7

— Шутишь, Валдива.

— Нет, не шучу.

— Честно?

— Честно.

— Ты сказал им повесить Кроутера, и они действительно собрались это сделать?

Я кивнул и подцепил бревно, чтобы вытащить его из озера на берег.

— Но там же был его отец, разве нет? — Бен смотрел на меня большими глазами. Никак не мог поверить в то, что услышал. — И что, он так бы и стоял, глядя, как его сына убивают?

— Если бы я потребовал, он сам накинул бы ему петлю на шею.

— Боже.

— Вот что я тебе скажу, они были какие-то странные. По-моему, это последствия того, что ты называешь травмой. Результат пережитого за последние месяцы. Они готовы на все, доведены до отчаяния.

— Почему? Мы же здесь в безопасности.

— Временно.

— Нам чертовски повезло, Грег. На следующей неделе Совещание опубликует доклад. Там говорится, что бензина в тех громадных резервуарах на развилке хватит лет на десять.

— Да, знаю. И топлива для электростанции хватит лет на двадцать, если давать свет на шесть часов в день.

— И у нас есть пять складов, доверху набитых консервами.

— И около ста тысяч галлонов пива, несколько тысяч бутылок виски и примерно десять миллионов сигарет. — Я подцепил еще одну деревяшку и начал подтягивать ее к берегу. — Да, все расчудесно.

— Ну, совсем не расчудесно, но в порядке. У нас есть стадо дойных коров, есть птицефермы, рыба в озере и фрукты в садах.

Его энтузиазму можно было позавидовать, он прямо-таки захлебывался словами.

— На юге острова немало пашни. Мы самодостаточны. Мы можем просидеть здесь лет десять, не забивая голову мыслями о пропитании. По-моему, этого времени более чем достаточно, чтобы страна вернулась… о, черт!

«О, черт!» означало, что деревяшка, которую я подцепил крюком, оказалась вовсе и не деревяшкой. Вместо трехфутового обрубка я увидел наполовину изъеденную голову, державшуюся на верхней части туловища. Лица и глаз не было. Определить, кто это, мужчина или женщина, я не мог. С уверенностью можно было лишь констатировать то, что эти пятьдесят фунтов человеческой плоти знавали лучшие времена. Я оттолкнул находку шестом. Из тела вырвалась струйка пузырьков, и жуткий улов медленно исчез из виду.

— Теперь ясно, почему рыба стала так жиреть, — сказал я Бену. — Так ты говоришь, что Совещание выработало план? Нам надо тихонько сидеть здесь и ждать, пока правительство объявит, что общество вернулось к нормальной жизни?

— А какой смысл предпринимать что-то необдуманное?

Я кивнул в сторону далеких холмов, видневшихся за озером.

— Необдуманное? Что ты имеешь в виду? Что нам не следует вылезать отсюда даже ради того, чтобы самим посмотреть, какая там обстановка?

— Ты же сам знаешь, как опасно покидать остров.

— Хочешь сказать, что те, кто ушел, так и не вернулись?

— Конечно, зачем рисковать?

— Зачем рисковать? — Я посмотрел на очередной «улов» — это была оконная рама — и потянул его из воды. — Полагаю, нам следует убедиться, что Америка, а возможно, и весь мир, всплыли кверху брюхом. Если это так, то пора перестать притворяться и надеяться на хэппи-энд. Не надо рассчитывать, что однажды радио и телевидение вдруг оживут, и президент объявит, что все в порядке.

— Ты не думаешь, что это случится?

— Думаю, не думаю. Черт! Сказать тебе, что я думаю? Президента больше нет. И правительства нет. Все на том свете.

В таком вот духе мы и продолжали. Бен — восторженный, наивный оптимист. Я? Ну, я-то циник, каких мало. Америке, как и, несомненно, другим, пришел конец. Здесь и думать нечего. И только жители Салливана, 4800 мужчин и женщин, все еще упрямо не желают признавать очевидное, спрятавшись от мира в вольфрамовом ящичке. С Соединенными Штатами Америки все в порядке? Нет, амиго. С Соединенными Штатами далеко не все в порядке.

