Глава 27
Истинотьма
Мия кралась по окровавленным коридорам, укутавшись в такие глубокие тени, что почти ничего не видела. Тела. Повсюду. Задушенные и заколотые мужчины. Забитые до смерти собственными цепями или конечностями. Со всех сторон звенел шум убийства, в воздухе витало насыщенное зловоние потрохов. Мимо пробегали размытые силуэты, на полу рычали и извивались. Откуда-то издалека доносились крики, откуда-то, куда не пускала ее тьма.
Мия скользнула в Философский Камень как нож между ребер. В эту тюрьму. В эту скотобойню. Прошла мимо открытых камер в более тихие помещения, где двери были по-прежнему заперты, где скрывались тощие и изголодавшиеся заключенные, которые не желали испытывать удачу в «Снижении». Девочка сняла плащ из теней, чтобы лучше видеть, и сквозь прутья присмотрелась к тонким, как палка, пугалам, к этим призракам с опустевшими глазами. Она понимала, почему люди соглашались попытать счастья в ужасном гамбите Сената. Лучше умереть в бою, нежели от голода в темноте. Лучше встать и пасть, чем преклониться и жить.
Если только, конечно, с тобой не заперт четырехлетний сын…
Пугала взывали к ней, приняв за Бессердечное привидение, явившееся их помучить. С круглыми от отчаяния глазами Мия исследовала тюремный блок вдоль и поперек. И страх, несмотря на кота в тени. Они же должны быть где-то здесь? Не могла же донна Корвере потащить сына на бойню ради возможности сбежать из этого кошмара?
Или могла?
– Мама! – звала Мия со слезами на глазах. – Мама, это Мия!
Бесконечные коридоры. Беспросветная чернота. Глубже и глубже в тени.
– Мама?
– …Я обыщу другие коридоры. Так будет быстрее…
– Не уходи далеко.
– …Никогда не бойся…
По Мие пробежал озноб, когда Мистер Добряк ретировался по коридору. Мрак смыкался, так что она рывком сняла чадящий факел со стены, и тени заплясали. В животе похолодело, но девочка стиснула зубы и попыталась побороть неприятное ощущение. Дыхание участилось, она дышала так громко, как только осмеливалась.
– Мама?
Глубже в Камень.
– Мама!
Наконец она нашла дорогу в глубочайшую яму. Чернейшую дыру.
В место, которого никогда не касался свет.
«Не смотри».
– Миленький цветочек.
Девочка прищуренно вгляделась во тьму. Сердце сжалось от звука услышанного голоса.
– …Мама?
– Миленький цветочек, – раздался шепот. – Миленький-миленький.
Мия шагнула вперед с мерцающим факелом, всмотрелась между прутьев грязной камеры. Влажный камень. Гнилая солома. Смрад блох, дерьма и разложения. И там Мия увидела ее – свернувшуюся в углу, тонкую, как палка, одетую в лохмотья и с мокрыми спутанными волосами.
– Мама!
Женщина, поморщившись, прикрыла глаза рукой от света. Улыбка донны Корвере была желтой, хрупкой и слишком, слишком широкой.
– Миленькая, – прошептала она. – Миленькая. Но здесь нет цветочков, нет. Ничего не растет. Что она такое? – Широко распахнутые глаза вглядывались в тьму, избегая смотреть на лицо Мии. – Что она?
– Мама? – Мия медленно, неуверенно подошла ближе к прутьям.
– Нет цветов, нет.
Донна Корвере раскачивалась взад-вперед, прикрывая глаза от света.
– Их больше нет.
Девочка положила факел, присела на корточки. Глядя на дрожащий скелет за прутьями, она почувствовала, как ее сердце разбивается на миллион сверкающих осколков. Слишком долго.
Она ждала слишком долго.
– Мама, разве ты меня не узнаешь?
– Нет меня, – прошептала она. – Нет ее. Нет. Нет.
