ГЛАВА 6
— Тук, собака, ты зачем позоришь мою честь кабальеро? — поинтересовался я у шотландца, когда мы отъехали на порядочное расстояние от места схватки.
— Ни в коем разе, ваша милость. — Тук ехал позади, на ходу упражняясь с глефой. Подаренный шлем он тоже сразу напялил на голову, так и ехал в нем.
— Даю тебе последний шанс признаться, — вяло попробовал воззвать к его совести.
На большее не было сил. Схватка, вино и жирный окорок не располагают к активности. Да и не злился я, честно говоря. Так… просто поболтать захотелось.
— Не знаю, о чем вы, ваша милость… — Голос Тука стал подозрительно умильным.
— Кто спер окорок в мешке? Тот, который не успели нарезать на стол… И не вздумай, собака, отказываться.
— Ну, разве это называется «украл»? Все равно они все нам должны. Пускай скажут спасибо, что вы так благородно с ними поступили.
— Не смей совать свое рыло в дела благородных господ. Вот как тебя назвать, скотина?
— Как? Сами Туком нарекли, — осторожненько ответил шотландец.
— Не придуривайся… — Я отмахнулся от здоровенного жука, собравшегося приспособить мой берет под посадочное место. — Ты лэрд. По крайней мере, себя так называешь. То есть благородного сословия считаешься. Сам говорил, лэрды в палате лордов заседают. И при этом: беглый монах, колдун… сам говорил — обвиняли, прелюбодей, разбойник, редкостный пройдоха и в довершение ко всему этому набору — ворюга. Может, тебя сдать куда надо?
— Не надо, — буркнул Тук. — Я вам еще пригожусь.
— Вот даже не знаю… подумаю еще. Как тебе сегодняшний денек?
— Уф… — фыркнул шотландец. — Отличный денек, ваша милость. Вы были сегодня великолепны. Как вы его по шлему! Я даже толком ничего заметить не успел. Бам-бам-бам… и он уже на земле валяется. Научите?
— Подумаю. Ты слышал, как я этим франкам говорил, что ты эскудеро?
— Слышал, ваша милость, — радостно ответил шотландец.
— Для чего я взял на душу грех вранья?
— Ну… — В голосе шотландца поубавилось радости, и он задумался. — Дабы… дабы дать понять франкам, что я имею право находиться рядом, и вообще поубавить у них спеси.
— Примерно так и есть. Чего нос повесил?
— Ну, так…
— Эскудеро хочешь быть?
— Ну…
— Понятно. Служи, а я подумаю. А пока какой из тебя эскудеро? Вон окорок спер, скотина.
— Я же во благо… — смутился шотландец.
— Благими намерениями выложена дорога в ад. Понятно? Приучись думать, прежде чем что-то делать.
— Ваша милость, кажись, огонек маячит. Не иначе — приют.
Впереди, в быстро наступающей темноте, помигивал тусклый огонек. Через несколько минут в сумерках нарисовался силуэт какого-то строения.
Подъехав поближе, я увидел на обочине несколько небольших одноэтажных зданий, огороженных сложенным из плоских камней высоким забором. Возле ворот на шесте была прикреплена маленькая лампадка, а сами ворота украшены раковиной, подобной тем, которые я видел на паломниках.
— Стучи…
Тук спешился и несколько раз сильно стукнул рукояткой кинжала по воротам, потом через короткий промежуток — еще раз.
За забором басовито взвыло несколько собак, послышались шаги, и низкий хриплый голос поинтересовался:
— Кто беспокоит странноприимную обитель?
— Его милость шевалье де Сегюр, — рявкнул в ответ шотландец таким голосом, как будто за воротами стоит сам руа франков.
— Что вам надо? — не высказывая никакого почтения, поинтересовался голос.
— Отдых, ночлег и место для молитвы, — ответил я сам.
Тук своим голосищем может напугать монахов так, что на нас еще и собак спустят.
