Но кто все эти люди?

Иногда достаточно одного слова, чтобы вся фраза застыла и мы провалились в сон, где время течет по обычным законам. Оно невозмутимо продолжает свое паломничество посреди хаоса. Так, весной 1944 года Густав Крупп, один из священников промышленности, который в самом начале этой истории внес лепту в дело нацистов и поддержал режим с первых часов его существования, ужинал с женой Бертой и старшим сыном Альфредом, наследником концерна. Это были их последние минуты на вилле Хюгель, в огромном дворце, где они всегда жили и где власть Круппа обретала смысл. Теперь все складывалось неважно. Немецкая армия отступала и отступала. Надо было решиться покинуть владения и уйти в горы, подальше от Рура, в Блюнбах, туда, где бомбы их не достанут, где царит холодный белый мир.

Внезапно старый Густав встал. Он уже давно потерял рассудок. Страдающий недержанием и впавший в детство, он годами хранил молчание. Однако в тот вечер посреди трапезы Густав резко поднялся; испуганно прижав салфетку к груди, вытянул длинный худой палец и процедил: «Но кто все эти люди?» Жена обернулась, сын тоже. Им стало очень страшно. Половина комнаты была погружена во мрак. Но тьма казалась подвижной, будто в ней плавали силуэты. И это были не призраки виллы Хюгель, явившиеся обдать хозяина ледяным ужасом, это были не ламии, не злые духи, а настоящие люди, мужчины, чьи огромные глаза внимательно смотрели на Густава. Фигуры выходили из тьмы. Незнакомцы. Густав страшно испугался. Он не мог шевельнуться. Домочадцы сидели неподвижно. Занавески словно остекленели. И вдруг Густаву показалось, что он впервые в жизни видит, словно он наконец прозрел. И то, что он увидел, то, что медленно выплыло из тени, представляло собой десятки тысяч мертвецов, подневольных рабочих, которых СС предоставили для его заводов. Они вышли из небытия.

Годами он брал к себе на заводы людей их Бухенвальда, Флоссенбюрга, Равенсбрюка, Заксенхаузена, Освенцима и многих других лагерей. Продолжительность жизни таких рабочих составляла несколько месяцев. Если заключенному удавалось избежать инфекций, он умирал от голода. Но Крупп был не единственным, кто так поступал. Его коллеги по собранию от 20 февраля тоже пользовались услугами узников; за криминальными страстями и политическими жестами скрывалась жажда наживы. Война была рентабельной. «Байер» брал в аренду людей из Маутхаузена. «БМВ» — из Дахау, Папенбурга, Заксенхаузена, Нацвейлер-Штрутгофа и Бухенвальда. «Даймлер» — из Ширмека. «И. Г. Фарбен» — из Дора-Миттельбау, Гросс-Розен, Заксенхаузена, Бухенвальда, Равенсбрюка, Дахау, Маутхаузена, в Освенциме эксплуатировали гигантский завод: «И. Г. Аушвиц» — неосторожно указано в его организационной схеме. «Агфа» брала людей из Дахау. «Шелл» — в Нойенгамме. «Шнайдер» — в Бухенвальде. «Телефункен» — в Гросс-Розен. «Сименс» — в Бухенвальде, Флоссенбюрге, Нойенгамме, Равенсбрюке, Заксенхаузене, Гросс-Розен и Освенциме. Все набросились на дешевую рабочую силу. Так что Густав не галлюцинировал посреди семейного ужина, скорее его жена Берта и сын не хотели что-либо видеть. Потому что мертвецы пришли в дом и устроились в тени.

В 1943 году на заводы Круппа привезли шестьсот человек, а год спустя их осталось только двадцать. Последним официальным жестом Густава перед передачей заводов сыну было создание «Бертаверке» — концентрационного завода, названного в честь жены, это была своего рода дань. Там было черно от грязи, полным-полно вшей, и чтобы туда добраться из лагеря, надо было пройти пять километров в галошах — зимой ли, летом ли. Рабочих будили в половине пятого, люди из СС смотрели в оба, специальные дрессированные собаки отвечали за охрану, рабочих били, истязали. Вечерняя трапеза порой длилась по два часа, не потому что много времени уделялось еде, а потому что приходилось ждать: не хватало мисок для супа.