Женщина принялась царапать стены окровавленными пальцами. Мия увидела десятки отметин на камне, нанесенных сломанными ногтями и запекшейся алой кровью. Узор безумия, нацарапанный голыми руками донны Корвере. Счет бесконечному времени, которое она провела тут, гниющая заживо.
С их последней встречи прошло четыре долгих года, но не настолько долгих, чтобы Мия забыла красоту своей матери. Ум – острее, чем шпага дуэлянта. Норов сотрясал землю, по которой она ходила. Где теперь эта женщина? Женщина, которая удержала Мию, чтобы она не могла отвернуться, – заставляя ее хладнокровно смотреть, как отец дергается и извивается на конце веревки, в то время как само небо плакало.
Мия слышала голос Скаевы в своей голове, эхо той перемены, когда умер ее отец.
«И когда ты ослепнешь во мраке, милая Матушка Время заберет твою красоту, силу воли и глупую уверенность, что ты была кем-то больше, чем лиизианским дерьмом, разодетым в итрейские шелка».
Донна Корвере помотала головой, продолжая жевать свои грязные прядки. Однажды на этих смоляных волосах мерцали золото и драгоценности, а теперь путались блохи и гнилая солома. Мия просунула руку через прутья. Потянулась так далеко, как могла.
– Мама, это я, Мия.
На глазах выступили слезы. Нижняя губа задрожала.
– Мама, прошу, я люблю тебя.
Донна Корвере передернулась. Посмотрела сквозь окровавленные пальцы. В глубине ее глаз вспыхнуло узнавание. Наружу рвались остатки женщины, которой она была. Женщины, которую однажды боялся каждый сенатор. Ее глаза наполнились слезами.
– Ты мертва, – выдохнула она. – Я тоже умерла?
– Мама, нет, это я!
– Тебя утопили. Мою прекрасную девочку. Мою малышку…
– Мама, пожалуйста, – взмолилась Мия. – Я пришла, чтобы спасти тебя.
– О, да, – прошептала она. – Отведи меня к Очагу. Усади и позволь уснуть. Дочери тому свидетели, я заслужила отдых.
Мия вздохнула. Ее сердце было разбито. Слезы обжигали глаза. Но нет. Нельзя терять ни секунды. Ей хватит времени, чтобы позаботиться о душевных травмах матери, когда они будут далеко отсюда. Ей хватит времени, когда они будут…
…они…
Мия часто заморгала во мраке и спешно обежала взглядом камеру.
– Мама, где Йоннен?
– Нет, – прошептала она. – Нет цветочков. Здесь ничего не растет. Ничего.
– Где мой брат?
Женщина беззвучно, одними губами пыталась произносить слова. Рот открывался и закрывался в полной тишине. В отчаянии она начала царапать себе кожу, впилась руками в грязные волосы. Сцепила зубы и закрыла глаза, из которых по щекам полились слезы.
– Его нет, – выдохнула она. – Он с отцом. Его нет.
– Нет. – Мия покачала головой, схватилась за ноющую грудь. – О нет…
– О Дочери, прости меня.
Ей потребовались все силы. Все до последней капли. Но Мия отодвинула горе в сторону. Растоптала под каблуком. Сморгнула обжигающие слезы. Пытаясь не вспоминать неночи, когда она держала маленького брата на руках, напевая колыбельные, чтобы он перестал плакать. Игнорируя лихорадочные стоны матери, она приступила к работе, как учил ее Меркурио. Сосредоточилась на задаче. На попытке найти утешение в повторении выученных наизусть движений. Тьма вокруг нее затрепетала. Крики далеких убийц становились все громче. Ближе?
«Не смотри».
Из теней выскользнула рука матери. Схватила Мию за запястье. Девочка отшатнулась, но донна Корвере крепко держала дочь. И прошипела, обдавая ее зловонным дыханием:
– Как я могу прикасаться к тебе, если ты мертва?
– Мама, я не мертва, – Мия взяла женщину за другую руку и прижала ее ладонь к своему лицу. – Видишь? Я жива. Как и ты. Я жива.
Донна Корвере до боли сжала ее запястье.
