Остальное было немного расплывчатым, и вам придется простить меня, если я что-то неправильно понял. Тут приходит на ум слово «истерика»: люди кричали, некоторые смеялись, а другие плакали. Это звучало так, словно кто-то колотил по кастрюлям, или… в общем, шум был очень громким. Даже в моем контуженном ухе.

Мне хотелось сказать им, чтобы они успокоились и перестали голосить, но мои голосовые связки плохо работали. Как и глаза. Я старался вовсю, но не мог заставить их раскрыться. Потом та маленькая девочка поцеловала мое окровавленное лицо, и глаза распахнулись сами собой.

– Тайлер! Тайлер! – вопил врач. – Ты с нами? Моргни, если ты слышишь меня!

Я сдвинул кислородную маску и прошептал:

– Я сделаю что угодно, если прекратят орать мне в лицо.

Помню раскаты смеха и обнимающихся людей. Пролитые и утертые слезы. Но самым странным было ощущение внутри меня. Мое сердце билось, обе его половины. Возможно, это покажется вам невеликим делом, но если вы так долго жили с половиной сердца, то когда кран открывается в полную силу… в общем, сами когда-нибудь попробуйте.

Прошло время. Не знаю, сколько. Час или день. Может быть, два дня, не могу сказать. Когда я снова открыл глаза, то находился в просторной комнате. Повсюду стояли цветы и перешептывались люди. Надо мной стоял мужчина в белом халате и улыбался. Он протянул руку и положил мне на ладонь два маленьких предмета в форме фасолинок.

– Мы извлекли это из твоей ноги, – сказал он. – Одна новая, одна старая. Я подумал, тебе захочется сохранить их на память.

Я сжал руку в кулак, закрыл глаза и попробовал вспомнить. Как я попал сюда. Последнее, что я помнил, – это пребывание в каком-то месте с белыми огнями, звуками и зрелищами, которые я никогда раньше не видел и не слышал, и… я не могу описать это словами. Просто не знаю, как это сделать. Я только знаю, что был там и кто-то шептал мне в ухо, а теперь я здесь и гадаю, каким образом я вернулся обратно.

Кто-то поднял изголовье моей постели с помощью электропривода. То есть усадил меня. Я посмотрел в угол и увидел ту маленькую девочку с блокнотом в руках. Это она шептала мне в ухо. Хоуп, вот как ее зовут. Хоуп. Думаю, это хорошее имя для девочки. Тот, кто дал ей такое имя, точно знал, что он делает.

Она подошла ко мне. Я повернул голову налево. По правде говоря, я очень устал. Любое движение изнуряло меня. Я раскрыл руку, и она вложила свою ладошку в мою ладонь. Она была маленькой, теплой и нежной.

Думаю, некоторые люди вбирают в себя боль, которую они знали всю свою жизнь, и складывают ее внутри, где она воспаляется и истекает гноем. Этакая гангрена души. Болячка, в которую они превращаются. Вы даже можете чувствовать запах. Но есть и другие люди, которые не сделали ничего или почти ничего плохого. Когда-то их называли невинными. И над ними учиняли великое злодейство – возможно, большее, чем мы можем представить. Но по какой-то причине они не стали копить в себе боль, которую им причинили. Они не держались за эту боль, а отпускали ее, чтобы она не извратила их сущность. Она поднимается над ними, как туман, а потом испаряется, потому что ей некуда больше деться. А из того места где-то внутри их приходит нечто иное, что они предлагают взамен. Я не знаю, что та девочка шептала мне в ухо. Даже не уверен, что я слышал ее. Но я могу сказать, что когда она это сделала, то во вселенной появилась трещина, и зло, которое так усердно пыталось вытолкнуть меня наружу, уступило чему-то еще, что вытянуло меня обратно. Это было как перетягивание каната, и зло проиграло.

Хорошее ощущение.

– Подойди сюда, – прошептал я. Она наклонилась. – Ближе. – Она приставила ухо к моим губам. – Спасибо тебе.

Она удивленно взглянула на меня.

– За что?

Я улыбнулся.

– За то, что пришла… – Я сглотнул. Она поднесла лед к моим губам, и я облизал кубики. – За то, что спасла меня.

Я поднял здоровую руку – по крайней мере, ту руку, которую недавно не прострелили, – прижал к губам ее щеку и поцеловал. Она кивнула, сжала мою ладонь и попятилась.

