Александра Зволинская
Бар «Храпящая Лошадь»
Наверное, в каждой или почти каждой жизни рано или поздно наступает этот самый момент: вы с друзьями начинаете придумывать бар.
Обсуждаете, как его лучше обставить, будет ли на двери колокольчик, чтобы сразу услышать, что кто-то пришел. В каком стиле будет посуда, что будет в меню – только пиво, или еще и чай-кофе, или огромная зеркальная стенка со всевозможными настойками, ликерами, сиропами и миллионом разных крепких напитков, чтобы из всего этого богатства мешать коктейли «под ключ». Приходит, например, вечером вторника кто-нибудь очень грустный, садится за стойку и говорит, что неделя не задалась. Вот вообще, совершенно, катастрофически не сложился у человека ни понедельник, ни вторник, и на среду, в общем, никаких надежд нет, как и иллюзий по поводу четверга или пятницы. Полная, мол, безнадега, вот с ней и сделайте мне что-нибудь крепкое, горькое и внезапное, чтобы проняло хорошенько. Вдруг концентрация безнадеги в организме станет настолько критической, что на остаток недели ее уже не останется. Можно же попытаться, да?..
И вот бармен в вашем с друзьями идеальном баре, например, блондинчик Дэн с косой челкой и – почему бы нет? – внушительной окладистой бородой спокойно кивнет, достанет почти не глядя с волшебной бутылочной стены несколько склянок и начнет, подмурлыкивая только что придуманную мелодию, колдовать с шейкерами, стрейнерами, бокалами, специальными длинными ложками и колотым льдом.
О том, что воображаемый блондинчик Дэн тоже может быть не в духе, потому что у него мама в больнице, и что на гальюне может что-нибудь подтекать и оставлять некрасивые желтые полосы, и что прекрасно пустой с точки зрения посетителя бар может быстро закрыться, если такими будут все его вечера будних дней – обо всем этом, представляя свой идеальный бар, вы с друзьями, конечно, не вспоминаете. Это же ваш, особенный, самый лучший на свете идеальный волшебный бар, в нем не бывает проблем с сантехникой и необходимости платить за аренду, и бармены в нем не болеют, оставляя напарника одного, и потолок у него не течет, и на шум никто из жильцов соседних домов никогда не жалуется, в каком бы тихом консервативном районе этот самый волшебный бар ни открылся.
Ровно поэтому дальше эффектного названия и чтения пары «барменских» статей дело скорее всего не пойдет. У Криса, например, было много компаний и много кухонных вечеров с мечтами о разнообразных барах, поэтому он легко поддерживает подобные разговоры и ничего особенного от них никогда не ждет. Так что, когда Агата уверенно заявляет, что их бар будет называться «Храпящая Лошадь», смеется и кивает – конечно же будет, а почему бы и нет?
– Я к тому времени буду старая, с огромным бюстом и ужасным характером, а еще! Еще я буду курить трубку! Все время! И весь бар пропахнет табаком. Таким, знаешь, хорошим, настоящим, как у всех уважающих себя злобных пиратских капитанов.
– Ага, и люди, которым не нравится этот запах, то есть почти что все, не захотят к нам ходить, а ты со скуки будешь напиваться, засыпать прямо за стойкой и ужасно храпеть, – хохочет Крис под укоризненным взглядом подруги. – Ничего не хочу сказать, но учти, что тогда мне придется надевать на тебя маску лошади: нужно же как-то оправдывать название.
– Да ну тебя, – Агата напоказ возмущается, но творческая мысль уже пошла и остановить ее невозможно. – Зато я буду очень хорошим барменом. И буду сама придумывать коктейли. Вот вчера уже как раз придумала первый.
Проигнорировав ироничный смешок, Агата лезет в шкаф за бокалами и компонентами своего чудо-коктейля.
– Понимаешь, – говорит, – я не люблю Егермейстер. Ну не люблю, он для меня очень горький и крепкий. А люди почему-то думают, – возмущенный взгляд в импровизированное потолочное небо, должное, видимо, стать свидетелем всей глубины человеческой глупости, – что сувениром из дьюти-фри должен быть именно он. Нет чтобы Бейлис! Он же тоже всегда везде есть.
– Так, и как то, что тебе дарят не те подарки, которые ты ожидаешь, связано с коктейлестроением?
