Двойная звезда

Если за столик к вам подсаживается человек, одетый как последняя деревенщина, но при этом держится так, будто застолбил все вокруг и не прочь прикупить еще, он наверняка из космолетчиков.

Ничего удивительного. На службе он – Хозяин Вселенной, а когда ноги его попирают низменный прах земной – понятно, вокруг сплошь одни «кроты» – сидят, нос из норы высунуть боятся. Что до костюма – какой спрос с человека, который девять десятых своего времени не вылезает из летной формы? А если глубокий космос тебе привычней цивилизации, трудно уследить, как нынче одеваются в обществе. И потому любой космопорт – отличная кормушка для целой тучи этих, прости господи, «портных». Они-то всегда радешеньки обслужить еще одного простака «по последней земной моде».

Я с первого взгляда понял, что этого здоровенного малого угораздило довериться Омару Палаточнику. И без того широченные плечи еще и подложены, шорты такие короткие, что, когда хозяин их сел, его волосатые ляжки оказались у всех на виду, сорочка в оборках, которая, возможно, хорошо смотрелась бы на корове.

Но свое мнение я оставил при себе и на последний полуимпериал угостил его выпивкой, сочтя это выгодным вложением капитала, – известно, как космолетчики обращаются с деньгами.

Мы сдвинули стаканы.

– Ну, чтоб сопла не остыли!

Так я в первый раз допустил ошибку насчет Дэка Бродбента. Вместо обычного: «И ни пылинки на трассе» или, скажем, «Мягкой посадки», он, оглядев меня с ног до головы, мягко возразил:

– С чувством сказано, дружище, только с этим – к кому-нибудь другому. Сроду там не бывал.

Вот тут бы мне опять-таки не соваться со своим мнением. Космолетчики вообще нечасто заглядывают в бар «Каса Маньяна» – не любят они подобных заведений, и от порта не близко. И раз уж один такой завернул – в «земном» наряде, да еще забрался в самый темный угол и не хочет, чтобы в нем узнавали космолетчика, – его дело. Я ведь и сам выбрал этот столик, имея в виду обозревать окрестности, не засвечиваясь, – наодалживал по мелочи у того, у другого. Ничего особенного, однако иногда достает. Так мог бы и догадаться, что малый тоже себе на уме, и отнестись соответственно…

Но язык – он, знаете, без костей. Мелет сам по себе что ни попадя.

– Не надо, ладно? Как говорится, моряк моряка… Так что если вы – крот, то я – мэр Тихо-Сити. И могу поспорить, на Марсе пьете куда чаще, чем на Земле, – добавил я, подметив, как плавно он поднимает стакан, – сказывается привычка к невесомости.

– Сбавь голос, парень, – процедил он, почти не шевеля губами. – Почему ты так уверен, что я… «дальнобойщик»? Мы что, знакомы?

– Пардон, – отозвался я, – будьте кем угодно, имеете право. Но я же не слепой! А вы только вошли – с головой себя выдали.

Он что-то пробормотал себе под нос.

– Чем это?

– Да успокойтесь. Вряд ли еще кто заметил. Я – дело другое.

Сознаюсь, люблю производить впечатление, и с этими словами я подал ему визитную карточку. Да-да, именно! Тот самый Лоренцо Смайт – Великий Лоренцо, един во всех лицах: стереовидение, кино, драма – «Несравненный мастер пантомимы и перевоплощений».

Все это здоровяк принял к сведению и сунул карточку в карман на рукаве. Мог бы и вернуть, с досадой подумал я. Визитки – прекрасная имитация ручной гравировки – обошлись мне недешево.

– Ага, понял, – тихо ответил он. – Я что-то делал не так?

– Сейчас покажу. – Я поднялся. – До двери пройдусь, как крот, а обратно – изображу вас.

Так я и сделал и на обратном пути слегка окарикатурил его походку, чтобы даже непрофессионал уловил разницу: ступни скользят по полу мягко, будто по палубе, корпус – вперед и уравновешен бедрами, руки перед собой, тела не касаются и в любой момент готовы за что-нибудь ухватиться.

Ну и еще с дюжину мелочей, которые словами не описать. В общем, чтобы так ходить, нужно быть космолетчиком. Мышцы постоянно напряжены, баланс тела удерживается машинально – это вырабатывается годами. Горожанин всю жизнь гуляет по ровному твердому асфальту при нормальном земном притяжении и запросто может споткнуться об окурок. Другое дело – космолетчик.

– Понятно? – спросил я, усаживаясь на место.

– Да уж, – с кислым видом согласился он. – И это я… на самом деле так хожу?

– Увы.

– Хм… Пожалуй, стоит взять у вас несколько уроков.

– А что, это идея, – заметил я.

Некоторое время он молча меня рассматривал, потом, видимо, собрался что-то сказать, но передумал и сделал знак бармену, чтобы тот налил нам еще. Незнакомец единым духом проглотил свою порцию, расплатился за обе и плавно, без резких движений, поднялся, шепнув мне:

– Подождите.

Раз уж он поставил мне выпивку, отказывать не стоило, да и не хотелось. Этот парень меня заинтересовал. Он даже понравился мне, пусть я знал его какие-то десять минут. Знаете, бывают такие нескладно-обаятельные увальни, внушающие мужчинам уважение, а женщинам – желание сломя голову бежать следом.

Грациозной походочкой он пересек зал, обогнув у двери столик с четырьмя марсианами. Терпеть не могу марсиан. Это ж надо – пугала пугалами, вроде пня в тропическом шлеме, а считают себя человеку ровней! Видеть спокойно не мог, как они выпускают эти свои ложнолапы – будто змеи из нор выползают. И смотрят они сразу во все стороны, не поворачивая головы – если, конечно, можно назвать это головой! А уж запаха их просто не выносил!

Нет, вы не подумайте, никто не может сказать, будто я – расист. Плевать мне, какого человек цвета и кому молится. Но то – человек! А марсиане… Не звери даже, а не разбери что! Лучше уж дикого кабана рядом терпеть. И то, что их наравне с людьми пускают в рестораны, всегда возмущало меня до глубины души. Однако на этот счет есть договор; хочешь не хочешь – подчиняйся.

Когда я пришел, тех четверых здесь не было – я бы унюхал. Демонстрируя незнакомцу его походку, тоже их не видел. А тут – нарисовались, попробуй сотри – стоят вокруг стола на своих «подошвах», корчат из себя людей… Бармен – тоже, хоть бы кондиционер не поленился включить!

Вовсе не даровая выпивка удерживала меня за столом – надо же было дождаться своего «благодетеля», раз обещал. И тут меня осенило: прежде чем уйти, он как раз глядел в сторону марсиан. Может, это он из-за них? Я попытался понять, наблюдают они за нашим столиком или нет, но как понять, куда марсианин смотрит и о чем думает? Вот за это тоже их не люблю.

Какое-то время я занимался своей выпивкой и гадал, куда же подевался мой приятель-космолетчик. Была у меня надежда, что благосклонность его примет, скажем, форму обеда, а если мы проникнемся друг к другу симпатией, то, возможно, и беспроцентной ссуды. Прочие виды на будущее, честно говоря, удручали – дважды уже звонил своему агенту и натыкался на автоответчик. А ведь дверь номера не пустит меня ночевать, если я не найду для нее монетки. Да, да, я пал столь низко, что спал в конуре с автооплатой.

Вконец погрязнуть в черной меланхолии не позволил официант, тронувший меня за локоть:

– Вам вызов, сэр.

– А? А, спасибо, приятель. Тащите сюда аппарат.

– Простите, сэр, не могу. Это в вестибюле, кабина двенадцать.

– Благодарю вас. – Я вложил в ответ столько душевности, сколько стоили чаевые, которых у меня не было. Как можно дальше обойдя марсиан, я выбрался в вестибюль.

Здесь стало понятно, почему аппарат не подали к столу. Номер 12 оказался кабиной повышенной защиты, полностью недоступной для подглядывания, подслушивания и тому подобного. Изображения в стереокубе не было и не появилось, даже когда я закрыл за собой дверь. Куб сиял белизной, пока я не сел, так что лицо мое оказалось напротив передатчика. Опалесцирующее сияние наконец рассеялось, и на экране появился давешний незнакомец.

– Извините, пришлось вас покинуть, – быстро заговорил он, – я должен был спешить. У меня есть к вам дело. Приходите в «Эйзенхауэр», номер две тысячи сто шесть.

И опять без всяких объяснений! «Эйзенхауэр» подходит для космолетчика ничуть не больше, чем «Каса Маньяна». Похоже, попахивает от этого дельца: кто ж станет так настойчиво зазывать в гости случайного знакомого из бара? Если, конечно, речь не о лице противоположного пола.

– А зачем? – спросил я.

Космолетчик, похоже, к возражениям не привык. Я наблюдал с профессиональным интересом: выражение его лица не было сердитым, о нет – оно скорее напоминало грозовую тучу перед бурей. Но он взял себя в руки и ответил спокойно:

– Лоренцо, у меня нет времени на болтовню. Вам нужна работа?

– Ангажемент, вы хотите сказать?

Я отвечал медленно. На какой-то ужасный миг мне показалось, что он предлагает мне… Ну, знаете, работу – когда работают. До сих пор я не поступался профессиональной честью, несмотря на пращи и стрелы яростной судьбы.

– Разумеется ангажемент, самый настоящий! – быстро ответил он. – И нужен самый лучший актер, какой только есть.

Я изо всех сил постарался сохранить на лице невозмутимость. Да я согласился бы на любой ангажемент – даже на роль балкона в «Ромео и Джульетте». Но нанимателю это знать совершенно ни к чему.

– А именно? У меня довольно плотный график.

Но он на это не купился.

– Остальное не для видеофона. Может, вы и не знаете, но я вам скажу: есть оборудование и против этой защиты. Давайте скорей сюда!

Похоже, я был нужен ему позарез. А раз так, можно было немного и поломаться.

– Вы за кого меня держите? Я вам что, мальчик на побегушках? Юнец, готовый на все ради привилегии сказать полторы реплики? Я – Лоренцо! – Тут я, задрав подбородок, принял оскорбленный вид. – Что вы предлагаете? Только конкретно.

– А, чтоб вас! Не могу я об этом по видео. Сколько вы обычно берете?

– Мм… Вы спрашиваете про гонорар?

– Да, да!

– За выход? Или за неделю? Или, может, вы имеете в виду длительный контракт?

– Вздор, вздор. Сколько вы берете за вечер?

– Моя минимальная ставка – сто империалов за выход.

Здесь я, между прочим, не врал. Да, порой мне приходилось платить чудовищные откаты, но в чеке всегда стояла сумма не меньше моей минимальной ставки. Человек должен себя уважать. Лучше уж затяну ремень потуже да немного перетерплю.

– Ладно, – тут же отозвался он, – сотня ваша, как только вы здесь появитесь. Только поскорей!

– А?

Лишь сейчас до меня дошло, что можно было заломить и двести, и даже двести пятьдесят.

– Но я еще не согласился!

– Вздор! Обговорим это у меня. Сотня в любом случае ваша. А если согласитесь, назовем ее, скажем, премией сверх гонорара. Ну идете вы, наконец?

– Сейчас, сэр. – Я поклонился. – Подождите немного.

К счастью, от «Касы» до «Эйзенхауэра» недалеко – ехать мне было бы не на что. Но хотя искусство пешей ходьбы в наше время утрачено, я-то им владел в совершенстве, а пока шел – собрался с мыслями. Не дурак ведь – прекрасно понимал, если кто-то так настойчиво предлагает ближнему своему деньги, для начала стоит оценить карты. Наверняка здесь что-то опасное или противозаконное. Или то и другое сразу. Соблюдение законов меня беспокоило мало – закон частенько оказывается идиотом, как сказал Бард, и я обеими руками его поддерживаю. Однако, как правило, стараюсь «не занимать левый ряд».

Пока что фактов было недостаточно, а потому – не стоило брать в голову. Я закинул плащ на плечо и шел, наслаждаясь мягкой осенней погодой и запахами большого города.

Парадным входом я пренебрег и поднялся пневмотрубой из цоколя на двадцать первый этаж. Что-то подсказывало: здесь не место и не время для встреч с восторженной публикой.

На стук отворил мой приятель-«дальнобойщик».

– Долго вы добирались, – буркнул он.

– М-да?

Я пропустил замечание мимо ушей и огляделся. Номер, как я и думал, оказался из дорогих, однако каков бардак! Я насчитал не меньше дюжины немытых стаканов и столько же кофейных чашек – судя по всему, народу здесь уже побывало тьма. С дивана сердито уставилась какая-то незнакомая личность – наверняка тоже космолетчик. Мой вопросительный взгляд остался без ответа, – похоже, знакомство в программу вечера не входило.

– Наконец-то! Итак, к делу.

– …Которое, – подхватил я, – напоминает о некоей премии или, скажем, авансе…

– А, верно.

Он обернулся к лежавшему на диване:

– Джок, заплати.

– За что?

– Заплати!

Теперь стало ясно, кто здесь главный. Хотя будущее показало, что, если в помещении находился Дэк Бродбент, вопрос «кто тут главный» решался однозначно. Джок мгновенно поднялся и, все еще хмурясь, отслюнил мне полусотенную и пять десяток. Я спрятал деньги, не пересчитывая, и сказал:

– К вашим услугам, джентльмены.

Здоровяк пожевал губами:

– Для начала я хотел бы, чтоб вы поклялись не заикаться об этой работе даже во сне.

– Если вам мало моего слова, то чем лучше будет клятва? – Я обратился ко второму, который вновь улегся на диван: – Нас, похоже, не представили. Меня зовут Лоренцо.

Он мельком глянул на меня и отвернулся. Мой знакомый из бара поспешно вставил:

– Имена тут ни к чему.

– Да? Знаете, мой незабвенный родитель на смертном одре взял с меня клятвенное обещание: во-первых, не мешать виски ни с чем, кроме воды, во-вторых, не читать анонимных писем, а в-третьих, не иметь дел с человеком, не желающим себя называть. Удачи вам, господа!

Я направился к выходу. Сотня империалов приятно согревала меня сквозь карман.

– Погодите!

Я остановился.

– Ладно, вы правы. Меня зовут…

– Капитан!

