Глава 46

Задняя дверь распахнулась, и я ввалился в темное кожаное нутро машины.

– Откуда это вы? – подозрительно поинтересовался Артурас.

Перед тем, как ответить, пришлось основательно отдышаться.

– Пришлось в обход. По-быстрому мотанул вокруг квартала, проверил, нет ли кого на хвосте. Все чисто, просто хотел убедиться – даже федералы не настолько уж тупые, чтобы купиться сразу на два отвлекающих маневра за день. Я понимаю, деньги большие, но они того стоили. Тони Геральдо теперь – наш человек, а вы, ребятки, заработали сегодня от итальянцев миллион поцелуев и благодарностей.

– Да уж надеюсь, – буркнул Артурас.

– Я тоже, – подал голос Волчек.

Я не сразу осознал, что он тоже в лимузине – темновато было. Должно быть, подобрали его, пока болтались в округе, дожидаясь меня. Если б я знал, что Волчек тоже в машине, то дважды подумал бы насчет предложения Джимми по поводу тяжелой артиллерии.

– Не переживайте. Прокуроршу сегодня ждет адская сковородка, – сказал я.

«Тебя тоже, Олек», – подумал про себя.

– Держите. Эта вроде в размер, – сказал Артурас, передавая мне белую рубашку, еще в магазинной обертке.

Даже узел на галстуке – и тот пропитался по́том. Я переоделся прямо в лимузине. Приятно было ощутить на себе свежую рубашку, а воротник и впрямь оказался впору. Артурас протянул мне другой галстук – на сей раз синий – и электробритву. Его предусмотрительность и внимание к мелочам продолжали меня удивлять: сообразил ведь, что адвокату защиты не к лицу появляться в суде в таком виде, будто он спал не раздеваясь где-нибудь под мостом.

Беседа быстро увяла, что я только приветствовал. Откинул голову, закрыл глаза, но сон не шел – мозг продолжал работать сверхурочно. С того самого момента, как увидел Артураса, я сразу почувствовал в нем убийцу – но совсем не такого убийцу, как Волчек. Артурас – убийца методичный и хладнокровный, в то время как Волчеком в первую очередь двигала страсть к чужим страданиям. В свою бытность как мошенником, так и адвокатом мне доводилось встречать и тех и других. Типы вроде Артураса довольно малочисленны и редки. Такие, как Волчек, встречаются гораздо чаще. Стоило мне об этом подумать, как сразу пришло в голову, насколько все-таки у Волчека много общего с Тедом Беркли – тем самым человеком, который прикончил мою адвокатскую карьеру чуть меньше года назад…

Беркли сделал попытку похитить семнадцатилетнюю Ханну Тубловски, когда та поздно вечером выходила из метро. Не успела она подойти к выходу, как чьи-то сильные руки обхватили ее сзади за грудь, оторвали от земли и поволокли в холодный темный тоннель. На той остановке в это позднее время никто из пассажиров больше из поезда не вышел. Человек, который напал на нее, подгадал момент так, чтобы оказаться в мертвой зоне между двух камер наблюдения. Когда она попробовала закричать, он зажал ей рот рукой и шепнул, что прикончит ее, если она хотя бы пикнет.

Какой-то бомж все-таки услышал крик и поднял тревогу. Нападавший скрылся. Подъехали транспортные копы, кое-как успокоили бьющуюся в истерике молодую женщину. На земле, примерно в том месте, где ее схватили, нашли месячный проездной на метро. Кто-то из копов подобрал пластиковую карточку скорее просто на всякий случай, чем движимый неким детективным озарением. Выяснилось, что уборочная машина прошла по платформе всего за десять минут до нападения. Это означало, что карту, скорее всего, обронил нападавший. Месячный билет был куплен по кредитке – кредитке Теда Беркли. Беркли чисто случайно выпал мне в ночном суде, поскольку своего адвоката по уголовным делам у него не было, и я даже умудрился добиться его освобождения под залог.

На суде линия обвинения основывалась в основном на этой самой карте и показаниях потерпевшей, которая опознала Беркли. Полиция обыскала его офис, квартиру и летний домик, но так ничего и не нашла. Ну а прикиньте, кто этот Тед Беркли – чуть за тридцать, денег куры не клюют, шикарная подружка, дача в Хэмптонс… Короче, отнюдь не типичный похититель. А как клиент – просто одно удовольствие с таким работать: вежливый, «здрасте – до свидания», платит исправно, во всем доверяет… Я, как и он, думал, что девчонка просто обозналась. Беркли заявил, что потерял бумажник, в котором в том числе был и проездной на метро, примерно за сутки до происшествия.

Ханна Тубловски, учившаяся в музыкальной школе, в тот вечер возвращалась домой на метро со студенческого концерта. Талантливая виолончелистка, она готовилась к поступлению в консерваторию. У нее были темные волосы, бледная кожа, и, когда она сидела на свидетельской трибуне, я отчетливо видел ее страх. И просто так-то выступать свидетелем страшновато, но нет более выматывающей жилы ситуации, чем встреча молодой женщины с тем, кто на нее напал.