– О боже, – выдохнула она. – О, никогда. Нет цветочков…
– Тише, тише. Мы заберем тебя отсюда.
– Мой малыш, – причитала женщина. – Мой милый малыш Йоннен. Его нет. Нет.
Слезы стекали по грязным щекам. Шепот был тихим, как снег.
– Моя Мия тоже мертва.
– Нет, я здесь, – Мия поцеловала ее в кровоточащие, израненные пальцы. – Мама, это я.
– …Мия, путь свободен, нам нужно спешить…
На полу рядом с ней возник Мистер Добряк, его шепот рассек мрак. Донна Корвере взглянула на кота из теней и зашипела, словно ошпаренная. Отпрянула от прутьев и съежилась в дальнем углу, оскалив зубы.
– Мама, все хорошо! Это мой друг.
– Черные глаза. Белые руки, о боже, нет…
– …Мия, мы должны идти…
– Он в тебе, – прошептала донна. – О Дочери, он в тебе!
Руки Мии дрожали. Ржавый и забитый грязью замок не поддавался… Донна Корвере сидела в углу, подняв три пальца в сторону Мистера Добряка: знак защиты Аа против зла. Мия слышала суету наверху, крики умирающих, чувствовала густой запах крови в воздухе. И тогда ее наполнила ярость – от того, к каким страданиям приговорили ее мать, от того, во что они ее превратили. Солнца опустились низко за горизонт, сила истинотьмы набухала в ее костях. Мия бездумно подняла руки, ее лицо исказилось, и тени задрожали. Вокруг прутьев скользнула жидкая тьма и с силой их натянула. Железо заскрипело, когда его оторвали от решетки, и камера открылась. Прутья лопались, как сухие ветки. Мия шагнула через созданный ею проем и протянула руку.
– Ты его… – прошипела мама. – Ты – его!
– …Мия, мы должны уходить…
– Мама, пойдем со мной.
Донна Корвере, глаза которой были наполнены ужасом, покачала головой.
– Ты не мое дитя.
Мия схватила мать за руку. Женщина закричала и попыталась вырваться, но Мия держала ее крепко. Связав ее путами тьмы, она рывком поставила мать на ноги и потащила из камеры. Похоже, Алинне Корвере больше не узнавала дочь и извивалась в объятиях Мии. Но девочка не сдавалась, продолжая тащить ее по коридорам и лестницам в сторону битвы. Запах резни усилился, песня убийства заиграла громче. И когда они начали проталкиваться через трупы, стоны донны перешли на крики. От обжигающего света в прищуренных глазах полопались сосуды. В оглушительном крике распахнулся рот.
– …Нужно заставить ее замолчать!..
– Мама, прекрати, они нас услышат!
– Отпусти меня! ОТПУСТИ МЕНЯ!
– …Мия!..
Из темноты впереди показался мужчина, сжимавший в кулаках окровавленные оковы. Заметив их, он с диким ревом побежал к ним по коридору. Мия развернулась к нему и крутанула кистью руки. Тени расцвели, подхватили мужчину и швырнули его об стену. Он упал на колени, истекая кровью и теряя сознание, и в этот момент из-за угла вышли еще двое заключенных – пара юношей, почти подростков с забрызганными кровью лицами. По приказу Мии тьма схватила их и начала мотать из стороны в сторону, словно они были сделаны из соломы. Но, разбираясь с мальчишками, Мия ослабила хватку руки, которой удерживала мать, и донна Корвере, вырвавшись на свободу, побежала в противоположную сторону коридора.
– Мама!
Мужчина, которого Мия швырнула о стену, поднялся на ослабших ногах и кинулся к ней. Мия снова отбросила его на кирпичи, сильнее, чем прежде, и тот, с булькающим звуком вздохнув, упал и больше не вставал. Девочка побежала следом за матерью, крича, чтобы она остановилась.
Все тени в коридоре хлынули вперед, струясь лентами тьмы, чтобы подхватить ее мать. Но к ним приближались новые заключенные: крики Алинне привлекали их, как драков – кровь в воде. Мия отшвырнула их в сторону, посыпался щебень.