– Напрямую! Вот, смотри, какая огромная бутылища совершенно несъедобной для меня ерунды, – «бутылища» с образцово-показательным громким стуком водружается на стол перед Крисом. – А теперь смотри, как сделать из нее вкуснотищу, добавив всего один-единственный компонент.
Агата открывает пакет вишневого сока, наливает в бокал на две трети и по-варварски ставит бокал в микроволновку.
– Настоящие бармены тебя бы за это четвертовали, – кивает Крис на надсадно гудящий предмет кухонной утвари.
– Конечно, – охотно соглашается подруга. – Но я-то не настоящий бармен. Я – воображаемый. И бар у меня тоже – воображаемый. Значит, я в нем могу творить, что хочу. Логично?
– Логично. Так, погоди, то есть правильно ли я понимаю, что я сейчас имею честь присутствовать на торжественном открытии бара «Храпящая Лошадь»?
– Ты все очень правильно понимаешь. Более того, ты в этом баре сооснователь и по совместительству первый постоянный клиент.
Противно пищащую микроволновку успокоили методом молниеносного открытия дверцы, а бокал с соком водрузили на стол, то есть, простите, на воображаемую барную стойку воображаемого бара «Храпящая Лошадь» в честь церемонии его воображаемого, но очень торжественного открытия.
– А теперь смотри сюда, сейчас будет фокус, – сияющая Агата потянулась за Егермейстером. – Откручиваем крышечку, наливаем в крышечку бяку, выливаем в бокал. Наливаем еще одну крышечку, отправляем туда же. Проделываем операцию еще раз, и – вуаля! – коктейль «Три крышечки» готов к употреблению замершей в восторженном предвкушении публикой, то есть конкретно тобой.
Агата делает вид, что кланяется под апплодисменты.
– И что, прям вкусно? – морщится сооснователь. – Я вообще-то тоже не жалую эту штуку.
– А ты попробуй.
Следующие полчаса оказываются посвящены экспериментам: а что, если сок не нагревать? А если досыпать туда корицы? Кардамона? Гвоздики? Что там еще обычно добавляют в коктейли? А ничего, что его до нас уже наверняка кто-то придумал? Ничего, у нас же воображаемый бар, нам не надо ничего никому продавать и доказывать, нам все равно. Что, совсем? А как же священная миссия нести людям свет и добро? Для чего, по-твоему, вообще существуют бары?
– Бары существуют, чтобы любой мог прийти туда и почувствовать себя живым, – неожиданно тихим и серьезным голосом отвечает Агата, и с нее мигом слетает весь лихорадочный восторг.
– Таааааак, – тут же настораживается Крис, – и чего мы молчим? Что у нас такое случилось?
Агата вздыхает, тихонько дзынькает своим бокалом о Крисов и начинает рассказывать.
* * *
Когда живешь с кем-нибудь достаточно долго, учишься угадывать его приближение: из всех звуковых сигналов всех сигнализаций всех окрестных машин слышать за окном один конкретный «пилик», означающий, что именно твой человек запер машину и идет к подъезду. Снова очень конкретный «пик», уже безошибочно, потому что в прихожей: внизу набрали код домофона, открылась подъездная дверь. Лифт так и вообще отлично слышно, в старых панельных домах отвратительно хорошая слышимость. И даже если пропустил все сигналы, или если твой человек ездит не на машине, а на метро, и лифта в пятиэтажке отродясь не водилось, все равно всегда есть что-нибудь характерное, хотя бы знакомые шаги на лестничной клетке, которые невозможно спутать ни с какими другими.
Кей вваливается домой уставший, замотанный и злой, как собака – как и каждый первый вечер уже пару месяцев, если не больше. Обычно он сразу падает спать или хотя бы читать – примерно то же самое, что спать, его как бы не существует и трогать его в этом случае не рекомендуется, чтобы не получить по башке. Не то чтобы Джин очень боится самого факта получения по башке: так или иначе все равно получает, если не от Кея, то от начальства, родственников или, что намного хуже всего, от самой себя. От Кея, в сущности – самый щадящий вариант: они редко ссорятся, так, поворчат немного и перестанут, что один, что вторая, и то если совсем уж не в духе. Серьезные ссоры – не их жанр, драмы в жизни и так выше крыши, добавлять дураков нет. Наоборот, нужно что-нибудь, вышибающее из привычного течения мыслей, и как раз сегодня у Джин есть кое-что подходящее.
