Мы десять тысяч раз видели это по телевизору, от «Полиции Лос-Анжелеса» до «Матрицы». У каждого есть любимые герои. Они проносятся по экрану в замедленном темпе и высоком разрешении, но, когда все заканчивается, никто не может вспомнить особые подробности. Да и не хочет. Ваш уровень адреналина поднимается до небес, слуховая система блокирует большинство шумов, периферийное зрение становится туннельным, тонкая моторика уступает место резким движениям. Многие люди утрачивают контроль над кишечником или мочевым пузырем. И каким бы ни был окончательный результат, он никогда не выглядит красиво. Пули не просто сбивают вас с ног и убивают вас быстро и безболезненно. Они проделывают большие дырки, разрывают плоть и часто убивают вас медленно и больно. Такова природа войны.

До этого момента я часто гадал, о чем думал мой отец, когда ворвался в тот банк. Теперь я понимал. Вместо того чтобы описывать, что произошло или не произошло, позвольте рассказать вам, что я помню и чего не помню, насколько мне удается склеить это в одно целое. Хотя здесь нет преднамеренной лжи, не могу обещать, что все это правда.

Я не помню, как ударил бампером в фасад здания, или выбрался через разбитое ветровое стекло, или крался в дыму по коридору, направляясь к звукам перестрелки. Но я помню, как завернул за угол и увидел у подножия лестницы четырех мужчин с винтовками и пистолетами и как я был рад, что заметил их прежде, чем они заметили меня. Не помню, как я поднимался по лестнице, но, очевидно, мне это удалось, поскольку я оказался на втором этаже, глядя на баррикаду из столов и стульев и на капитана, лежавшего с другой стороны. Когда я добрался до него, он истекал кровью, сочившейся из нескольких пулевых отверстий, и сказал мне что-то, чего я не собирался делать, вроде «Убирайся отсюда ко всем чертям». Я не помню, как взвалил его на плечо и побежал к заднему пожарному выходу, но помню, как услышал сирену. Я не помню, как стрелял и перезаряжал, не помню, как меня подстрелили в ногу. Зато я помню, как пуля пробила мне плечо, потому что моя рука повисла; я не мог удержать винтовку правой рукой и гадал, кто это ткнул в меня раскаленной кочергой. Я не помню пятерых парней, которые появились из-за угла, но я как-то переступил через их тела в густом черном дыму. Не помню, как в винтовке и «кольте» закончились патроны и как исчезли четыре магазина, три из которых я держал в бронежилете, а один на поясе. Знаю лишь, что когда я посмотрел вниз, то увидел заклиненный затвор и дымящийся ствол. Не помню, как я выбежал, унося капитана на плече, но у меня осталось смутное воспоминание о том, как я пытался добраться до реки и думал о том, что если мы сможем это сделать, то все будет в порядке. Наконец, я помню, как подумал о том, что волки охотятся в стае, а потом вырубился свет.

Думаю, я довольно долго находился без сознания, поскольку когда я пришел в себя, то часть моей ноги и спины была теплой и влажной. Из моей груди исходил странный хлюпающий звук, и дыхание было более затрудненным, чем когда-либо раньше. Помню, как кто-то тащил меня, потом свет фонариков, много рук и громкие голоса. Слабый запах дыма. Я помню, как капитан называл меня проклятым тупицей, а потом велел кому-то сначала позаботиться обо мне, а не о нем. Помню, как мои ноги лежали в реке, а грудь упиралась в песок.

Я помню звук тишины. Однако при этом я мог видеть Сэм, которая кричала мне в лицо и плакала. Она произносила слова, не достигавшие моего слуха.

Я помню, как приложил палец к ее губам и прошептал:

– Ты слишком много… болтаешь.