– Мама, остановись! Пожалуйста!
Алинне побежала по каменной лестнице во двор. Одна рука прикрывала глаза от света факелов на стенах, ослепляющих ее после многих лет, проведенных в кромешной темноте. Оглянувшись через плечо, женщина простонала, увидев позади дочь и тени, извивающиеся вокруг той, словно живые существа. И демона рядом с ней. Внутри нее.
– Мама, остановись!
– Прочь от меня!
В темноте впереди возник мальчик; какой-то истощенный беспризорник с острым осколком стали в руке. Скорее всего, даже более испуганный, чем Алинне. Тем не менее от этого страха, этой паники он замахнулся, и осколок окрасился алым. Донна запнулась. Прижала руку к груди. И тогда ее дочь закричала.
– НЕТ!
Тени рванули вперед, словно по собственной воле, схватили юнца с его окровавленным осколком и начали снова и снова бить об стену. Мия резко остановилась возле матери; женщина осела на каменный пол, ее грудь становилась влажной и красной.
– Мама, нет, нет, нет!
Девочка прижала руку к ране, пытаясь остановить кровотечение. Багровая жидкость пульсировала сквозь ее пальцы, почти такая же темная, как тени вокруг. Донна Корвере взглянула в глаза дочери. В ее собственных гас свет.
– Не моя… дочь…
Она сжала руку Мии в своей липкой алой ладони.
И убрала с себя.
– Только… ее тень…
Грудь Алинне задрожала, свет в ее глазах медленно угасал. Девочка присела на пол, тени вокруг нее крутились и деформировались. Все здание сотряслось. Кирпичная кладка пошла трещинами. Потолок начал осыпаться. Кровь на ее руках. Творящиеся повсюду убийства эхом раздавались в голове, их кровь затекала во мрак, гнездящийся между каждой каменной плиткой.
«НЕ СМОТРИ».
Девочка встала, ее черные, как вороново крыло, волосы развевались, будто на невидимом ветру. Руки сжались в кулаки. В воздух взмыла сотня теней. Стены раскололись и треснули. Потолок просел и осыпался. И как только кирпичи раздробились на части, как только сотни тонн каменной кладки рухнули, уничтожая лестницу и все внутри, девочка шагнула в одно из этих извивающихся щупалец тьмы и вышла из тени
на пять
этажей
выше
Она оказалась на верхнем уровне. «Падение» было в самом разгаре. Убийцы и убитые. Хаос и кровь. Мужчины, запятнанные остатками своей бойни, сжимающие в руках грубое оружие или чьи-то отрезанные конечности. Один увидел Мию и направился к ней со смертоносной улыбкой. Она посмотрела на него, и тьма просто разорвала его в клочья. Разбрасывая ошметки, как сердитое дитя – сломанную игрушку. Стены вокруг трескались и обваливались. Кирпичи превращались в пыль. Заключенные все приходили и приходили – мужчины и женщины, пропитанные гибелью, – лишь для того, чтобы быть разодранными, как старые тряпки. Девочка побрела по зубчатым стенам Философского Камня, кладка за ней осыпалась ливнем из измельченного раствора и раздробленного камня – вниз, вниз в море.
Философский Камень начал крениться, целые секции тюрьмы рассыпались в пыль, пока тени между каждым кирпичом и камнем вырывались на свободу и присоединялись к буре тьмы, вихрящейся вокруг плачущей девочки. Слезы стекали по щекам. Лицо скривилось в гримасе горя. Глаза стали абсолютно черными. Слишком много боли, чтобы держать в себе. Слишком много, чтобы ее вынести.
– …Мия!..
Рядом с ней материализовался кот из теней, перекрикивая грохот измученного камня, умирающих людей и воющего мрака. Тюрьма пошла трещиной по внешней стене, крепостные валы попадали в воду внизу. Воры и бандиты прекратили свои кровавые разборки и спрятались по углам или побежали обратно в камеры, из которых только недавно выбрались. Пол под ее ногами рухнул, и Мия замерла в паутине из корчащейся тьмы.