— Это приют для паломников, а не гостиница, — спокойно ответил голос. — К тому же у нас все переполнено. Уезжайте…
Вот те новость… похоже, монахи особого почтения к благородным кабальеро не выказывают. Или я родом не вышел. Не разберешь. Доминиканцы… что-то знакомое… ага, псы Господни, читал… Ворота им выбить, что ли. Нет, нельзя, тогда за мной еще и церковники гоняться начнут, а это уже похуже будет, чем Всемирный Паук…
Вдруг из-за ворог раздался голос второго человека. Явно постарше, но сильный и уверенный:
— Куда вы следуете?
— Следуем в Арагон, служить торжеству веры Христовой над магометанами, — постарался я замотивировать свою цель богоугодным и, следовательно, позволяющим смягчить монахов делом.
— Сколько вас?
— Я и мой слуга, при нас четыре лошади.
— Подойдите к двери. — В воротах отворилось маленькое окошко, и за ним в свете факела мелькнуло бледное лицо.
Невидимые собеседники удовлетворились осмотром, ворота, заскрипев, отворились. За ними стояли два монаха в длинных светлых балахонах, подпоясанных широкими кожаными поясами. Монах повыше и поплотнее держал в левой руке здоровенную узловатую дубину, а правой сдерживал на поводке большого лохматого пса, хрипевшего и пускавшего слюни.
Рядом с ним — второй монах, ростом пониже и потоньше комплекцией, с виду гораздо старше первого.
— Проезжайте, — пожилой показал рукой во двор. — Лошадей и слугу проводят. А вы, шевалье, пройдемте со мной.
Приказав Туку в первую очередь накормить лошадей, я спешился и проследовал за стариком, рассматривая приют.
Во дворе с правой стороны — длинное низкое здание, крытое соломой, стены сложены из камня, рядом с ним под навесом расположились несколько лошадиных стойл. Пустых, только в крайнем меланхолично жевал сено осел… или мул, не знаю, этих животин видел только по телевизору. Да и темно уже было.
С левой стороны расположилось такое же здание. Из него доносится богатырский храп нескольких человек… ага… паломники ночуют…
Каменный дом по центру, больше остальных, причем у меня создалось впечатление, что сложен он на древнем, еще римском, если не старше, основании. В стене блестят слюдой несколько окон, больше похожих на бойницы. Стены увиты плющом, крыша из черепицы. Сразу понятно, что в нем обитают сами монахи, а не паломники.
Во дворе чистенько, насколько, конечно, можно рассмотреть в сумерках, несколько дорожек замощены булыжниками. Где-то журчит ручеек. Почему-то пахнет яблоками и грушами. Я повертел головой, стараясь все рассмотреть поподробнее, но солнце уже практически зашло, и виден был только сам двор.
Ну что… Ожидал, согласно своим скудным знаниям о Средневековье, что будет хуже. Грязи и нечистот во дворе не наблюдается, наоборот, все довольно пристойно. Может, это только в монастырях так? Насколько я понимаю, монахи всегда были продвинутей остальных в плане быта. Не знаю… Но пока впечатления неплохие, будем посмотреть дальше…
Старик отворил мощную, окованную железными полосами дверь и пропустил меня внутрь.
Сразу за дверью, в царящем полумраке — горели только два масляных светильника, — я рассмотрел просторное помещение с большим, обложенным камнем камином и длинным столом с лавками посередине комнаты.
В большой нише в стене стояла деревянная, искусно вырезанная в полный рост статуя мужика в сутане и накинутом поверх нее плаще с пелериной. В руках мужик держит посох с навершием в виде креста. Святой какой-то, Иисуса Христа так не изображали.
За столом три монаха что-то едят из деревянных плошек. На нас не обращают ни малейшего внимания.
В комнате немного пахнет ладаном и травами. А вот и они, на притолоке сушатся.
Как интересно все, я первый раз в монастыре. Или это не монастырь, а просто монастырский приют? Для меня разница не понятна, но все равно интересно.
В книгах о Средневековье писатели не всегда детально описывали быт и обстановку, в которых находились их герои. Я в детстве даже представлял все наяву, додумывая, но сейчас представлять нужды не было, все передо мной, даже потрогать можно. Подавил в себе желание шлепнуть по тонзуре ближайшего монаха…
Черт, как же все интересно…
Старик на секунду задержался перед статуей, перекрестился и свернул в боковой коридор. Прошел до его конца и толкнул дверь.
