53
Изображение увеличилось, заполнив весь экран. Тони и Зак ахнули у меня за спиной. Я и сам застыл, чувствуя, что не в силах отвести глаза от скрывающейся за Фениксом фигуры. Мелкая дрожь, как от удара электрическим током, пробежала по спине.
Девушка лет двадцати сидела на полу спиной к стене. Темные, с необычным яблочно-красным оттенком, мягкие волосы водопадом струились по плечу. Смуглая кожа отливала янтарем, словно ее смазали оливковым маслом. Глаза были прикрыты. Она словно дремала, прислонясь к стене, подняв колени. Правая рука покоилась на колене, ладонью вверх, пальцы слегка согнуты.
На ней не было абсолютно никакой одежды.
Феникс снова заговорил, негромким, прерывистым шепотом.
— Улей изменился, когда вы ушли. Он стал темнее, не розовым, а малиновым. И еще начал пульсировать… как-то странно… возбужденно. Потом, через пару дней, я обнаружил, что мембрана лопнула, и вся жидкость растеклась по полу.
— Тебя послушать, так получается что-то вроде родов.
— Вот именно. Это и было рождение. А немного позже я встретил ее в коридоре.
— Уверен, что она вышла из улья? То есть… может быть, это какая-то пришлая?
— Нет, она точно из улья. Бункер закрыт надежно. Без моего ведома сюда и мышь не проберется.
Я продолжал смотреть на сонное лицо девушки. Крупный план позволял увидеть каждую ресничку, каждый волосок. Ее черные брови образовывали две изящные арки, на лоб свисала тонкая, слегка вьющаяся прядь.
— Что ж, Феникс, теперь у тебя есть компания, — сказал я наконец. — От меня ты чего хочешь?
Ты должен помочь мне, Валдива. Она меня не отпускает.
Да не выдумывай, ты, Феникс, в ней ведь не больше сотни фунтов веса. Разве ты с ней не справишься?
— Я… я не могу объяснить. Но она как-то проникает в мою голову. Заставляет делать. Заставляет делать то, что ей нужно.
Тони перехватил мой взгляд и покрутил пальцем у виска.
Сбрендил.
— Не забывайте, парни, что я тоже вас вижу, нет, я не сумасшедший. Так все и есть. Она влезает мне в голову. Знаете, есть люди, которые ходят во сне. Здесь что-то похожее. — Феникс заволновался, почувствовав наше недоверие. — Я отключаюсь, а потом обнаруживаю, что закрыл двери командного центра. Потом открываю внешнюю дверь и впускаю тех чудовищ. Я не понимаю, что происходит. Я не могу ничего с собой поделать. Чувствую себя так, словно голова у меня вот-вот взорвется. А она только сидит и сидит. Не шевелится. Даже не смотрит на меня. Господи, я…
— Феникс! Она разговаривает с тобой?
— Нет. — Он глубоко вздохнул, наверное, чтобы попытаться взять себя в руки. — Нет, за все время — ни слова. Я же говорю, она умеет влезать в мою голову. О, черт, это сводит меня с ума. Я хочу выйти отсюда.
— Феникс…
— Послушай, Валдива, она пугает меня. Думай, как хочешь, но она проникает в мою голову, и я вижу то, что видит она. Помню, что чувствовал, когда я был в улье. Вижу себя в этом розовом дерьме… Такое ощущение, будто тонешь. И еще… постоянный голод. Жрать хочется так, что желудок скручивается. Господи, парни, это кошмар… настоящий кошмар. — Его лицо снова выплыло на экран, как надутый до предела воздушный шар. В глазах — страх и мольба. — Сделай что-нибудь, Валдива! Пожалуйста. Я же спас тебя, помнишь? За тобой должок. Ты мне обязан. Останови ее, Валдива.
Он отступил от камеры, и его лицо снова попало в фокус. Женщина за его спиной сидела в той же позе. За все это время она и пальцем не шевельнула. Рука на колене. Расслабленная ладонь, как у человека, ждущего первой капли дождя в летний день.
А Феникс все шептал и шептал как заведенный.
— Я должен выбраться отсюда. Должен. Должен. Я больше не могу. Пожалуйста, Валдива. Пожалуйста, я больше не могу… не могу… не могу…
— Феникс, почему бы тебе не открыть дверь и не выйти оттуда?
— Я не могу, не могу. Она не дает. Не разрешает.
— Почему? Почему ты не можешь уйти?
— Боже, Валдива, что с тобой? Ты еще не понял? Она влезла в мою голову. Думаешь. Я не пытался? Пытался. Встаю, подхожу к пульту и… — Он щелкнул пальцами. — Снова сижу, где и сидел. Как будто все это сон. И я не могу проснуться.
— Убей ее. — Это сказал Зак, коротко, жестко.