– Да брось ты, Джок. Мое имя – Дэк Бродбент, а этого невежу зовут Жак Дюбуа. Оба мы «дальнобойщики», пилоты-универсалы: любые корабли, любые ускорения.

– Лоренцо Смайт, – скромно раскланялся я. – Лицедей и подражатель, член клуба «Агнцы».

Кстати, когда я в последний раз платил членские взносы?

– Замечательно. Джок, хоть улыбнись для разнообразия! Ну как, Лоренцо, сохраните вы наше дело в секрете?

– Буду нем как могила. Слово джентльмена джентльмену.

– Независимо от того, возьметесь ли?

– Независимо от того, достигнем мы соглашения или нет. Я человек слова, и, если ко мне не применят незаконных методов допроса, ваш секрет умрет вместе со мной.

– Лоренцо, я прекрасно знаю, что делает с человеком неодексокаин. Невозможного мы с вас не спросим.

– Дэк, – торопливо встрял Дюбуа, – погоди. Надо хотя бы…

– Заткнись, Джок. На этом этапе я не хочу прибегать к гипнозу. Так вот, Лоренцо, для вас есть работа – как раз по части перевоплощений. И перевоплощение должно быть такое, чтобы никто – ни одна живая душа не заметила разницу с оригиналом. Вы это сможете?

Я сдвинул брови:

– Не понял – смогу или захочу? Вам, собственно, для чего?

– Детали обсудим позже. В двух словах – нам нужен дублер для одного весьма популярного человека. Загвоздка в том, что надо обмануть даже тех, кто его знает близко. А это немного сложнее, чем принимать парад с трибуны или вручать медали скаутам. – Он пристально посмотрел мне в глаза. – Тут должен быть настоящий мастер, Лоренцо.

– Нет, – тотчас ответил я.

– Вот тебе раз… Вы же еще ничего толком не знаете! Если вас мучает совесть, так могу вас успокоить: тому, кого вы сыграете, вреда от этого никакого. И ничьих законных интересов не ущемляет. Мы вынуждены его подменять.

– Нет.

– Но почему, черт возьми?! Вы даже не представляете, сколько мы можем вам заплатить!

– Не в деньгах дело, – твердо отвечал я. – Я актер. А не дублер.

– Ничего не понимаю! Туча актеров кормится тем, что копирует знаменитостей!

– Ну, это – шлюхи, а не актеры. Я так не хочу. Кто уважает литературных негров? Или художников, позволяющих другому подписаться под своей работой ради денег? В вас нет творческой жилки. Чтобы было понятней, вот вам такой пример: стали бы вы – ради денег – принимать управление кораблем, пока кто-то другой гуляет в вашей форме по палубе и, ни бельмеса в вашем деле не смысля, называется пилотом экстра-класса? Стали бы?

– А за сколько? – фыркнул Дюбуа.

Бродбент метнул в него молнию из-под бровей:

– Да, похоже, я вас понимаю.

– Для артиста, сэр, первым делом – признание. А деньги – так… Подручный материал, благодаря которому мы можем творить свое искусство.

– Хм. Ладно. Ради денег вы за это браться не хотите. А если, скажем, вы убедитесь, что никто, кроме вас, тут не справится?

– Может быть. Хотя трудновато вообразить подобные обстоятельства.

– Зачем воображать. Мы сами все объясним.

Дюбуа вскочил с дивана:

– Погоди, Дэк! Ты что, хочешь…

– Сиди, Джок! Он должен знать.

– Не сейчас и не здесь! И ты никакого права не имеешь подставлять всех из-за него! Ты еще не знаешь, что он за птица.

– Ну, это – допустимый риск.

Бродбент повернулся ко мне. Дюбуа сцапал его за плечо и развернул обратно:

– К чертям твой допустимый риск! Дэк, мы с тобой давно работаем в паре, но если сейчас ты раскроешь пасть… Кто-то из нас уж точно больше ее никогда не раскроет!

Казалось, Бродбент удивлен. Глядя на Дюбуа сверху вниз, он невесело усмехнулся:

– Джок, старина, ты уже настолько подрос?

Дюбуа свирепо уставился на него. Уступать он не хотел. Бродбент был выше его на голову и фунтов на двадцать тяжелей. Я поймал себя на том, что Дюбуа мне, пожалуй, симпатичен. Меня всегда трогала дерзкая отвага котенка, бойцовский дух бентамского петушка или отчаянная решимость «маленького человека», восклицающего: «Умираю, но не сдаюсь!» И так как Бродбент, похоже, не собирался его убивать, я решил, что Джоком сейчас подотрут пол.

Вмешиваться я, однако, не собирался. Всякий волен быть битым, когда и как пожелает.

Напряжение между тем нарастало. Вдруг Бродбент расхохотался и хлопнул Дюбуа по плечу:

– Молоток!

Затем повернулся ко мне и спокойно сказал:

– Извините, мы вас оставим ненадолго. Мне с моим другом надо… кое о чем переговорить.

Номер, как и все подобные номера, был оборудован «тихим уголком» с видео и автосекретарем. Бродбент взял Дюбуа под локоть и отвел туда. Между ними сразу же завязалась оживленная беседа.

В дешевых гостиницах такие «уголки» не всегда полностью глушат звук. Однако «Эйзенхауэр» – отель люкс и оборудование, конечно, имел соответствующее. Я мог видеть, как шевелятся их губы, но при этом не слышал ни звука.

Впрочем, губ мне было достаточно. Лицо Бродбента находилось прямо передо мной, а Дюбуа отражался в стенном зеркале напротив. Когда-то я был неплохим «чтецом мыслей» и не раз с благодарностью вспоминал отца, лупившего меня до тех пор, пока я не освоил безмолвный язык губ. «Читая» мысли, я требовал, чтобы зал был ярко освещен, и пользовался очками с… Ну, это не важно. В общем, по губам я читать умел.

Дюбуа говорил:

– Дэк, ты безмозглый, неисправимый и совершенно невозможный придурок! Ты, может, желаешь со мной на пару загреметь на Титан – считать булыжники? Да это самодовольное ничтожество тут же в штаны наложит!

Я чуть не проморгал ответ Бродбента. Ничтожество, это ж надо! Самодовольное! Помимо вполне трезвой оценки своей гениальности, я всегда полагал себя человеком, в общем-то, скромным…

Бродбент: «…не важно, что карты с подвохом, когда заведение в городе одно. Джок, выбирать нам не из чего!»

Дюбуа: «Ну так привези сюда дока Чапека, пусть применит гипноз, веселящего вколет… Но не вздумай ему открываться, пока он не созрел и пока мы на грунте!»

Бродбент: «Чапек сам говорил, что на один гипноз да химию надежды никакой. Нужно, чтобы он сотрудничал с нами, понимаешь, сотрудничал! Сознательно!»

Дюбуа фыркнул: «Какой там „сознательно“ – ты посмотри на него! Видал когда-нибудь петуха, вышагивающего по двору? Да, с виду этот тип вылитый шеф, черепушка такой же формы… Но внутри-то она пустая! Нервишки не выдержат, сорвется и все испортит! Ни за что такому не сыграть, как надо, – он не актер, а одно название!»

Если бы бессмертного Карузо обвинили в том, что он «пустил петуха», он и то бы не оскорбился сильнее. Однако, думаю, в тот миг я не посрамил мантию Бёрбеджа и Бута, так как продолжал спокойно полировать ногти. Впрочем, про себя я решил, что в один прекрасный день заставлю приятеля Дюбуа сперва смеяться, а затем – плакать, и все это в течение двадцати секунд. Я подождал еще немного, поднялся и направился в «тихий уголок». Они моментально заткнулись. Тогда я негромко сказал:

– Бросьте, господа. Я передумал.

Дюбуа несколько расслабился:

– Так вы отказываетесь?

– Я имею в виду, вы меня ангажировали. И можете ничего не объяснять. Дружище Бродбент уверял, что работа не побеспокоит мою совесть. Я ему верю. Насколько я понял, нужен актер. Деловые заботы моего продюсера меня не касаются. Я согласен.

Дюбуа разозлился, но промолчал. Я думал, Бродбент будет доволен и перестанет нервничать, но он обеспокоился пуще прежнего.

– Ладно, – согласился он, – продолжим. Лоренцо, не могу сказать, на какой срок вы понадобитесь. Но не больше нескольких дней. И то играть придется раз или два – по часу, примерно.

– Это не так уж важно. Главное, чтобы я успел как следует войти в роль… Так сказать, перевоплотился. Но все же – сколько дней я буду занят? Нужно ведь предупредить моего агента…

– Э нет. И речи быть не может.

– Но – сколько? Неделя?

– Меньше. Иначе – мы идем ко дну.

– А?

– Ничего, не обращайте внимания. Сто империалов в день вас устроят?

Я немного помялся, но вспомнил, как легко он выложил сотню за короткий разговор со мной, и решил, что самое время побыть бескорыстным. Я махнул рукой:

– Это – потом. Не сомневаюсь, вы заплатите гонорар, соразмерный важности моей работы.

– Отлично.

Бродбент в нетерпении повернулся к Дюбуа:

– Джок, свяжись с ребятами. Потом позвони Лэнгстону, скажи: начинаем по плану «Марди Гра». Пусть сверяется с нами. Лоренцо…

Он кивнул мне, и мы прошли в ванную. Там он открыл небольшой ящичек и спросил:

– Сможете что-нибудь сообразить из этой ерунды?

Ерунда и есть – из тех непрофессиональных, но с претензией составленных гримерных наборов, какие приобретают недоросли, жаждущие славы великих артистов. Я оглядел его с легким презрением:

– Я так понимаю, сэр, вы хотите начать прямо сейчас? И без всякой подготовки?

– А? Нет-нет! Я хочу, чтобы вы… изменили лицо. Чтобы никто не узнал вас, когда мы отсюда выйдем. Это, наверное, не сложно?

Я холодно ответил, что быть узнаваемым – тяжкое бремя любой знаменитости. И даже не стал добавлять, что Великого Лоренцо во всяком публичном месте узнают толпы народу.

– О’кей. Тогда сделайтесь кем-нибудь другим.

Он круто повернулся и вышел. Я, покачав головой, осмотрел то, что Дэк считал моими орудиями производства. Грим – в самый раз для клоуна, вонючий театральный клей, фальшивые волосы, с мясом выдранные из ковра в гостиной тетушки Мэгги… Силикоплоти вообще ни унции, не говоря уж об электрощетках и прочих удобных новинках нашего ремесла. Но если ты действительно мастер, то способен творить чудеса, обходясь лишь горелой спичкой или тем, что найдется на любой кухне. Плюс собственный гений, разумеется. Я поправил свет и углубился в творческий поиск.

Есть разные способы делать знакомое лицо незнакомым. Простейший – отвлечь внимание. Засуньте человека в мундир, и его лица никто не заметит. Ну-ка, припомните лицо последнего встреченного вами полисмена! А смогли бы вы узнать его в штатском? То-то. Можно также привлечь внимание к отдельной детали лица. Приклейте кому угодно громадный нос, украшенный к тому же малиново-красным прыщом. Какой-нибудь невежа в восторге уставится на этот нос, а человек воспитанный – отвернется. И никто не запомнит ничего, кроме носа.

Но этот примитив я отложил до другого раза. Моему нанимателю, как я понял, требовалось, чтобы меня не заметили вовсе. Это уже потрудней: обращать на себя внимание куда легче. Требовалось самое распростецкое, незапоминающееся лицо, вроде истинного лица бессмертного Алека Гиннесса. Мне же с физиономией не повезло: слишком уж она аристократически утонченна, слишком красива – худшее из неудобств для характерного актера. Как говаривал отец: «Ларри, ты чересчур смазлив! Если вместо того, чтобы учиться ремеслу, будешь валять дурака, то пробегаешь лет пятнадцать в мальчиках, воображая, что ты актер, а остаток жизни проторчишь в фойе, торгуя леденцами. „Дурак“ и „красавчик“ – два самых оскорбительных амплуа в шоу-бизнесе, и оба тебе под стать».

Потом он доставал ремень и начинал стимулировать мой мозг. Отец был психологом-практиком и свято верил, что регулярный массаж gluitei maximi посредством ремня весьма способствует оттоку лишней крови от детского мозга. Теория, возможно, хлипковата, но результаты налицо: когда мне стукнуло пятнадцать, я делал стойку на голове на слабо натянутом канате, декламировал страницу за страницей из Шекспира и Шоу, а из прикуривания сигареты мог устроить целый спектакль.

Я все еще размышлял, когда Бродбент заглянул в ванную.

– Да господи ты боже!.. – завопил он. – Вы и не начинали?

Я холодно глянул на него:

– Я так понял – вам нужна моя лучшая творческая работа. А сможет, к примеру, повар, будь он хоть cordon bleu, приготовить какой-нибудь новый соус, сидя на лошади, скачущей галопом?

– К дьяволу всех лошадей! – Он посмотрел на часы. – У вас еще шесть минут. Если не уложитесь, придется выходить как есть.

Ладно. Конечно, времени бы побольше, однако я дублировал отца в его коронном номере «Убийство Хьюи Лонга» (пятнадцать лиц за семь минут) и однажды сыграл на девять секунд быстрее!

– Стойте, где стоите, – бросил я. – Момент.

И я стал Бенни Греем – ловким, неприметным человечком, убивающим направо и налево в «Доме без дверей». Два легких мазка от крыльев носа к уголкам рта – для придания щекам безвольности, мешки под глазами и землистый «Макс Фактор № 5» поверх всего. На все около двадцати секунд – я мог бы наложить этот грим во сне. «Дом» выдержал девяносто два представления, прежде чем его записали на видео.

Я повернулся к Бродбенту. Тот ахнул:

– Господи! Прямо не верится…

Продолжая быть Бенни Греем, я даже не улыбнулся. Он и вообразить не мог, что вполне можно обойтись без грима! С гримом, конечно, проще, но мне он нужен был исключительно для Бродбента. Тот в простоте душевной полагал, что все дело в краске да пудре.

А Бродбент все еще глазел на меня.

– Слушайте, – умерив голос, протянул он, – а нельзя ли проделать такое со мной? Только быстро.

Я уже собрался ответить «нет», но тут понял, что это своего рода вызов моему мастерству. Ужасно захотелось сказать: попади он в руки моему отцу пятилетним, сейчас был бы готов торговать на улице сахарной ватой. Однако я придумал нечто получше:

– Вы просто хотите, чтобы вас не узнали?