В небольшой келье со скромным распятием на беленой стене и тусклой лампадой под ним он обернулся ко мне и сказал:
— Слава Господу Богу нашему, ты жив! Где ты пропадал, Жан? Я уже думал — тебя схватили.
Вот так! Уж чего я ни ожидал, только не такого развития событий.
И что отвечать?
У монаха строгое худое аскетическое лицо, небольшая аккуратно постриженная бородка, глаза умные, смотрят пронизывающе… так и хочется душу излить.
Получается, знает бастарда, и мало того, даже ждал. А в дневнике об этом не слова. М-да… отпираться и бить в грудь, крича, что я не Жан и далеко не бастард д’Арманьяк, смысла нет. Он же меня узнал…
— Не все прошло гладко… падре… — постарался я ответить обтекаемо и без подробностей.
— Ты уже знаешь, что случилось с твоим отцом?
— Да, падре… Он умер…
— Его подло убили. — Лицо старика исказилось от гнева. — Приказ убить отдал сам узурпатор. Без сомнений!
— Я знаю.
— Его накажет Господь! — Старик яростно вздел руку вверх, на лице промелькнула дикая злоба.
— Я не сомневаюсь, что так и будет, падре, но сейчас мне бы хотелось знать, что делать дальше. Все планы рухнули, — постарался я направить разговор в нужное русло.
Проклятия и кары небесные на голову Луи — это, конечно, хорошо, но желательно определиться с земными делами. Моими делами. Сам я в этом мире еще как младенец, а вот старик — знать бы еще, кто он, — может реально растолковать, что к чему, и направить на путь истинный. И желательно, чтобы этот путь не привел меня к плахе… или дыбе… черт, кто же он? И бастард ничего не собирается подсказывать…
Старик взял себя в руки и сказал:
— Я рад, что у тебя, как всегда, холодная голова. Ладно, обо всем потом. Сейчас я прикажу приготовить воду, омоешь чресла, потом поешь, и поговорим. — Старик открыл дверь, собираясь уходить, но обернулся и спросил: — Кстати, почему ты не назвал пароль у ворот?
— Я его не помню. Когда уходил из Лектура, упал с лошади и ударился головой. — Я показал на ссадину на лбу. — Многое вылетело из памяти. Даже с трудом вспомнил, кто я есть.
— Такое бывает, Господь поможет тебе все вспомнить. — Старик перекрестил меня и вышел.
Я присел на узкую кровать, стоявшую у стены, и осмотрелся. Аскетическая обстановка. Очень напоминает монашескую келью. Скорее всего, она и есть. Скромное распятие на стене. Грубо сколоченный стол и стул. На столе рукописная книга, прибор для письма и толстая восковая свеча в бронзовом подсвечнике.
Кто же этот старик?
Если размышлять логически…
Знает бастарда близко, обращается по имени и на «ты»…
Паука ненавидит реально, ненависть так и сквозит…
В приюте определенно — главный, а может, и не только в приюте. Это заметно по его властности… Смирением от него и не пахнет…
Ждал меня, даже на этот счет был приготовлен пароль; значит, есть реальный план.
А что гадать, пока все складывается неплохо… Вон даже союзник неожиданный нарисовался.
На всякий случай вытянул дагу из ножен, положил рядом и прилег на кровать.
Только сейчас почувствовал, как устал; спина, не привычная к долгим поездкам, задубела намертво. А то ли еще будет? До Арагона путь не близкий… кони да лошадки, основное средство передвижения, ёптыть, до паровозов — века и века…
Скрипнула дверь, и вошел старик. В руках он нес глиняную миску, накрытую ломтем хлеба, и большой кувшин.
Заметив обнаженную дагу, сказал:
— Ты здесь в безопасности, Жан, нет нужды осквернять обитель обнаженным оружием. — Монах поставил еду на стол и присел рядом на кровать. — Вставай, поешь, воду для тебя греют, монахи уже совершили омовения, так что придется подождать.
— Где мой слуга? — В миске оказалось вареное мясо с зеленью и чесноком, а в кувшине — удивительно вкусный шипучий, слегка хмельной напиток.