Капитан Пэкер вкатился на кресле-коляске, стукнувшись о дверной косяк. Рассерженная медсестра вбежала следом за ним. Его сапоги поднимались под больничным халатом. Он подкатился к моей кровати, протянул руку, приколол мою рейнджерскую звезду к подушке и откинулся назад, тяжело дыша. Он был бледен и тоже потерял много крови.

– Ты кое-что уронил, – сказал он. – Я подумал, тебе захочется вернуть это. – Он попытался рассмеяться. – Она немного обгорела и погнулась, но… она по-прежнему значит то, что значит.

Я кивнул.

– Да, сэр.

Когда я снова очнулся, было темно. Я видел крошечные голубые и красные огоньки и цифры, судя по всему, оценивавшие параметры моей жизнедеятельности. Полоска флуоресцентного света выбивалась из-под двери уборной. Из включенного крана текла вода. Кто-то полоскал тряпку или полотенце. Простыни с моей кровати были сняты, и моя кожа была влажной и холодной. Одна половина тела на ощупь была чистой, а другая липкой. В воздухе витали запахи мыла и дезодоранта. «Господи, – подумал я. – Значит, я снова умираю, и меня готовят к погребению».

Из уборной вышла медсестра с ведерком и тряпкой. Она разместила их рядом со мной и аккуратно обтерла мою ногу, потом пах, живот и подмышки. Появилась другая женщина, тоже медсестра, судя по униформе. Она помогала перемещать меня. Кто-то вынул катетер из моей руки.

– Пожалуйста, не вытаскивайте эту штуку, – проворчал я.

Надо мной послышался тихий смех. Я открыл глаза и увидел улыбающуюся медсестру.

– Не беспокойтесь, – сказала она.

Мое зрение сфокусировалось, и я увидел, что женщиной, которая обтирала меня и смывала остатки крови, была Сэм. Я покачал головой, и она наклонилась ко мне.

– Ты в порядке?

Я кивнул:

– Да, только я по-другому представлял наше свидание.

Она улыбнулась:

– Я тоже.

– Кто-нибудь из вас может побрить мужчину? – прошептал я. Они покачали головами. – Когда сможете, пожалуйста, позвоните Джорджии и попросите ее приехать и побрить меня. Буду очень благодарен. Эта щетина жутко чешется.

Открыв глаза на следующее утро, я увидел солнечный свет. Броди сидел на стуле, поджав ноги под себя, и смотрел на меня. Я кивнул ему и спросил хриплым шепотом:

– Как ты, сынок?

Он выпрямил ноги и встал.

– Я тут кое-что нарисовал. – Он передал мне примитивный рисунок, изображавший человека на лошади, пасущего коров. На груди у него была начертана буква S. – Подумал, что тебе понравится.

Он погладил мою руку.

– Как ты себя чувствуешь?

– Как будто я долго скакал и свалился в реку.

Ему это понравилось.

– Мы все боялись за тебя.

Я с трудом сглотнул. У меня болело горло, словно его прочищали посудным ершиком.

– И ты?

– Да, сэр.

– Бояться – это нормально. Это значит, что ты знаешь, что может случиться. – Он смотрел на меня, ожидая продолжения. – Я тут подумал…

– Что, сэр?

От лекарств у меня шумело в голове и звенело в ушах.

– Как бы ты отнесся… Конечно, решать тебе, но мне понадобится партнер, и… как бы ты отнесся к совместном бизнесу по разведению скота?

Он улыбнулся.

– Мне бы это понравилось.

– Мы всё разделим поровну. Пятьдесят на пятьдесят. Постараемся заработать достаточно денег, чтобы отправить тебя в колледж.

Он кивнул и улыбнулся еще шире. Я напустил на себя серьезный вид, насколько это было возможно.

– Но есть одна проблема.

– Какая, сэр?

– Не бывает ковбоев, которые занимаются разведением скота без лошадей. Поэтому, как только я выйду отсюда, мы получим ссуду в банке, а потом отправимся за покупками. Найдем тебе лошадь.

Он выпятил грудь на три дюйма.

– Да, сэр!

