Глава 13
Встав из-за стола защиты, под которым у меня, словно у дешевого уличного фокусника, был уже припрятан необходимый реквизит, я вдруг осознал, что к процессу совсем не готов и в любой момент рискую сесть на жопу ровно. Мысленно приказал себе успокоиться и не пороть горячку. На мгновение прикрыл глаза. Ровно настолько, чтобы сделать глубокий вздох, но все равно знал – бесполезно, я увижу ее даже в темноте. Ханна Тубловски. Лицо, которое я видел перед собой каждую ночь перед тем, как уснуть. Этот же образ и пробуждал меня каждое утро. Смыть эту картинку я пытался бурбоном и холодным пивом. Знал, когда еще впервые увидел ее, что на сердце навек останется незаживающий шрам, и с тех пор и ногой не ступал в зал суда. Моя линия жизни словно разорвалась надвое – на то, что происходило до того, как я взялся за дело Беркли, и на то, что произошло потом.
Когда глаза открылись и голова немного очистилась, я поглядел на Голдштейна. Нужные вопросы словно сами собой возникли в мозгу.
– Доктор Голдштейн, – услышал я собственные слова, – буду ли я прав, если скажу, что при сравнении рукописных документов лучше всего сравнивать аналогичные документы? Ну к примеру – резюме с резюме, заявление с заявлением, водительские права с водительскими правами?
– Да, но это не всегда возможно. Вот если б ваш клиент написал сразу два заказа на убийство людей, тогда я сравнил бы оба, – ответил Голдштейн, поглядывая на меня поверх оправы очков. В публике пробежал нервозный смешок. Док был явно доволен собой и собственным ответом. Надо быть с ним поаккуратней.
– Вы сказали, что составили следующее мнение: неизвестный автор надписи на банкноте и известный автор предоставленных образцов почерка, мой клиент, – это одно и то же лицо. И к такому заключению вы пришли на основе начертания букв и способа их написания?
– Да, – отозвался Голдштейн. Он явно получил инструкции быть со мной пожестче, в подробности не вдаваться, отвечать коротко и отрывисто. Руководство для болванов по выживанию при перекрестном допросе: чем меньше болтаешь, тем меньше наломаешь дров.
– А не тем же самым занимается графология? Толкованием букв и способов начертания?
– Да.
– Так что в методике анализа есть значительное сходство?
– В некоторой степени.
– Так все-таки есть значительное сходство в методике? – повторил я – очень медленно, словно несмышленому дитяте, чтобы он как следует осознал вопрос. Придется теперь ему давать более определенный ответ, иначе рискует выставить себя перед присяжными вруном или полным мудаком. Мой любимый метод повторения вопросов уже вынудил его завилять.
– Да. Значительное сходство в методике анализа имеется.
«Замечательно», – подумал я.
– Обвинитель пытался задать вам вопрос относительно графологии. Наверное, она хотела спросить, насколько легитимна такая система. Итак, она легитимна?
– Да. Конечно, легитимна.
– А это правда, что один графолог растолковал кляксу на подписи Джона Уэйна как подсознательную подсказку его подсознания о том, что у него рак легких? Было такое?
При этом я вытаращился на присяжных с совершенно офигевшим видом – мол, в жизни большей дури не слышал, но к свидетелю повернулся спиной, чтобы он не видел выражения моего лица.
– Да, – произнес док. Ответил честь по чести, что некий графолог действительно сделал такой вывод, но из-за моей вытянутой физиономии присяжные восприняли это как его согласие с дурацкой теорией, а не как простую констатацию факта, что такая теория на самом деле существует.
– Так это, выходит, больше похоже на предсказание судьбы?
– Нет. Это легитимный интерпретационный метод анализа.
– Никак не пойму, о чем это вы, доктор.
Я повернулся к присяжным и воздел руки к потолку – видите, мол, даже высокооплачиваемому адвокату не по уму, о чем толкует этот парень! Те заулыбались.
– А нельзя ли, так сказать, на примере наглядной демонстрации?..