– Мне тут на днях рассказали отличный бар.
– «Про», – ворчливо отзывается Кей, встречает непонимающий взгляд, поясняет. – Рассказывают не «бар», а «про бар».
– А вот тут ты не прав, товарищ серьезный редактор с внушительным стажем. Пошли, покажу.
Джин уходит на кухню и начинает греметь посудой и дверцами шкафа.
«Ну почему всем вечно что-нибудь от меня надо», – фыркает про себя Кей, неразборчиво ворчит из ванной про прелести жизни на необитаемом острове, а потом из спальни – про то, что хорошо бы еще этот остров был в очень теплых морях и там были бы не нужны все эти огромные тяжелые зимние свитера. Но через десять минут все-таки замирает в дверях кухни, растерянно глядя на чашку дымящегося какао.
– Это что?
– Какао.
– А при чем тут какао?
– А что, в барах запрещено подавать какао?
– А что, у нас дома открылся бар?
– Представь себе, да. Ну-ка, давай, садись.
Джин усаживает растерянного Кея на кухонную табуретку, а сама садится напротив, по другую сторону барной стойки.
– Как сегодня твой день?
На кухне почти темно, горит только лампочка на вытяжке над плитой и свеча, которую Джин зажгла на подоконнике. Джин любит свечи – Кей уже и забыл. Заработался, забегался и забыл вообще обо всем, кроме того, что ужасно устал и сто лет не ходил ни в кино, ни гулять, ни хотя бы в какой-нибудь бар, чтобы вот так сидеть и спокойно разглядывать напиток, бармена, людей, все вокруг.
– Очень плохо, – вздыхает Кей и отхлебывает из чашки.
Джин гасит порыв запричитать «осторожно, горячее» и «ты не обжегся?» Видел же, что горячее, а если обжегся – может, и к лучшему, хоть в себя придет наконец-то. Бар «Храпящая Лошадь» открывает свои двери прежде всего для тех, кому срочно нужно вернуться в себя, и тут уже в ход идут все доступные средства.
Кей, конечно, обжегся, поморщился, осторожно поводил языком по небу… И снова потянулся за чашкой. Джин успела подумать, что ему, кажется, все равно, алкоголь там налит или нет, способ употребления абсолютно такой же – а потом Кей наконец-то начал рассказывать.
Что устал и зима, что работы вал, что сроки горят, а солнца катастрофически не хватает, что ничего не радует, что забыл, зачем вообще это все. Он говорит долго и монотонно – не привык жаловаться, страшно выпустить в голос эмоцию, настойчиво хочется обратить все в шутку, чтоб не дай бог не вздумали пожалеть, но слишком уже невозможно гордо одному проживать это дальше.
Джин слушает молча, только кивает и ободряюще улыбается иногда, надеясь, что не придется объяснять, чем жалость отличается от сочувствия. А даже если придется – лучше лишний раз объяснить, чем опять потом наблюдать, как он день за днем становится все молчаливее и прозрачней.
Джин не представляет, сколько прошло времени. Она была занята тем, что смотрела, как на лице Кея появляются краски, как со словами уходит если не усталость, то точно – то, что еще тяжелее усталости. Джин не знает, как это назвать, если не одиночеством, тем, которое взваливают на себя добровольно, но существует ли для этого специальное слово, ей сейчас почти все равно.
– Слушай, совершенно непонятно, в чем волшебство, но от какао действительно становится легче, – наконец улыбается вполне себе живой Кей. – Так что ты там говорила про бар?
– «Храпящая Лошадь», – торжественно объявляет Джин, и Кей едва не давится последним, самым плотным глотком.
– Чего?!
– Так называется бар, который сейчас у нас дома. Мне его рассказала Агата, помнишь Агату? – Кей с трудом припоминает маленькую шебутную девчонку, то ли сокурсницу, то ли коллегу Джин по какой-то давнишней работе. – Так вот она придумала бар. Барменом может быть кто захочет и где захочет, и напитки тоже могут быть какие угодно, на самом деле это совершенно не важно.
– А что тогда важно?
– Сам попробуй кому-нибудь его рассказать, и все сразу поймешь.
