Однажды я попытался прочесть “Поминки по Финнегану”.

В прошлом году.

В прошлой жизни.

Говорят, ни один неземлянин не в состоянии прочесть эту книгу. На самом деле немногие земляне совершили подобный подвиг, значительную часть своей жизни отдав шедевру Джойса, читая одно непонятное слово за другим – с помощью комментариев, написанных другими одержимыми читателями – учеными. Мистер Хайнц говорит, что на Склоне никто не может надеяться понять эту книгу.

Естественно, я воспринял это как вызов, и, когда в следующий раз наш учитель направился на собрание, я попросил его привезти экземпляр.

Нет, не собираюсь сказать, что добился успеха. Прочитав всего одну страницу, я понял, что это совсем не то, что “Улисс”. Хотя внешне кажется, что написано на английском докосмической эры, на самом деле в “Поминках” используется собственный язык Джойса, созданный для этого единственного произведения искусства. Хунское терпение тут не поможет. Чтобы только начать понимать, нужно иметь общий с автором контекст.

А на что мне было надеяться? Ирландско-английский для меня не родной язык. И я не живу в Дублине начала двадцатого века. Я не человек. Я никогда не был в “пабе” и никогда не видел ничего похожего на “кварк”, поэтому могу только догадываться, что происходит в каждом из них.

Помню, как подумал – может, слегка высокомерно: Если я этого не прочту, никто на Джиджо не прочтет.

Том выглядел так, словно никто с самой Великой печати и не пытался. Так зачем люди-основатели отвели в Библосе место этому странному интеллектуальному эксперименту их ушедшей эпохи?

Тогда я понял, что у меня есть намек на истинную причину прилета “Обители” на эту планету. Это не та причина, о которой говорят в святые дни, когда мудрецы и священники читают выдержки из священных Свитков. Не для того, чтобы найти темный уголок вселенной и заняться преступным размножением или уйти из космоса в поисках дороги к невинности. В том и в другом случае я мог бы представить себе публикацию практических руководств или простодушных сказаний, которые помогли бы осветить путь. Со временем эти книги истлеют и превратятся в пыль, когда люди и все остальные будут готовы отказаться от них. Когда станут чем-то вроде элоев из “Машины времени” Г. Дж. Уэллса.

Но ни в том, ни в другом случае печатание “Поминок по Финнегану” не имеет никакого смысла.

Поняв это я снова взялся за книгу. И хотя по-прежнему не понимал сюжета или связанных с ним иллюзий, я оказался в состоянии наслаждаться потоком слов, их ритмом и звучанием – ради их собственной экстравагантности. И не важно, что я единственный, кто это делал.

И когда я переворачивал страницы, во мне каким-то образом рождалось новое теплое чувство: когда-нибудь кто-нибудь получит от этого больше, чем я.

На Джиджо запасали то, что казалось мертвым, но на самом деле лишь спало.

Я думал об этом, испытывая постоянную боль и стараясь стоически преодолевать ее, когда странные молчаливые существа неуклюже входили в мою клетку и подвергали меня жару, холоду или уколам. То есть я хочу сказать: мог ли я испытывать надежду, когда металлические пальцы ощупывали мои раны? Или горевать оттого, что мои молчаливые надсмотрщики отказывались отвечать на мои вопросы и вообще говорить? Нужно ли описывать мою ужасную тоску по дому? Или возбуждение оттого, что мы открыли что-то невероятно странное, о чем никто на Склоне даже не подозревал – с тех самых пор, как г'кеки первыми отправили свой крадущийся корабль в глубины?

Но прежде всего я гадал: пленник ли я, пациент или образец?

Наконец я понял: мне не от чего отталкиваться при решении. Подобно строкам книги Джойса, эти странные существа казались одновременно странно знакомыми и совершенно непостижимыми.

Машины ли это?

Или представители какой-то древней подводной цивилизации?

Они захватчики? Или считают захватчиками нас?

Может, они буйуры?

Я избегал думать о том, что на самом деле меня мучило.

Давай, Олвин. Посмотри этому в лицо.

Я вспоминаю эти последние дуры, когда наша прекрасная “Мечта Вуфона” разлетелась на куски. Когда меня прижало к ее борту. Когда моих друзей втягивало в пасть металлического чудовища и они погрузились в холодную, холодную, холодную воду.

Тогда они были живы. Ранены, ошеломлены, но живы.

Были живы, и когда мощный воздушный поток вытеснил ужасное темное море, оставив нас, раненых и полумертвых, на жесткой палубе. И когда лучи, яркие, как солнце, ослепили нас, а паукообразные существа вползли в помещение и принялись разглядывать свой улов.

Но здесь память меня оставляет, очертания становятся неясными – и я прихожу в себя в одиночестве.

В одиночестве и в тревоге за друзей.