— Вы не понимаете, ребята. Я пытался. Много раз. Господи, Иисус Христос и вся святая братия, я пытался тысячу раз, но стоит мне приблизиться к ней, как я вырубаюсь и опять оказываюсь в этом чертовом кресле. Она как будто выключает меня. Поймите, ребята, она сидит в моей голове и управляет мной, как каким-нибудь компьютером.
— Но тогда почему она разрешает тебя разговаривать с нами сейчас?
— Не знаю… не знаю. По-моему, она… оно!.. Оно еще не вполне сформировалось. Это… эта тварь… ей нужно оставаться здесь еще какое-то время. Потом она уйдет.
— Но почему она позволила тебе спасти нас от шершней? Ведь ей должно быть понятно, что мы представляем опасность для нее.
Феникс невесело рассмеялся.
— Ей о вас все известно. Держу пари, она и сейчас видит и слышит вас. Может быть, через мои глаза и уши, а может, еще как-то. Черт, не знаю… Ну, что вы об этом думаете, парни?
— Зачем ей спасать нас от тех, кот ее охраняет?
— Валдива, ты до сих пор не понял? Ну, парень, надо же быть таким тугодумом! Или ты просто прикидываешься? — Феникс снова подался к камере. — Она и ты, вы двое — пара. Вы оба — продукт улья. Дошло? Повторяю. Вы… оба… из… чертова… улья.
— Ты опять за свое, Феникс. Несешь какой-то бред.
— Бред? Позволь, Валдива. Я просто перечислю факты. У тебя был контакт с шершнями. Можно предположить, что ты сам подхватил инфекцию несколько месяцев назад. Насколько нам известно, ты единственный, кто способен инстинктивно распознавать зараженного этой болезнью… трясучкой. Надеюсь, твои приятели согласятся со мной, да? — Разгорячившись, он заговорил быстрее. — Ты сам сказал, что, спасаясь от хлебных бандитов, заболел, верно? Только не помнишь чем. Ты вообще почти ничего не помнишь, кроме того, что находился в тяжелом состоянии, и так продолжалось несколько недель. А теперь объясни, как можно выйти из комы без квалифицированной медицинской помощи? Как ты выздоровел, Валдива? Как?
— За мной ухаживали мать и сестра. Они…
— Да уж, конечно. — Теперь на экране был один глаз Феникса. Мы видели влажно блестевший белок, пронизанный красными нитями вен. — Ты стал ульем, Валдива. А мамочка и сестричка кормили тебя. Добывали для сына и брата пищу, мужчин, женщин и детей. Ты заставил их делать это, как она заставила меня. — Он кивнул в сторону девушки.
— Ты сошел с ума.
— Неужели? Посмотри на ее кожу, на ее волосы. Они такие же, как у тебя. — Он самодовольно хмыкнул. — Я бы сказал, что это семейное сходство.
Чушь. Конечно, чушь. Я закрыл глаза, чтобы не слышать его торжествующий голос.
— Ты не прав, Феникс. Все было не так. Я просто болел. — Я посмотрел на Тони и Зака, они не отвернулись, но в их взглядах чувствовалась какая-то неуверенность.
А Феникс все не умолкал.
— Ты был таким же, как та тварь в ванной, Валдива. Когда мать и сестра сделали свое дело, когда они стали не нужны, ты просто пожелал, чтобы они умерли. И все, их не стало. Да, Валдива, эти твари именно так и поступают. — Он замолчал, но из динамиков доносилось его хриплое дыхание. — Мне-то теперь наплевать. К черту. Пусть вы двое станете новыми Адамом и Евой и дадите начало новой расе, которая расселится по земле, пусть будет, что будет, — мне наплевать. Я хочу одного: выбраться отсюда. — Голос его дрогнул. — Мне это осточертело, понимаешь? Я сыт по горло этим мерзким, тошнотворным кошмаром. Я больше не могу. Действительно не могу.
Феникс замолчал. Никто ничего не говорил. Я жестом попросил Зака передать мне рюкзак. Расстегнул «молнию». Достал два скрепленных скотчем заряда. Больше динамита в рюкзаке не было. Сначала я думал взорвать дверь коммуникационного центра, но потом решил, что мощности имеющейся взрывчатки, пожалуй, не хватит. Надо придумать что-то другое.
Паузы оказалось достаточно, чтобы Феникс успокоился, и когда он снова заговорил, его голос звучал сухо и деловито.
— Итак, Валдива, как ты собираешься помочь мне? Или так и будем пялиться друг на друга до Судного дня?
Я застегнул рюкзак, позаботившись о том, чтобы он не увидел динамит.
— Феникс, мы можем попасть к тебе?
— Я же сказал, что не могу открыть двери. Она не разрешает.
— Но какой-то же путь есть. Вентиляционные трубы?