* * *
– Виделась недавно с бывшей коллегой, рассказала ей «Храпящую Лошадь», – говорит Агата, глядя, как Крис вытаскивает из рюкзака очередную бутылку с сиропом, на этот раз клубничным. – У меня был термос с чаем и капелькой травяного бальзама, а у нее – очень тяжелое сердце. И ты знаешь, я все лучше понимаю, как это работает.
Крис ставит сироп на полку, которую Агата нарочно целиком освободила под «барные» склянки, любуется существенно разросшейся коллекцией и вздыхает:
– Да, я тут на днях тоже… провел экскурсию. Брат у меня чего-то расхандрился совсем, никуда, говорит, не хочу, и не пытайся меня тащить, не пойду ни в какой бар, никуда не пойду, буду лежать лицом в стену, отстань. И ты знаешь, удачное у нас получилось название, полумертвого подымает. Как минимум от изумления.
– Экономия опять же, ага, – поддакивает подруга, изо всех сил стараясь сохранить серьезный вид. – Был бы бар настоящий, тебе бы пришлось вызывать такси, запихивать в него брата, а он бы, наверно, сопротивлялся, и тогда его пришлось бы связать, а хорошие веревки в наши нелегкие времена на вес золота, ну и плюс таксисту доплачивать, чтобы он эту мумию помогал тащить – одному все-таки тяжело…
Дать время отсмеяться, наговорить еще каких- нибудь глупостей, выдохнуть и спросить самое главное:
– Как он теперь, полегче?
Крис благодарно кивает – ага, мол.
– Зато в процессе я придумал нам новый коктейль, называется «Пески Времени». Там водка, молоко, пара сиропов, лимон и очень, очень, чудовищно много рома.
* * *
Кей всегда жаловался на недостаток фантазии. Ему нужно было долго собираться с мыслями, концентрироваться, чтобы погрузиться в представляемую картинку, а вот так, как у некоторых – раз и все, у него не получалось даже в далеком детстве. Поэтому задача вообразить себе бар и кого-то в него привести представлялась ему запутанной головоломкой, к которой даже непонятно, с какого конца подойти. Он, как образцовый зануда, долго ходил вокруг задачи кругами, осторожно тыкая ее палочкой со всех возможных сторон и сам толком не зная, зачем ему вообще это делать. Просто это «попробуй кому-нибудь рассказать» продолжало звучать в голове сначала голосом Джин, потом его собственным, а потом и вовсе чьим-то чужим, незнакомым. Попробуй – легко сказать, а что если ты образцовый свидетель, но совершенно никакущий творец, что в таком случае прикажете делать?
«Все то же самое», – отвечает где-то в подсознании голос, явно не собирающийся его щадить. Ладно же. Рано или поздно он увидит кого-то, кому действительно надо, и даже нарочно не станет носить с собой ничего такого. Говорят же, что в по-настоящему сложных случаях человек действует по наитию.
«По наитию, – ворчит про себя Кей через неделю, переступая порог квартиры, где раньше жили они с матерью оба. – А попроще на первый раз задачу нельзя было дать, нет?»
Мать неподвижно сидит за кухонным столом, не реагируя на оклики и шаги в прихожей. Она никогда не жаловалась, его сильная мать, растила сына одна, красивая, строгая, а теперь мальчик переехал, женился, занят своими делами, дома пусто и одиноко, и вроде бы радостно за него, только вот… А мальчику виновато, но вовремя, и очень хочется сказать очень много, по большей части необратимого, и очень трудно говорить то, что от него хотят слышать.
Кей вделся в домашние тапочки, пошуршал в ванной горячей водой – руки страшно замерзли на холоде, а перчатки он сегодня забыл, – не увидел реакции. Сейчас опять будет ссора, смысл которой сводится примерно к тому, что «у тебя слишком много собственной жизни, а я не знаю, куда себя деть», и единственный возможный ответ «да, теперь так, и я очень рад, что у меня наконец-то появилась эта самая жизнь, тебе тоже крайне советую».
Он столько раз уже проигрывал в голове разговор, в котором сможет объяснить, что он больше не хочет быть неотлучно при ней, что это не значит, что он ее разлюбил, что у него вообще-то молодая жена, которая его почти что не видит, и завал на работе, и он приезжает к матери, когда только может, и ему жаль, что этого недостаточно, но это все, что у него сейчас есть. Разговор так до сих пор и не прозвучал, и неизвестно, прозвучит ли на этот раз, но начинать сегодня в любом случае нужно с другого:
– Мама, – Кей старается сделать голос как можно более бодрым, – ты когда-нибудь была в баре?
