День на телефоне
К десяти утра, пока Альбер Лебрен, президент Французской Республики, подписывал декрет о зарегистрированном наименовании места происхождения жюльена (знаменитый декрет 11 марта 1938 года) и думал, глядя на оконные створки своего кабинета, действительно ли вина из Эмеренги и Прюзилли заслуживают этого названия; пока капли дождя барабанили по стеклам, словно рука начинающего пианиста неловко исполняла музыкальный фрагмент, размышлял Альбер Лебрен, внезапно проникнувшийся духом поэзии; пока он раскладывал декрет поверх груды бумаг — в настоящем бардаке! — и подписывал другой декрет о бюджете грядущей национальной лотереи — это был уже пятый или шестой такой декрет с момента вступления Лебрена в должность, потому что некоторые декреты возвращаются, подобно стрижам в ветвях больших деревьев на набережных, и ложатся на стол в его кабинете каждый год; так, пока Альбер Лебрен до бесконечности мечтал под гигантским эгоцентричным абажуром, в Вене канцлер Шушниг получил от Адольфа Гитлера предупреждение: либо он отказывается от референдума, либо Германия завоюет Австрию. Возражения не принимаются. Конец фантазиям о добродетели. Придется смыть грим и снять костюм. Прошли четыре нескончаемых часа. В два часа дня, в ярости сбросив со стола обед, Шушниг отменил референдум. Уф. Все будет по-прежнему: прогулки по берегу Дуная, классическая музыка, пустая болтовня, выпечка из кондитерской «Демель» или «Захер».
Но нет. Чудовище гораздо прожорливее его. Теперь он потребовал отставки Шушнига и замены его Зейсс-Инквартом на посту канцлера Австрии. Всего-то. «Какой ужас, это никогда не кончится!» Когда в юности Шушниг был пленным у итальянцев во время Первой мировой, ему стоило почитать статьи Грамши вместо любовных романов; возможно, он прочел бы эти строки: «Когда споришь с противником, постарайся войти в его положение». Но Шушниг не привык входить в чье-то положение, напротив, он еще взял на себя роль Дольфуса, перед которым годами пресмыкался. Войти в чье-то положение? Он не понимал, к чему это должно привести! Он не входил в положение побитых рабочих, арестованных синдикалистов, истязаемых демократов; так что уж он точно не станет входить в положение монстров! Он сомневался. Переживал последнюю минуту последнего часа. А потом, как всегда, капитулировал. Он, сила и религия, он, порядок и власть, согласился на все, что ему приказали. Достаточно было приказать, а не попросить. Он твердо сказал «нет» свободе социал-демократов. Он смело сказал «нет» свободе слова. Он сказал «нет» поддержке избранного парламента. Он сказал «нет» праву забастовок, «нет» собраниям, «нет» другим партиям, кроме его собственной. И тем не менее именно его после войны престижный Сент-Луисский университет в Миссури возьмет на работу в качестве профессора политологии. Конечно, он, умевший сказать «нет» всем политическим свободам, что-то знал о политологии. Поэтому, минутку посомневавшись, пока свора нацистов проникала в государственную канцелярию, непреклонный Шушниг, человек отрицания, сделавший из отрицания диктатуру, повернул к Германии свою красную мордочку с глазами на мокром месте и сдавленным голосом тихо произнес: «Да».
«Наконец-то! Другого выхода не было», — объясняет он нам в воспоминаниях. Каждый утешается по-своему. Убитый, но с чувством облегчения, Шушниг отправился в президентский дворец. Он пришел объявить президенту Республики Вильгельму Микласу о своей отставке. Но вот сюрприз: Миклас, этот сын мелкого почтового чиновника, президент, которого держали для вида, для порядка, президент, который на важных мероприятиях довольствовался местом в тени Дольфуса, затем Шушнига, внезапно этот неудачник Миклас решил отказать Шушнигу в отставке! Черт возьми! Позвонили Герингу. Геринг больше не мог выносить австрийских кретинов! Он хотел, чтобы его оставили в покое! Но Гитлер все видел иначе. «Миклас должен согласиться на отставку Шушнига!» — орал он, держа по телефону в каждой руке, он требовал, чтобы Миклас согласился! Любопытно, как самые отъявленные тираны до конца соблюдают определенные формальности, словно пытаясь придать своим действиям законность, хотя все полномочия фактически уже превышены. Кажется, словно власти им недостаточно, словно им доставляет особое удовольствие заставить врага исполнить юридический ритуал, прежде чем навсегда отнять у него право служить государству.
