От автора

В Черную пятницу 1978 года мы с матерью и братьями приземлились в тегеранском аэропорту Мехрабад, чтобы воссоединиться с отцом и начать новую жизнь. Было объявлено военное положение, и войска открыли огонь по протестующим против шаха, убив и ранив десятки демонстрантов. Тогда власти впервые отреагировали на протесты с такой силой. Разгон демонстрации стал началом революции и началом конца того Ирана, который мы знали. Не самый благоприятный день, чтобы возвращаться на родину.

Я до сих пор живо помню то время: танцы и уличные гулянья, после того как шах наконец покинул страну; ликующая толпа, мужчины и даже дети с оружием в руках, похищенным из правительственного хранилища, с воткнутыми в дула цветами. И все же на улицах тогда было безопасно; большинство тегеранцев объединились как никогда раньше. Это было время надежды.

Я была всего лишь ребенком, но вскоре почувствовала изменения в атмосфере: на улицах стало тихо, и взрослые теперь разговаривали шепотом. Стоя на балконе, мы всматривались в ночное небо с красными росчерками трассирующих снарядов. Помню, как по вечерам мы молча сидели в темноте, прислушиваясь к выстрелам, раздающимся рядом с нашим домом.

Девять месяцев спустя мы полетели обратно в Лондон. Мой отец оставался в Иране еще четыре месяца, ожидая отставки из флота. Он не хотел сбегать из своей страны и порывать с ней все связи.

Мать с отцом познакомились за десять лет до этого в Эрлс-корте. Отец тогда проходил подготовку в военно-морском флоте Великобритании. Он влюбился в нее с первого взгляда. Как и я, моя мать родилась в Тегеране, но выросла в Лондоне. Ее отец переехал туда в середине 1960-х, отправившись в самопровозглашенную ссылку. Мой дед был военным и во время премьер-министра Моссадыка заведовал армейским радио. Военное министерство приказало ему выпускать пропагандистские передачи о шахе Мохаммеде Реза, который тогда находился в ссылке в Италии. Дед отказался; он верил, что армия должна служить народу и не вмешиваться в политику. Вскоре, после свержения Моссадыка и переворота, организованного ЦРУ и спецслужбами Великобритании, Мохаммед Реза вернулся. Узнав об отказе деда, шах сделал так, чтобы его лишили очередного повышения. Дед был блестяще образованным человеком, честным и неподкупным; он продвигался по службе благодаря своим способностям, а не взяткам и связям, как это часто бывало при том режиме. Дослужившись наконец до генерала, он устал от подхалимов и коррупции – тогда говорили, что никто не смел лгать бывшему правителю, Реза-шаху, и никто не смел говорить правду его преемнику, Мохаммеду Реза-шаху. Кроме того, дед хотел дать детям британское образование. Покинув Иран, он поклялся не возвращаться.

Двоюродный брат моего деда, Хасан Али Мансур, много раз пытался уговорить его вернуться, но дед оставался непоколебим. В 1964 году Мансура назначили премьер-министром, и во время так называемой Белой революции он принял противоречивый и многими осуждаемый «закон о капитуляции». Согласно этому закону обвиняемые в преступлениях против Ирана граждане США получали иммунитет от преследования. Мансур говорил деду, что сам был вынужден капитулировать и принять требования США в обмен на заем в 200 миллионов долларов, в котором так нуждалась страна. Но в глазах большинства иранцев он продал свою страну и поставил интересы народа ниже интересов империалистических сил. Это стало значимым моментом в современной истории страны. Малоизвестный тогда богослов аятолла Хомейни сурово осудил закон о капитуляции, а вместе с ним шаха и США. Хомейни выслали из страны, но он принялся собирать вокруг себя недовольных шахом. Так началась подготовка к революции. Всего лишь через два месяца после изгнания Хомейни Мансура убили. Его убийцей стал семнадцатилетний парень с двумя соучастниками – все они были членами фундаменталистской исламской группировки «Федаиян-э Ислам». Всех троих приговорили к смертной казни.

Я вернулась в Тегеран через двадцать шесть лет. Я мало знала об истории нашей семьи, но чувствовала потребность приобщиться к своим корням. Кроме того, город казался превосходным местом для начала моей карьеры журналиста.