Теперь на секундочку вернемся к самому началу этой истории и посмотрим еще раз на двадцать четыре человека за столом. Можно подумать, обычное собрание глав предприятий. Те же костюмы, те же темные или в полоску галстуки, те же шелковые платочки, те же очки в золотой оправе, те же лысые головы, то же разумное выражение на лицах. Все как сейчас. Мода совершенно не изменилась. Пройдет время, и вместо золотого Знака Отличия, многие будут с гордостью носить федеральный крест «За заслуги», как у нас орден Почетного легиона. Режим почитает своих слуг одинаково. Присмотримся к тому, как они ведут себя 20 февраля: степенно, разумно, пока дьявол на цыпочках пробегает мимо. Они болтают; их небольшое собрание похоже на сотни других. И не стоит думать, что эта сцена из далекого прошлого. Это не допотопные монстры, жалкие существа, сгинувшие в пятидесятых в руинах Берлина, в кошмаре, изображенном Росселлини. Их имена до сих пор живы. Их состояния огромны. Некоторые из их обществ объединились во всемогущие конгломераты. На сайте группы «Тиссен-Крупп», одного из мировых лидеров по производству стали, чей главный офис до сих пор располагается в Эссене и чьи ключевые понятия теперь «гибкость» и «прозрачность», есть маленькая справка о Круппе. Густав не поддерживал Гитлера активно до 1933 года, говорят нам, но поддерживал свою страну, служил ей верой и правдой, когда Гитлера назначили канцлером. Членом нацистской партии Крупп стал только в 1940 году, когда ему исполнилось семьдесят, уточняется на сайте. Будучи глубоко привязанными к общественным традициям компании, Густав и Берта вопреки всему в день своей золотой свадьбы нанесли визит самым верным работникам. Биография заканчивается трогательной деталью: в течение долгих лет самоотверженная Берта ухаживала за мужем-инвалидом, они жили в маленьком домике рядом с их резиденцией Блюнбах. О концентрационных заводах и подневольных рабочих ни слова.

Во время последнего ужина на вилле Хюгель, когда страх прошел, Густав спокойно сел за стол, а мертвецы вернулись во тьму. Они вышли из нее еще раз в 1958 году. Евреи из Бруклина потребовали репараций. Густав, глазом не моргнув, отдал астрономические суммы нацистам во время собрания 20 февраля 1933 года, но теперь его сын Альфред вел себя куда менее любезно. Он, заявивший, что оккупанты обращаются с немцами «как с неграми», стал одним из самых могущественных предпринимателей, королем угля, стали, столпом европейского мира. Прежде чем решиться заплатить репарации, он вел переговоры несколько долгих лет. Ни одно совещание с адвокатами концерна не обходилось без антисемитских высказываний. Наконец пришли к соглашению. Крупп обязался выплатить по тысяче двести пятьдесят долларов каждому выжившему — крохотная сумма, как ни крути. Но пресса горячо поддержала жест Круппа. Даже на этом предприниматель сделал себе удивительную рекламу. По мере того как число выживших росло, обещанная сумма уменьшалась. Сначала она составляла семьсот пятьдесят долларов, затем пятьсот. Наконец, когда объявились очередные выжившие, концерн сказал, что, к сожалению, больше не может выплачивать репарации: евреи слишком дорого обошлись.

Дважды в одну пропасть не падают. Но падают всегда одинаково — нелепо, смехотворно и в страхе. И так не хотят падать, что упираются, кричат. Каблуками топчут наши пальцы, клювами ломают наши зубы, выедают наши глаза. Пропасть окружена высокими зданиями. История здесь — богиня разума, застывшая статуя посреди праздничной площади, и раз в год ей отдают дань букетами засохших пионов, и каждый день, чтобы птицы от нее не улетали, им на чай оставляют хлебные крошки.