– …Мия, останови это!..
Все тело девочки облачилось в тени. Из спины выросли чернильно-черные крылья из тенистых струек, из каждого пальца словно вытекли ленты из острой, как бритва, темноты. Взгляд черных глаз сосредоточился на другой стороне залива, на Ребрах, маячащих над Городом мостов и костей. На доме итрейского Сената и всей костеродной знати, которой повелевал злорадный консул, уничтоживший ее семью. Убил отца. Маленького брата. А теперь и мать.
Девочка покачала головой. Зарычала.
– Этому придет конец тогда же, когда и ему.
И, сжав кулаки, она исчезла.
Шаг.
Возникла на дне Камня, среди теней острых скал.
Шаг.
Появилась на другой стороне залива, в клубящейся черноте береговой линии.
Шаг.
Очутилась на бульваре с карнавальной толпой и их улыбающимися масками. Рядом с ней шагал уже не Мистер Добряк, а сама ярость, иссушившая место, в котором пытался укорениться страх. Мия перемещалась из одной тени в другую, как ребенок, прыгающий по камням через затопленный сток. Когда девочка проходила мимо, люди вздрагивали. Город вокруг стал размытым и нечетким; просто смутные силуэты на фоне глубокой тьмы. Но ночное небо над головой было ярким, как солнечный свет. Звезды усыпали его, как бриллианты саван. Тени воспевали к ней. Крепко держали и вытирали слезы. Их животы ныли от боли. Во ртах пересохло от жажды.
Они голодные, осознала девочка.
Мрак изголодался.
Мия всмотрелась в горизонт в поисках Ребер, торчащих над далекими крышами. Шаг. И еще шаг. И еще шаг. Пока она не очутилась перед Гранд Базиликой. Мия знала, что они придут сюда на мессу истинотьмы. Все как на подбор. Консул Скаева. Кардинал Дуомо. Судья Рем. Ложное благочестие и красивые рясы. Сложенные руки, пропитанные кровью, и глаза, поднятые к небу и молящие о солнцах, которых никогда больше не увидят.
Мия вышла из теней триумфальной арки и принялась пристально разглядывать базилику перед собой. Просторный круглый двор, огражденный со всех сторон мраморными колоннами. Статую всемогущего Аа высотой в пятнадцать метров и с тремя крупными аркимическими сферами на ладони, нависающую посредине. Высокое здание из витражного стекла и величественных широких куполов, расположенное за изваянием. Арки и шпили, в тщетной попытке прогнать изголодавшийся мрак освещенные тысячей сфер.
Двор постепенно наполнялся людьми, которые были недостаточно богатыми и знатными, чтобы их впустили в столь черную ночь в саму базилику. Но у каждой колонны стояли мужчины в сверкающих белых доспехах, багровых плащах и в шлемах с плюмажами. Легионеры, призванные для защиты сенаторов, преторов, проконсулов и кардиналов в священных коридорах базилики. Их вид натолкнул Мию на воспоминания об отце, когда он еще был жив. Как он носил ее на плечах по городским улицам. Как его щетина щекотала ей щеку, когда он ее целовал.
Пунцовое лицо.
Дергающиеся ноги.
Булькающий звук.
Мия взглянула на статую Аа. Сплюнула от ненависти.
– Я молилась тебе! Умоляла вернуть их домой! Что, ты был недостаточно всевидящим, чтобы заметить их страдания? Или тебе просто было плевать?
Всевидящий не ответил. Девочка потянулась к богу Света и его сферам, опоясывая их черными лентами. И когда собравшаяся толпа завопила от ужаса, Мия сжала кулаки. Мышцы напряглись. Вены на шее взбухли. Измученный камень издал звук, похожий на вопль, и статуя закачалась на постаменте. Верующие закричали от страха и с визгом начали разбегаться, когда статуя наконец накренилась и с оглушительным грохотом разбилась о мостовую.