– Да-да! Можно меня наштукатурить как следует, налепить фальшивый нос или еще чего?

Я покачал головой:

– Как бы я вас ни «штукатурил», все равно будете не лучше мальчишки на Хеллоуин. Играть-то вы не умеете, и учиться поздновато. Ваше лицо трогать не будем.

– Все же… Если приделать мне этакий рубильник…

– Послушайте, «этакий рубильник» только привлечет к вам внимание, будьте уверены! Как вам понравится, если кто-нибудь из знакомых, увидев вас, скажет: «А здорово этот верзила похож на Дэка Бродбента! Прямо вылитый, разве что нос другой»?

– А? Меня такое устроит. То есть пока он уверен, что это не я. Я-то сейчас должен быть… В общем, на Земле меня нет.

– Он будет абсолютно уверен, что это не вы. Походка – вот ваша основная беда. Мы ее поменяем, и это будете вовсе не вы, а любой другой высокий, плечистый парень, немного смахивающий на Дэка Бродбента.

– О’кей. Как я должен ходить?

– Нет, вы этому не научитесь. Мы заставим вас ходить, как надо.

– Это как?

– Насыплем мелких камешков в носки башмаков. Это вынудит вас опираться больше на пятки и ходить прямее. Таким образом, вы избавитесь от скрюченности и кошачьих повадок космолетчика. Мм… А лопатки стянем клейкой лентой, чтобы вы не забывали расправлять плечи. Этого будет вполне достаточно.

– Думаете, стоит изменить походку, и меня не узнают?

– Мало того – никто не сможет сказать, почему так уверен, что перед ним не вы. Подсознательная уверенность не оставит никаких сомнений. Можно, если хотите, поработать еще и с лицом, просто ради вашего спокойствия…

Мы вышли из ванной. Я, конечно, оставался Бенни Греем: если уж вошел в роль, требуется некоторое усилие, чтоб вновь стать самим собой. Дюбуа занимался видеофоном. Он поднял глаза, увидел меня, и у него отвисла челюсть. Джок, как ошпаренный, вылетел из «тихого уголка» и заорал:

– Это еще кто? Где актер?

На меня он посмотрел лишь мельком: Бенни Грей – этакий вялый, неприглядный мужичонка, смотреть не на что.

– Какой актер? – поинтересовался я ровным, бесцветным голосом Бенни.

Дюбуа одарил меня еще одним взглядом и вновь отвернулся бы, кабы не обратил внимания на одежду. Бродбент, расхохотавшись, хлопнул товарища по плечу:

– Тебе, помнится, не нравилась его игра?

Затем уже другим тоном:

– Со всеми успел связаться?

– Д… да. – Дюбуа, совершенно убитый, еще раз посмотрел на меня и отвел взгляд.

– О’кей. Через четыре минуты нужно сваливать. Посмотрим, Лоренцо, как быстро вы обработаете меня.

Дэк успел снять ботинок, куртку и взялся за сорочку. Тут засветился сигнал над дверью и зажужжал зуммер. Дэк застыл:

– Джок, мы что, ждем кого-то?

– Это Лэнгстон, наверно. Он говорил – может, успеет заскочить до того, как мы отчалим.

Дюбуа направился к двери:

– Не похоже. Это скорее…

Я так и не успел узнать, на кого похоже это скорее. Дюбуа отворил. В дверях, будто гигантская поганка из ночного кошмара, стоял марсианин.

Какое-то время я не видел ничего, кроме марсианина. И не замечал ни Жезла Жизни в его ложнолапах, ни человека за его спиной.

Марсианин скользнул в комнату, человек последовал за ним. Дверь захлопнулась.

– Добрый день, господа, – проквакал марсианин. – Уже уходите?

Меня скрутил острый приступ ксенофобии. Дэк, запутавшийся в рукавах сорочки, был вне игры. Но малыш Джок Дюбуа проявил подлинный героизм и стал мне больше чем братом. После смерти, к сожалению…

Он бросился на Жезл, заслонив собой нас.

Скорее всего, Джок умер еще прежде, чем упал. В животе его зияла дыра, куда свободно прошел бы кулак. Но перед смертью он успел сжать в руках ложнолапу и, падая, не отпустил. Она вытянулась, словно сливочная тянучка, и лопнула у самого основания. Несчастный Джок продолжал сжимать Жезл в мертвых пальцах.

Человеку, пришедшему с этой вонючкой, пришлось отскочить, чтобы достать пушку. И тут он прокололся: нужно было пристрелить сперва Дэка, а затем меня. Вместо этого он пальнул в мертвого Джока, а второго выстрела Дэк ему не оставил, попав точно в лоб. Ишь ты, а я и не знал, что Дэк при оружии!

Марсианин даже не пытался смыться. Поднявшись, Дэк подошел к нему и сказал:

– А, Рррингрийл. Вижу тебя.

– Я вижу тебя, капитан Дэк Бродбент, – проквакал марсианин. – Ты скажешь моему Гнезду?

– Я скажу твоему Гнезду, Рррингрийл.

– Благодарю тебя, капитан Дэк Бродбент.

Длинный костлявый палец Дэка целиком вошел в ближайший глаз марсианина, достав, похоже, до самого мозга. Дэк выдернул палец – весь он был вымазан отвратительной зеленоватой слизью. В агонии тварь втянула ложнолапу в «ствол», но даже мертвая оставалась стоять на своей подошве. Дэк бросился в ванную, там зашумела вода. Я застыл в столбняке, не в силах двинуться с места, совсем как сдохший Рррингрийл.

Появился Дэк, вытирая руки о рубаху:

– Нужно их убрать, и быстро!

Ничего себе – «вытри стол»!

Я решил выяснить отношения. Одной, довольно путаной, фразой объяснил ему, что в это дело встревать не желаю, что теперь нужно вызывать полицию, и я хочу свалить до того, как здесь будут ищейки, и пошел он – не скажу куда – со своими перевоплощениями, а я намерен, расправив крылышки, упорхнуть в окно. Дэк отмахнулся:

– Не трясись, Лоренцо. Мы в цейтноте. Помоги-ка оттащить их в ванную.

– А? Бог с тобой! Запрем номер, и ноги в руки! Авось на нас не подумают.

– Авось не подумают, – согласился он, – никто не знает, что мы здесь. Но они без труда догадаются, что Джока убил Рррингрийл. Вот этого допустить нельзя. Сейчас – нельзя.

– А?

– Мы не можем позволить газетчикам растрезвонить, что марсианин убил человека! Заткнись и помогай.

Я заткнулся и стал помогать. К счастью, мне вспомнилось, что Бенни Грей был худшим из маньяков-садистов, когда-либо баловавшихся расчлененкой. Он-то и оттащил оба тела в ванную, пока Дэк, вооружившись Жезлом, довольно умело разделывал Рррингрийла на мелкие кусочки. Первый надрез он постарался провести так, чтобы не задеть мозговой полости, и проделал это довольно чисто. Однако помочь ему я все равно бы не смог. По-моему, дохлый марсианин воняет куда хуже живого.

Ублиетка нашлась тут же, в стене, за биде, но, если бы не традиционный трилистник – значок радиации, мы бы ее долго искали. Сбросив туда останки Рррингрийла – у меня даже достало храбрости помочь, – Дэк все тем же Жезлом принялся расчленять трупы людей, спуская кровь в ванну.

Ну и кровищи в человеке! Мы полностью открыли краны, но работа все равно была грязная. А взявшись было за бедного малыша Джока, Дэк вдруг остановился. На глазах его показались слезы, он сделался как слепой, и я забрал у него Жезл, пока он не отхватил себе пальцы. Бенни Грей вновь занялся привычной работой.

Когда я закончил, в номере не осталось никаких следов двух людей и марсианского монстра. Тщательно вымыв ванну, я наконец разогнулся. В дверях возник Дэк. Он был спокоен, будто ничего не случилось.

– Я проверил, не осталось ли чего на полу. Если сюда доберется криминалист со своим оборудованием, он запросто установит, как было дело. Но он, надо думать, не доберется. Пошли! Нужно наверстать почти двенадцать минут.

Мне и в голову не пришло спрашивать – куда и зачем.

– Сейчас подкуем тебе башмаки…

Дэк замотал головой:

– Нет, жать будут. Теперь главное – скорость.

– Хозяин – барин, – ответил я и отправился за ним.

У двери он притормозил:

– Да. Неподалеку могут быть другие. Если что – стреляй, иного выхода нет.

Жезл Жизни он держал наготове, прикрыв его плащом.

– Марсиане?

– Или люди. Или смешанным составом.

– Дэк, а Рррингрийл был с теми, в баре «Маньяна»?

– Ну да! С чего же я, по-твоему, все ходил вокруг да около, а после притащил тебя сюда? Похоже, они сели тебе на хвост. Или мне. Да ты не узнал его разве?

– Еще чего, конечно не узнал. Эти твари, на мой взгляд, все одинаковые.

– Ну, они то же самое про нас говорят. А в баре был Рррингрийл, его парный брат Ррринглатх и еще двое из их Гнезда или побочных линий. Все, пора. Увидишь марсианина, стреляй. Вторую пушку прихватил?

– Да. И знаешь, Дэк… Ничего в ваших делах не понимаю, но, пока эти твари против вас, я с вами. Терпеть не могу марсиан.

Он ошарашенно уставился на меня:

– Не пори ерунду! Вовсе мы не боремся с марсианами. Те четверо – просто ренегаты!

– Ка-ак?!

– Приличных марсиан очень много, то есть почти все. Да и Рррингрийл – не из худших. Славно я, бывало, поигрывал с ним в шахматишки…

– Ах вон оно что… Ну, коли так…

– Кончай. Поздно отступать. Марш к пневмотрубе! Я прикрою.

Я закрыл рот. Спорить не приходилось – действительно, по самые брови увяз.

Мы спустились в цоколь и двинули на скоростную линию, к экспресс-капсулам. Одна двухместная как раз оказалась свободна. Дэк буквально впихнул меня внутрь, я даже не заметил, что за код он набирает, но, когда перегрузка отпустила, я не очень удивился мигающей надписи: «Космопорт Джефферсон – просьба освободить капсулу».

Плевать мне было, какая станция, – лишь бы подальше от «Эйзенхауэра». Нескольких минут полета в вакуумном туннеле хватило для разработки плана – приблизительного, поверхностного, подверженного, как пишут в изящных романах, изменениям в связи с обстоятельствами, но все же – плана. Он состоял из одного слова: «БЕЖАТЬ!»

Еще утром я счел бы его невыполнимым: в нынешнем обществе человек без денег беспомощней младенца. Однако с сотней монет в кармане я мог слинять далеко и быстро. Я не чувствовал себя обязанным Дэку Бродбенту. Ради каких-то своих – не моих! – собственных целей он чуть не подставил меня под пулю. Затем – втянул в сокрытие преступления. И вот теперь заставляет бегать от закона. Но полиция – пока – за нами не охотится, а значит, отвязавшись от Бродбента, я могу спокойно забыть все как дурной сон. Вряд ли меня заподозрят, если дело когда-нибудь и всплывет, – слава богу, любой джентльмен носит перчатки, и свои я снимал, лишь гримируясь да еще пока занимался той дьявольской «уборкой».

Замыслы Дэка меня вовсе не трогали – бурный прилив щенячьего героизма при мысли, что он воюет с марсианами, не в счет. Остатки симпатии улетучились, едва я обнаружил его дружелюбие к инопланетным тварям. Перевоплощаться по указке Дэка Бродбента – да ни за какие коврижки! Катись он к дьяволу! Все, чего я хочу от жизни, – это немного денег на поддержание души в теле плюс – сцена. Отродясь не любил играть в полицейских и гангстеров – самый захудалый театр интересней.

Порт Джефферсон был будто создан для моего плана. Теснота, суета, гвалт, паутина вакуум-туннелей вокруг – если Дэк оставит меня хоть на полсекунды без присмотра, я уже буду на полпути к Омахе. Там отсижусь несколько недель, потом свяжусь с агентом, выясню, не справлялся ли кто насчет меня.

А Дэк, видать, что-то почуял – капсулу мы покинули одновременно, иначе б я просто захлопнул дверь и удрал. Но тут оставалось только делать вид, будто я ничего не заметил, и держаться рядом, словно щенок. Мы поднялись по эскалатору в верхний холл, прошли между кассами «Пан-Ам» и «Америкен скайлайнс», и Дэк решительно устремился через зал ожидания к стойке «Диана лимитед». Я было подумал, он хочет купить билеты на шаттл до Луны. Как он собирается протащить меня на борт без паспорта и справки о вакцинации, я не знал, однако представление о его предприимчивости уже имел. Значит, слиняю, когда вынет бумажник: если человек считает деньги, то сосредоточится же на них хоть на несколько секунд! Но мы не свернули к кассам «Дианы», а прошли под вывеску «Частные стоянки». Здесь пассажиров не было, одни голые стены вокруг. Я с досадой подумал, что прозевал отличную возможность затеряться в толчее зала ожидания.

– Дэк! Мы что, летим куда-то?

– Конечно.

– Дэк, ты спятил. У меня ж бумаг – никаких. Даже туристского пропуска на Луну!

– И не надо.

– Да? Меня остановят на паспортном контроле. А потом здоровый бычара-коп начнет задавать мне вопросы.

На мое плечо легла ладошка с доброго кота величиной.

– Не будем терять время. Зачем нам паспортный контроль, официально ты никуда не летишь. А меня так и вовсе здесь нет. Вперед, старина!

Не такой уж я маленький, и с мускулами все в порядке, но показалось, что вытаскивает меня из потока машин дорожный робот. Завидев дверь с буквой «М», я предпринял отчаянную попытку вырваться:

– Ну полминуты, Дэк, пожалуйста! Ты же не хочешь, чтоб я в штаны напустил?

Он только усмехнулся:

– Да-а? Ты перед уходом из отеля там был.

Даже шаг не замедлил, не говоря уж – отпустить меня…

– Почки последнее время пошаливают…

– Лоренцо, старина, нюхом чую – пятки у тебя пошаливают, а не почки. Знаешь, я вот что сделаю. Во-он того быка видишь? – (В конце коридора, у самого выхода к стоянкам, страж порядка предавался отдыху, взгромоздив свои сапожищи на стойку.) – Так я что говорю – очень уж меня совесть заела. Просто необходимо исповедаться – как ты пришил вошедшего марсианина и двух своих сопланетников, а потом, наставив на меня пушку, принудил помочь избавиться от трупов, как…

– Ты что, спятил?!