Никогда в жизни у меня не было столько цветов. Я вынул поздравительные открытки из нескольких букетов и дал поручение Броди. Он отнес цветы в палаты, где спали пациенты. Медсестры стали называть его Цветочной феей, и это ему тоже понравилось. Моя комната превратилась в проходной двор – по крайней мере, ее внешняя часть. Репортеры, операторы, всевозможные политики и даже губернатор. Мне сказали, что штурм административного здания на автомобиле и кровавый бой внутри был самым отчаянным поступком, о котором им приходилось слышать, но я сделал все правильно. Я ответил, что капитан сделал бы для меня то же самое. Он рассмеялся, покачал головой и сказал:

– Зная то, что мне известно сейчас, я не слишком уверен в этом.

Я лежал в постели около недели, испражняясь в белое ведерко, подставленное внизу. Наконец я так устал от этого, что сел на краю кровати, оперся на костыли и встал. Сэм сидела на стуле и читала, и это было хорошо, потому что когда я встал, то мир перевернулся вверх тормашками, и я едва не расквасил лицо об пол.

– Лучше не пытайся вставать, – сказала она, когда подхватила меня.

Я кивнул и провалялся в постели еще три дня, размышляя над ее словами. Как выяснилось впоследствии, мой организм боролся с сильной инфекцией. Похоже, такое случается, если просверлить в человеке достаточно дырок, вылить из него полведра крови и практически убить его. Они накачали меня термоядерными антибиотиками и велели держаться.

Регулярно приходила Джорджия, которая кормила нас последними слухами и устроила мне самое чистое бритье, которое я когда-либо имел. Я посоветовал ей предлагать эту услугу в ее салоне. Мужчины будут выстраиваться в очередь у двери. Она покачала головой и отрезала:

– За исключением тебя, я не слишком хорошо отношусь к мужчинам. Лучше держать меня и мою бритву подальше от их шеи.

Я кивнул и покосился на бритву:

– Хорошая мысль.

Прошла еще одна неделя. Мое состояние улучшилось, симптомы лихорадки исчезли. По мере того, как силы возвращались ко мне, я начал ходить, вернее, ковылять по четвертому этажу. Дырка в моем правом плече затрудняла ходьбу с костылями, поэтому я пользовался только левым. Хоуп и Сэм приходили ежедневно и часто приводили с собой Броди после школы. Энди не приходила. Я слышал, что она живет с Джилл Сиверт. Джилл и ее муж имели большое ранчо, где они разводили и обучали подседельных лошадей. У них был гостевой домик. Я также слышал, что Энди нашла работу, хотя и не знал, где именно. Я ни разу не видел ее в больнице, но у меня было ощущение, что она приходила посмотреть на меня. Если хотите знать правду, я чувствовал ее запах. Когда двенадцать лет живешь с человеком и спишь с ним в одной постели, в этом нет ничего удивительного.

У меня была масса времени для размышлений. Больше, чем мне бы хотелось. Поскольку больница – это ужасное место для отдыха и сна, то мои циклы сна и бодрствования перепутались, и я спал днем и хлопал глазами по ночам. Я также обнаружил, что рассматриваю свои руки, словно пытаюсь заново пережить какое-то событие, а они могут что-то рассказать об этом. Но они ничего не говорили. Раза два или три по ночам я смотрел на себя в зеркало и задавал вопросы. Однажды в два часа ночи я задал себе вопрос, на который не мог ответить. Он начинался со слов: «А что, если…» – но не имел продолжения.

Через три недели после бунта в тюрьме меня выпустили из больницы. Дампс принес мне новую пару сапог, за что я был искренне благодарен ему. Из черной телячьей кожи со светлыми мысками. Пол Бонд гордился бы такой работой.

– Ковбой без сапог – это… ну, это просто неправильно, – заявил Дампс.

Броди принес мне новую ковбойскую шляпу.

Сэм опустилась на колени возле кровати. Она надела мне носки и помогла вставить ноги в новые сапоги. Когда она натягивала правый сапог, то спросила:

– Какой у тебя размер обуви?

– Двенадцатый.

– У тебя большие ступни.

Я похлопал ее по плечу и подмигнул.

– Знаешь, как называют человека с большими ногами?

Она нахмурилась и оглянулась через плечо.

– Нет, а как?

– Бигфут, – сказал я.

Она рассмеялась. Мне все больше нравился ее смех, – свободный и непринужденный. От него в комнате становилось светлее.