— Они слишком малы. Разве что ты уменьшишься до размеров мыши.
— Какие-нибудь люки? Запасные выходы?
— Нет. Если здесь случится пожар, я сгорю.
Похоже, Феникс устал. Я видел, как он с опаской оглянулся на голую девушку.
— Поторопись, Валдива. Пораскинь мозгами. Мне кажется, что она просыпается.
— Придется тебе помочь нам, Феникс. Подумай, приятель, как можно попасть в твою комнату.
— Никак. Никак. Нет… постой. Здесь есть такой небольшой лифт. Ну, ты знаешь, их используют в отелях для доставки блюд прямо с кухни. Вон он. Видишь?
— Вижу. Но для чего этот лифт здесь?
— А как ты думаешь? Людям, работающим в этом центре, надо есть во время войны. Сидит какой-нибудь офицер, наблюдает за гибелью этих говенных С, оединенных Штатов, оторваться от экрана не может, и вдруг захотелось ему сандвича и кофе. Вот ему и присылают их на лифте.
— А откуда присылают?
— Из кухни. Это рядом с той комнатой, где вы сейчас… эй, подожди! Уж не думаете ли вы, что заберетесь в кабинку и… Нет, парни, не надо этих игр в коммандос. Там же места… — Он развел руки примерно на фут. — Поднос с хот-догами поместится, но никак не взвод морпехов. — Феникс истерично расхохотался. — Так и быть, пришлите пару стейков и картошку фри. Черт, я не ел уже несколько дней. — Снова смешок. — Несколько чертовых дней. Вот дерьмо! Черт, да у меня ребра из рубашки торчат.
Надо его успокоить, подумал я.
— Хорошо, я теперь слушай меня внимательно. Мы пришлем тебе кое-что. Кое-что приятное.
Он немного насторожился.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы поможем тебе.
— Только не присылай оружие, ладно? Она догадается. Она все поймет. Увидит через меня. И, будь уверен, она не допустит, чтобы я использовал что-то против нее.
— Доверься мне, Феникс. Мы пришлем тебе кое-что такое, что решит все твои проблемы.
Феникс задумался. Похоже, шестеренки у него в голове крутились с напрягом. Наконец «вычислительная машинка» выдала результат — он резко вскинул голову и посмотрел в камеру. По его глазам я понял — Феникс догадался.
— Ладно, Валдива. Так и быть. Пришли мне стейк. Мне нравятся слабо прожаренные стейки, с кровью, так что ты уж постарайся. Побольше картошки фри. Картофельный салат. И, ради Бога, не пожалей майонезу. Слышишь?
— Слышу.
— Я жду, Валдива.
— Жди, Феникс. И думай о стейке. Представь его себе — большой, сочный стейк. Груда золотистой картошки фри. Колечки лука. А как насчет яблочного пирога?
— Боже, Валдива, да, верно! Пришли мне большой яблочный пирог.
— Думай о нем, Феникс. Вспомни, как он выглядит, как пахнет.
Я взял рюкзак с оставшимся динамитом и прошел в кухню. Да, домохозяин из него никакой. Упаковки, банки, бутылки, использованные шприцы… Парень знал, как доставить себе удовольствие.
На стене я обнаружил маленькую стальную дверь. Рядом с ней две кнопки. На одной пять букв «ВВЕРХ», на другой четыре — «ВНИЗ». Я нажал первую. Где-то далеко что-то щелкнуло. Послышался слабый гул.
Из-под грудившегося на стуле мусора я вытащил пластиковый поднос. Поставил на него тарелку. За спиной звякнул звонок. Я открыл дверцу, за которой обнаружился небольшой стальной ящик размером с микроволновую печь.
Динамик донес голос Феникса.
— Как дела, Грег? Не пережарь мой стейк.
— Не волнуйся. Я жарю картошку.
В кухню заглянул Зак. Пожав выразительно плечами, он вопросительно посмотрел на меня. Я поднес палец к губам. Зак понимающе кивнул, но, похоже, так ничего и не понял. Дошло до него только тогда, когда я вынул из рюкзака динамит. Он даже помог мне распутать шнур.
— Жарю лук, — громко сообщил я. — Тебе нужна горчица?
— Да, положи целую банку. Вот уж попирую от души!
— Стейк почти готов.
— Надеюсь, получилось как надо, Грег? С кровью?
— Все, как ты и просил. Тебе понравится, Феникс, стейк, картошка, лучок, яблочный пирог и еще холодный сладкий крем. Представляешь?
— Я знал, что могу на тебя положиться, Грег? — Он говорил спокойно. Серьезно, и, как мне показалось, с искренней признательностью. — Спасибо, дружище. Ты хороший человек.
— Ну вот. Все готово. — Я сделал знак Заку, и он поставил поднос с динамитом в кабину лифта. Шнур прикрыли бумажной салфеткой.