Кажется, если однажды он захочет шокировать ее еще больше, ничего уже не получится: фигура у стола отмерла и медленно повернулась в сторону наглеца, посмевшего задать уважающей себя даме столь неприличный вопрос.
– Это там, где агрессивные мужчины напиваются до беспамятства и валяются под столами? – надменно вопросила она в своем фирменном аристократическом стиле. Иногда подобный тон Кея бесил, иногда обессиливал, а сегодня вдруг почему-то развеселил.
Сосчитать про себя очень медленно: один, два, три, четыре – до десяти. Представить, что перед тобой – незнакомец, пришедший к тебе после трудного дня отдохнуть и почувствовать себя лучше. Представить себе барную стойку, длинную, темного дерева, приятно шершавую, но еще не щербатую. Те, кому нужно больше всего, меньше всего верят, что у них что-то получится, поэтому верить за них должен ты, раз уж именно ты оказался сегодня на вахте. Верить за них, верить в них и, самое главное, верить себе, безоговорочно, лучше сейчас и всегда, но просто сейчас тоже вполне подойдет.
Кей представляет дверь, медленно проступающую в произвольной стене, и для него она, определенно, зеленая, но это просто культурный контекст, ему так понятней. Представляет, как ручку двери тянут снаружи, как звенит колокольчик, как на пороге в сомнениях замирает женщина с очень знакомыми чертами лица.
Визуализировать очень важно, – думает Кей, ставит на плиту турку с кофе и открывает холодильник, надеясь, что мама все так же неравнодушна ко взбитым сливкам, единственному лакомству, которое она изредка себе позволяет. И там, о счастье, действительно есть баллончик, еще даже не начатый.
На столе в материной любимой чашке появляется свежесваренный кофе с неприлично огромной шапкой взбитых сливок, щедро посыпанных корицей. Корица пахнет на всю квартиру, кофе пахнет не меньше, и Кею внезапно легко и смешно было бы произнести ту самую фразу, над которой он безуспешно бился всю неделю, пытаясь сформулировать ее для себя идеально: «Бар «Храпящая Лошадь» открывает свои гостеприимные двери. Добро пожаловать».
Но идеальная формулировка все-таки оказалась совсем другой:
– Я сейчас расскажу тебе один замечательный бар, совсем не из тех, в которых ты не была. Там красивым уважаемым дамам подают свежий кофе со сливками и корицей. Ты только, пожалуйста, не перебивай.
* * *
– Мне тут на днях рассказали, – ухмыляется Крис, – что в городе появился блуждающий бар.
– Дай угадаю: и называется он «Храпящая Лошадь»?
Агата улыбается одной из самых ослепительных своих хитрых-прехитрых улыбок и подначивает – мол, ну?
– Та-дам, ты совершенно права, дорогая моя пиратская капитанша, можешь готовить красивую трубку и самый лучший табак – пригодится.
– То есть прямо блуждающий?
– Да.
– Блуждающий бар «Храпящая Лошадь»?!
– Именно. И самое вкусное, что рассказал мне о нем очень далекий ото всех наших с тобой компаний знакомый, то есть шансов, что услышал от кого-то из нас – абсолютный ноль. На вопрос, как найти бар, ничего внятного не ответил, сказал только, бар сам находит людей, когда им это действительно нужно.
– Слушай, ты не знаешь, вот есть печать на футболках и на плакатах, а на бирдекелях можно печать заказать? Чтобы прямо фирменные, с красивой эмблемой бара?
– И развешивать их на городских стенах вместо граффити и наклеек?
– Ага.
– И ставить под каждый напиток бара «Храпящая Лошадь», где бы и как бы он ни открывал свои двери через наши сердца?
– С пафосом немножечко перегнул, убавь примерно в три раза, но в целом да – идея такая.
Крис с Агатой идут по залитой солнцем зимней улице и обсуждают, где бы срочно засесть рисовать эскиз для бирдекеля: на лавочке пока холодно долго сидеть, а тем более рисовать – февраль, до весны еще две недели, до тепла еще минимум месяц, а им срочно нужно место под карандаш с блокнотом и чашку-другую кофе, потому что в блуждающем баре «Храпящая Лошадь» ужасно много работы. Конкретно сейчас, вообще в феврале и всегда.