Решив не вставать со своего места, чтобы во время перекрестного допроса Ханны выглядеть как можно менее угрожающе, я долго откашливался и перед тем, как задать свой первый вопрос, ободряюще ей улыбнулся. Но не успел я раскрыть рот, как Беркли прошипел мне в ухо: «Порви эту суку!» За все наши встречи, предшествовавшие суду, он ни разу так не выражался и вообще не выказывал никакой враждебности к потерпевшей.

Не обращая на него внимания, я все же избрал свой собственный подход. Присяжным девчонка явно нравилась. Если б я попер на нее буром, то наверняка сразу все испортил бы. Короче, вел себя в ходе допроса по-отечески, над ее ответами больше беззлобно прикалывался, нежели пытался их опровергнуть – чем исподтишка, но настойчиво их рушил, даже не пытаясь обвинять ее во лжи. Я внедрял в сознание присяжных простую мысль: да, она не врет, она действительно жертва коварного нападения, только вот по вполне понятным причинам все в ее бедной головушке перепуталось, в том числе и настоящий злодей – с моим клиентом.

Дайте людям то, чего они хотят.

Присяжные обычно симпатизируют жертвам. По данной же схеме – моей схеме, – им следовало симпатизировать не только ей, но и обаятельному молодому человеку в костюме от «Брукс Бразерс», которого я представлял.

Несмотря на то что обошелся я с ней чуть ли не ласково, по окончании допроса Ханна расплакалась и в полном отчаянии посмотрела на присяжных. Я чувствовал себя полным дерьмом и, когда опять повернулся к своему клиенту, уловил на лице Беркли недовольное раздражение и что-то еще. В тот момент подумалось, что все это просто от нервов и страха. Но, приглядевшись повнимательней, я все-таки определил истинную природу этого чувства – возбуждение. Вид семнадцатилетней девчонки, которая в слезах описывала, какая всепоглощающая паника охватила ее, когда ее схватили и поволокли во тьму, вызвал у Теда Беркли животное возбуждение. Присяжные удалились на совещание, чтобы вынести вердикт. Увидев реакцию Беркли при виде Ханны, я сразу понял, что он виновен. Уже в последующие месяцы, шатаясь по манхэттенским барам, пьяный, я неустанно твердил себе, что перед оглашением вердикта все равно не смог бы что-либо изменить.

Присяжные единогласно оправдали Беркли. Объяснения потерпевшей в ходе опознания сочли необоснованными и недостаточными.

Где-то через час после вынесения вердикта мне позвонил следователь по делу – сообщил, что Ханна пропала, и поинтересовался, нет ли у Беркли возражений против еще одного обыска в его владениях. Тот не возражал. Ничего указывающего на Ханну полиция у него не нашла.

На следующий день, в субботу, я заглянул к Беркли домой. Следак передал мне его лэптоп, который они изъяли в ходе предыдущего обыска. Технические эксперты департамента полиции не обнаружили в нем абсолютно ничего инкриминирующего и теперь решили вернуть. Я сказал копу, что передам его сам, – хотелось как можно скорее навсегда выкинуть Беркли из моей жизни, поскольку я был далеко не убежден, что присяжные вынесли правильный вердикт. Инстинкты подсказывали мне, что Беркли очень опасен, что за его благопристойной и безупречной во всех отношениях оболочкой скрывается что-то темное.

В квартире его не было, и я взял на себя смелость поехать к нему на дачу, куда он обычно отправлялся на выходные.

Постучался, выждал. Его «Порше» стоял на подъездной дорожке. Я услышал шум душа. Через две-три минуты он открыл дверь – голова и грудь мокрые, вокруг талии обмотано полотенце. И прямо чуть ниже пупка на этом самом полотенце – какие-то бурые пятна.

– Что за дела, Эдди? – спросил Беркли, тяжело дыша.

– Копы вернули твой лэптоп. Вот, просто решил заехать отдать.

– Мог бы и не переться в такую даль. Забрал бы у тебя в конторе.

Не хотелось мне больше видеть Беркли ни дома, ни в офисе.

– Да ничего страшного. Я просто…

Но не успел я еще толком выдать неуклюжие объяснения своего нежданного визита, как услышал сдавленный крик.

Беркли улыбнулся и сказал:

– Телик включенным оставил.

– Я тебя ничего ни о чем не спрашивал, – сказал я, просовывая ногу в дверь.

Он попытался было захлопнуть ее, но я резко надавил плечом, и она врезала Беркли точно в лоб. Он полетел на пол, из пореза под глазом сразу заструилась кровь.

Крик перешел в истошный визг.

Я метнулся в прихожую, пнув Беркли по пути ногой в физиономию.

Визг, казалось, целиком заполнил весь дом. На первом этаже было пусто. На втором я увидел приоткрытую дверь спальни. У края кровати виднелась чья-то ступня, ярко-красная ступня, привязанная к угловой стойке изножья.

Широко распахнул дверь. Потом я проделывал это бесчисленное множество раз – почти каждую ночь я распахивал эту дверь во сне и видел ее опять.

