Сознательно, со всей ответственностью и непреклонно я обратился к врачам впервые в 43 года. Призвал их к своему одру, где плыл невозбранно на мятых перинах по кисельному озеру, в холодной испарине, с матюками, застывшими на бледных изломанных губах. Думаю, это хороший показатель в целом, учитывая стиль моей жизни, ее огнедышащий и резвый темп. Разумеется, дражайшая Юлия Петровна несколько раз пыталась поиграть со мной в доктора, подкрадывалась со шприцами, заполненными мовалисом, но я был тверд, как пасхальный кулич в ноябре. Им, женщинам, особенно любящим женщинам, только дай поиграть с тобой в больничку – залечат наглухо, схоронят, дождутся, когда осядет холмик, поставят сверху приличествующий усопшей личности памятник, разобьют цветничок и будут с гордостью нести твой образ в сердце… много-много лет. И как луковая шелуха, с этого образа бесследно исчезнут твои циничные шутки, носки под кроватью, одинокое курение на кухне ночью, измены семье с работой, необоснованная критика котлет, отказ завести собачку хаски или котика мейкуна, брутальное ослиное упрямство, сборы в командировку на нервах и криках и приезды из этих командировок, когда домашний очаг вдруг наполняется запахом войны и смерти, – вот эти все милые косяки, которыми я так славен. Еще в нежном возрасте, начитавшись предисловий в районной библиотеке, я проник в суть многих вещей и потому врачей откровенно чурался. Это как с онанизмом или героином – стоит только начать. Начинать не хотелось.

Но после крайней командировки меня стало ощутимо загибать в обратную сторону, как ревельскую прибрежную сосну. С эфира Жени Попова я вышел с ощущением мешка с цементом на загривке, хотя всего лишь час простоял на ногах. По утрам шею клинило так, что попытка посмотреть в боковое зеркало машины уже напоминала подвиг и требовала концентрации всех нервных и моральных сил в одном кулаке. Винил я во всем этом свой бронежилет и отчасти Моторолу, от которого я когда-то почерпнул следующую мудрость: «Чтобы привыкнуть к бронежилету, нужно его просто никогда не снимать». Ну, я его и не снимал по возможности. Плюс горный рельеф добавил каких-то аномалий в позвоночный столб. Помню, как сейчас: бегу под горку по камням и не вполне понимаю, что творится, – какая-то непривычная динамика у организма возникла, как пушечное ядро несусь, не касаясь лаптями латакийской земли… Когда тормозил, что-то хрустнуло.

В общем, был взят больничный, а к больному призван Дед. Дед с самой большой буквы. Помню, оглядел он меня своими ясными, умытыми глазами, провел рукой над головой моей и начал жечь:

– Справа сильный удар был, слышите плохо.

– Ага, контузия.

– Зрение портится.

– Да, стало садиться в последние месяцы.

– Это воротниковый пояс, я поправлю. Нога левая, травма колена? Так? Почки не очень, забиты. Аппендицит не удаляли, и иногда он тянет и покалывает, так?

Осмотрев меня, Дед заявил, что берется починить мой организм. В первую очередь вытащить ушедшие куда-то вовнутрь позвонки. Цену Дед объявил такую смешную, что все мои подозрения в шарлатанстве тут же отпали.

Дед спит мало, встает рано, соответственно, в восемь утра я уже сижу на прохладном табурете. И на моей спине с помощью молотка и призм из литой резины исполняют серенады Брамса и турецкие марши. Стонать и жаловаться нельзя, упаду в собственных глазах, поэтому я приноровился страшно, зверино и жестоко рычать. Без звука. Просто разеваю пасть в безмолвном крике, как химера с мечети Парижской Божьей Матери. Помогает. И пот течет ручьем.

Как я и чуял, Дед оказался с Украины. В Москву наезжает два раза в год уже чуть ли не десяток лет. На мой вопрос: «Как вам новая власть?» дед выразился достаточно культурно, но так, что в Киеве, как мне показалось, в этот момент кого-то вырвало, а у кого-то вообще погана кишка вывалилась. А еще дед сказал, что энергетика у меня очень сильная. Никаких сглазов на мне нет, не держатся они, отскакивают «как с гуся вода», поэтому все тысячи проклятий и пожеланий смерти, по законам бытия, возвращаются обратно, к отправителям. Что меня очень потешило и даже развеселило. И придало таких бодрых, злых сил. Потому что до «эры милосердия» еще очень далеко, так далеко, что нет никаких надежд, что она настанет. Наш шлюз для передержки изломанных душ перед переходом в иные миры и состояния страшно трясет и лихорадит. Остывающий каменный шарик, на котором мы несемся в ледяной пустоте, больше не убежище, а граната без чеки, которая катится вниз по водосточной трубе. И есть большая вероятность, что мы отправимся в Царство Божие всем списочным составом без разбора на расы, гражданства и политические предпочтения. Хорошо бы, чтобы в этот момент у меня больше не болела спина – слишком уж далеко и долго придется брести среди звезд. И может быть, еще кого-то понесу на руках…