Мне нравился Бен. Это один из тех немногих людей в городе, с кем я еще мог разговаривать. Ему было двадцать, на год больше, чем мне. Нам нравилась одна и та же музыка. Мы смеялись над шутками друг друга. Когда я только познакомился с ним, он показался мне одним из тех высоколобых интеллектуалов, которые смотрят на тебя сверху вниз и в присутствии которых ты стараешься не открывать рот, потому что не чувствуешь себя Эйнштейном. А познакомились мы в тот день, когда Совещание приказало Бену провести меня по острову. К тому времени я пробыл в Салливане ровно неделю.

— Называть его «островом», конечно, было бы не совсем верно, — сказал он, усаживаясь за руль «форда».

Я тут же решил, что этот ясноглазый, похожий на студента тип с тоненькими, как веточки, руками и шеей станет моим другом только тогда, когда в аду появятся сосульки. Мое мнение о нем утвердилось, когда он начал возиться с автомобильным CD-плеером. Руки у него тряслись так, словно через них пропустили ток в пару сотен вольт. Он едва управлялся с кнопками. Дрожащие пальцы просто прыгали по чертовой панели. Если бы он надумал поковырять в носу, то наверняка попал бы себе в глаз.

— Так вот, Салливан, разумеется, совсем не остров, — продолжал Бен, безуспешно тыча пальцем в какую-то кнопку. — Вы, вероятно, заметили, когда добирались сюда, что он соединен с, так сказать, материком, узкой полоской суши. По ней и проходит единственная связывающая нас с внешним миром дорога. Салливан можно представить в виде сковородки, ручка которой образует этот самый перешеек. Там находится распределительный центр Кроутера. Все те склады использовались для снабжения Льюиса, большого, по нашим меркам, города за озером. Видите ли, в прошлые годы продовольствие, бензин и другие товары общего потребления доставлялись в Салливан по железной дороге, а потом их переправляли через озеро. Проложить здесь приличные дороги нелегко из-за сложного рельефа местности. Слева электростанция. Видите то здание с высокой серебристой трубой? У нас даже имеются собственные генераторы.

— Они еще работают?

— Конечно. Несколько лет назад под островом обнаружили значительные запасы оримульсии.

— Оримульсии? — Это слово я раньше не слышал: звучало оно как название хозяйственной краски.

— Да, оримульсии. — Бен попытался сбросить со щеки какую-то мошку. Пальцы у него мелко подрагивали, будто крылья бабочки. — Оримульсия — это природный газ, очень горючий. Для домашнего пользования он не годится. Слишком сильные у него коррозийные свойства. Всего за двенадцать месяцев ваша плита проржавеет насквозь. Но для промышленности — отличная вещь. В общем, они пробурились к так называемому газосодержащему карману и построили около него электростанцию. Запасов хватит на ближайшие двадцать лет. — Мошка вернулась, и его пальцы снова заплясали по щеке. И, Господи! Он вел машину одной рукой. Бедняжка вихляла из стороны в сторону. Впереди катили на велосипедах двое мальчишек. — Совещание… это комитет, управляющий Салливаном… они постановили, что во избежание истощения запасов оримульсии нам следует ограничить потребление электричества. Поэтому… — Бен попытался отмахнуться от надоедливой мошки и ухитрился развернуть зеркало заднего обзора. И дети! Боже, до них оставалось метров двадцать! Я изловчился и раздавил мошку о стекло.

— Отличный выстрел, — прокомментировал Бен и принялся расписывать, какие выгоды извлекает его родно городок из того, что, вероятно, стало крупнейшей катастрофой после случившегося в Ноевы времена потопа. — Поэтому они ввели рационирование. Электричество подают шесть часов в день, с шести вечера до полуночи. Видите ли, вечер без света плохо влияет на психологическое состояние, а так люди могут чувствовать себя вполне комфортно, смотреть фильмы, слушать музыку и все такое.

Ему, наконец, повезло — палец попал в нужную кнопку, и в тот же миг из колонок ударили мощные басы электрогитары.