— Вот что, парни, вам надо поторопиться. Моя подружка просыпается. Кажется, она… ммм.
— Эй, ребята, идите-ка сюда, — позвал нас из соседней комнаты Тони. — Тут есть на что посмотреть, быстро!
— Отправляю стейк, Феникс, — крикнул я, поджигая шнур, и тут же захлопнул дверцу и нажал кнопку «ВНИЗ». Снова щелчок, и лифт пошел вниз. В запечатанную камеру пленника.
— Грег! Зак! Сюда!
Мы поспешили на зов Тони. Экран показывал Феникса. Он уже поднялся со стула. С первого же взгляда я понял, что она взяла его под свой контроль. Глаза у парня остекленели, и двигался он, как лунатик. Девушка сидела в прежней позе, как будто спала.
— Похоже, наша спящая красавица просыпается, — хмыкнул Тони.
Мы все смотрели на экран. Ждали чего-то? Не знаю.
Глаза у девушки открылись. В них было что-то отстраненно-равнодушное, холодное, чужое. Она взглянула на камеру и… уф… мне показалось, что она смотрит прямо на нас.
Там, в коммуникационном центре, прозвенел звонок, извещавший о приближении лифта. Феникс повернулся, и, как сомнамбула, подошел к стене и открыл дверцу. Секунду или две он стоял неподвижно, никак не реагируя на «подарок», хотя, конечно, видел и динамит, и горящий шнур.
Потом он быстро выхватил взрывчатку из кабины лифта, прижал к груди, как новорожденного, и, повернувшись к девушке спиной, торопливо отошел в дальний угол комнаты, где и застыл лицом к стене.
Эти несколько мгновений показались мне часами. Сгорбленная фигура Феникса… догорающий шнур… бомба…
Девушка смотрела прямо в камеру. Апатичный, даже сонный взгляд. Я знал — она понимает, что происходит. Но ей не было страшно. Чуть склонив голову набок, девушка смотрела… да, смотрела на меня, как будто изучала выражение моего лица. Темные волосы, спадая с плеч, прикрывали одну грудь. Губы разомкнулись, как будто она собиралась заговорить…
И в этот миг огонь добрался, наконец, до детонатора. В динамике грохнуло, и пламя, полыхнувшее в углу, прыгнуло к камере. Секундой позже в объектив ударилось что-то мокрое и красное. Красное расползлось по стеклу, полностью скрыв от нас вид комнаты.
Мы молчали. От взрыва нас защитил толстый бетонный пол. Тем не менее, тряхнуло прилично, и пыль, собиравшаяся в ковре несколько месяцев, взлетела в воздух. Свет замигал, но не погас. Даже компьютеры не отключились: наверное, сработала система защиты. По-прежнему гудели кондиционеры. Даже теперь, когда оператор погиб, электронный мозг бункера поддерживал все в рабочем состоянии. Возможно, разработчики предусмотрели самые невероятные ситуации и создали запас прочности, рассчитанный на месяцы, если не на годы.
Первым заговорил Зак.
— Ну, теперь это все наше, — сказал он, оглядываясь.
Тони болезненно поморщился.
— Не забудь, на наследство есть и другие претенденты. Сначала надо отселить соседей.
Я отряхнулся от пыли.
— Ну, думаю, что шершни смогут что-то испортить. Кроме того, Феникс следил, чтобы хранилища оставались надежно закрытыми. В первую очередь надо найти антибиотики для Микаэлы. И починить ногу нашему камикадзе. Потом вернемся сюда, приберемся, и, может быть, устроим себе каникулы.
— А ты знаешь, как нам выбраться?
— Что-нибудь придумаем.
Зак положил руку мне на плечо.
— Есть и еще кое-что, Грег.
— Да? Что же?
— Феникс сказал, что ты из улья. Что вы двое… ну ты и та девушка…
Я покачал головой.
— Приятель, ты же видел, в каком он был состоянии. У парня крыша поехала от наркотиков. Бред.
— Бред? И все?
— Хочешь совет? Считай это бредом. — Я хмуро улыбнулся. — Мы будем считать это бредом. Ну, Тони, как ты? Не пора ли нам немного прогуляться?
Рождество
В тот день, когда я, взвалив Тони на спину, вынес его из бункера, все изменилось. С вами, наверное, тоже такое бывает: живешь-живешь, а потом вдруг понимаешь, что вот там-то и тогда-то в твоей жизни произошел поворот. Вот так и со мной. Бен повез Тони на джипе. Старичка так загрузили припасами, что он едва не цеплялся за землю днищем. Я ехал следом и ни о чем таком не думал. Я только радовался, что остался жив, что мои друзья тоже живы, что светит солнце и что день такой прекрасный.