— Он ухаживает за лошадьми. Позже его покормят и устроят на ночлег. — Монах тоже налил себе в глиняную кружку из кувшина. — С каких это пор ты стал беспокоиться о слугах?
— Когда вокруг тебя одни враги, даже в слуге можно найти друга.
— Ты взрослеешь, мой мальчик, — одобрительно кивнул монах.
— Хороший у вас… — Я показал пальцем на кувшин и запнулся, не зная, как назвать напиток.
— Это да, — согласно кивнул монах. — Сидр в этом году удался на славу, отец Бартоломео — известный мастер на весь Арманьяк, жаль только страдает грехом невоздержания. Но хватит о пустом. Рассказывай, Жан.
Я прожевал кусок мяса, оказавшийся очень вкусной говядиной, отпил сидра и спросил напрямую:
— Я думаю, стоит начать с того, падре, что вы мне скажете, кто вы. Я многое вспомнил, а вот вас — нет.
— Неисповедимы пути Господни! — Старик перекрестился. — Я бы предпочел, чтобы ты забыл другие вещи. Я твой духовник. Имя мне Иаков, я приор ордена братьев-проповедников в этой провинции. Имя мое в миру нет нужды называть, да я его уже и сам забыл.
Ну вот… Потихоньку все начинает проясняться, хотя кто такой духовник, для меня все равно непонятно.
— А что вы делаете, падре Иаков, в этом приюте? — задал вертевшийся на языке вопрос.
По моему разумению, приор провинции — слишком большая шишка в церковной иерархии, чтобы находиться в каком-то захолустном приюте для паломников.
— Видимо, ты действительно многое забыл… — грустно покачал головой старик. — Я здесь, чтобы встретить тебя, оказать посильную помощь и при необходимости дать убежище. Я получил письмо с голубем от твоего отца, упокой Господь его душу и прости грехи, и сразу под видом инспекции выехал сюда. Теперь вспомнил?
— Смутно…
— По большому счету это уже не важно. Теперь расскажи о планах твоих. — Старик пристально посмотрел мне в глаза.
— Планы… — Я добавил сидра в кружки себе и доминиканцу. — А что вы, падре, сами знаете о моих планах?
— Жан, Жан… — покачал головой старик. — Ты каким был, таким и остался, хотя излишняя предосторожность — это не самая худшая твоя черта.
— Предосторожность сейчас жизненно необходимая черта, падре. Прошу вас ответить на мой вопрос.
— Насколько мне известно, ты должен был отправиться в Арагон, искать помощи у рея Хуана. Не так ли? И как ты понимаешь, сейчас это предприятие потеряло всякий смысл, мой мальчик. — Говоря это, старик перебирал косточки четок и не переставал смотреть мне в лицо.
— Почему, падре? Хуан не стал питать приязни к Луи. В Арманьяке еще есть наши сторонники, и если одновременно с вторжением они откроют боевые действия здесь, положение Всемирного Паука станет очень шатким. Бритты обязательно воспользуются этой войной и вторгнутся на побережье. Добавим Бургундию и Гиень, которые также поспешат отхватить свой кусок. Так что не все так печально, как кажется. Сложно, не спорю, но все равно повода опускать руки я не вижу. Это, конечно, я обрисовал идеальный вариант, но даже если он наполовину свершится, Луи надолго, если не навсегда, потеряет свои позиции на Юге, — сам от себя не ожидая такой горячности, пылко выложил я свои соображения.
О подобном развитии событий я думал чуть ли не с первого дня попадания в этот мир. Информацию к размышлению дали записи в дневнике бастарда и дополнились обрывками сведений, почерпнутых из общения с евреем Исааком, де Граммоном и де Люмьером. Окончательно же все оформилось в более-менее прорисованный план только сейчас, в разговоре с духовником.
Доминиканец, не перебивая, дослушал до конца и задал тот самый вопрос, на который я так и не смог в своих размышлениях найти ответа:
— Не спорю, идея при правильном ее воплощении в жизнь может быть хороша. Но что тебе с нее? Кем ты себя видишь после освобождения фамильных земель?