— Хендрикс! — Бен закивал головой в ритм музыки. — Это чудо. Золото… чистое золото.

Мы выехали из города и покатили вдоль полей с мирно жующими сено коровами. Мой гид помахал какой-то женщине, прогуливавшейся на повозке маленькую, размером с крысу, собачонку в клетчатой жилетке.

— Это мисс Бертолли. Большая шишка в Совещании. — Он взглянул на меня. — Настоящий айсберг в штанах, не позволяйте ей командовать вами.

И тут он ухмыльнулся. Широко, открыто и дружелюбно. Что-то всколыхнулось во мне. Не знаю, что, потому как последние дни лицо у меня было такое, словно его вытесали из гранита. Я не улыбался с тех пор, как похоронил мать и сестру на берегу озера. И вот теперь это что-то вздрогнуло, опустилось и выползло из меня, а я издал некий странный, чихающий звук.

Боже. Я посмотрел в зеркало, которое после охоты Бена на мошку оказалось повернутым в мою сторону. В нем отражался парень с торчащими во все стороны слипшимися «рожками» черных волос, с влажно поблескивающими темными глазами, э-э… да этот парень смеялся! Не то чтобы Бен сказал нечто особенно остроумное, но его шутка выбила пробку, и скопившиеся во мне эмоции вырвались наружу. Я хохотал так, что чуть живот не надорвал.

Бен ухмыльнулся еще раз и в следующий миг уже покатывался со смеху вместе со мной.

Мы ржали как сумасшедшие, объезжая остров, который на самом деле не был островом, и все это время в динамиках вовсю жарила, рокотала и гремела гитара Хендрикса, как будто сам космос обрел голос и начал петь.

После этого мы с Беном частенько пили вместе пиво или просто прогуливались.

Бен обладал тем складом ума, который называют живым и пытливым. Особенно его привлекала биология. На протяжении нескольких месяцев он размышлял над истинной причиной «болезни», от которой пострадали хлебные бандиты.

Нередко он озвучивал свои идеи, сопровождая меня в ежедневных обходах, когда я вытаскивал из озера всякие деревяшки с помощью двадцатифутового шеста с крюком на конце. Я складывал «трофеи» на берегу, а потом старый мистер Локсли грузил их на машину и отвозил на дрова.

— Грег, — сказал однажды Бен, — а ты знаешь, что ученые так и не обнаружили ни бактерии, ни вируса, которые могли бы быть возбудителем болезни?

— Что? — Я слушал его вполуха, подтягивая к себе пару здоровенных веток. — Ты имеешь в виду трясучку?

— Ну вот. — Он усмехнулся. — Трясучка. Придумай для страшной болезни смешное название, и она уже не кажется такой страшной, да?

— А чем тебе не нравится? Название вполне подходящее. Ведь эти хлебные бандиты разве что из собственной шкуры не выскакивают. Даже от собственной тени шарахаются.

Разумеется, болезнь имеет и официальное наименование. Синдром Гантоза. Трясучкой ее стали называть позже. Но ученые не знают, ни что вызывает заболевание, ни что оно из себя представляет, не говоря уже о том, как его следует лечить.

— А какое это теперь имеет значение, Бен? Нет, нет… все в порядке. Я сам вытащу. — Старина Бен иногда пытался придти мне на помощь, и нередко эти попытки закачивались тем, что нам приходилось сушить одежду. Тем не менее, с ним было интересно, и, отправляясь к озеру, я всегда спрашивал, сможет ли он составить мне компанию.

И вот Бен излагал мне свою новейшую теорию.

— Если спросишь меня, Грег, то вот что тебе скажу: даже если трясучка — болезнь, вызывает ее не бактерия и не вирус.

— Извини, Бен, но даже я знаю, что нельзя заболеть без инфекции, а ее источник либо одно, либо другое.

— Неверно. В твое тело может проникнуть нечто под названием прион.

— Прион? И что это за чертовщина?