Тени потянулись к ближайшему люминату, обвились вокруг головы и бедер и разорвали его. Кровь брызнула на начищенный мрамор. Люди вопили. Легионеры тревожно взревели и достали клинки. Даже в сгущающейся ночи их мечи блестели, словно на лезвиях плясал истиносвет. Мия шагнула в тени у своих ног и вынырнула уже за спиной крупнейшего и сильнейшего из легионеров. Тьма скользнула вокруг его шеи, будто по собственной воле, и его хребет затрещал, как сырые фейерверки. На землю он упал уже мертвым.
– Демон! – раздался крик. – Даркин! Ассасин!
В просторном дворе забили тревогу. Верующие в панике разбегались от обломков своего разбитого бога. Солдаты стекались со всех сторон. Мрак воспевал к Мие, наполняя ее голову музыкой. Загоняя сознание в холод и пустоту, оставляя лишь гнев. Голод. Черные щупальца извивались во тьме. Кость и кровь. Свет обжигал глаза. Столько мечей. Столько людей. Она пробиралась между ними, прыгая из тени в тень. Раскидывала их, как игрушки. Чернота – острая, как их лезвия, – пронзала блестящую белую броню и открывала вид на алые внутренности.
Мия перемещалась от колонны к колонне. К руинам статуи Аа и трем солнцам, раздавленным в его протянутой ладони. Она увернулась от удара, который мог снести ее голову с плеч. Еще один мужчина был разорван на кусочки. Мия добралась до лестницы. Большие двустворчатые двери, украшенные высеченным золотом, отражали пламя сотни мечей позади. Мия подняла руки, широко распахнула двери и проревела имя:
– СКАЕВА!
Прямо за дверьми ее ждали люди. Она перешла на крик, когда они подняли посохи. Кардинал Дуомо и его священники, разодетые в лучшие шелка. Годы после казни ее отца почти не сказались на кардинале; он по-прежнему больше походил на головореза, который украл у старца робу, чем на мужчину, которому она принадлежала по праву. Скаева выступил вперед, окруженный своими священниками. Черные бороды ощетинились, рты распахнулись в крике.
– Именем Света, изыди, скверна!
Троица на конце его посоха вспыхнула ярче, чем все три солнца. Мия взвизгнула и попятилась. Свет был таким ярким, таким горячим. Прикрыв глаза руками, она прищуренно смотрела сквозь слепящее сияние. И там, в конце нефа, окруженного двумя десятками легионеров в начищенном белом и кроваво-красном, она увидела его. Красивого консула с черными глазами, фиолетовой мантией и золотым венком на голове. Того, кто улыбался, пока ее отец умирал. Того, кто приговорил ее мать к безумию. Того, кто убил ее младшего брата.
– СКАЕВА!
– Это священный дом Аа! – прорычал Дуомо. – Здесь у тебя нет власти, демон!
Мия сжала кулаки, ослепленная светом. В ушах заревел ветер. Жар опалял ее, как все три солнца. Она почувствовала тошноту и привкус рвоты. Здесь не было теней, которые она могла бы схватить. Все это было слишком. Слишком ярко. Она увидела огромного мужчину в белых доспехах. Волчья морда покраснела от ярости, на щеке виднелись шрамы от кошачьих когтей.
«Рем…»
– Схватить ее! – проревел судья. – Люминус инвикта!
Мия развернулась, а по ступенькам к ней уже бежали люминаты. Свет за ее спиной был столь яростным, что тень на камне от девушки стала длинной, как закат. По ее затылку пришлось что-то острое и горячее, и она покачнулась. К ней приближались десятки легионеров. Судья Рем бежал в ее сторону с пылающим мечом. Ярость разгоралась все ярче. Тьма внутри нее забурлила – она хотела поглощать. Разверзнуться и наводниться пролитой ею кровью. Мия это чувствовала. Повсюду. Оно сочилось сквозь трещины Годсгрейва. Агония. Гнев. Чистая и ослепляющая ненависть, укоренившаяся в костях этого города.
«Оно ненавидит нас».
Но какая-то крошечная ее часть, в тех холодных и пустых местах, осталась. Какая-то крошечная часть, которая не была гневом, ненавистью или голодом. А просто четырнадцатилетней девочкой, которая не хотела умирать.
