Звуки музыки

Пятнадцатого марта перед императорским дворцом народ выстроился по всей площади до конной статуи Карла Австрийского; толпа, несчастная толпа австрийцев, обманутых, забитых и в итоге на все согласившихся, явилась шумно поддержать Гитлера. Если приподнять уродливые лохмотья истории, мы увидим следующее: иерархию против равенства, порядок против свободы. Растерянная перед идеей жалкого и опасного будущего, огромная толпа, угнетенная из-за предыдущего поражения, тянет руки вверх. Там, с балкона Сисси, слышится устрашающий, лиричный, волнующий голос — Гитлер. Свою речь он завершает неприятным хриплым выкриком. Он ревет на немецком, очень похожем на тот, что позже изобретет Чаплин, сыплет проклятиями, часто произносит слова «война», «еврей», «мир». Бесчисленная толпа воет. Фюрер объявил об аншлюсе с балкона. И получил одобрение столь единогласное, столь мощное, яркое, что, прислушиваясь к этой толпе, задумываешься: действительно ли эти голоса звучат в кино? Потому что наше знание истории во многом основывается на просмотре исторических фильмов — именно кино о пропаганде или войне показывает нам историю, все, что мы знаем, родом из искусства.

На самом деле точно мы никогда ничего не узнаем. Мы не узнаем, чей голос звучит. Фильмы того времени стали нашими воспоминаниями благодаря какому-то колдовству. Мировая война и ее преамбула представлены нам в бесконечных фильмах, где не отличить правды от выдумки. И поскольку рейх нанял множество режиссеров, монтажеров, операторов, звукооператоров, рабочих сцены, можно с уверенностью утверждать: до вступления в войну русских и американцев образ войны в кино создавал Геббельс. История разворачивается у нас перед глазами такой, какой ее видел Йозеф Геббельс. Это удивительно. Немецкие новости становятся образцом вымысла. Так, аншлюс кажется чудесным успехом. Но крики одобрения, конечно, добавили к картинке впоследствии, аудио и видео синхронизировали, как говорится. Возможно, ни одна из оваций, которые мы слышим при появлении фюрера, на самом деле не имела места.

Я пересматривал эти фильмы. Разумеется, не стоит забывать о том, что нацистских военных сгоняли со всей Австрии, оппозиционеров, евреев арестовывали тут же, поэтому толпа на экране — вычищенная толпа; но австрийцы подлинные, это не просто кинематографическая массовка. Веселые девочки со светлыми косичками, кричащая улыбающаяся пара — они действительно пришли, они действительно улыбаются, жестикулируют! Ружейные ремни натянуты, и вот — проезжает кортеж! Но ни одного выстрела не раздалось! Какая печаль!

Однако не все прошло так, как было задумано, и «лучшая армия в мире» показала, что она не более чем груда металла, пустышка. Тем не менее, несмотря на неподготовленность, на плохие материалы, на то, что жесткий дирижабль, окрещенный «Гинденбург», взорвался перед посадкой в Нью-Джерси и тридцать пять пассажиров погибли, несмотря на то что большинство генералов люфтваффе многого не знали об истребительной авиации, несмотря на то что Гитлер занялся военным командованием, не имея ни малейшего опыта в этой сфере, фильмы того времени показывают немецкую армию как беспощадную машину. В этих фильмах немецкие танки в идеально выстроенном кадре едут сквозь ликующую толпу. Кто мог вообразить, что эти мощные танки сломаются? Кажется, немецкая армия идет по дороге победы — победы, озаренной улыбками, обрамленной цветами. Светоний рассказывает, что Калигула, римский император, перенес свои легионы на север и в минуту помутнения или экстаза выстроил войско на морском берегу и приказал собирать ракушки. Если посмотреть французские исторические фильмы, можно подумать: немецкие солдаты проводили дни, купаясь в улыбках людей.

Иногда кажется, что происходящее с нами написано в старой газете полугодичной давности; многие из нас видели такой кошмар. Так, спустя почти шесть месяцев после аншлюса, 29 сентября 1938 года, мы оказываемся в Мюнхене на знаменитой конференции. И, словно аппетиты Гитлера могут перестать расти, мы разбазариваем Чехословакию. Французские и английские делегации отправляются в Германию. Принимают их хорошо. В большом холле сверкает хрустальная люстра, и, словно колокольчики на ветру, звенит над страшилищами. Команды Даладье и Чемберлена пытаются выбить из Гитлера пикроколевые уступки.

Историю угнетают, считают, что она даст тайм-аут нашим мучителям. Мы никогда не увидим засаленный край пожелтевшей скатерти, кофейное пятно, корешок чековой книжки. Нам покажут лишь красивую сторону событий. Однако, если хорошенько вглядеться в фотографию Чемберлена и Даладье рядом с Гитлером и Муссолини в Мюнхене прямо перед подписанием бумаг, можно заметить, что французский и английский премьер-министры не слишком горды. И все-таки они ставят свои подписи. Пройдя по улицам Мюнхена под рев немыслимой толпы, встречающей гостей нацистским приветом, премьер-министры подписывают бумаги. И на фотографии Даладье стоит в шляпе, он немного смущен, поднял ладонь в знак приветствия, а Чемберлен держит шляпу в руках и широко улыбается. Этот неутомимый ремесленник мира, как его называют в новостях тех лет, прыгает на перрон между двумя вереницами нацистских солдат.

В этот момент воодушевленный комментатор гундосит, что четыре главы государств: Даладье, Чемберлен, Муссолини и Гитлер, движимые жаждой мира, позируют для будущего. История превращает этот комментарий в смехотворный треп и дискредитирует все новости тех времен. Кажется, в Мюнхене зародилась огромная надежда. Те, кто это говорит, не понимают значения слов. Они говорят на языке рая, где все слова друг друга стоят. Чуть позже на «Радио-Париж» (шестьсот сорок восемь метров на длинных волнах) после музыкальной паузы Эдуард Даладье рассказывает о том, как все прошло. Он уверен, что мир в Европе спасен — так он говорит. На самом деле он в это не верит. «Дураки! Если бы они только знали!» — наверное, прошептал он, спускаясь с самолета, ликующей толпе. В этом нищенском бардаке, где уже готовятся худшие события, загадочное уважение лжи доминирует. Действия перечеркивают факты; и заявления наших глав государств скоро подхватит ветер весенней грозы и унесет, словно крышу из листового железа.