Настала пора, как выражаются в бейсболе, «занять базу» – только так, чтобы док ни о чем не догадался. Я выдернул из пачки листок с буквой «Г», которую увеличил при помощи копира наверху, и продемонстрировал присяжным. Потом повернулся, чтобы и док его хорошенько разглядел, после чего пришпилил к доске на ножках, рядом с такой же увеличенной буквой с рублевой банкноты. Придвинутые друг к другу, они выглядели совершенно одинаково. Многие обвинители тут же заявили бы протест, и начался бы долгий спор, имею ли я право подвергать испытанию методику работы эксперта. Обычно судья допускает при перекрестном допросе некоторые вольности, и Мириам не стала возражать, потому что знала: своего я все равно добьюсь, а присяжные могут подумать, будто она прикрывает слабые места свидетеля. Мириам вообще предпочитала, чтобы свидетели и сами могли за себя постоять.
– Доктор, эта буква имеет ту же структуру, что и буква на оспариваемой записке, а также на заведомо принадлежащих обвиняемому образцах. Верно?
Я надеялся на положительный ответ. Чуть ли не целую минуту и док, и присяжные таращились на большие буквы перед собой. Голдштейн так старательно в них всматривался, что весь аж перекосился.
Пришлось его малость подпихнуть.
– Эта увеличенная «Г» очень похожа на букву с записки, не так ли?
– Что-то общее есть, да.
– Так они похожи?
– Да.
– А вот эта?
Я вытащил еще один лист бумаги. «Г» была тоже похожая, только взята с другого образца – на увеличенной копии осталась часть какого-то письма. Снова наморщенные брови и пристальных взгляд, но на сей раз не так надолго.
– Да. Очень похожа.
– Графологи выносят суждение о людях на основе того, каким образом те пишут букву «Г»?
– Верно.
– И разве не верно, что, с точки зрения графолога, у человека, написавшего эту букву «Г», могут быть сексуальные отклонения?
Два последние слова я специально оставил на конец фразы, да еще и чуть ли не гаркнул их во все горло, чтобы они эхом заметались по залу, – отличный способ всех разбудить. Почерковедение – это нудно. Секс интересней. А сексуальные отклонения – интересней вдвойне.
– Да, – сказал Голдштейн. – У автора, или кто бы там ни написал эти буквы «Г», вполне может быть предрасположенность к отклонениям в половой жизни.
Я сделал паузу. Хотел, чтобы у присяжных включились мозги, дабы оценить это заявление.
– Вам уже доводилось встречаться с окружным прокурором, ответственным за данную часть суши, – с Мириам Салливан?
Он вдруг занервничал.
– Да. Конечно, приходилось.
– Есть ли у Мириам Салливан сексуальные отклонения?
– Что?! Конечно же, нет!
– Ваша честь!.. – дала петуха Мириам.
– Да-да, я поняла, миз Салливан, – отозвалась судья Пайк. – Мистер Флинн, соблаговолите соблюдать приличия.
– Прошу прощения, ваша честь, но дозволено ли мне спросить, не доводилось ли и вашей чести практиковать в половой жизни нечто экстравагантное?
Все, теперь я реально спустил на себя всех собак. Теперь можно не только растерять все завоеванные у присяжных очки, но и угодить за решетку за неуважение к суду.
Судья Пайк сдвинула очки на самый кончик своего подправленного пластическими хирургами носа и глянула на меня поверх оправы – так серийный убийца-маньяк в кино смотрит на жертву поверх капота своего мощного «Шевроле», перед тем как ее переехать.
– Мистер Флинн, даю вам ровно десять секунд, после чего выброшу вас отсюда к чертовой матери!
Я вдруг ощутил на спине два коротких толчка вибрации. Артурас поставил устройство на боевой взвод. Сразу вспомнилось, как он недавно объяснял про пульт: две кнопки, одна взводить, другая взрывать. Понял, что бомба ожила и готова в любой момент разнести меня на куски.