Судья прорвался сквозь ряды священников, со всей силой размахивая солнцестальным мечом. Троица на рукояти горела ярче, чем сам клинок. Мия попятилась, лезвие зацепило руку, брызнула кипящая кровь. Рем снова замахнулся, затем еще раз, девочку окружили люминаты – невыносимо яркие и ослепляющие. Издав яростный крик, Мия рухнула в тень у своих ног и вышла из нее уже в ста шагах от них.
Запели арбалеты. Огонь затанцевал рябью на полированной стали. Рем взревел. Люди закричали. Но Мия уже была вдали, убегая при помощи теней. Снова маленькая девочка, прыгающая с камня на камень. На затылке – кровь, глаза чуть не ослепли от света кардинала. А глубоко-глубоко, под обидой и яростью, свернувшись в холодных и пустых местах, пульсировало самое опустошающее чувство из всех.
Неудача.
Мия очутилась на зубчатых стенах над Форумом. Над тем местом, где умер ее отец. Площадь освещалась рыжеватым аркимическим светом. На плитняках танцевали кутилы и пьяницы. Мия слышала крики, раскатывающиеся эхом по городу. Ассасин! Демон! Скверна!
Девочка села на землю и прислонилась к прохладной могильной кости. Руки, измазанные в крови, дрожали. Тьма вокруг нее шептала, изнывала, умоляла. Точь-в-точь как тьма внутри нее. А она – всего лишь ребенок, застрявший посредине. Одна маленькая девочка в таком холодном и пустом мире, которой тени не приносили никакого утешения.
Мия понятия не имела, сколько она так просидела. Кровь запеклась до корочки на ладонях. В городе царил беспредел. На восточной береговой линии собирались толпы, глядя на кренящиеся руины Философского Камня, крепостные валы потрескались и осыпались в море. По улицам маршировали патрули люминатов, пытаясь обеспечить порядок в нарастающей панике и пьяном хаосе. Драки и разбитое стекло.
Дрожь в ее тени.
– …Мия…
Приближающаяся тихая поступь.
– Он сказал, что я найду тебя здесь.
Старик Меркурио присел рядом с ней, хрустнув коленями. Мия не смотрела на него, сосредоточенно вглядываясь в горизонт. В Ребра, нависающие над ними. В тихо бдящих боевых ходоков. В яркое сияние Гранд Базилики.
– Тяжелая ночка, вороненок? – спросил Меркурио.
По щекам Мии покатились слезы. В горле застрял всхлип, требуя, чтобы его выпустили наружу. Она закусила губу, чтобы он не вырвался и не усугубил ее провал. Почувствовала привкус крови.
Меркурио достал тонкий портсигар из пальто. Девочка скривилась, когда он ударил кремнем; вспыхнувший на секунду огонь напомнил ей о свете, который сиял в руках Дуомо и горел на мече Рема. В ночи расцвел запах жженой гвоздики.
– Держи, – сказал Меркурио.
Она посмотрела на старика. Он протягивал ей сигариллу.
– Успокаивает нервы, – пояснил он.
Мия заморгала во мраке. Протянула окровавленные руки. Поднесла сигариллу к губам, ощутила сахарный вкус. Теплоту, прогоняющую мороз. Дым, который она вдохнула, задушил всхлипы и успокоил дрожь. Девочка закашлялась. Выдохнула серым. Скривилась.
– На вкус просто отвратительно.
– Завтра будет вкуснее.
Мия посмотрела на мерцающие городские огни. Перед ней простиралось пылающее сердце Годсгрейва. Она сморщилась от воспоминания о людях, которых убила, о людях, с которыми дралась. Их было так много, а она – совсем одна. Солнца сияли в их руках. На стали. В глазах.
– Было так ярко, – прошептала девочка. – Слишком ярко.
– Никогда не бойся, вороненок.
Старик улыбнулся и похлопал ее по руке.
– Чем ярче свет, тем гуще тени.