Рядом ехал Зак на «харлее». Ему, наверное, хотелось поговорить, и он все говорил и говорил. О Фениксе, о девушке в бункере. А не обладала ли она телепатическими способностями? А не могла ли залезть и в наши головы и контролировать и нас тоже? А не… В конце концов, я улыбнулся и крикнул, перекрывая шум моторов:
— Забудь о них, Зак. Они умерли. Мы живы. Только и это имеет значение.
Мы ехали и ехали. Над головами у нас пролетали птицы. Некоторое время почти рядом с нами бежал олень. Может быть, ему было одиноко, и он думал, не прибиться ли к нашей компании, но потом свернул и исчез в лесу. Тогда еще казалось, что борьба за существование только начинается, что ей не будет конца и что каждый день надо проживать как последний. Но вышло так, что в тот день все переменилось.
Зак накачал Микаэлу антибиотиками. Не успел я и глазом моргнуть, как она стала прежней, обворожительной девушкой с темными манящими глазами и добродушной улыбкой, от которой самый хмурый вечер делался светлее. Нога у Тони зажила. Вскоре он уже ковылял по лагерю с палочкой. Сейчас она его не беспокоила, разве что ноет перед дождем, и тогда он начинает ворчать, жаловаться, как ему больно, и вообще ведет себя, словно медведь с прыщиком на заднице.
Конечно, нам пришлось бы совсем худо. Если бы не бункер. Разумеется, перво-наперво мы его очистили от того, что осталось от шершней, иначе там все провоняло бы падалью. Потом мы приезжали туда на джипе (с большим прицепом) через каждый несколько недель, как сумасшедшие, загружали его продуктами, патронами и бензином и возвращались в горы.
Вы спросите о Фениксе. Нет, никто и никогда даже не пытался взломать дверь комнаты, ставшей могилой Феникса и девушки. «Не буди лихо», посоветовала Микаэла. Хороший совет. Эпизод закончился. Точка. Забудь и живи дальше.
Мы так и жили. То лето получилось долгим и мирным. Никаких шершней. Единственным теплокровным существом, попавшимся мне на глаза, оказался лось, забредший в наши места однажды утром в начале осени, когда листья уже пожелтели, а в утреннем тумане ощущался холодок ночи. В такие дни я почти верил в то, что могу сесть на «харлея» и умчаться домой, где, распахнув дверь, увижу суетящуюся на кухне маму, и она улыбнется мне и скажет: «Привет, Грег, я приготовила пиццу на ужин. Будь добр, поднимись к Челле и помоги ей с домашним заданием».
В те дни ко мне приходили призраки. Приходили осторожно, крадучись, тихо, как предрассветный туман. Но, если уж на то пошло, что такое призраки? Всего лишь воспоминания. А воспоминания — это только ведь видеоклипы из прошлого, верно? Они не могут — или не должны — управлять нашими жизнями. Тем не менее, от них никуда не денешься. Иногда эти фантомы возникают из забытья.
Как-то мне приснился Феникс. Он сидел на краю кровати, на которой спали мы с Микаэлой.
— Я так и не поблагодарил тебя, Валдива. Спасибо. Приятель, ты меня освободил. Знаешь, она держала меня за марионетку… дергала за ниточку… дерг… дерг… — Он улыбнулся и дернул невидимую нить.
— Феникс?
— Да, старина?
— Всегда хотел спросить, зачем ты разрисовал лицо, как египетский фараон?
Он усмехнулся.
— Имитация бессмертия… имитация бессмертия… — Феникс повторял эти слова, рассыпая лепестки роз. Они просто падали у него с пальцев, покрывая простыню красными пятнами. Такими же, как те красные пятна, которые забрызгали объектив камеры, когда динамит разнес его в клочья. Этот сон вспомнился мне утром. Правда, никаких красных лепестков на кровати не оказалось. Да и с чего бы им там быть, верно? И Феникс, и та… то, из улья… они же погибли.
И, конечно, пришла пора, и мне приснилась девушка.
Стоял октябрь. День был тихий, ясный, солнечный. Один из тех последних деньков, когда хочется запастись теплом на всю зиму.
Малыш и Тони отправились порыбачить, а я пошел с ними за компанию. Мы спустились к реке, ребята отыскали подходящее место и забросили удочки, а меня почему-то потянуло прогуляться. Я брел по берегу, пока не наткнулся на уютную, прогретую солнцем и укрытую от ветра полянку. Спешить было некуда, а мягкая травка так и манила прилечь, расслабиться и подремать. Над водой кружила мошкара, на мелководье плескалась рыба, и глаза у меня закрылись сами собой.
— Грег Валдива.
Я открыл глаза и увидел женщину на другом берегу. У нее были длинные, темные волосы и глаза-миндалинки. Она смотрела на меня через реку. Она. Девушка из бункера, та самая, вылупившаяся, как утверждал Феникс, из улья. Еще один фантом.