Я обменялся рукопожатиями с врачами и медсестрами и поблагодарил их за то, что они сделали. В меня попали семь раз, причем дважды в легкие. Оставалось лишь гадать, как они залатали меня. Это было великое дело. По всем показателям, я не должен был остаться жить. Мы обманули Жнеца Душ, и все знали об этом. Броди вкатил в комнату инвалидное кресло, и доктор велел мне сесть туда.

Я покачал головой:

– Спасибо, не надо.

– Тай, это больничное правило, – сказал он.

– Док, разве я не был хорошим пациентом? – спросил я. – Разве я не делал то, что от меня требовалось?

– Да.

– Разве я возражал против любых ваших рекомендаций?

– Нет. – Он улыбнулся.

– И ведь я позволял втыкать в меня тысячу иголок?

– Да.

– Тогда поймите, пожалуйста. – Я плотно натянул на голову новую шляпу. – Это правило Тайлера. – Я оперся на левый костыль и протянул ему правую руку: – Спасибо за все, что вы сделали.

Он передал мне небольшой пакет, завернутый в коричневую бумагу. Он был мягким, как ткань. Я развернул бумагу и обнаружил свою футболку, постиранную и аккуратно сложенную. Кто-то сшил ее заново и поставил заплаты на дырки от пуль.

– Я подумал, что вам это может понадобиться, – сказал он.

– Спасибо.

Когда он ушел, я надел футболку поверх больничной майки, положил правую руку на плечо Броди и двинулся к выходу из больницы тем же путем, которым меня принесли сюда.

Мы вошли в лифт. Когда двери закрылись, я посмотрел на сына:

– Броди?

– Да, сэр.

– Тебе не обязательно становиться блюстителем закона, когда ты станешь старше.

Он поднял голову:

– Я знаю.

Когда мы миновали третий этаж, звякнул колокольчик. Потом еще раз, на втором этаже.

– Папа?

– Да?

– Но я хочу это сделать.

Двери открылись, и солнечный свет хлынул внутрь.

– Я знаю. – Он унаследовал это от меня.

Сэм отвезла нас домой, где Джорджия и группа моих друзей и знакомых из города устроили торжественную встречу. София, жена капитана Пэкера, встретила меня у парадной двери и поцеловала в губы. Потом она поблагодарила меня. Я уселся в кресле-качалке на веранде и стал наблюдать, как все хлопочут вокруг меня. Многовато шуму и суеты. Ближе к вечеру почти все разъехались по домам. Мы с Броди долго сидели рядом и беседовали о коровах, лошадях и путешествии на каноэ по Бразосу, которое он хотел предпринять. Я то и дело поглядывал на пастбище, где стоял Кинч. В полном одиночестве. Энди забрала Мэй.

Возможно, это была хорошая картина моего нынешнего положения.

Капитан Пэкер вышел из дома, опустился рядом с нами и сдвинул шляпу на затылок. Он посмотрел на Броди.

– Сынок, можно попросить тебя сбегать на кухню и принести мне лимонаду или чего-нибудь освежающего?

Броди встал.

– Вы собираетесь обсудить серьезные вещи и не хотите, чтобы я болтался рядом?

– В общем, да. – Капитан усмехнулся, и Броди улыбнулся в ответ.

Потом капитан Пэкер перевел взгляд на меня.

– Кстати, ты восстановлен в должности, нравится тебе это или нет. – Он покачал головой. – Кроме того, тебе нужны деньги. И чем еще ты мог бы заняться? Тебе не подходит роль нормального мирного человека. Нормальные мирные люди не вгоняют автомобили в парадные подъезды домов.

С этим трудно было поспорить.

– Департамент общественной безопасности обеспечит тебе страховую компенсацию за автомобиль. Поэтому, окажи мне услугу, будь настоящим ковбоем и купи себе «форд» с большим дизелем. – Он сплюнул. – Мне никогда не понять, почему ты вообще ездил на «додже».

Я рассмеялся. Похоже, он позволил себе лишнюю порцию виски.

– Мы подтвердили, что тюремный бунт действительно был организован Хуаресом. Он надеялся сбежать под прикрытием всеобщего переполоха. – Капитан достал из нагрудного кармана зубочистку, поковырял в зубах и снова сплюнул. – Но ему не удалось. Одиннадцать заключенных скончались от пулевых ранений. По результатам баллистической экспертизы коронер подтвердил, что я застрелил двоих. – Он покачал головой, скрывая улыбку. – Какой-то другой рейнджер расправился со всеми остальными. Еще больше двадцати человек было ранено. – Он покатал зубочистку из одного угла рта в другой. – Да, и если тебе интересно: Хуарес больше не выйдет оттуда.