– Полностью, приятель, – от таких-то волнений! Опять же совесть…

– Но… Ты же не мое мне клеишь!

– Да-а? Это как сказать. Думаю, моя история прозвучит более убедительно, чем твоя. Я все знаю об этом деле, а ты нет. Я знаю о тебе все, а ты обо мне ничего. Вот, к примеру…

И он напомнил мне пару тех давних проделок, которые я твердо считал похороненными навеки. Черт с ним, выступал я раза два в «холостяцких шоу». Не для семейного просмотра, но человеку надо на что-то жить! А что касается Биби – это с его стороны просто непорядочно. Откуда я мог знать, что она несовершеннолетняя? Ну, тот счет в гостинице… да, в Майами-Бич за попытку сбежать, не заплатив, карают как за вооруженный грабеж, но это же просто провинциальная дикость. И я бы заплатил, будь у меня деньги. Что до злополучного происшествия в Сиэтле… короче, я пытаюсь сказать, что Дэк и правда поразительно много обо мне знал, но все истолковывал в неправильном свете. И все же…

– Ну что ж, – продолжал Дэк, – подойдем сейчас к нашему глубокоуважаемому жандарму и во всем чистосердечно раскаемся. И ставлю семь против двух, что знаю, кого первым выпустят под залог!

За разговором мы миновали полисмена. Он болтал с сидевшей за барьером дежурной и на нас даже не посмотрел. Дэк вынул откуда-то два пропуска с надписью: «РАЗРЕШЕНИЕ НА ОБСЛУЖИВАНИЕ – стоянка К-127» – и сунул их под монитор. Монитор считал информацию и высветил указание взять машину на верхнем уровне, код Кинг-127. Дверь распахнулась, механический голос произнес:

– Будьте осторожны. Внимательно следите за радиационными предупреждениями. За несчастные случаи на поле компания ответственности не несет.

Усевшись в небольшую машину, Дэк набрал абсолютно другой код. Машина, развернувшись, юркнула в какой-то туннель. Куда нас несет – меня совершенно не волновало: теперь все едино.

Мы вылезли из машины, и она отправилась обратно. Прямо передо мной к далекому стальному потолку поднималась лесенка. Дэк подтолкнул меня к ней:

– Давай скорей!

Добравшись до люка в потолке, я увидел надпись: «ОПАСНО! РАДИАЦИЯ! Находиться не более 13 секунд». Цифры были вписаны мелом. Пришлось затормозить. Заводить детей я, конечно, не собирался, однако и дураком себя не считал. Дэк оскалился:

– Ах, вы сегодня не в свинцовых подштанниках? Открывай и давай быстро на корабль! Если не канителиться, уложишься с трехсекундным запасом.

Думаю, я уложился с пятисекундным, прыгая через две ступеньки. Футов десять пробежал под открытым небом, затем нырнул в люк корабля.

Кораблик был невелик. Во всяком случае, рубка тесная; рассматривать снаружи времени не было. До этого я летал лишь на лунных шаттлах – «Евангелине» и «Гаврииле»; это когда по глупости согласился выступать на Луне в компании еще с несколькими простаками. Наш импресарио полагал, что акробатика, пляски на канате и вообще всякого рода кунштюки при ¹/₆ g пройдут куда как успешней, что в целом правильно, но он не оставил нам времени на репетиции. Чтобы вернуться, я вынужден был прибегнуть к Акту о помощи попавшим в беду путешественникам и заодно лишился всего гардероба…

В рубке находились двое. Первый, лежа в одном из трех амортизационных кресел, возился с какими-то верньерами, второй что-то делал отверткой. Лежавший глянул на меня и ничего не сказал. Его товарищ обернулся и тревожно спросил через мое плечо:

– А Джок где?

Из люка, словно чертик из табакерки, выпрыгнул Дэк:

– Потом, потом! Вы массу его скомпенсировали?

– Ага.

– Рыжий, данные загружены? Диспетчерская?

Из кресла лениво отозвались:

– Каждые две минуты пересчитываю. Диспетчерская дала добро. Вовремя ты. У тебя сорок… э… семь секунд.

– Место мне, живо! Я уложусь в это время.

Рыжий так же лениво вылез из амортизационного кресла. Дэк тут же рухнул в него. Другой космолетчик сунул меня на место штурмана и, пристегнув ремнями, направился к выходу. Рыжий последовал было за ним, но задержался:

– Да, чуть не забыл. С вас билетики, – сказал он добродушно.

– А, ч-черт!

Рывком ослабив ремень, Дэк полез в карман, достал пропуска, с которыми мы прошли на борт, и отдал ему.

– Спасибо, – ответил Рыжий, – до скорого! Давай – и чтоб сопла не остыли!

И с той же изящной ленцой он удалился. Слышно было, как хлопнула дверь шлюза, и у меня заложило уши. Дэк не попрощался – он был занят компьютером.

– Двадцать одна секунда, – буркнул он. – Обратного отсчета не будет. Расслабься и следи, чтобы руки были на подлокотниках. Старт – только цветочки.

Я почел за лучшее делать то, что говорят. Секунды тянулись, будто часы; напряжение становилось невыносимым. Я не выдержал:

– Дэк…

– Заткнись!

– Куда мы хоть летим?

– На Марс!

Я успел увидеть, как красная кнопка под его пальцем уходит в панель, – и отключился.

И чего, скажите на милость, смешного, когда человека тошнит? Эти чурбаны с железными потрохами всегда смеются – наверняка бы ржали, если бы их родная бабушка сломала обе ноги.

А меня, естественно, скрутило сразу же, как только Дэк отключил тягу и началась невесомость. Однако с космической болезнью я быстро справился, благо желудок был пустой, я с самого утра ничего не ел. Просто всю бесконечность этого кошмарного полета мне было плохо и муторно. Он занял час сорок три минуты, что для меня, крота по природе, равносильно тысяче лет чистилища.

Впрочем, надо отдать Дэку должное: он надо мной не смеялся. Будучи профессионалом, он воспринял мои мучения с безразличной вежливостью стюардессы – а не как эти безмозглые горлопаны; вы наверняка встречали таких среди пассажиров лунных шаттлов. Будь моя воля, эти смешливые здоровяки живо бы оказались за бортом еще на орбите и уж там-то вдоволь повеселились бы над собственными конвульсиями в вакууме.

Несмотря на все смятение в мыслях и тысячу вопросов, крутившихся у меня в голове, я сумел расшевелить в себе любопытство лишь к тому времени, когда мы почти вышли в точку рандеву с факельщиком на околоземной орбите. Думаю, если б жертве космической болезни сообщили, что ее расстреляют на рассвете, ответом было бы: «Да? Пере… дайте, пожалуйста, тот пакет!»

Но наконец я оправился настолько, что неодолимая воля к смерти сменилась хилым, еле дышащим, но все же желанием еще немного пожить. Дэк все это время возился с корабельным коммуникатором, явно направляя сигнал очень узким лучом: с контролем направления он нянчился, как стрелок – с винтовкой перед решающим выстрелом. Слышать его или читать по губам я не мог – слишком низко склонился он над передатчиком. Похоже, держал связь с «дальнерейсовиком», к которому мы приближались.

Но в конце концов он отодвинул коммуникатор и закурил. Я с трудом подавил тошноту, подступившую к горлу при одном виде табачного дыма, и спросил:

– Дэк, не пора ли тебе наконец развязать язык?

– Успеется. До Марса – далеко.

– Вот как? Черт бы тебя побрал с твоим гонором, – вяло возмутился я. – Я не хочу на Марс. Знал бы, что надо туда лететь, даже не стал бы рассматривать твое бредовое предложение.

– Как хочешь. Никто тебя силком не тащит.

– Э-э-э?

– Шлюз у тебя за спиной. Хочешь – топай. Уходя, закрой дверь.

Насмешку я оставил без ответа. Он продолжал:

– Но если ты не умеешь дышать в вакууме, то выход у тебя один – лететь на Марс. А я позабочусь, чтобы ты потом вернулся домой. «Одолей» – то есть вот эта посудина – идет на стыковку с «Рискуй». «Рискуй» – скоростной факельщик. И через семнадцать целых хрен десятых секунды после стыковки он пойдет на факельной тяге к Марсу – мы, кровь из носу, должны быть там в среду.

С раздражением и упрямством, на какие только способен тот, кого укачало, я ответил:

– Я не полечу на Марс. Здесь останусь. Ведь должен кто-нибудь отвести корабль на Землю, я-то знаю!

– Корабль – да, – согласился Дэк, – но не тебя. Потому что те трое, что были на борту согласно записям в порту Джефферсон, сейчас на борту «Рискуй». «Одолей» же, как видишь, трехместный. Боюсь, место для четвертого здесь вряд ли отыщется. Да и как ты пройдешь через паспортный контроль?

– Плевать! Хочу на Землю.

– Ага. И в кутузку за все грехи разом – от «попытки нелегального въезда» до «разбоя на космических трассах»? Тебя примут, по меньшей мере, за контрабандиста, препроводят в тихий кабинетик, там введут иглу за глазное яблоко и выкачают из тебя все. Уж они-то умеют спрашивать, а промолчать тебе не удастся. Однако на меня все свалить тоже не выйдет – добрый старый Дэк Бродбент уже целую вечность не возвращался на Землю; это подтвердит куча самых достойных свидетелей.

Вот теперь мне действительно поплохело! К невыносимой тошноте добавился страх.

– Ты, значит, отдашь меня легавым? Ах ты, грязный, скользкий…

Я запнулся, не в силах с ходу подобрать слово.

– О нет! Послушай, старина, я могу немного выкрутить тебе руку и припугнуть, что сдам полиции, но я никогда такого не сделаю. Однако парный брат Рррингрийла – Ррринглатх – наверняка в курсе, что старина Грийл в номер вошел, а обратно не вышел. Он и наведет. Парный брат – это такая кровная близость, какой землянину не понять, мы ведь не размножаемся делением.

И знать не желаю, как эти твари размножаются: вроде кроликов, или там аист их приносит в маленьком черном узелке. Если верить Бродбенту, вернуться на Землю мне не светит вовсе. Об этом я и сказал. Он покачал головой:

– Вздор. Положись на меня – вернем в целости-сохранности, как и вывезли. Закончим дело – приземлишься в тот же космопорт или какой-нибудь другой, в пропуске будет сказано, что ты – механик, что-то чинил перед самым вылетом; на тебе будет засаленный комбинезон, в руке ящик с инструментами… Ты же актер экстра-класса – неужто механика не сыграешь?

– А… Конечно, но…

– И порядок! Держись старого мудрого Дэка – с ним не пропадешь. Мы задействовали восемь ребят из гильдии, чтоб слетать на Землю и назад с тобой вернуться. И это можно будет повторить. Но без нашего брата тебе не выбраться. – Он усмехнулся. – Все «дальнобойщики» – вольные торговцы в душе. Искусство контрабанды, вот что это такое! И каждый из нас всегда поможет другому в маленьком невинном обмане таможенной службы. Но с посторонними наша гильдия не сотрудничает.

Я все пытался призвать к порядку желудок и обмозговать ситуацию как следует.

– Дэк, это связано с контрабандой? Потому что…

– Да нет! Вот разве тебя мы вывозим беспошлинно.

– Я собирался сказать, что не считаю контрабанду преступлением.

– А кто ж спорит? Только те, кто делает деньги на зажиме торговли. А от тебя требуется чисто актерская работа, Лоренцо. И ты – как раз тот человек, который нам нужен. Я же не случайно столкнулся с тобой в баре – тебя целых два дня выслеживали. И я, стоило мне сойти на Землю, тут же отправился к тебе. – Дэк нахмурился. – И хотел бы я быть уверенным, что наши достойные противники шли по моему следу, а не по твоему.

– Почему?

– Если они шли за мной, значит они просто пытались выяснить, что я замышляю. Тогда все о’кей, то, что мы враги, не новость. А вот если выслеживали тебя, выходит, они знают, что мне нужен именно актер, способный сыграть эту роль.

– Но откуда им было знать? Если ты сам им не рассказал?

– Лоренцо, дело слишком серьезное. Гораздо серьезней, чем ты думаешь. Я сам всех подробностей не представляю, и чем меньше ты будешь знать, пока не дойдет до дела, тем тебе же спокойней. Одно скажу: подробные характеристики некоего лица были загружены в большой компьютер Бюро переписи населения в Гааге, и машина сравнила их с характеристиками всех профессиональных актеров, сколько их ни на есть. Делалось это в секрете, но кто-нибудь мог все же догадаться и разболтать. Дело в том, что актер должен во всем походить на оригинал, так как воплощение требуется идеальное.

– Ого! И машина именно меня назвала?

– Да. И еще одного.

Вот и сейчас мне следовало бы придержать язык, но я не сумел бы промолчать, даже если бы от этого зависела моя жизнь, а в какой-то мере так оно и было. Я должен был знать, кто еще считается годным на роль, требующую моих исключительных талантов.

– Еще одного? Кого это?

Дэк смерил меня взглядом. Он заметно колебался.

– Мм… некий Орсон Троубридж. Слыхал о нем?

– Эта бездарность?!

От ярости даже тошнота на минуту прошла.

– Да? А мне говорили, что он прекрасный актер…

Я был просто вне себя от мысли, что этого фигляра Троубриджа рассматривали как претендента на роль, которую собирались предложить мне.

– Это ничтожество, которое только и умеет, что размахивать руками и голосить!

Я остановился: гораздо приличнее просто не обращать внимания на подобных «коллег». Но этот щеголь еще и страдал острейшей формой нарциссизма: если по ходу пьесы требовалось поцеловать даме руку, Троубридж обязательно обманывал публику и целовал собственный большой палец. Эгоист, позер, фальшивый насквозь человечишко – разве такому вжиться в роль?

Вдобавок по какой-то необъяснимой прихоти фортуны его козлиная декламация и обезьяньи кривлянья прилично оплачивались – а настоящие мастера голодают…

– Дэк! Да как ты мог подумать, что он подойдет?