— Тебя нелегко найти.
Я зевнул.
— Ну, теперь нашла. — В том сне я был спокоен, сдержан и очень собран. — Что тебе нужно?
Она смотрела на меня изучающе, даже оценивающе, как эксперт на антикварную вещицу. Я заметил, что она уже не голая. Стыдливый цензор моего подсознания надел на нее белое платье. Журчала, перекатываясь через камни, река, рыбка выпрыгнула изводы, чтобы схватить мошку.
Наконец она сказала:
— Ты такой же, как я, Грег Валдива. Мы пара.
— Не думаю. Ты ошиблась, я не твой парень. Наверное, спутала меня с кем-то.
— Нет, Грег. Тебя ни с кем не спутаешь. Других таких нет.
— Точно?
— Точно. Видишь ли, Грег, только мы с тобой пережили стадию улья.
— Неужели? — Вот таким я был в том сне — холодным, как мрамор и дружелюбным, как скала.
— Все остальные ульи оказались нежизнеспособными. Они стали десертом для крыс и змей.
— Какая жалость.
— Так что остались только мы, Грег.
— Как скажешь.
Она все смотрела на меня через реку, и ее глаза лучились нездешним светом.
— Ты еще не готов пойти со мной, да, Грег?
— И не жди.
— Пойдешь. Когда-нибудь. Когда проснешься по-настоящему и поймешь, кто ты такой. — Она повернулась и пошла прочь, легко ступая босыми ногами по прибрежному песку. Под деревьями она остановилась, как нарочно на том месте, где на нее упал один-единственный лучик солнца, окруженная неземным сиянием. — Мы еще встретимся, Грег.
Деревья словно сомкнулись за ней, и она исчезла. Ни хруста, ни шелеста… ни звука. А спустя еще мгновение молчание заколдованного леса нарушил птичий щебет.
— Эй, Валдива, ты что, собираешься проспать здесь весь день?
— Посмотри, что мы поймали?
Я открыл глаза — надо мной стояли Малыш и Тони. Малыш держал ветку с нанизанными на нее рыбинами, и капли воды падали мне на лицо. Я рассмеялся и вытерся.
— Отлично, давай поджарим. Судя по тому, как переменился ветер, это наше последнее барбекю на открытом воздухе в нынешнем году.
Тем бы все и кончилось. Но пока они жарили рыбу, я снова спустился к реке, перешел ее по камням и прогулялся до того места, где стояла приснившаяся мне девушка. До того места, где песок еще хранил отпечаток ее босой ступни. Я стер его каблуком ботинка, а потом вернулся к костру и ничего никому не сказал. Ни слова. Ни единой живой душе.
Нас было семнадцать в тех домиках в горах. Мы с Микаэлой занимали большую комнату с видом на реку. Очень сползала в зиму, ночи становились холоднее, и нам ничего не оставалось, как осваивать новые способы согревания.
Пришла зима, а жизнь текла все так же мирно. Северные ветры принесли снег. Много снега. Приближалось Рождество. Мы устраивали вечеринки, мы были одной семьей, мы веселились. Рождественским утром я выбрался из теплой постели, оставив Микаэлу спать. Ее волосы разметались по подушке. Ночью выпал свежий снег, и мир, казалось, состоял из горизонтальных черных и белых полос. Сначала белая полоса лужайки, потом черная полоса забора. Дальше — белая поляна до густо-черной реки. За рекой — укрытые снегом поля и полосы черного леса. И, наконец, темный горизонт, мягко переходящий в белое, тяжелое от снега небо.
Рождество. Скоро все изменится.
Пусть индейка была из консервной банки, но вкус у нее остался прежний. В камине весело трещал огонь, но Малыш почему-то решил принести еще дровишек. Вернулся он уже через секунду и с пустыми руками.
— Хватайте оружие! Они идут!
Шершни. Тысячи. Десятки тысяч. Они окружили холм со всех сторон. Серая волна, накатывающая на остров. Они шли, как заводные игрушки. Медленно сжимая кольцо. Зак и Тони побежали за винтовками. Микаэла взяла меня за руку.
— Не будем убегать… и драться не будем, — тихо сказала она. — Грег, их слишком много.
Тихо и незаметно, как падающий с неба снег, на нас снизошло спокойствие. Мы стояли на лужайке перед домом. Стояли и смотрели, как девственно белый пейзаж постепенно становится грязно-серым.
Малыш сделал несколько шагов вниз по склону, словно хотел встретить их на полпути. Он был безоружен. Впрочем, теперь это не имело значения. Я знал — их слишком много. И, странное дело, мой инстинкт молчал. Мышцы не дрожали, как обычно. Дыхание оставалось ровным. Сердце продолжало биться в неспешном, спокойном ритме. Никто ничего не говорил. Никто не двигался. Что бы мы ни планировали, о чем бы ни мечтали, великий цикл событий привел нас к конечному пункту назначения. Но мы все же совершили невозможное. Мы выковали узы, которые нельзя разорвать. И сейчас они проходили испытание на прочность.