Где-то после десяти вечера я уложил Броди в постель. Большую часть этого месяца он жил на эмоциях и адреналине, поэтому теперь совсем обессилел. Мой цикл сна и бодрствования не изменился к лучшему, поэтому, когда весь остальной Техас отходил ко сну, я лишь начинал расходиться. Когда в доме стало совсем тихо, я взял костыль и заковылял по тропинке к реке. Я не торопился: три шага, пять вдохов и выдохов. Пять шагов – восемь вдохов и выдохов. Путь занял около часа. Запахи вокруг стали другими. Я тосковал по моим коровам. Я тосковал по мистеру Б., но, по правде говоря, я тосковал по своей жене.

Я подошел к могиле отца и свернул сигарету. Зажег ее, один раз глубоко затянулся и положил дымящуюся сигарету на надгробный камень. Дым тонкой струйкой поднимался в воздух. К лучшему или к худшему, в последнее время у меня было вдоволь времени для размышлений. И на этот раз я регулярно возвращался к одним и тем же вопросам.

Кинч подошел сзади и ткнулся мордой мне в плечо. Для него это было равнозначно предложению: «Ну что, старина, куда поедем? Ты всегда говорил, что в седле жизнь становится более ясной, так что залезай».

Я повернулся и потрепал его подбородок.

– Не сейчас, старый друг. Должно пройти какое-то время; пули плохо сочетаются с костями.

Он лизнул мои пальцы. Я заговорил, не обращаясь ни к кому в особенности:

– Как может быть, что я штурмую горящее здание под прицельным огнем, но когда речь идет о моей любви, моей жене и супружестве, я ничего не могу поделать?

Дым продолжал куриться, но никто мне не ответил. Я оперся на костыль, достал из кобуры «Кольт 1911», проверил магазин и нащупал указательным пальцем патрон в зарядной камере. Потом немного постоял, глядя на тусклую шелковистую шлифовку ствола в лунном свете. Я повернул оружие в руке. Может быть, процесс умирания придает ясность мысли. Я задал второй вопрос.

– Любое оружие, с которым я тренировался, предназначено для ликвидации угроз, которые я могу видеть, но когда речь идет о моем браке, то я с таким же успехом мог бы стрелять шариками из жеваной бумаги. – Я провел большим пальцем по затвору. – Эта штука бессильна против того, что меня убивает.

Я посмотрел на реку, борясь с вопросом, который вертелся у меня на кончике языка и который я боялся задать самому себе.

Дойдя до берега, я встал в нескольких дюймах от воды. Я был совершенно уверен, что не смогу снять сапоги, а тем более надеть их обратно, поэтому забрел в воду по колено, опустился на большой гладкий валун и наклонился навстречу течению.

Вода сомкнулась вокруг шеи и скатывалась с моих плеч. Я моментально вымок. Мой разум был воспален. Я привалился спиной к валуну и уставился в небо. Не могу точно сказать, о чем я думал. Было много о чем подумать. Откуда начать? Я подумал о высохших от жажды испанских парнях, которые двести лет назад набрели на эту реку после блужданий в пустыне. Может быть, они были правы. Все становится гораздо яснее, когда смотришь на жизнь, находясь рядом со смертью.

Я думал о двух женщинах в моей жизни. Да, я все еще любил мою жену. Даже после всего, что случилось. И да, я влюбился в Сэм. Окончательно и бесповоротно. Это ставило меня в затруднительное положение. Можно сказать, расщепляло меня пополам. Признание этого факта не облегчало ситуацию, а просто освещало ее лунным светом.

Я полжизни сражался с врагом, которого не могу увидеть. С врагом, которого не убьешь никаким пистолетом, винтовкой или ядерной бомбой. Каждый день, когда я возвращался домой с работы, он меня поджидал. Я просто не знал об этом или не мог это увидеть… до сих пор.

Я оставался в воде достаточно долго, чтобы съежиться от холода. Когда я выбирался на берег, то весил гораздо больше, чем когда я забирался в реку. И это была не только вода. Я знал, что должен сделать, и понимал, что это будет гораздо больнее, чем оказаться подстреленным.

Для нас обоих.

Пора перейти к делу.