– Мм… Не то чтоб он подходил – он сейчас связан долгосрочным контрактом. Сразу хватятся, пропади он хоть на неделю. Хорошо, ты оказался э… «на воле». Как только ты согласился, я велел Джоку отозвать ребят, занимавшихся Троубриджем.

– И правильно!

– Но знаешь, Лоренцо, должен сказать: пока ты блевал в невесомости, я связался с «Рискуй» и дал команду снова заняться Троубриджем.

– Что?

– Ты сам напросился. У нас как – если уж «дальнобойщик» подрядился забросить груз на Ганимед, так он доставит его на Ганимед. Сдохнет, а доставит, не пойдет на попятную, когда корабль уже загружен! Ты сказал, что берешься – без всяких там «но» и «если». Через несколько минут начинается потасовка, и ты дрейфишь. Потом хотел сбежать от меня в порту. И вот только что истерику закатил – хочу на Зе-емлю! Может, ты и лучше актер, чем Троубридж, – не знаю. Но нам нужен парень, который не сдрейфит в ответственный момент. И насколько я понимаю, Троубридж как раз из таких. Если с ним договоримся – заплатим тебе и отправим назад. Ясно?

Более чем. Дэк явно имел в виду, что я не тот партнер, на которого можно положиться, и был по-своему прав. И обижаться оставалось лишь на самого себя. Конечно, только полный кретин соглашается, сам не зная на что, но я ведь согласился! Безоговорочно. А теперь вдруг решил отвалить в сторонку, будто новичок, испугавшийся публики.

«Представление должно продолжаться» – вот древнейшая заповедь шоу-бизнеса. Может, философы ее и опровергнут, однако жизнь наша редко подчиняется логике. Мой отец соблюдал эту заповедь свято. Я сам видел, как он доигрывал два акта с острым приступом аппендицита, да еще выходил на поклоны, прежде чем его отвезли в больницу на «скорой». Сейчас я словно видел лицо отца – лицо истинного актера, с презрением взирающего на горе-актеришку, готового подвести зрителей…

– Дэк, – неуклюже промямлил я, – извини, бога ради. Я был не прав.

Он пристально оглядел меня:

– Так ты будешь играть?

– Да.

Я отвечал совершенно искренне, но вдруг вспомнил про одно обстоятельство, из-за которого я не мог сыграть эту роль, как не мог бы сыграть Белоснежку в «Семи гномах».

– Все – о’кей, я хочу играть. Но…

– Что «но»? – презрительно спросил Дэк. – Опять кочевряжишься?

– Нет, нет! Но – ты говорил, летим на Марс. Дэк, я должен буду играть среди марсиан?

– Ну конечно, это же Марс!

– А… Но, Дэк, я же не переношу марсиан! Они меня всегда из колеи вышибают! Я постараюсь справиться, но… я могу выйти из образа.

– Э, если дело только в этом – плюнь и забудь!

– Как «забудь»? Я не могу просто выкинуть это из головы. Я ничего не могу с этим поделать. Я…

– Говорят тебе – плюнь! Мы знали, что ты в таких вещах сущий олух. Лоренцо, твоя боязнь марсиан – все равно что детские страхи перед пауками и змеями. Но мы все учли. Так что забудь.

– Ну… ладно.

Не то чтобы я успокоился, но он задел меня за живое. Для меня олухами всегда была публика. В общем, я заткнулся. Дэк опять пододвинул к себе микрофон и, больше не пытаясь приглушить голос, сказал:

– Одуванчик – Перекати-полю. План «Клякса» отменяется. Продолжаем по плану «Марди Гра».

– Дэк?.. – начал я, когда он отложил микрофон.

– После, – отмахнулся он. – Идем на стыковку. Может, тряхнет малость – нет времени рассусоливать. Сиди тихо и не суйся под руку.

И нас таки тряхнуло. Когда мы оказались на факельщике, я даже обрадовался возобновлению невесомости – постоянная, но легкая тошнота куда лучше редких, но бурных приступов. Однако лафа продолжалась минут этак пять. Когда мы с Дэком вплывали в шлюз, трое космолетчиков с «Одолей» уже стояли наготове. Тут я на минуту замешкался – чего возьмешь с такого безнадежного крота, вроде меня, который пол-то от потолка в невесомости отличить не может. Кто-то спросил:

– А где этот?

– Да вот! – отвечал Дэк.

– Этот самый? – Вопрошавший будто глазам не верил.

– Он, он, – подтвердил Дэк, – только в гриме; не суетись зря. Лучше помоги устроить его в «соковыжималку».

Меня схватили за руку, протащили узким коридором и впихнули в одну из кают. У переборки против входа стояли две «соковыжималки» – гидравлические устройства, вроде ванн, распределяющие давление равномерно. На факельщиках ими пользуются при больших ускорениях. Живьем таких ни разу не видал, но в одном фантастическом опусе – «Нашествие на Землю», кажется, – у нас были такие бутафорские.

На переборке была надпись: «Внимание! Находиться вне противоперегрузочных устройств при ускорении свыше 3 g запрещено! По приказу…» Я продолжал вращаться по инерции, надпись скрылась из виду прежде, чем ее удалось дочитать. Меня уложили в «соковыжималку». Дэк и его напарник торопливо пристегивали ремни, когда прямо над ухом жутко завыла сирена и из динамиков раздалось:

– Последнее предупреждение! Два g! Три минуты! Последнее предупреждение! Два g! Три минуты!

Снова завыла сирена. Сквозь вой слышен был голос Дэка:

– Проектор и записи – готовы?

– Здесь, здесь!

– А лекарство?

Дэк, паря надо мной, сказал:

– Дружище, мы тебе инъекцию вкатим. Ничего такого. Малость нульграва, остальное – стимулятор; это чтобы не спал и зубрил роль. Поначалу возможен легкий зуд – в глазных яблоках и по всему телу. Это не страшно.

– Дэк, подожди! Я…

– Некогда, некогда! Нужно еще раскочегарить как следует эту груду металлолома.

Он развернулся и выплыл из каюты, прежде чем я успел что-либо сказать. Напарник его, закатав мой левый рукав, приложил инъектор к коже и вкатил мне дозу раньше, чем я это почувствовал. Затем и он удалился. Вой сирены сменился голосом:

– Последнее предупреждение! Два g! Две минуты!

Я попытался осмотреться, но лекарство буквально оглушило. Глаза заломило, зубы – тоже; нестерпимо зачесалась спина, но дотянуться до нее мешали ремни безопасности. Похоже, они и спасли меня от перелома руки при старте. Вой сирены смолк, из динамиков послышался бодрый баритон Дэка:

– Самое распоследнее предупреждение! Два g! Одна минута! Оторвитесь там от картишек – пришла пора ваши жирные задницы поберечь! Сейчас дадим копоти!

На сей раз вой сирены сменила «Ad Astra» Аркезяна, опус 61 До мажор. Это была довольно спорная версия Лондонского симфонического – с «пугающими» 14-герцовыми нотами за грохотом литавр.

Но на меня, оглушенного и раздавленного, музыка никак не подействовала – нельзя намочить реку.

В каюту вплыла… русалка. Так мне сперва показалось – именно русалка, правда без рыбьего хвоста. Сфокусировав наконец взгляд, я увидел очень привлекательную человеческую и даже вполне женственную девушку в майке и шортах. Она уверенно вплыла головой вперед, и сразу стало понятно, что невесомость для нее – дело привычное. Глянув на меня без улыбки, она заняла соседнюю «соковыжималку», положила руки на подлокотники, но ремни застегивать не стала. Отзвучал финальный аккорд, и тут я почувствовал нарастающую тяжесть.

Вообще-то, два g – ускорение не из смертельных, особенно в компенсаторе. Пленка, прикрывавшая меня сверху, обтянула тело, удерживая его в неподвижности; чувствовалась просто некоторая тяжесть, да дышать было трудновато. Вам наверняка доводилось слышать о космолетчиках, покалеченных десятикратными перегрузками. Не сомневаюсь, что это правда, но два g в «соковыжималке» просто ощущаются как ленивая расслабленность, невозможность шевельнуть рукой или ногой…

С некоторым опозданием я понял, что голос из громкоговорителя в потолке обращается лично ко мне:

– Лоренцо, дружище, как ты там?

– Нормально. – Потраченное на ответ усилие меня доконало. – Надолго это?

– Дня на два.

Видимо, я застонал, потому что Дэк расхохотался:

– Не хнычь, салага! Мой первый полет на Марс занял тридцать семь недель, и все это время мы болтались в невесомости на эллиптической орбите! А ты, считай, покататься поехал – два g пару деньков, а во время разворота – норма! С тебя за это еще причитается!

Я хотел было сказать все, что думаю о нем и о его шутках, но вспомнил, что не у себя в гримерной, к тому же здесь была дама. Отец всегда говорил: женщина вскоре забудет любое оскорбление действием, но может до самой смерти вспоминать неосторожное выражение. Прекрасный пол весьма чувствителен к символам, что довольно странно, учитывая его крайнюю практичность. Во всяком случае, я ни разу не позволил себе непечатное слово в присутствии дам с тех самых пор, как схлопотал от отца по губам. В выработке условных рефлексов он дал бы фору самому профессору Павлову.

Тут Дэк заговорил снова:

– Пенни, красавица моя, ты здесь?

– Да, капитан, – ответила девушка из соседнего компенсатора.

– О’кей, пусть приступает к домашнему заданию. А я разберусь с делами и тоже приду.

– Хорошо, капитан.

Она повернулась ко мне и сказала мягким, чуть хрипловатым контральто:

– Доктор Чапек хотел, чтобы вы несколько часов отдохнули и посмотрели фильмы. Если возникнут вопросы – я здесь для того, чтобы на них отвечать.

– Слава богу, – вздохнул я, – наконец хоть кто-то готов отвечать на мои вопросы.

Она промолчала и, с некоторым усилием подняв руку, повернула выключатель. Свет в каюте угас, и перед моими глазами возникло стереоизображение. Я сразу узнал главного героя – как узнал бы его любой из миллиардов жителей Империи – и только тут понял, как жестоко и ловко Дэк Бродбент меня обхитрил.

Это был Бонфорт.

Тот самый, Достопочтенный Джон Джозеф Бонфорт, бывший премьер-министр, лидер официальной оппозиции, глава Экспансионистской коалиции, – самый любимый – и ненавидимый! – человек в Солнечной системе.

Мой потрясенный разум заметался в поисках разгадки и нашел единственный логичный ответ. Бонфорт пережил по меньшей мере три покушения. Во всяком случае, так утверждали газетчики. Два раза из трех спасался он лишь чудом. А если чуда не было? А если все три попытки увенчались успехом, вот только старый добрый дядюшка Джо Бонфорт каждый раз оказывался совсем в другом месте?

Много же актеров им потребуется!

Я не встревал в политику. Отец всегда предупреждал меня на этот счет.

– Ларри, – говорил он, – не суйся в эти дела. Политика – это плохая реклама. Публике такое не нравится.

Вот я и не совался. Даже голосовать не ходил ни разу – даже после поправки в 98-м, позволившей голосовать людям «кочевым», в том числе, конечно, мне и моим коллегам.

Но если кого из политиков и уважал, то никак не Бонфорта! Всегда считал, что это человек опасный, а может, и предатель человечества. Перспектива встать вместо него под пулю была мне – как бы это сказать? – неприятна.

Зато – какова роль!

Я играл однажды главную роль в «Орленке» и еще Цезаря в тех двух пьесах о нем, что только и достойны его имени. Но сыграть подобное в жизни… что ж, начинаешь понимать, как можно пойти за другого на гильотину: просто ради шанса сыграть, пусть лишь несколько минут, неимоверно сложную роль, создать высшее, совершенное произведение искусства.

А кто из собратьев не устоял перед искушением в трех предыдущих случаях? Да, то были мастера, и лучшая похвала им – безвестность… Я попытался припомнить, когда состоялись покушения и кто из коллег, способных сыграть его роль, умер в то время или просто исчез. Но ничего не вышло. Не только из-за невнимания к политическим интригам – актеры вообще часто пропадают из виду, это у нас профессиональное. Что ж, даже лучшие из людей не застрахованы от случайностей.

Внезапно я поймал себя на том, что внимательно изучаю оригинал.

Я понял, что сыграю его. А, дьявол, да я сыграл бы его с ведром на ноге и горящими подмостками за спиной! Начать с телосложения: мы могли спокойно обменяться одеждой – она сидела бы идеально! Эти горе-конспираторы, затащившие меня сюда, слишком уж большое значение придавали внешнему сходству – оно, без поддержки мастерства, ничего не значит, а потому для мастера совсем не обязательно. Нет, с ним, конечно, проще, и им очень повезло, что в дурацкой игре с компьютером они выбрали – совершенно случайно! – настоящего мастера, да еще и близнеца своему политикану. И профиль почти как мой, и даже руки! Кисти такие же длинные, узкие, как у аристократа, – а ведь руки подделать куда сложней!

Что касается хромоты – якобы из-за неудачного покушения, – это и вовсе не составляло труда. Понаблюдав за ним несколько минут, я уже знал, что могу встать из компенсатора (при нормальной гравитации, конечно) и пройтись точно так же, даже не думая об этом. Как он поглаживает вначале ключицу, а затем подбородок, собираясь изречь нечто глобальное, – уже сущие пустяки. Подобные мелочи я впитывал, словно песок – воду.

Правда, он лет на пятнадцать-двадцать постарше, но играть старшего гораздо легче, чем наоборот. Вообще, возраст для актера – вопрос внутреннего отношения и с естественным процессом старения ничего общего не имеет.

Через двадцать минут я мог бы сыграть его на сцене или сказать за него речь. Но этого, похоже, недостаточно. Дэк говорил, я должен ввести в заблуждение тех, кто очень хорошо знает Бонфорта, возможно в неформальной обстановке. Это будет посложней. Кладет ли он сахар в кофе? Если да – сколько ложечек? Которой рукой – и как – прикуривает? Стоило мне задать последний вопрос, как стереоизображение Бонфорта закурило, и я сразу угадал застарелую привычку к дешевым папиросам и спичкам, от которых он лишь недавно отказался ради так называемого прогресса.