Пальцы Микаэлы сжимались все сильнее. Серая масса уже распалась на тысячи отдельных фигур, идущих к нам через снег. Я видел серые лица, различал белые крупинки в волосах и бородах. Их взгляды были прикованы к нам. И вот уже первые отделились от растянувшейся на многие мили толпы. Высокий, плотный мужчина двинулся к Малышу. Малыш не дрогнул. Он просто стоял и смотрел, ожидая наступления последнего акта великой драмы.
В человеческих существах самый сильный инстинкт — это инстинкт выживания. Этих бредущих сквозь снежную мглу тварей вел другой инстинкт — убивать. Убивать врагов, то есть нас. Отказываясь от пищи и крова, они проходили сотни миль, чтобы найти даже одного-единственного представителя человеческой расы. И вот в этом, как я понял тогда, заключалась большая ошибка Матери Природы.
Великан приближался к Малышу. Не сводя глаз с мальчика, он протянул огромные руки, чтобы сомкнуть их на шее жертвы. Но тут что-то случилось. Руки опустились. Шершень попытался поднять их… и не смог. Посиневшие губы задрожали. И тогда Малыш сам, без лишней суеты, не напрягаясь, толкнул великана в грудь. Шершень рухнул на спину и даже не попробовал подняться. Ему не хватало воздуха. Я посмотрел на его ноги. Пальцев не было, их съел мороз. Из-под жалких лохмотьев проглядывала грудь, обтянутая серой кожей. Впалые щеки, выпирающие скулы, потрескавшиеся и кровоточащие обмороженные губы. На секунду наши взгляды встретились, его челюсть шевельнулась, как будто он хотел что-то сказать. Но, сделав последний вздох, он упал в снег.
— Мертв. — Малыш с восторгом и изумлением всматривался в безжизненное лицо. — Он мертв, Микаэла.
Она окинула взглядом толпу, пробивающуюся сквозь метель, стремящуюся к вершине холма, и повернулась ко мне.
— Они умирают, да? — В ее голосе звучала надежда.
Какое-то время они еще боролись, но потом, обессиленные, стали падать в снег, где и умирали, протягивая к нам руки.
— Ошибка природы, — сказал я тоном человека, которому нечего больше сказать.
Мои друзья приходили в себя, как меняет лицо улыбка. Зак похлопал по спине Тони. Бен носился между телами упавших, издавая дикие крики.
— Все! Срок годности вышел! Мать вашу! Завод кончился! Так вам и надо!
Сколько можно стоять на морозе в праздничный день, наблюдая затем, как люди — или существа, бывшие некогда людьми — валятся замертво от изнеможения и холода?
Час? Два часа? Но ведь инстинкт выживания все равно сработает.
Мы вернулись в дом раньше, чем холод успел причинить нам непоправимый вред. Там, в тепле, мы сидели, пили пиво и говорили о том, что увидели, и о том, что это значит для нас. Все ждали, что в дверь вот-вот постучат. Но никто не постучал. Никто.
Четвертое июля.
— Скажите, что я спятил.
Они сказали, что я спятил. Они пытались убедить меня не делать это. Только ведь сумасшедшего не уговоришь. Ну, может быть, я и не совсем спятил. Короче, у них ничего не вышло. Но уступили они, лишь когда им стало ясно, что если придется, то я пойду один.
Утром четвертого июля (Четвертого июля) я погрузил в джип ракеты, обнаруженные на складе через несколько недель после массовой гибели шершней на склонах нашего холма.
Теперь мы, конечно, жили в другом месте. В домиках у озера. Мы одни. Шершни нас больше не беспокоят. Все сошлись во мнении, что они просто умерли от голода и холода. Другие люди нам тоже не встречались. Большинство из нас полагали, что других на планете уже и нет, что мы единственные и последние.
А я, что думал я? Я думал иначе. Именно поэтому я и выехал в то утро на джипе, захватив предназначенные для фейерверка ракеты. Компанию мне составили Бен, Зак, Тони и Микаэла. Зачем они поехали? Ну, во-первых, посмотреть, что я буду делать. А во-вторых, чтобы не позволить мне наделать глупостей. Моей целью была высочайшая из обозначенных на карте вершин, путь к которой занял целый день. Наш маленький джип, помнивший, наверное, джунгли Вьетнама, упорно карабкался по опоясывавшей гору дороге, пока не забрался на самый верх. Я осмотрелся: со всех сторон, куда ни глянь, нас окружал тянувшийся на добрую сотню миль лес. Микаэла и остальные с опаской наблюдали за мной, словно их пугало скрытое в моей крови безумие. Но я должен был сделать то, что задумал. Если из этого ничего не выйдет, что ж, так тому и быть. Тогда я вернусь домой с Микаэлой. Тогда я признаю, что мы одни на всей планете. И тогда мы проживем остаток наших жизней, смирясь с одиночеством. Но прежде чем признать поражение, я должен был воспользоваться последним шансом.