Руки и ноги Ханны Тубловски были крепко привязаны к углам кровати проволокой, которая глубоко впилась в истерзанную плоть. Из сломанной челюсти выпал шарообразный кляп, который теперь свободно болтался у горла. Думаю, что Беркли попробовал вырубить ее ударом в лицо, когда услышал мой стук. Ударил слишком сильно. Челюсть сломалась и сместилась, отчего кляп выпал и она получила возможность кричать. Совершенно синие губы были все в свежей крови.

Она была абсолютно голой.

Весь пах и живот покрывала запекшаяся кровь. Груди и шея – сплошь в следах от укусов. Каждый укус окружал сине-багровый кровоподтек, а там, где зубы Беркли прорвали кожу, шариками выступала кровь. Левый глаз у нее был полностью закрыт; правый широко распахнут и в дикой панике смотрел на меня.

Я не смог ее сразу отвязать. Проволоку надо было чем-то перекусить. Так что я просто опустился рядом с ней на колени и сказал, что она в безопасности, что полиция уже в пути.

Набрав «911» с телефона в кухне, я предположил, что на вызов из этого района полиция должна приехать с рекордной скоростью, минут за пять. Оказалось, даже еще быстрее. Копы появились в доме меньше чем через три минуты. Если б они чуть запоздали, Беркли было бы точно не жить.

Он все так же валялся в прихожей, но вроде уже начинал очухиваться. Прижав его руки коленями, я распял его на полу и принялся молотить в рожу. Когда почувствовал, что в левой руке хрустнули кости, стал бить локтями, резко бросаясь на него сверху всем своим весом, отчего его башка с треском колотилась о твердый плиточный пол. Боли в сломанной руке я тогда не чувствовал. Чувствовал только горячие укусы крови, которая брызгала мне в лицо при каждом ударе. Не помню, как копы меня от него оттаскивали. Не помню, как арестовывали. Запомнилось только лицо Кристины, когда она вносила за меня залог. Прокуратура решила не выдвигать против меня обвинения – по той лишь причине, что благодаря моему вмешательству Ханна осталась в живых. Но в моем сознании ее пытали и насиловали только потому, что в отношении к Беркли я не доверился своим инстинктам.

Коллегия адвокатов была готова отозвать мою лицензию и пожизненно исключить из своих рядов – ну как же, собственного клиента избил до полусмерти! На слушании дисциплинарного комитета меня представлял Гарри. Он не стал расписывать, какой я классный адвокат; взамен просто зачитал перечень полученных Ханной телесных повреждений. Она потеряла глаз; сломанная челюсть, которую пришлось буквально собирать по кускам – а потом еще несколько раз ломать и опять собирать по новой, – так окончательно и не срослась, отчего лицо навсегда осталось перекошенным. И на ее теле, и в ее психике остались незаживающие пожизненные шрамы.

Беркли нанес ей такие внутренние повреждения, что Ханна никогда больше не могла иметь детей.

И хотя Гарри меня спас – во второй уже раз подряд, – я чувствовал, что привычный мне мир куда-то от меня ускользает – я был ответственен за все эти раны ровно в той же степени, что и сам преступник.

Беркли получил двадцать лет; я – шесть месяцев испытательного срока.

Мне оставалось жить с той мыслью, что ему удалось сотворить все это с Ханной лишь потому, что я ему фактически в этом помог. Это была моя ошибка, моя вина. И никакое количество бухла не могло это изменить.

Сразу перед тем как присяжные оправдали Беркли, я уже сердцем чувствовал, что это действительно он и что он обязательно сделает это снова. Я просто уговаривал себя, что вряд ли он нападет на эту девчонку во второй раз, коли первая попытка закончилась таким серьезным провалом. Интуиция взывала ко мне, что это не так, – и, наверное, именно она-то и привела меня в его дом в тот кровавый день.

Больше я подобных ошибок не допущу. Публику вроде Беркли, Волчека или Артураса нужно останавливать сразу, пока они не успели порушить чьи-то жизни…

Сидя с закрытыми глазами в лимузине, который мчался к зданию суда, я знал, что только что сделал правильный ход – я и мои близкие будем в полной безопасности, лишь если извести эту русскую банду на корню. Телефон я поставил на вибрацию – вроде пока ничего, но вдруг все-таки прохлопал вызов, не заметил за шумом уличного движения за окном и шуршанием шин по грубому асфальту? Приоткрыв глаза, увидел Волчека, который развалился на сиденье нога на ногу с закрытыми глазами. Обдумывает предстоящий день? Не поймешь. Знакомец со шрамом смотрел в окно, избегая переводить взгляд на босса. Рука сама собой пролезла к телефону. Только одним бы глазком глянуть! Просто убедиться! Поправив галстук, я откашлялся и буквально заставил себя повернуть голову к окну, переключить ее на обдумывание следующего хода. Артурас играл какую-то собственную игру, и, похоже, я скоро выясню, в чем она заключается.

Чем ближе мы подъезжали к зданию суда, тем больше я убеждался, что ответы на мои вопросы скрываются внутри фургонов, упрятанных на подземную стоянку.