48

— Она умерла? Зак… она умерла?

— Мне надо посмотреть. Отойди.

На всем пути до запрятанных в горах домиков Микаэла не проявляла никаких признаков жизни. Ее кожа, там, где не было крови, казалась белой, как молоко, мертвенно бледной, и от этой неживой бледности меня пробирал холод. Я отнес ее в домик и положил на кровать. Вокруг тут же столпились все остальные. Кто-то даже вскрикнул, увидев страшную рану у нее на затылке. Малыш сел у стены, подтянув к груди колени, и молча, онемело, наблюдал за общей суетой. Кто-то нес бинты, кто-то посуду с водой. Я примостился на корточках у кровати, с тревогой следя за тем, как Зак осторожно раздвигал длинные волосы, чтобы осмотреть рану.

Меня мучил только один вопрос.

— Зак? Она умерла?

— Бен, передай мне зеркало.

Бен подал ему маленькое зеркальце с туалетного столика, и Зак поднес его к лицу Микаэлы. Прошла вечность, прежде чем я увидел, как стекло помутнело.

— Слава Богу, — облегченно выдохнул Зак. — Дышит, правда, дыхание неглубокое, но…

— Что теперь?

— Среди нас никого нет с медицинской подготовкой. Все, что мы можем сделать, — это перевязать рану и ждать.

— Боже.

Зак бережно убрал волосы.

— Посмотри на рану. Большая… и крови много.

Я отвернулся.

— Грег, поверь, это хороший признак.

— Хороший? По-твоему, хороший? Тот ублюдок чуть не снес ей голову.

— Удар получился скользящий. Череп не проломлен, просто содрана кожа. — Зак наклонился, разглядывая рану. Она напоминала треугольный порыв, который получается, когда цепляешься одеждой за гвоздь. Под лужей крови проступал розовый изгиб черепа. Зак опустился на колени и вытянул руки. Пальцы, перепачканные красным, едва заметно дрожали.

— Все будет хорошо. Все будет хорошо. Я знаю, что смогу. Смогу. Смогу. — Он стиснул зубы и на мгновение закрыл глаза. — Тони, найти «аптечку». Не домашнюю, а ту, большую, из «скорой».

— Что ты собираешься делать?

— Мне не нравится эта рваная рана. Она слишком большая. Я хочу ее зашить.

— Делал это раньше?

— Нет, но думаю, что справлюсь. — Зак неотрывно смотрел на рану. — Я знаю, что у меня получится. Да, вот что. — Он огляделся. — Выйдите из комнаты. Мне нужно сосредоточиться.

Пока Зак занимался Микаэлой, мы с Тони занялись динамитом. Погода начала портиться, половину неба закрыла громадная, похожая на фиолетовый синяк туча. Взрывчатку решили сложить в одном из пустующих домиков на отшибе. Конечно, можно было бы оставить ее и в джипе, но мне не хотелось рисковать. Некоторое время мы работали молча, и только когда я поставил машину в гараж, Тони обмотал руку тряпкой и достал из-под заднего сидения металлический штырь толщиной в большой палец и длиной около двух футов.

— Оружие шершней, — сказал он. — Малоприятная штука. А?

Я кивнул.

— Думаешь, Микаэлу именно этим…

— Может быть. Но крови нет. — Тони покачала головой и скривился. — Кто-то швырнул эту железяку, когда вы проезжали. Или выронил, когда они колотили по ящикам. — Он присмотрелся к штырю. — Дело в другом. Эти ублюдки мажут оружие собственным дерьмом. То ли у них такой чертов ритуал, то ли для заражения ран… Не знаю.

Я невольно оглянулся на домик, где лежала Микаэла.

— Так что ты хочешь сказать, Тони?

— Я хочу сказать, что ей нужно вколоть какие-то антибиотики, сделать инъекцию от столбняка.

— Ты имеешь в виду, что она может умереть от заражения крови?

— Такое уже случалось. Люди часто умирали от пустячных ран.

— Но у нас же есть аптечка, верно?

— Аптечка есть, а вот антибиотиков нет. И шприцев нет. Они давно кончились.

— Черт. — Я потер подбородок. — Ладно, мне известно, где есть и лекарства, и все прочее.

— В бункере?

— Да. — Завтра утром пойдем туда. Надо взять все, что нам потребуется на первое время.

— Но ты же сам сказал, что этот бункер похож на крепость. Как же мы…

— Да, он похож на крепость. Но нам надо научиться совершать невозможное. Это должно стать нашей привычкой, иначе мы не выживем.

Я повернулся — через лужайку к нам бежал Малыш. Глаза у него были большие, как сваренные яйца, и белки блестели как-то странно. По спине у меня пробежал холодок.

— Грег… Тони! Зак сказал, чтобы вы вернулись в домик!

Микаэла лежала в темной спальне. Зак опустил жалюзи и уменьшил до предела свет в керосиновой лампе, так что в стеклянной трубке дрожало лишь пятнышко огня.

Она лежала на спине. Черные волосы рассыпались по подушке. Лицо было неестественно бледное. Зак кивком пригласил меня подойти ближе. Едва я опустился на корточки у кровати, как Микаэла открыла глаза. На секунду взгляд ее задержался на потолке, потом скользнул по стенам и переместился на меня.

— Микаэла, — прошептал я. — Это я, Грег. Все будет хорошо.

Губы беззвучно шевельнулись, потом она выдохнула:

— Извини, Грег… Это я виновата… мне нужно было быть внимательней… внимательней… ммм.

Я взял ее за руку.

— Не вини себя… перестань.

— Так глупо… расслабилась и вот…

— Успокойся. Ты ни в чем не виновата.

— Виновата, Грег. Мне нужно было следить за лесом. Стоит чуть зазеваться и все… крышка… ох…

— Шшш… тише… отдохни.

Она с натугой сглотнула, как будто что-то застряло у нее в горле, и, сжав пальцы в кулаки, принялась с силой растирать виски.

— В чем дело? Что с тобой?

Микаэла вздохнула.

— Болит… черт…

Зак со злостью ударил себя по лбу — невозможность сделать для нее что-то сводила его с ума.

— По-моему, мозг не пострадал. Рану я зашил вроде бы неплохо, а боль… Придется потерпеть, пока заживет.

— Мы можем дать что-то?

— У нас ничего нет, кроме экседрина.

— Тут нужно кое-что посильнее… что-нибудь обезболивающее.

— Знаю, Грег. Боже, как бы я хотел сделать для нее хоть что-то. Бедняжка, она это не заслужила. Черт, это благодаря ей мы и держимся все вместе. Она вытаскивала нас из такого дерьма… — Зак покачал головой. — Нет, черт возьми, это несправедливо.

— Да, несправедливо. Да, Микаэла не заслужила это. Я скрипнул зубами, глядя, как она вздрагивает и сжимается от боли, как стискивает голову руками, как кусает губы.

Есть такая старая поговорка: жизнь — дерьмо, а потом ты умираешь.

Эти слова звенели и звенели у меня в голове, пока я сидел у кровати. Держа ее за руку. Потом их вытеснили другие слова, прозвучавшие набатным боем. БУДЬ ВИКИНГОМ, сказал я себе. ТВОРИ ЧУДЕСА. СОВЕРШАЙ НЕВОЗМОЖНОЕ.

Я повторял их, вбивая их себе в голову, не отводя глаз от искаженного болью лица любимой женщины.