Сначала нам пришлось дожидаться заката. Я сидел на капоте джипа, оглядывая раскинувшиеся подо мной сотни миль Америки. За последние восемнадцать месяцев страна прошла через ад, но осталась такой же прекрасной, какой была всегда. Мой взгляд скользил по лесам, рекам и озерам, зеленевшим и синевшим под голубым июльским небом. Я видел даже озеро Кобен, на берегу которого лежал городок Салливан, кажущийся издалека бледным пятнышком. Разумеется, он полностью вымер. Я побывал там, прошелся по пустынным улицам. Здание суда превратилось в кучу пепла. Сгорел даже домик, где мне когда-то довелось жить. Кто-то ушел. Кто-то умер. На дорожке, ведущей к дому Кроутеров, лежали два разложившихся тела. Отец и сын сцепились в смертельной схватке. Что заставило их так возненавидеть друг друга? Не знаю. Впрочем, мне не было до них никакого дела. Эти двое не заслуживали ничего лучшего.
Потом, покинув город-призрак, я пошел к пирамиде из белых камней, высившейся на том месте, где лежали мама и Челла. Может быть, хороня их, я похоронил и какие-то тайны. Тайны, задумываться над которыми у меня не доставало духа. Я поднял круглый, размером с футбольный мяч, обломок скалы и положил его на самый верх. И последние мои слова были обращены к ним, лежащим в земле.
Ну вот, теперь закончено.
Я сел в джип и уехал. Не оглядываясь.
Мы ждали.
Солнце скатилось за горизонт, но никто не проронил ни слова. Когда на потемневшем небе выступили звезды, я запустил первую ракету. Она умчалась, оставив за собой огненный хвост, и на высоте тысячи футов взорвалась, разбросав красные и серебряные шарики света.
Словно боясь потревожить тишину, Тони прошептал:
— С праздником, ребята. С Четвертым июля.
Я выпустил вторую. Огромный цветок, напоминающий пурпурную хризантему, занял половину неба. Грохот взрыва достиг горы и раскатился по потемневшему лику Америки. Я всматривался в обступившую нас тьму, надеясь увидеть освещенное окно или, может быть, огонь костра.
Ничего.
Еще одна ракета умчалась ввысь и с сухим треском разлетелась золотистыми и серебристыми искрами.
В течение последующих двух часов я выстреливал ракеты с интервалом в пятнадцать минут. К полуночи у меня осталась всего одна, последняя.
Рука Микаэлы легла на мое плечо.
— Не расстраивайся, Грег. Даже если мы одни, у нас все получится.
Последняя ракета рванулась в небо. Казалось, ее притягивали сами звезды. Даже когда порох уже выгорел, она продолжала стремиться вверх, как будто преодолевая силу гравитации. Мы не услышали взрыва. Водопад разноцветных огней — голубых, красных, желтых, зеленых — стал на какое-то мгновение частью небесного купола и затем растекся плавным каскадом.
— Это последняя, Грег, — тихо сказал Зак. — В джипе есть пиво. Я бы не отказался.
До дороги, на которой остался джип, всего лишь несколько ярдов. Еще секунда-другая, и мы сядем в машину и поедем домой. Я использовал свой шанс и потерпел неудачу.
Бен похлопал меня по спине.
— Ты молодчина, Грег. Так и надо. Пусть никого больше нет, но мы будем держаться вместе. Запасов продовольствия в бункере хватит на многие годы. Бензина столько, что …
Он осекся на полуслове. Далеко-далеко к северу, почти на границе видимости, над горизонтом мелькнула и исчезла искорка света.
— О, Боже… — Выдохнул Бен. — Я…
Зак повернулся к югу.
— Грег, Микаэла, смотрите.
Тони схватил меня за руку.
— И там, слева.
Они вспыхивали одна за другой, размеренно и беззвучно, взлетая над далекими горизонтами. До ближайшей было никак не меньше пятидесяти миль. Но это не имело ровным счетом никакого значения. Главное — они были. Их выстреливали люди. И вот тогда, в ту ночь Четвертое июля, когда десятки ракет взорвались в небе над Америкой, я понял, что являюсь свидетелем самого прекрасного в моей жизни зрелища.
А раз так, то не пришло ли время закончить рассказ о том, что случилось со мной? По-моему, это не самая плохая концовка, верно?
Так что не грустите. Улыбайтесь. Держитесь. Потому что вместе мы все преодолеем.
notes