— Паука должна постигнуть кара за совершенные предательство и злодеяния…
— Жан! — перебил меня отец Иаков. — Оставь Паука в покое, его судьба предрешена Господом, и поверь, ему воздастся сторицей. Я задал вопрос: что лично ты получишь от этой войны, кроме удовлетворенного чувства мести?
— Я верну себе свое место, падре!
— Твое место — в монастыре, мой мальчик, — грустно сказал старик. — Ты плод кровосмесительного греха, и тебе не место в мире. Ты занимал определенное положение, пока был жив твой отец. После его смерти, запомни, никто и никогда не поддержит твои права. Я считаю это величайшей несправедливостью, но…
— Как это, падре? Я же бастард, а вы не поддерживаете позицию церкви, матери нашей! — со злостью выпалил я доминиканцу.
Причем я даже не знаю, кто я был в этот момент: бастард д’Арманьяк или Александр Лемешев. Старик озвучил мое реальное положение, которое я наотрез отказывался понимать и принимать своими мозгами человека двадцать первого века. И теперь от осознания реальности меня душила дикая злоба в моих обеих ипостасях.
— Да, не удивляйся, в данном случае я не поддерживаю официальную позицию церкви по некоторым причинам… — Старик допил сидр, поставил кружку на стол, секунду помолчал и продолжил: — Ты плод любви, Жан… запретной, но любви. Ты достоин заменить своего отца. Ты обладаешь для этого всеми качествами. Ты вырос на моих руках. Я тебя люблю как собственного сына. И мне достаточно этих причин, чтобы не соглашаться с твоим нынешним положением. Но, увы… этого мало. Тебе лучше смириться. Война же лишь ввергнет наши земли в пучину раздора и не принесет тебе ровным счетом ничего.
— Падре… я не хочу с этим мириться. Жизнь есть борьба: не важно, против чего, но ты жив, пока борешься. Мне не место в монастыре…
Старик, услышав стук деревянных подошв в коридоре, прервал меня, приложив палец к губам.
В дверь стукнули, и после приглашения в комнату вошел невысокий молодой монах с выдающимся крючковатым носом, бросил на меня быстрый взгляд и с поклоном доложил приору:
— Отче, вода готова.
— Хорошо, ты свободен. Теперь удели внимание слуге нашего гостя. — Отец Иаков жестом руки отправил монаха. Подождал, пока шаги его затихли, и сказал мне: — Доедай, мой мальчик, и пойдем, я тебя провожу и покажу, где что.
Доедать и допивать, собственно, уже было нечего. Я когда волнуюсь, то жру как крокодил. Да и мясо оказалось очень вкусным, хотя, по-моему, немного недосоленным.
— Я уже. Благодарю вас, падре. Мне надо взять запасную одежду.
Старик несколько удивленно посмотрел на меня, но провел в конюшню. Там около похрупывающих овсом расседланных коней сидел Тук и с поражающей скоростью наворачивал ложкой в большой миске.
Увидев меня, он подскочил.
— Ваша милость, я расседлал и обтер коней. Братья любезно выделили нам отборного овса…
Я одобрительно кивнул ему, взял чистое белье и последний чистый набор одежды из сумок, подумал и забрал с собой грязное белье. Невелика шишка, постираю и сам… главное, чтобы никто не подсмотрел, как я это делаю, — явно самозванцем посчитают, да еще и придурковатым.
Помещение, где мылись монахи, немного удивило. Баней оно, конечно, не было, но какие-то сходные черты наблюдались.
Несколько деревянных лоханей, каменные лавки вдоль стен и даже шкафчики без дверей с гвоздиками для одежды. Пол выложен каменной плиткой, есть сток воды. И главное, в помещении чисто…
Вот как после увиденного не плюнуть в рожу современным историкам, расписывающим поголовную нечистоплотность в Средневековье? Одно им счастье, что они в будущем, а я в прошлом.