Я очень устал. Мне хотелось только заснуть. Помню, я думал, что мне должно быть больно, но мне не было больно. Я ничего не чувствовал. Тоннель закрывался. Сэм закричала еще сильнее. Я открыл рот, но слова не выходили наружу. Они как будто слиплись внутри. Она поцеловала меня, и я увидел кровь на ее губах. Мне это не понравилось. Я ощущал вкус слез. Кровь и слезы.

– Похороните меня в Бразосе, – сказал я ей.

– Нет! – выкрикнула Сэм. – Я не собираюсь хоронить тебя. – Она покачала головой. – Не делай этого со мной. Пожалуйста, Ковбой. Пожалуйста. – Она шлепнула меня по лицу. – Если ты это сделаешь, то я сама тебя убью.

Я попробовал засмеяться.

– Похоже, тебя опередили.

Она снова поцеловала меня. Ее поцелуй был влажным и нежным. Соленые слезы. Помню, как я посмотрел на свою грудь и увидел красную жидкость, толчками вытекавшую наружу. Я подумал, что это нехорошо. Потом я увидел, как кровь смешивается с водой и уплывает вниз по реке. На следующей неделе или через месяц я буду в Мексиканском заливе. По какой-то необъяснимой причине мне это понравилось.

Начиная отсюда, моя перспектива изменилась. Я смотрел на себя не своими глазами, но сверху. Сэм шлепала меня по щекам. Она по-прежнему что-то кричала, но я ее не слышал. Я вообще ничего не слышал.

Помню, как я думал, что буду тосковать по ней. Сейчас я предпочел бы плавать при свете луны. Потом я посмотрел вверх и понял, что мы так и не видели луну. Наступила темнота, в которой дул легкий ветерок. Сон тяжело навалился на меня, и я больше не мог противиться ему. Я не помню, как меня подняли и унесли, не помню ощущения полета, репортеров, камер и осветительных ламп. Кто-то держал меня за руку, и я помню, что это было знакомое чувство. Не помню, как врач «Скорой помощи» спросил, нет ли у меня аллергии на что-нибудь, но помню, что ответил: «Пули». Не помню, как игла капельницы воткнулась мне в руку, но помню, как он стоял надо мной и сжимал мешок с раствором обеими руками, накачивая жидкость. Не помню, как заряжали плоские электроды, но помню, как лязгнул зубами от удара током. Не помню массаж сердца, но помню, как видел татуировку с Дональдом Даком на бицепсе у фельдшера и задавался вопросом: зовут ли его Дональдом? Зачем еще нужна такая татуировка?

Я не запомнил яркий свет в операционной, гомонящих людей, очередной массаж сердца и электрические разряды. У меня сохранилось смутное воспоминание о том, как врач отступил назад в заляпанном кровью халате и записал время. Еще о том, как я потерял чувствительность конечностей и испытал металлический привкус во рту.

Последним, что я могу вспомнить, были две вещи. Во-первых, мою голубую футболку с Суперменом, валявшуюся на полу. Кто-то разрезал ее посередине, прямо через букву «S». Это было очень плохо, хотя заключенные оставили в ней несколько дырок. Во-вторых, мои сапоги. Какой-то идиот срезал их с моих ног, и они бесформенной кучей лежали на полу. Это было прискорбное зрелище. Даже Дампс не смог бы воскресить их. Я надеялся, что меня не похоронят в этих сапогах. Что там насчет врачей «Скорой помощи» и моих прежних сапог? Похоже, я уже бывал здесь раньше.

Я часто слышал об умирающих людях, которые видели яркий свет. Со мной было по-другому.

Я видел мою жизнь. Короткими вспышками. Как в трехмерном кино, но без экрана. Энди. Броди. Мой отец. Черные короткошерстные. Кинч. Я сам принимал участие во многих сценах. И многие сцены с моим участием включали какое-нибудь оружие. Пистолеты. Полуавтоматические винтовки. Дробовики. Тем не менее я лежал на столе в операционной и умирал. Какая ирония.

Потом случилась самая странная вещь. Вошла маленькая девочка.