Хуже всего, что человек – вовсе не какой-нибудь набор постоянных качеств. Черты его характера все, знающие этого человека, воспринимают по-разному. И чтобы добиться успеха, мне нужно играть роль для всякого знакомого Бонфорта – персонально, смотря, кто передо мной. Это не то что трудно – невозможно! Какие отношения были между оригиналом и, скажем, Джоном Джонсом? А сотней, тысячей Джонов Джонсов?! Откуда мне знать?

Сценическое действо само по себе – как всякое творчество – процесс абстрагирования. Надо сохранять лишь существенные детали. Но при перевоплощении важна каждая деталь. Иначе скоро любая глупость – скажем, вы жуете сельдерей, не хрумкая, – выдаст вас с головой.

Тут я с мрачной уверенностью вспомнил, что должен быть достоверен, лишь пока снайпер не прицелится. И все же продолжал изучать человека, которого мне предстояло заменить, – а что оставалось?

Отворилась дверь, и Дэк, собственной персоной, заорал:

– Эй, есть кто живой?!

Зажегся свет, трехмерное изображение поблекло. Меня словно встряхнули как следует, не дав досмотреть сон. Я обернулся. Девушка по имени Пенни в соседнем компенсаторе безуспешно пыталась приподнять голову, а Дэк с бодрым видом стоял на пороге. Выпучив на него глаза, я изумленно спросил:

– Ты еще ходить ухитряешься?!

А тем временем профессиональный отдел моего сознания – он у меня полностью автономен – подмечал все и складывал в особый ящичек: «Как стоят при двух g». Дэк усмехнулся:

– Да ерунда, я же в корсете.

– Хм!

– Хочешь – тоже вставай. Обычно мы пассажиров не выпускаем, пока идем больше чем при полутора. Обязательно найдется идиот – поскользнется на ровном месте и ногу сломает. Но раз я такого качка видел – при пяти g вылез из компенсатора да еще ходил, правда пупок надорвал. А двойное – ничего, все равно что на плечах кого-нибудь нести.

Он обратился к девушке:

– Объясняешь ему, Пенни?

– Он еще ни о чем не спрашивал.

– Да ну? А мне показалось, Лоренцо – юноша любознательный.

Я пожал плечами:

– Думаю, теперь это не важно. Судя по обстоятельствам, я не проживу срок, достаточный для наслаждения знанием.

– А?! Старина, о чем это ты?

– Капитан Бродбент, – язвительно начал я, – в выражении моих чувств я связан присутствием дамы. Таким образом, я лишен возможности пролить свет на твое происхождение, привычки, нравственный облик и то, куда тебе следует отправиться. Будем считать, я знаю, во что меня втравили. Я раскусил вас, едва увидев, кого предстоит играть. Теперь мне любопытно одно: кто собирается покушаться на Бонфорта на сей раз? Даже глиняный голубь вправе знать, кто пустит в него пулю.

В первый раз я видел Дэка удивленным. Потом он вдруг захохотал так, что, не в силах бороться с перегрузкой, сполз по переборке на пол.

– И не вижу ничего смешного, – зло сказал я.

Дэк оборвал смех и стер проступившие слезы:

– Лорри, неужели ты вправду думаешь, что я нанял тебя в подсадные утки?

– Это очевидно.

И я поделился с ним дедуктивными выводами насчет прошлых попыток устранить Бонфорта. Дэку хватило такта не рассмеяться вновь.

– Ясно. Ты, значит, решил, что будешь вроде того несчастного, который пробовал еду за столом у средневекового короля. Что ж, попытаюсь разубедить, а то вряд ли ты будешь хорошо играть, чувствуя себя мишенью. Послушай, я с шефом уже шесть лет. За это время он ни разу не пользовался дублерами. Два покушения произошли у меня на глазах, и в одном случае я сам пристрелил киллера. Пенни, ты с шефом дольше – при тебе он приглашал хоть раз дублера?

Девушка смерила меня ледяным взглядом:

– Никогда! И сама мысль о том, что шеф мог бы подвергнуть опасности другого, спрятавшись за его спиной… Я просто обязана дать вам по физиономии – вот что я должна сделать!

– Успокойся, Пенни, – мягко сказал Дэк. – Вам обоим, и кроме этого, есть чем заняться на пару. И Лорри не так уж глупо рассудил – для постороннего, конечно. Кстати, Лоренцо, это – Пенелопа Рассел, личный секретарь шефа и твой главный тренер.

– Рад познакомиться, мадемуазель.

– Сожалею, но ответить тем же не могу!

– Прекрати, Пенни, иначе отшлепаю по попке – и два g меня не остановят! Лоренцо, я понимаю, играть Бонфорта малость рискованней, чем править инвалидной коляской. Мы оба знаем, что находились уже желающие прикрыть его страховой полис. Но сейчас мы боимся не этого. В сложившейся ситуации, по причинам, которые ты скоро поймешь, парни, играющие против нас, даже пальцем не посмеют тронуть шефа – либо тебя в его роли. Ты уже видел – они играют грубо. Они при первом удобном случае прикончат меня или даже Пенни. В данный момент они и тебя убили бы, кабы дотянулись. Но как только ты выйдешь на публику в роли шефа, опасность будет позади. В силу обстоятельств они просто не смогут пойти на убийство.

Он пристально вгляделся в мое лицо:

– Ну как?

Я замотал головой:

– Не улавливаю смысла.

– Скоро уловишь. Тут дело тонкое – оно касается марсианского образа жизни. Обещаю: еще до посадки ты все поймешь.

Однако дело мне по-прежнему не нравилось. Пока что Дэк меня впрямую не обманывал – насколько я могу судить, но ему прекрасно удавалось меня обдурить, скрывая часть правды.

– Слушай, Дэк, а почему я должен верить тебе или этой леди? Извините, мисс. Я хоть и не питаю особых симпатий к мистеру Бонфорту, но у публики он пользуется славой человека болезненно – до отвращения даже – честного. С ним я когда смогу побеседовать? Только по прибытии на Марс?

На бодром, некрасивом лице Дэка вдруг проступило уныние.

– Похоже что нет. Пенни тебе не говорила?

– Что не говорила?

– Старина, мы просто вынуждены подменять шефа. Его похитили.

У меня вдруг ужасно разболелась голова. От двойной тяжести, а может, от обилия впечатлений.

– Вот теперь, – продолжал Дэк, – ты знаешь, отчего Джок Дюбуа не хотел тебе ничего говорить, пока мы на Земле. Это – самая крупная сенсация для репортеров со времен первой высадки на Луну. Поэтому нам приходится крутиться как проклятым, лишь бы никто ничего не разнюхал. Так что пока не разыщем шефа и не вернем его обратно, вся надежда на тебя. И кстати, ты уже играешь свою роль. Этот кораблик на самом деле – вовсе не «Рискуй». Он – личная яхта и походная канцелярия шефа; имя ему – «Том Пейн». «Рискуй» крутится на опорной орбите вокруг Марса и передает наши позывные – и знают об этом только его капитан и связист. А «Томми» тем временем на всех парусах мчится к Земле за подходящей заменой для шефа. Улавливаешь, старина?

– Не совсем… Однако, капитан, если мистера Бонфорта похитили политические противники – зачем делать из этого тайну? Я бы на вашем месте кричал об этом на каждом углу.

– На Земле мы бы так и поступили. И в Новой Батавии. И на Венере. Но не на Марсе! Знаешь легенду о Кккахграле Младшем?

– Э-э-э… Боюсь, что нет.

– Тогда слушай внимательно. Она – наглядная иллюстрация марсианской щепетильности. Короче говоря, этот Ккках – а жил он тысячи лет назад – должен был прийти в определенное время к определенному месту, чтобы удостоиться высокой чести – вроде посвящения в рыцари. Не по своей – на наш взгляд – вине, но он опоздал. В силу марсианских приличий за опоздание ему полагалась казнь. Учтя его молодость и выдающиеся подвиги, некоторые радикалы предложили повторить испытание. Кккахграл и не подумал согласиться! Настоял на своем праве лично выступать обвинителем на суде чести, выиграл дело и был казнен. Что сделало его живым воплощением и святым покровителем марсианских приличий. Так-то.

– Но… Бред ведь!

– Ой ли? Мы же – не марсиане. А они – очень древняя раса; у них сложена целая система требований и обязанностей для любого случая жизни. Марсиане – величайшие из всех мыслимых формалистов. Древние японцы со своими «гиму» и «гири» в сравнении с марсианами – отъявленные анархисты. У марсиан нет понятий «хорошо» и «плохо», есть лишь «пристойно» и «непристойно» – в квадрате, в кубе и со всякими довесками. Тут в чем дело – шефа усыновляет Гнездо того самого Кккахграла Младшего. Теперь понимаешь?

Но я по-прежнему не понимал. На мой взгляд, этому Кккаху было самое место в «Гран-Гиньоле».

Бродбент между тем продолжал:

– Очень просто. Шеф, наверное, крупнейший знаток марсианских обычаев и психологии. Он уже много лет ими занимается. А в среду в Lacus Soli, ровно в полдень по местному времени, состоится обряд его усыновления. Если шеф будет на месте и сдаст экзамен – все отлично. Если не будет – и не важно, по какой причине, – то оскорбит все Гнезда Марса, от полюса до полюса. Величайший межпланетный и межрасовый политический успех в истории обернется чудовищным провалом. И последствия будут… Как минимум, марсиане откажутся даже от нынешнего ограниченного сотрудничества с Империей. А более вероятна месть. Погибнут люди – может быть, все люди на Марсе. Тогда экстремисты из Партии Человечества возьмут верх и Марс присоединят к Империи силой – но только после смерти последнего марсианина. И все это оттого, что Бонфорт не явился на обряд усыновления. Марсиане к подобному относятся очень серьезно.

Дэк вышел так же стремительно, как и появился. Пенелопа Рассел снова включила проектор. Меня раздражало, что я не успел вовремя спросить, почему бы противникам Бонфорта просто-напросто не прикончить меня, раз уж им так легко опрокинуть политическую тележку с яблоками, помешав Бонфорту – самому либо его дублеру – принять участие в варварском марсианском обряде. Что поделаешь, забыл спросить – может, из-за подсознательной боязни ответа.

Я продолжил изучение Бонфорта: отслеживал манеры и жесты, вникал в настроения, которые им сопутствовали, воспроизводил про себя голос и интонации, все глубже погружаясь в детали. Вдохновение полностью завладело мной – я уже «влез в его шкуру».

Однако, увидев Бонфорта в окружении марсиан, я пришел в ужас. Они касались его своими ложнолапами! Я настолько сжился с изображением, что буквально ощутил их прикосновения – и еще этот невыносимый запах! Я сдавленно вскрикнул и замахал руками:

– Выключите!

Изображение пропало; зажегся свет. Мисс Рассел удивленно смотрела на меня:

– Что с вами?

Я перевел дух и постарался унять дрожь:

– Мисс Рассел, вы меня извините… Но, бога ради, не показывайте больше такого. Я не переношу марсиан.

Она смотрела на меня, словно не верила глазам и ушам, и тем не менее презрительно.

– Говорила же им, что эта идиотская затея не сработает, – проговорила она со злой усмешкой.

– Мне очень жаль… Но я ничего с собой поделать не могу.

Она не ответила и с трудом выбралась из «соковыжималки». При двойной перегрузке мисс Рассел держалась не так уверенно, как Дэк, но справлялась. Так ни слова и не сказав, она ушла и закрыла за собой дверь.

Назад она не вернулась. Вскоре дверь отворилась, пропустив в каюту человека, находившегося внутри некоего сооружения, наподобие детского стульчика на колесах.

– Как мы себя чувствуем? – пробасил он.

Выглядел он лет на шестьдесят с лишком, был малость полноват, а в обращении несколько ироничен. В диплом его я не заглядывал, но держался он точь-в-точь как врач перед пациентом.

– Неплохо, а вы, сэр?

– Не жалуюсь. То есть ни на что, кроме ускорения, – добавил он, бросив взгляд на свою каталку, к которой был пристегнут ремнями. – Что вы скажете о моем колесном корсете? Возможно, несколько не по моде, но уменьшает нагрузку на сердце. Да, чисто для протокола: я – доктор Чапек, личный врач мистера Бонфорта. Ваше имя мне известно. Так что мы имеем относительно вас и марсиан?

Я постарался объяснить все кратко и без эмоций. Доктор Чапек кивнул:

– Капитану Бродбенту следовало меня предупредить. Придется изменить ваш вводный курс. Наш капитан – очень толковый молодой человек, но иногда прежде делает, а уж потом думает… Настолько образцовый экстраверт, что пугает меня порой. Но, по счастью, ничего страшного не произошло. Мистер Смайт, я, если позволите, проведу с вами сеанс гипноза. Даю слово врача, что сделаю это лишь с целью избавить вас от упомянутого затруднения и ни в коей мере не потревожу вашей духовной целостности.

Он вынул из кармана старомодные часы на цепочке – такие давно уже сделались привычным атрибутом его профессии – и сосчитал мой пульс.

– Вы могли бы и не спрашивать позволения, сэр, – ответил я. – Только ничего не выйдет. На меня гипноз не действует.

Я изучал технику гипноза, когда занимался «чтением мыслей». Но моим наставникам так и не удалось загипнотизировать меня самого. А в таком номере немного гипноза вовсе не помешает, особенно если местная полиция не слишком рьяно следит за исполнением законов, которыми медицинская ассоциация связала нас по рукам и ногам.

– Хм, вот как?.. Тогда просто сделаем все, что можно. Расслабьтесь, лягте поудобнее, и побеседуем о том, что вас беспокоит.

Он продолжал играть с часами, раскачивая их на цепочке, хотя давно уже сосчитал мой пульс. Я хотел напомнить ему об этом – часы пускали зайчиков мне прямо в лицо, – но у него это было, наверное, что-то наподобие нервного тика, и сам он ничего не замечал. Во всяком случае, дело не стоило того, чтобы выговаривать постороннему пожилому человеку.

– Уже расслабился, – заверил я, – спрашивайте, док. Или – свободные ассоциации, если хотите.

– Вы просто представьте, что плывете, – мягко сказал он. – Двойная перегрузка, тяжеловато все же, верно? Я в полетах обычно стараюсь побольше спать – во сне легче переносить такую тяжесть… Да и кровь при двух g отливает от мозга – спать хочется… Они там снова запускают двигатели. Нам всем нужно заснуть… Мы тяжелеем… И засыпаем…

Я хотел было посоветовать ему спрятать часы – вдруг выронит и разобьет, – но вместо этого заснул.