Для меня приготовили большущий железный котел горячей воды и медный, поменьше, с холодной. Несколько грубых льняных простыней, плошку с густой, комковатой, едко пахнущей субстанцией неопределенного цвета и большой глиняный кувшин с жидкостью, пахнущей ромашкой. М-да, похоже, аналоги мыла и шампуня. Полный банный парадиз… в средневековом варианте, конечно. Да и ладно. На безрыбье… сами знаете, какую позицию примешь. Ничего. Выживу — будет средневековым неряхам революция в банном деле. Еще какая…
Вымылся до скрипа; субстанция, заменяющая мыло, мылилась плоховато, но отмывала, а вот аналог шампуня привел мои волосы в невообразимо пушистое состояние, куда там разным «Нифеям» и «Проктурам-Гемубелям» вместе взятым.
С бельишком повозился, конечно, подольше. Объемы несоизмеримо больше, чем у современного. Камиза вообще на сарафан в сборках похожа. Но справился. Одеваться в свою одежду не стал, не быстрое это дело, а накинул приготовленную мне сутану и влез в сандалии с деревянной подошвой. Тоже, к счастью, чистые.
Вот так… Теперь патлы остричь, тонзуру на макушке выбрить, и чем не бенедиктинец? Хотя нет. Категорично нет. Хрен вам, а не монастырь.
Никогда и ни за что… Не мое это. Даже в иезуиты, хотя они по своей деятельности моей натуре и поближе будут. Старик совсем, наверное, из ума выжил, такое мне предлагать. Хотя он предлагает искренне… Искренне заблуждаясь.
Не я стану контом д’Арманьяком, так им станет мой еще не родившийся братик. Вот что-то хочется верить, что мачеха носит мальчика. Уж он-то имеет все права. На худой конец дядюшку Шарля вызволю из Бастилии. А сам? Сам при них… Посмотрим. Вариантов море… Мое инцестное происхождение доказать документально надо. Я с матушкой еще не беседовал. Могла она теоретически согрешить? Могла… Да масса вариантов. Главное — загнать Паука куда подальше…
Нет! Никаких монастырей. Хрен вам всем.
Я еще средневековых девок не пробовал…
Всего четырех людишек извел…
Только в одном поединке поучаствовал…
Ни одной графини я еще не совратил, тем более — герцогини…
Вот так! Настроение если особо не поднялось, то сам я точно наполнился бодрой уверенностью.
Ну все, Паучок, кто не спрятался — я не виноват…
От избытка чувств смахнул эспадой пучок сушеной мяты, висевший на притолоке, и отнес белье Туку с приказанием высушить до утра или готовиться к взбучке.
Теперь можно опять с приором дискутировать.
Старик так и находился в моей комнате, на столе разместились новый кувшин с сидром и деревянная плошка с фруктами.
— Жан, у меня такое странное впечатление, что тебя подменили, — встретил меня проницательный бенедиктинец фразой, заставившей насторожиться.
— Почему, падре? — По спине прошел холодок…
Неужели все-таки прокололся?
— Не знаю… — Лицо старика выражало легкую растерянность. — Ты мне кажешься другим… Лучше, что ли. Или просто повзрослел?
— Потеряв отца, падре, сразу взрослеешь… — выдохнул я облегченно.
Пронесло…
— Ну да. — Старик согласно кивнул. — Испытания тебе выпали не из легких. Ничего, мальчик мой, все скоро закончится. Я смогу выхлопотать тебе сан в Италии… или даже при Ватикане. А пока переждешь время в монастыре.
— Падре… — я налил полную кружку сидра и ухватил прошлогоднюю грушу в плошке, — неужели вы меня так плохо знаете? Как вы могли подумать, что я соглашусь?
— Жан, это не шутки. Луи — очень мстительный человек, он не успокоится, пока не изведет последних людей из рода Арманьяк. Ты уже знаешь, что твой дядя Шарль в темнице, а де Немюра преследуют по пятам, и я уверен — скоро схватят и казнят. Жан, я не отговариваю тебя от мести. Но месть — это такое блюдо, которое подают холодным. Надо выиграть время.
— Я все это знаю. Есть один очень существенный момент. Они уже в руках Луи, а я еще нет.
— Это дело времени, мальчик мой. Тебя ищут, ищут целенаправленно, как ты этого не понимаешь? — Приор досадливо отодвинул от себя кружку с сидром.
