозы как средства сообщать идеи и расширять умы. Льюис считал, что лучшее искусство указывает нам на глубинные структуры реальности, направляет человечество в его неустанном поиске истины и смысла.

Оставим последнее слово в этой книге за молодым и харизматичным американским президентом, умершим почти одновременно с Льюисом 22 ноября 1963 года. В речи памяти знаменитого американского поэта Роберта Фроста (1874–1963), произнесенной за месяц до своей гибели в колледже Амхерст, Джон Ф. Кеннеди отдал дань великому труду поэтов и писателей: «Мы никогда не смеем забывать, что искусство — не форма пропаганды, оно — форма истины». Льюис, я думаю, с этим согласился бы.