Проснувшись, я обнаружил в соседнем компенсаторе доктора Чапека.

– Как спалось, юноша? – приветствовал он меня. – До чего надоела мне эта проклятая каталка, вы представить себе не можете! Вот и решил прилечь тут – перераспределить нагрузку.

– А мы снова идем под двумя?

– Что? О да. Именно под двумя.

– Извините, я тут отключился… Долго спал?

– О нет, совсем немного! Как вы себя чувствуете?

– Отлично! Действительно, здорово отдохнул.

– Обычно так и бывает. При перегрузках, я хочу сказать. Ну как, будем смотреть картинки дальше?

– Если вы, док, рекомендуете…

– И прекрасно.

Он дотянулся до выключателя; свет погас. Я вдруг понял, что доктор собирается снова показывать мне марсиан, и приказал себе не паниковать. Еще я счел нужным все время помнить, что их здесь вовсе нет, а изображений пугаться смешно. В прошлый раз они просто застали меня врасплох.

Стерео действительно показывало марсиан и с Бонфортом, и без. И я обнаружил, что вполне могу смотреть на них отрешенным взглядом без всякого страха или отвращения. Внезапно до меня дошло, что мне нравится на них смотреть! Я ахнул от удивления, и доктор Чапек остановил запись:

– Беспокоит?

– Док! Вы меня загипнотизировали!

– Э-э-э… С вашего разрешения…

– Но я же не поддаюсь гипнозу!

– Очень жаль.

– А… а вы все же ухитрились. Не такой уж я тупица, чтобы не понять. Давайте еще разок эти кадры – никак не могу поверить…

Он вновь пустил стереозапись. Я смотрел и изумлялся. Марсиане, оказывается, совсем не отвратительны – если смотреть непредвзято! И не безобразны ничуть – на самом деле в них есть причудливое изящество китайских пагод. На людей, конечно, не похожи, но ведь самые привлекательные в мире создания – райские птицы – вообще не имеют ничего общего с людьми!

Теперь я понимал, что ложнолапы их могут быть весьма выразительными, а якобы неловкие движения очень напоминают неуклюжее дружелюбие щенка. Теперь я понимал, что всю жизнь видел марсиан в кривом зеркале отвращения и страха.

Конечно, соображал я, надо еще привыкнуть к их запаху… И тут почувствовал, что изображения… пахнут! Я ни с чем не спутал бы этот запах, но он меня нисколько не раздражал! Даже нравился!

– Доктор, – поспешно спросил я, – в этом аппарате есть синтезатор запахов?

– Мм… Вряд ли. Ведь мы на яхте; каждый грамм лишнего веса…

– Но как же так? Я отчетливо чувствую запах!

– Ах да, – он несколько смутился, – видите ли, юноша, я проделал с вами одну вещь; надеюсь, она не причинит вам неудобств…

– Сэр?..

– Понимаете, копаясь в вашей черепушке, я выяснил, что основная причина вашей подсознательной неприязни к марсианам – запах их тела. У нас нет времени браться за это всерьез, и я задал вам самое тривиальное смещение. Попросил у Пенни – та девушка, что была с вами до меня, – на время ее духи и… Боюсь, что с этого момента, юноша, марсиане будут для вас пахнуть, словно веселые дома в Париже. Было бы время, я взял бы аромат попроще – скажем, спелую землянику или горячие оладьи с патокой. Но времени не было; пришлось сымпровизировать.

Я принюхался. Да, очень похоже на аромат дорогих духов – и все же, черт побери, запах принадлежал марсианам.

– Что ж, пахнет приятно.

– И не могло быть иначе.

– Но вы же сюда целый флакон извели! Каюта пропахла насквозь.

– Как?.. Отнюдь нет. Я лишь подержал у вашего носа пробку полчаса назад. А затем вернул духи Пенни, она их унесла.

Доктор потянул носом:

– Никакого запаха. На этикетке было написано: «Вожделение джунглей». На мой вкус, мускуса многовато. Я обвинил Пенни в том, что она задумала свести всю команду с ума, но она лишь посмеялась надо мной.

Он повернул выключатель; изображение пропало.

– На сегодня достаточно. Вам пора заняться кое-чем более полезным.

Стоило ему выключить проектор – и запах пропал. Ну точно как при выключении аромасинтезатора! Я вынужден был признать, что запах существует лишь в моем воображении, хотя, как актер, прекрасно понимал это умом.

Через несколько минут вернулась Пенни, благоухающая, словно марсианин.

Я просто влюбился в этот аромат.

Мое обучение в той же каюте (гостевой комнате мистера Бонфорта) продолжалось до самого торможения. Все это время я ни минуты не спал, не считая сна под гипнозом, да и не чувствовал такой необходимости. Мне постоянно помогал док Чапек или Пенни. К счастью, имелась масса фотоснимков и записей с Бонфортом – этого добра, слава богу, у любого политика навалом. К тому же со мной были те, кто очень хорошо его знал. Словом, материала хватало, вопрос был в том, сколько я в состоянии – под гипнозом или без – усвоить.

Не помню, когда именно я избавился от неприязни к Бонфорту. Чапек уверял – и я склонен верить, – что ничего такого он мне под гипнозом не внушал. Больше я не возвращался к этой теме – в вопросах врачебной и гипнотерапевтической этики доктор был исключительно щепетилен. Наверное, я просто вжился в роль. Думаю, мне понравился бы и Джек-потрошитель, случись мне его играть. Судите сами – вживаясь в роль, полностью отождествляешь себя с персонажем. Вы становитесь им! А человек либо себе нравится, либо кончает жизнь самоубийством.

Говорят: «Понять – значит простить». А я начал понимать Бонфорта.

Во время поворота мы получили обещанный Дэком отдых при нормальной силе тяжести. В невесомости мы не провели ни минуты: вместо того чтобы выключить факельную тягу – чего космолетчики очень не любят, – команда проделала, по словам Дэка, «косой поворот на 180 градусов». Двигатели при этом работали, и все произошло довольно быстро, только с вестибулярным аппаратом происходило что-то странное.

Не помню, как этот эффект называется. Что-то похожее на Кориолана. Кориолиса?

Вообще я мало знаю о космических кораблях. Те, что могут стартовать прямо с планеты, космолетчики презрительно зовут «чайниками» – за густую струю пара или водорода из сопел. Их не считают атомными кораблями, хотя реактивную струю разогревает атомный котел. Факельщики же вроде «Тома Пейна» замечательны, как мне объяснили, тем, что работают на каком-то Е, равном эм-цэ-квадрат, а может, эм, равном е-цэ-квадрат… Знаете, наверное: то самое, которое Эйнштейн изобрел.

Дэк очень старался мне все втолковать. Не сомневаюсь, это очень занятно для тех, кто таким интересуется, однако не понимаю, для чего джентльмену забивать голову подобной ерундой? По-моему, всякий раз как ученые берутся за свои логарифмические линейки, жить на свете становится гораздо сложнее. Плохо нам, что ли, было до того?

Нормальная гравитация продолжалась часа два. Меня провели в каюту Бонфорта, где я занялся лицом и костюмом. Теперь окружающие называли меня не иначе как «мистер Бонфорт», или «шеф», или (это – док Чапек) «Джозеф», желая облегчить мне перевоплощение.

И только Пенни… Она просто физически не могла звать меня «мистером Бонфортом». Она старалась изо всех сил, но ничего не выходило. Впрочем, и без очков было видно, Пенни – классическая тайно-и-безнадежно-влюбленная-в-своего-босса-секретарша. И меня она воспринимала с глубочайшей, нелогичной, но вполне естественной горечью, что сильно затрудняло работу нам обоим, тем более что я находил ее весьма привлекательной. Ни один человек не способен ни на что путное, если рядом женщина, которая его презирает. Однако я не мог ненавидеть Пенни в ответ, просто жалел ее, хоть и раздражался порядком.

Мы начали с того, что у актеров называется пробными прогонами в провинции. На «Томе Пейне» далеко не все знали, что я вовсе не Бонфорт. Не могу судить, кто знал, а кто нет, но выходить из роли и задавать вопросы мне позволялось только при Дэке, докторе или Пенни. Еще – почти наверняка – знал обо всем делопроизводитель Бонфорта, мистер Вашингтон, но он ни разу не подал виду. Это был пожилой худощавый мулат, и его лицо с плотно сжатыми губами здорово напоминало лик статуи католического святого. Было еще двое посвященных, но не на «Томе Пейне». Они оставались на борту «Рискуй» и обеспечивали тыл, взяв в свои руки пресс-релизы и текущие дела. Одного звали Билл Корпсмен, он занимался связями с прессой, другого – Роджер Клифтон. Не знаю, как описать словами деятельность последнего. Политический представитель? Вы, может, помните, в бытность Бонфорта премьер-министром Клифтон занимал пост министра без портфеля? Однако это еще ни о чем не говорит. А положение было таково: Бонфорт занимался политикой, Клифтон – обеспечением его поддержки.

Эти пятеро должны были быть в курсе, возможно, знал кто-то еще – меня на этот счет не просветили. Остальной персонал и команда «Тома Пейна» наверняка заметили некоторую странность происходящего, но совсем не обязательно им было знать, что к чему. Многие видели, как я вхожу на корабль, но в облике Бенни Грея. А следующий раз я появился перед ними уже как Бонфорт.

Кто-то из посвященных сообразил запастись настоящим гримом, но я им почти не пользовался. Вблизи «штукатурку» очень легко заметить – даже силикоплоть по фактуре слишком уж отличается от кожи. Поэтому я лишь наложил тональный крем оттенка на два темнее моего естественного цвета, а изнутри «надел» лицо Бонфорта. Пришлось пожертвовать большей частью моих волос, после чего док Чапек затормозил их рост, но я не переживал, актер всегда может носить парик. Кроме того, я был уверен – этот ангажемент обеспечит меня на всю оставшуюся жизнь, если я захочу провести остаток дней в праздности.

С другой стороны, меня одолевало сомнение, таким ли уж длинным выйдет этот «остаток». Помните старую мудрую пословицу о парне, который чересчур много знал, и еще одну – насчет неразговорчивости покойника? Но, по чести сказать, я начал доверять этим людям. Сами по себе они рассказывали о Бонфорте больше, чем все пленки и фото, вместе взятые. Я начал понимать, что политический деятель – не просто некая человеческая фигура, это люди, сплотившиеся вокруг и поддерживающие его. Не будь Бонфорт достойным человеком, рядом с ним никогда не сложилось бы такой команды.

Наибольшей проблемой оказался марсианский язык. Как большинство актеров, я в свое время нахватал понемногу – марсианский, венерианский, наречия спутников Юпитера – хватит, чтоб выдать пару слов перед камерой или на сцене. Но эти «раскатистые» или «дрожащие» согласные… Наши голосовые связки далеко не так универсальны, как мембраны у марсиан. А транскрипция марсианских звуков привычным для нас алфавитом – «ккк», «жжж» или там «ррр» – имеет столько же общего с их настоящим звучанием, как «г» в слове «гну» – со щелчком на вдохе, который произносят в этом слове банту. А «жжж», в частности, ближе всего к приветственному улюлюканью в Бронксе.

Счастье еще, что Бонфорт не блистал способностью к языкам, а я все-таки профессиональный актер и довольно легко подражаю как пиле, которая наткнулась на гвоздь, так и потревоженной наседке. Марсианский же я должен был освоить лишь в той мере, в какой владел им Бонфорт. Он изучал язык, компенсируя недостаток способности трудолюбием: все, что заучивал, непременно писал на пленку и по записи исправлял ошибки.

Таким образом, я получил возможность работать над его ошибками с проектором и Пенни, которая меняла кассеты и отвечала на вопросы.

Земные языки делятся на четыре группы: флективные, как англо-американский, аморфные, вроде китайского, агглютинативные, например турецкий, и полисинтетические, скажем эскимосский. К последним теперь относят и инопланетные – такие странные и непривычные, что порой совершенно не поддаются человеческому восприятию. Чего стоит один неповторяющийся, или эмерджентный, венерианский… По сравнению с ним марсианский еще ничего – он хоть по форме похож на земные. Упрощенный марсианский, язык торговли, по типу относится к аморфным и содержит только простые конкретные понятия, вроде приветствия: «Я вижу тебя». Высокий марсианский полисинтетичен и включает в себя массу оттенков для выражения сложнейших отношений в их традиционной системе поощрений и взысканий, обязанностей и обязательств. Для Бонфорта он оказался почти непосильным; Пенни рассказывала, что марсианские точечные тексты Бонфорт читал довольно бегло, но на высоком марсианском мог изъясняться лишь сотней-другой фраз.

И пришлось же мне попотеть, братцы, чтобы овладеть этой парой сотен!

Впрочем, Пенни доставалось еще больше, чем мне. Они с Дэком оба немного говорили по-марсиански, однако репетиторство целиком легло на нее. Дэк все время был занят в рубке: со смертью Джока ему приходилось тянуть за двоих. Последние миллионы миль до Марса мы шли под одним g, и за все это время Дэк к нам ни разу не заглянул. Я же с помощью Пенни зубрил церемониал усыновления.

Я как раз завершил изучение своей предстоящей речи. Произнеся ее, я должен был стать полноправным членом Гнезда Кккаха. По духу она не сильно отличалась от той, какую правоверные иудейские юноши читают во время бар-мицвы, но была так же незыблема, как монолог Гамлета. Я прочел ее с характерными ошибками и мимикой Бонфорта, а закончив, спросил:

– Ну как?

– Очень хорошо, – серьезно ответила Пенни.

– Спасибо, Хохолок.

Выражение это я почерпнул из записей с уроками языка. Так Бонфорт называл Пенни, когда бывал в настроении. У меня вышло точно как у него.

– Не смей так меня называть!

Я с откровенным недоумением взглянул на нее, все еще выдерживая роль:

– Пенни, малышка, что с тобой?

– Не смей меня больше так называть! Ты – обманщик! Трепач! Актер!

Она вскочила и бросилась было бежать, но у двери остановилась. Не поворачиваясь ко мне, она закрыла лицо руками; плечи ее вздрагивали при каждом всхлипе.

Пришлось напрячься, чтобы снова вернуть свой облик: я подобрал живот, сменил выражение лица Бонфорта на мое собственное и моим же собственным голосом произнес:

– Мисс Рассел!