Идея написать книгу впервые пришла мне летом 2004 года, когда я работала тегеранским корреспондентом The Times. «Эршад», то есть Министерство культуры и исламской ориентации Ирана, отозвало мое корреспондентское удостоверение. Такое иногда случается с журналистами в Тегеране. Обычно о том, что именно вызвало недовольство, не говорят, но на этот раз один особенно дружелюбный чиновник прямо сказал мне: «Госпожа Навай, вы освещали скандально известное дело о нарушении прав человека и написали, что люди смеются над муллами. Знаете, им не нравится, когда говорят о правах человека. Ну, а та шутка насчет муллы…» Тут чиновник засмеялся. Он посоветовал мне успокоиться и подождать несколько месяцев – чтобы они решили, что преподали мне урок. По крайней мере, так мне не будут грозить регулярные секретные допросы в службе разведки, которых я уже начинала страшиться и которые, как заявляло министерство, никогда не проводились.

Я уже знала, чем заняться. До этого я написала статью о спонсируемой благотворительным фондом школе для уличных детей на юге Тегерана. Меня настолько тронули истории этих ребятишек, что захотелось как-то помочь им.

Мне предложили преподавать английский в школе на задворках улицы Насира Хосрова в самом сердце Тегерана. Здесь учились не имевшие документов дети афганцев, цыган и незаконнорожденные дети проституток; никто из них не мог воспользоваться правом на получение образования. Я полюбила афганских детей – самых трудолюбивых из всех, что когда-либо встречала. Они совмещали посещение школы с работой на стройках, на заводах и в магазинах. Одними из самых любимых были уроки, на которые я приводила своего друга Энгуса; я попросила детей составить список вопросов, которые они хотели бы задать ингилиси. Как и следовало ожидать, все они касались его романтической жизни. Энгус довольно отвечал. Он стал настоящей сенсацией.

Примерно в то же время в метадоновой клинике в районе улицы Шуш я познакомилась с одной проституткой. Ее некогда красивое лицо состарилось от наркотиков и болезней, но проникновенные зеленые глаза до сих пор привлекали клиентов. Поскольку я отчасти была иностранкой, но в то же время и жительницей Тегерана, она могла свободно беседовать со мной, не опасаясь осуждения; наши беседы никогда не прослушивались и не цензурировались. Она водила меня по своим «рабочим местам» – грязным переулкам и усеянным шприцами паркам – и знакомила с сутенерами и торговцами наркотиками, хозяйками публичных домов и девочками по вызову. Иногда ей было трудно разговаривать – она имела серьезные проблемы с героиновой зависимостью и только что выяснила, что у нее ВИЧ.

Я словно жила в двух разных мирах. Я возвращалась домой на север Тегерана и рассказывала друзьям – самым настоящим тегеранцам, родившимся и выросшим здесь, – о жизни на юге города, всего лишь в нескольких милях от их домов. Они слушали, раскрыв рты от изумления, как будто речь шла о какой-то другой стране. А вместе с тем жителей этих миров объединяла одна длинная улица – Вали-Аср.

Чем больше времени я проводила среди людей вроде тех, о которых рассказано на этих страницах, тем лучше понимала, что всех нас объединяет не только одна улица. Все мы испытывали разочарования и сталкивались с ограничениями, какие накладывала на жизнь Исламская республика. Независимо от социального положения, богатства или профессии все мы должны были скрывать ту или иную правду о себе.

Когда в 2005 году президентом выбрали Ахмадинежада, он назначил нового министра «Эршада» – Мохаммеда-Хусейна Сафара Харанди. Его дядя был одним из тех парней, что убили двоюродного брата моего деда, Хасана Али Мансура.

Я не перестала посещать южный Тегеран, даже после того как восстановили мое журналистское удостоверение. С годами все больше людей делились со мной своими тайнами, и я все лучше узнавала темные уголки Тегерана. Из рассказанных историй складывалась иная картина, отличная от той, что предлагалась новостными каналами со всеми их сложными политическими интригами. Надеюсь, эти истории позволят вам увидеть правдивый портрет города, который я люблю. Города лжи.