— Падре… — мне почему-то стало жалко старика, — я обещаю подумать над вашим предложением. Правда… Я серьезно подумаю. Положение мое действительно не из легких, но я хочу уверить вас, что не буду совершать глупых поступков и совать свою шею в петлю.
— Господь, внуши этому отроку разумение… — перекрестил меня старик.
— Я открыт для его наставлений… — И тоже перекрестился. — Падре, вы же знаете, что моя мачеха на сносях?
— Да, сын мой, я знаю, что ее пощадили, но где она сейчас — не ведаю.
— Какие права на наследство будет иметь ее ребенок? Мальчик. Будем считать, что родится мальчик.
— Всё… формально — всё. Брак твоего отца с Жанной де Фуа освящен церковью, и права наследования никто не сможет оспорить. Но… — Приор сделал паузу. — Но, Жан. Для того чтобы эти мысли имели хотя бы малейший смысл, дитю надо сначала родиться, а потом Всемирный Паук должен пожелать отдать земли. Как первое, так и второе крайне маловероятно. Как ни печально это звучит, но это так.
— Я понимаю. — Потянулся к кувшину и вдруг обратил внимание на свою руку в сутане… и неожиданно родилось решение: — Падре, а есть в замке Бюзе Сен-Такр представители вашего ордена?
— Есть, фра Варсонофий состоит там замковым капелланом… — Приор недоуменно на меня уставился.
Через несколько секунд недоумение сменилось пониманием, и еще через мгновение старик гневно заговорил:
— Ты сошел с ума. Я все понял: Жанну перевезли в замок Бюзе? Так? И ты собираешься сунуть свою голову в пасть льву. Воистину Господь лишил тебя разума. И не проси. Я не хочу брать грех твоей смерти на свою душу…
Скоро приор выдохся, замолчал, отдуваясь, и стал глушить сидр кружками.
Я как мог спокойно и рассудительно изложил свои соображения, потом затих еще на пару минут, пережидая, пока спадет очередной приступ его гнева.
Не знаю, как мне удалось убедить приора, но он, обвиняя меня в полной тупости, все-таки написал письмо с сопроводительной запиской к капеллану замка Бюзе.
В письме ничего крамольного не было. Приор интересовался здоровьем капеллана и приглашал его на теологическую конференцию при приорате. В записке же указывалось, что с письмом направлен брат Фома, которому и предписывается вручить фра Варсонофию оное.
Задумал я довольно простой план. Проникнуть неузнанным в замок. Все. На этом план заканчивался, и начиналась дикая импровизация. Программа-минимум: попытаться что-нибудь предпринять для очистки своей совести. Хотя бы увидеть мачеху. Программа-максимум: похитить ее и сопроводить в Наварру.
Пока не имею ни малейшего понятия, как осуществить заключительную часть своего плана. Пока…
— Жан, пообещай мне… — Старик уже смирился с тем, что ему не удастся уговорить меня совершить постриг.
— Что, падре?
— Пообещай мне и поклянись на распятии, что будешь беречь себя. — Приор тяжело встал, снял со стены распятие и дал мне в руки. — Клянись, что, после того как убедишься в тщетности своих попыток, ты вернешься ко мне и совершишь предначертанное. Обратишься к Господу.
— Клянусь, падре, — поклялся искренне.
Не люблю шутить с высшими силами. Я действительно очень тщательно буду оберегать свою шкуру и постараюсь не совершать глупых поступков. И действительно, после того как пойму тщетность своих планов, приму постриг. Это правда. Но… Сразу говорю, я одновременно клянусь, что использую любую возможность, любую лазейку для исполнения своих намерений и буду бороться, пока не достигну своего. Я честен пред собой и пред Богом.
Вторую часть клятвы я произнес про себя, поцеловал распятие и отдал приору. Мы еще немного поговорили, и, когда настала глубокая ночь, он ушел, оставив меня наедине со своими мыслями.
К этому времени я уже находился в полубессознательном состоянии. Слишком много событий произошло за один день, и организм просто не выдержал напряжения.
Положил рядом с кроватью на табурет заряженный арбалет и эспаду. Дагу положил рядом с собой на кровать и только закрыл глаза, как сразу провалился в глубокий сон.