Она прекратила плач, обернулась и раскрыла от удивления рот. Уже в собственном облике я предложил:

– Вернитесь и сядьте.

Похоже, она хотела возразить, но передумала и медленно прошла к своему месту. Присела, зажала руки между колен, на лице ее просто написано было: «Я с тобой больше не играю!» Точь-в-точь маленькая капризная девочка…

Выдержав паузу, я мягко заметил:

– Да, мисс Рассел, именно актер. Это что, повод меня оскорблять?

Она упрямо молчала.

– Именно как актер я здесь. И именно для актерской работы. И вы знаете, кому из нас это нужно. И знаете, что наняли меня обманом, – с открытыми глазами я бы за эту работу даже в самый черный день моей жизни не взялся. Я ненавижу ее куда сильней, чем вы ненавидите меня в этом качестве, потому что, несмотря на вдохновенные заверения капитана Бродбента, вовсе не думаю, что смогу выкрутиться из этой истории, не попортив шкуры. А шкуру свою я люблю до неприличия – она у меня единственная. Послушайте, более, чем уверен, – я знаю, отчего вам тяжело со мной примириться. Но повод ли это осложнять мне работу?

Ответила она еле слышно.

– Что? – резко переспросил я.

– Это нечестно! Это… чудовищно!

Я вздохнул:

– Точно. И более того – абсолютно невозможно без искренней поддержки всех членов труппы. Так что зовите капитана Бродбента и скажите ему: с этим делом пора завязывать.

Пенни так и вскинулась:

– Нет, нет! Мы не можем все бросить!

– Отчего бы это? Гораздо лучше сразу выкинуть все из головы, чем продолжать и заведомо провалиться. Я в такой обстановке работать не могу, так зачем себя мучить?

– Но… но… Мы должны!.. Мы вынуждены!

– Что значит «вынуждены», мисс Рассел? Из-за политики? Вот уж чем никогда не интересовался. И не уверен, что вас она так уж занимает. Ну, так почему же мы должны?

– Потому что… Потому что он…

Слова ее прервал приглушенный всхлип. Подойдя, я опустил руку ей на плечо:

– Знаю. Потому что, если мы это дело бросим, все, что он создавал годами, пойдет, извиняюсь, псу под хвост. Потому что он не может сделать этого сам и его товарищи пытаются провернуть все за него. Потому что соратники ему верны. Потому что вы ему верны. И тем не менее вам больно оттого, что кто-то занимает место, принадлежащее ему по праву. А кроме того, вы с ума сходите от горя и неизвестности. Так?

– Да…

Я еле расслышал ответ. Взяв ее за подбородок, приподнял лицо:

– И я знаю, отчего вам так тяжело видеть меня на его месте. Вы его любите! Но ведь для него я делаю все, на что способен. К черту, женщина! Неужели обязательно надо усложнять мне дело в шесть раз, мешая меня с грязью?

Пенни была потрясена. Похоже, она собиралась залепить мне оплеуху, но вместо этого, запинаясь, проговорила:

– Простите… Простите меня, пожалуйста… Я… я больше не буду.

Отпустив ее подбородок, я бодро сказал:

– Ну что ж, продолжим.

Она не пошевелилась:

– Вы… простите меня?..

– А? Да вздор все это, Пенни. Просто вы любите его и очень беспокоитесь. Ну, за работу! Я должен знать роль назубок, а времени у нас чуть больше часа.

И я снова принял облик Бонфорта. Пенни выбрала кассету и пустила проектор. Просмотрев запись еще раз, я заглушил звук и прочел речь, проверяя, совпадают ли мои – то есть его – слова с движениями губ на экране. Пенни изумленно наблюдала за мной, переводя взгляд с меня на изображение и обратно. Речь кончилась: я выключил проектор.

– Ну как?

– Замечательно!

Я улыбнулся – точь-в-точь как он:

– Спасибо, Хохолок.

– Не за что, мистер Бонфорт.

Спустя два часа мы вышли в точку рандеву.

Едва корабли состыковались, Дэк провел в мой кабинет Роджера Клифтона и Билла Корпсмена. На фото я их уже видел. Поднялся навстречу:

– Привет, Родж. Рад видеть вас, Билл.

Звучало достаточно сердечно, однако вполне обыденно: в тех кругах, в которых вращаются эти люди, короткое путешествие на Землю и обратно – событие вполне заурядное. Прохромав им навстречу, я подал руку. Корабль шел на небольшой тяге, уходя с орбиты «Рискуй» на значительно более низкую. Клифтон быстро оглядел меня и подыграл – вынул изо рта сигару, пожал мне руку и ответил:

– С возвращением, шеф. Рад вас видеть.

Он оказался невысоким, лысоватым, средних лет человеком. По виду, собаку съевшим на различных юридических штучках и здорово играющим в покер.

– Было тут без меня что-нибудь заслуживающее внимания?

– Нет, шеф, текучка, как всегда. Я передал Пенни.

– Хорошо.

Повернувшись к Корпсмену, я протянул ему руку, но он словно бы не заметил: руки в боки, он оглядел меня сверху донизу и наконец присвистнул:

– Чудеса! Теперь точно верю, что у нас есть шанс выпутаться из этой истории!

Он еще раз так и сяк осмотрел меня и сказал:

– Повернись-ка, Смайт. Ага, теперь пройдись, посмотрим, как у тебя с походкой.

Я понял, что раздражен такой наглостью, как был бы раздражен сам Бонфорт. Видимо, на лице моем это тотчас отразилось – Дэк дернул Корпсмена за рукав:

– Кончай, Билл. Забыл, о чем договаривались?

– Ладно, не трусь, – ответствовал Корпсмен, – кабинет звукоизолирован. Я только поглядеть хотел, точно ли он подходит. Да, Смайт, а что там с твоим марсианским? Можешь выдать чего-нибудь?

Я ответил одним многосложным, скрипучим словом на высокомарсианском, переводимым примерно так:

– Приличия требуют, чтобы один из нас покинул это место!

На самом деле смысл его гораздо сложней – это, по сути, вызов, после которого чье-нибудь Гнездо получает известие о смерти. Но Корпсмен, похоже, ничего не понял. Ухмыльнувшись, он сказал:

– Здорово, Смайт. Я тобой доволен.

Зато Дэк понял все. Он взял Корпсмена под руку и напомнил:

– Билл, я сказал: кончай. Я здесь пока капитан, и это – приказ. Начинаем спектакль немедленно – и без антрактов, понял?

К Дэку присоединился Клифтон:

– Действительно, Билл, мы именно так и решили, помнишь? В противном случае кто-нибудь может в самый ответственный момент забыться.

Покосившись на него, Корпсмен пожал плечами:

– Ладно-ладно. Я же только проверить хотел. Идея-то моя, в конце концов.

Он улыбнулся мне одними губами и сказал:

– Добрый день, мистер Бонфорт. С возвращением.

Слишком уж он нажимал на это «мистер», но я ответил:

– Рад видеть вас, Билл. Есть что-нибудь, о чем я непременно должен знать до посадки?

– Нет, похоже. Пресс-конференция в Годдард-Сити, сразу после церемонии.

Он явно следил за моей реакцией на сообщение. Я кивнул:

– Отлично.

– Родж, – торопливо вмешался Дэк, – как так? Это что, горит? Вы уже дали согласие?

– Я что хочу сказать, – продолжал тем временем Корпсмен, повернувшись к Клифтону, – пока наш шкипер не передрейфил вконец. Я ведь и сам могу ее провести – скажу ребятам, у шефа сухой ларингит после церемонии, или ограничимся ответами на письменные вопросы, если хотите. Их нам заранее дадут, а я, пока идет обряд, составлю ответы. Но раз уж он так похож на шефа, то я согласен рискнуть. Как, «мистер Бонфорт»? Справишься?

– Не вижу препятствий, Билл.

Я подумал, что если уж удастся надуть марсиан, то беседу со стадом диких земных репортеров выдержу и подавно. Им еще самим надоест. Теперь я неплохо владел Бонфортовой манерой разговаривать и в общих чертах усвоил его политическую платформу и систему ценностей. А подробности для пресс-конференции не понадобятся.

Однако Клифтон выглядел озабоченным. Но прежде чем он успел что-либо сказать, по внутренней связи передали:

– Капитана просят вернуться в рубку. Осталось четыре минуты.

Дэк сказал быстро:

– Ну, вы тут сами разбирайтесь, мне еще эту телегу в сарай загонять, а у меня там только салаженок Эпштейн.

И направился к выходу.

Корпсмен крикнул вслед:

– Эй, кэп! Хотел тебе сказать…

С этими словами он выскочил за Дэком, даже не попрощавшись. Роджер Клифтон, прикрыв за ним дверь, тихо сказал:

– Рискнете провести пресс-конференцию?

– Вам решать. Мое дело – устроить все, как надо.

– Мм… Тогда я, пожалуй, склонен рискнуть. Конечно, с вопросами в письменном виде. Но ответы Билла я прежде проверю сам.

– Отлично. А если найдете возможность дать их мне минут за десять до начала, то вовсе проблем никаких. Запоминаю я быстро.

Клифтон пристально меня разглядывал.

– Верю… шеф. Хорошо. Пенни передаст вам ответы сразу после церемонии. Тогда вы сможете сказать, что вам надо в уборную, и спокойно все просмотреть.

– Договорились.

– Ну и отлично. Ох, скажу я вам, насколько же лучше я себя почувствовал, увидев вас! Чем-нибудь еще могу помочь?

– Пожалуй, все, Родж. Хотя… О нем слышно что-нибудь?

– А? И да, и нет. Он все еще в Годдард-Сити, в этом мы уверены. Его не могли вывезти с Марса или хотя бы из города. Мы перекрыли все лазейки; им просто не удалось бы проскользнуть.

– Да, но Годдард-Сити – городишко небольшой? Наверняка не больше сотни тысяч? Так что ж вам мешает…

– Мешает то, что мы не можем пока объявить о вашем… я хотел сказать, о его похищении. Как только пройдет обряд усыновления, уберем вас с глаз долой и объявим, будто все произошло лишь сейчас. И вот тогда заставим их по винтику город разобрать! Городская верхушка – сплошь ставленники Партии Человечества, но после церемонии они вынуждены будут с нами сотрудничать. И сотрудничество будет таким искренним, какое вам и не снилось. Они уж постараются найти его, пока не налетело все Гнездо Кккахграла и не сровняло город с землей.

– Да-а… Похоже, обычаи и психологию марсиан мне еще зубрить и зубрить.

– Как и всем нам.

– Родж… э-э-э… А почему вы уверены, что он до сих пор жив? Почему бы им – чтоб не рисковать понапрасну – просто не убить его?

Меня вдруг замутило – вспомнил, как, оказывается, просто избавиться от тела, если убийца человек бывалый и не боится крови…

– Да, понимаю вас. Но это тоже связано с марсианскими понятиями о «приличиях». – Родж воспользовался марсианским словом. – Смерть, пожалуй, единственная уважительная причина невыполнения обязательств. И если Бонфорта убьют, Гнездо Кккаха усыновит его посмертно – и после в полном составе, а возможно, вместе со всеми семействами Марса, начнет мстить. Уверяю вас, они даже и не почешутся, вымри все человечество или будь оно уничтожено! Но если убьют одного, чтобы он не смог пройти обряда усыновления, – тут уж совсем другой коленкор! Это становится вопросом обязанностей и приличий, а на подобные вещи марсиане реагируют настолько автоматически, что это иногда здорово напоминает инстинкт. Не инстинкт, конечно, поскольку они жутко разумны. Но порой такой кошмар творят! – Нахмурившись, он добавил: – Временами я жалею, что не остался в родном Сассексе.

Корабельная сирена прервала нашу беседу и заставила разойтись по компенсаторам. Дэк устроил все по первому классу – катер из Годдард-Сити уже ждал, когда мы перейдем в свободное падение. Впятером мы отправились вниз, заняв все пассажирские места в катере. Сделано это было потому, что комиссар-резидент изъявил намерение встретить меня, поднявшись на борт. Удержало его лишь сообщение Дэка, что все свободные места заняты.

Я пытался получше рассмотреть Марс: до этого я видел его лишь мельком из рубки «Тома Пейна», так как не мог проявлять туристского любопытства, – ведь до этого «я» много раз посещал планету. Разглядеть мне ничего толком не удалось. Вначале пилот развернул нас так, что мы поверхность не видели, а когда он выровнялся для захода на посадочную глиссаду, я провозился с кислородной маской.

Эти мерзкие маски марсианского образца чуть не положили конец всей затее. Я ни разу не имел с ними дела, а Дэк впопыхах не подумал, что простая кислородная маска может создать такую кучу проблем. Космическим скафандром и аквалангом мне уже доводилось пользоваться, думал, и здесь то же самое. Черта с два. Любимая модель Бонфорта – «Легкое дыханье», изделие компании «Мицубиси», – оставляла рот свободным, подавая кислород из зарядного устройства на спине в носовой зажим (трубки от компрессора на затылке проходят под ушами и вставляются прямо в ноздри). Что и говорить, отличный аппарат! Если к нему привыкнуть. Хотите, можете в нем есть, пить, болтать и все такое. Но я скорей позволил бы дантисту запустить мне в рот обе руки!

Сложность состояла в том, что приходилось все время контролировать мышцы гортани, иначе вместо, скажем, приветствия окружающие услышат от вас прекрасную имитацию кипящего чайника. А все оттого, что эта чертова штука работает на разности давлений. К счастью, пилот сразу же установил в катере марсианское давление, всем пришлось надеть маски, и я получил около двадцати минут на репетицию. Тем не менее несколько минут мне казалось, что все пропало – из-за одной только этой дурацкой хреновины. Тогда я принялся убеждать себя, что тысячи раз пользовался этой дрянью, что она для меня привычнее зубной щетки, – и в конце концов убедил.

Дэк, как вы помните, избавил меня от бесед с комиссар-резидентом в космосе. Увы, на Марсе он не мог сделать того же – комиссар-резидент встречал катер на космодроме. Однако плотное расписание не оставляло времени для общения с другими людьми. Меня ждали в марсианском городе. Странно было сознавать, что среди марсиан я буду в большей безопасности, чем среди земляков.

Но еще более странно было оказаться на Марсе.