Одиннадцатого марта выдался действительно долгий день! Тик-так, тик-так — стрелка часов над кабинетом Микласа невозмутимо продолжает кропотливую работу честной убийцы времени. Миклас — вовсе не отчаянный храбрец, он, ни слова не сказав, позволил Дольфусу установить его мелкую диктатуру и при этом остался президентом. Рассказывают, что в приватной обстановке Миклас осуждал нарушение положений Конституции — очень красиво! И все-таки Миклас — любопытный персонаж, поскольку в худший момент своего президентства, примерно в два часа дня 11 марта, когда священный страх начинает охватывать всех вокруг, когда Шушниг на любые вопросы отвечает только «да, да, да», Миклас вдруг решает сказать «нет». И ведь не трем синдикалистам, не двум начальникам пресс-служб, не команде безобидных социал-демократов Миклас отказывает — он говорит «нет» Адольфу Гитлеру. Странный человек этот Миклас. Такой нелепый, простоватый статист, президент республики, которая почила лет пять назад, он неожиданно оказывает сопротивление. Президент с толстой чиновничьей харей, с тростью, с карманными часами, в костюме, в котелке больше не в силах говорить «да». Люди сложны; неотесанный бедняк может внезапно заглянуть внутрь себя и обнаружить абсурдную силу сопротивления, маленький гвоздик, занозу. И вот вроде бы беспринципный простофиля, лишенный самолюбия, восстает. Ненадолго, конечно, но тем не менее. Для Микласа этот день затянется.
После нескольких часов давления Миклас уступил. Нацисты вздохнули с облегчением; эти люди, катающиеся по красным ковровым дорожкам на танках, желали непременно получить его согласие: «Да ладно, Шушниг может уйти в отставку, хорошо, я не изменю своего решения». Изумительная палинодия. Однако, едва дав согласие, к семи тридцати вечера, едва история перечеркнула имя Шушнига, пока нацисты собирались ударом сабли откупорить бутылку игристого пенистого напитка в честь назначения Зейсс-Инкварта, старый добрый Миклас вызывает всех к себе в семь тридцать одну вечера, чтобы объявить, мол, хорошо, он дал согласие на отставку этой шелухи, Шушнига, но он категорически отказывается назначать канцлером Зейсс-Инкварта.
Восемь вечера ровно. Немцы, заботящиеся, как написано во всех учебниках, о том, чтобы внешне соблюсти правила приличия и не испугать международную общественность (которая, конечно, ни о чем не подозревает), устав угрожать Микласу, решили не обращать внимания. Даже если Зейсс-Инкварт пока не назначен канцлером, его можно с толком использовать как министра внутренних дел. Чтобы вооруженные нацистские силы могли пересечь австрийскую границу, с виду юридически ничего не нарушив, Зейсс-Инкварта попросили быстренько и официально пригласить немцев в его прекрасную страну. Ах, разумеется, он лишь министр, но, раз уж Миклас не хочет назначать его канцлером, придется слегка пренебречь протоколом. Тем не менее, даже если оседлать конституционное право, обстоятельства будут сильнее любых положений и законов, против обстоятельств не пойдешь.
Итак, все ждали, что Зейсс-Инкварт отправит нацистам телеграмму с просьбой явиться и оказать ему вооруженную поддержку. В половине девятого вечера ровным счетом ничего не происходит. Шампанское в бокалах выдыхается. Что, черт возьми, вытворяет Зейсс-Инкварт? Все надеялись, что он поспешит, отправит телеграмму и можно будет наконец пойти ужинать. Гитлер вне себя, он ждет уже несколько часов! На самом деле он ждет уже несколько лет! Поэтому в восемь сорок пять, потеряв самообладание, Гитлер приказывает напасть на Австрию. Провались оно пропадом — приглашение Зейсс-Инкварта. Можно обойтись и без него! Бог с ним, с юридическим правом, с хартиями, конституциями и соглашениями, законами, этой нормативной абстрактной чушью, наложницей Хаммурапи, институция — проституция, закон отнюдь не един для всех! Разве совершенный поступок не внушительнее любого закона? Австрию завоюют без чьего-либо разрешения и сделают это с любовью.
Однако, начав военные действия, немцы подумали, что с приглашением все-таки было бы надежнее. Поэтому они сами написали телеграмму — так иногда мужчины диктуют любовницам записки, которые страстно желают получить. Спустя три минуты Зейсс-Инкварт получил текст телеграммы, которую ему надлежало отправить Адольфу Гитлеру. Так, с помощью тонкой манипуляции захват превратился бы в визит вежливости. Хлеб должен стать плотью. Вино должно стать кровью. Но оказалось — сюрприз! — Зейсс-Инкварт не вполне готов продавать Австрию с потрохами. Часы тикали, а телеграмма не приходила.
Наконец к полуночи после долгих, пространных дискуссий, в то время как нацисты уже захватили основные центры власти, в то время как Зейсс-Инкварт упорно отказывался подписывать телеграмму, а в Вене разворачивались дикие сцены насилия — мятежники-убийцы бегали по улицам, вспыхивали пожары, раздавались крики, евреев за волосы таскали по грязным мостовым — великие демократические державы якобы ничего не замечали. Англия тихонько похрапывала, Франция видела сладкие сны, и всем было на все наплевать, вот тогда-то, пожав тяжелыми усталыми плечами, испытав, конечно, отвращение, старый Миклас против своей воли назначил Зейсс-Инкварта канцлером Австрии. Самые страшные катастрофы обычно подбираются на цыпочках.