— Прион даже невозможно назвать живым. Обычно его характеризуют как некий агент, но, похоже, он способен к воспроизведению. Более того, прион намного меньше вируса. И что хуже всего, эта штука практически не поддается уничтожению, на нее не действует, например, высокая температура. Прионы передаются даже через стерилизованные скальпели.

— Тогда почему они никого не убивали в прошлом?

— Потому что вызываемые ими болезни очень редки. И обычно прионы безобидны. Они есть во всех нас, но, как я сказал, редко бывают опасными. Пребывают в спящем состоянии, вот мы их и не замечаем.

— Тогда в чем проблема? Если они нам не досаждают…

— Верно. Обычно прионы нас не беспокоят, но если вдруг…

— Я так и думал, что должно быть это большое НО.

— Так вот, если они вдруг выходят из себя, то начинают вырабатывать субстанцию под названием амилоид, которая всегда образуется в тканях мозга и только там.

— Ага, — сказал я, видя, что Бен уже воспылал энтузиазмом. — Если разозлившиеся прионы атакуют мозг, то это влияет на поведение.

— Точно! Прямо в яблочко! И еще они передаются.

— Хочешь сказать, что прионы могут быть виновниками трясучки?

— Хочу. Если мое предположение верно, то именно прионы стали причиной странного, необычного поведения миллионов людей в Южной Америке.

— Но возможна ли такая одновременность?

— Некоторые болезни распространяются очень быстро. Проехался зимой в автобусе, где половина пассажиров кашляют и чихают, и готово.

— А прежде прионовые заболевания тоже распространялись с такой быстротой?

— Я ни о чем подобном не слышал. — Он хмуро улыбнулся. — Ну что, детские тревоги, да?

Вот такие разговоры о прионовых болезнях мы вели на берегу, пока я собирал деревяшки, доставляемые нам озерными течениями с регулярностью стародавних почтальонов. В этом в последние месяцы и состояла моя работа. За это меня освободили от квартирной платы, за это мне каждую неделю выдавали зарплату. Возможно, там, во внешнем мире, доллары годятся разве что на растопку костра, но здесь, в Салливане, они по-прежнему законное платежное средство.

На некотором расстоянии от берега, но не далее разрешенных двухсот ярдов, расположились с полдюжины гребных лодок с двумя-тремя рыбаками в каждой. Они никогда не заплывут за оранжевые буйки, отмечающие ту самую 200-ярдовую границу. Порой мне кажется, что если предложить рыбакам включить моторы и совершить четырехмильную прогулку к Льюису, чернеющему подобно высохшим струпьям на противоположном берегу, у бедняг случится сердечный приступ. Конечно, они скажут, что не верят в призраков, но я-то знаю, страх живет в их сердцах.

На мелководье плескалась рыба. На деревьях пели птицы. Солнце карабкалось к зениту. Вместе ним поднималась и температура.

— Слишком жарко для работы.

Бен улыбнулся.

— Ну, я знаю одно местечко, где всегда можно найти холодное пиво.

— Звучит заманчиво, — усмехнулся я. — Покажи его мне, Бен.

Он потянулся за веткой, отделявшейся от прибившегося к берегу мусора.

— Оставь, — сказал я, — на сегодня хватит.

— Пойдет на растопку, — пропыхтел Бен, вытаскивая ветку, оказавшуюся тяжелее, чем ему представлялось. — Отличная получится щепа.

Я отложил шест и шагнул к нему, чтобы помочь, когда мой друг вскрикнул.

— Что случилось?

Он вглядывался в переплетенную массу веток, сучьев, травы, и я заметил, что глаза у него стали такими же округлыми, как и лицо, а тело застыло в неестественной позе.

— О, Боже… — выдохнул Бен и, потеряв равновесие, шлепнулся на задницу.

— Что случилось, старина? — Я пригляделся к тому, что принесло озеро. — В чем дело? Это же всего-навсего голова. Черт побери, дружище, ты видел их сегодня целых три.

— Таких… не видел.

— Да? А что в ней необычного?

— Посмотри сам. — Он с усилием сглотнул; похоже, завтрак угрожал вырваться наружу. — И потрудись сосчитать глаза.