Глава VI
«Играет кот на скрипке,
На блюде пляшут рыбки,
Сбежали чашки, блюдца,
А лошади смеются».
С. Маршак. Детский стишок
Через несколько дней миссис Пэшен принесла Джонсу три новости — на завтрак, обед и ужин. Вместо последнего она подала ему вечерний чай.
— Вам это полезнее, — объяснила экономка, и на ее бледном лице появилось нечто вроде легкого румянца.
Первая новость заключалась в том, что мистер Карсуэлл Миддлтон несколько дней назад прибыл в деревню и уже обосновался в двух комнатах своего особняка, хотя его никто не видел, кроме трех Теббаттсов: мужа, жены и сына, прибиравшихся в доме.
— Значит, дело с малышом не выгорело, — заметил Джонс.
— Сэр? — непонимающе взглянула на него миссис Пэшен.
Джонс рассмеялся и принялся за яйца с беконом.
Второй новостью стала неисправность расположенного во дворе насоса, откуда вместо воды потекла густая жижа. Джонс ожидал чего-то подобного и лишь недовольно покачал головой.
— Боюсь, вам придется отменить утренние ванны, сэр, — сухо добавила миссис Пэшен. — В такое время хоть наспех умыться — и то хорошо.
— Лучше я перестану пить чай, — вежливо заметил Джонс. — Пиво вкуснее, как говорят в рекламе.
Третья новость оказалось жалобой. Миссис Пэшен, громко дыша, молча нависала над Джонсом, пока он нехотя поглощал ее густое варево из говядины и овощей — видимо, того же сорта, что и та дрянь, от которой чуть не «сдох» ее супруг, — и три бутерброда с клубничным джемом, приготовленным накануне «специально для него», как с самодовольной ухмылкой сообщила ему экономка. Наконец он поднял голову и спросил ее, чего она хочет.
— Совет от джентльмена, мистер Джонс, если не возражаете, — ответила миссис Пэшен.
— Вот как? — пробормотал он, немного удивленный подобной скромностью.
Правда, слуги и раньше спрашивали у него совета. Если у этой женщины возникли какие-то сомнения, а ее полоумный муж ничем не мог помочь, то, естественно, она обратилась к нему.
— Да, сэр, если вы не против. Просто эта старая ведьма, теща Пэшена, наслала на меня заклятье.
— Ну да, конечно. Я слышал об этом у викария, — улыбнулся Джонс, которого забавляло, как тщательно миссис Пэшен избегала упоминать о своем кровном родстве с миссис Флюк.
— Нет, я не про то заклятье, мистер Джонс. Про другое, — возразила экономка. — Жуткая вонь.
— Что?
— Жуткая вонь, мистер Джонс.
— Глупости, миссис Пэшен! Это сточные канавы.
— В Саксон-Уолл нет сточных канав, сэр!
— Ну, вы поняли, о чем я. Дело в нехватке воды. Поэтому все и воняет. Ужасный запах. Нам повезет, если не начнется эпидемия. Вы понимаете? Никаких заклятий не существует.
— Да, мистер Джонс, — кивнула миссис Пэшен.
Ее голос и выражение лица напомнили ему негритянских студентов, которым он однажды читал лекции в Америке. Они так же вежливо, почти угодливо соглашались со всеми его утверждениями, но при этом оставались при своем мнении. Он решил, что должен вступиться за здравый смысл.
— На свете не существует магии, миссис Пэшен. Все эти порчи, заклятья и проклятья — полная чепуха.
— Да, мистер Джонс. Как та Аэндорская волшебница, что вызвала дух Самуила.
Ее голос по-прежнему звучал вежливо и дружелюбно. Джонс посмотрел на нее с упреком. Миссис Пэшен снова взяла кусок сахара, обмакнула в воду и засунула в рот. Но на сей раз она не хихикнула, а бросила на Джонса такой похотливый и нахальный взгляд, что тот возмущенно кашлянул и поспешил выйти из-за стола.
Но миссис Пэшен еще не закончила.
— Куда ни пойду, везде эта вонь. Просто воротит! А я тщательно моюсь. В последний раз — даже с ароматным мылом. Когда я принесла вам завтрак, вы чувствовали запах? Или в обед? Или сейчас, когда я подала чай?
— Нет, — буркнул Джонс.
— Вот видите! А я везде его чувствую. Куда я, туда и он. Что мне делать? Говорят… — Она состроила ему глазки. — Говорят, что если найти какого-нибудь высокого джентльмена и пойти с ним на те развалины за домом викария, и чтобы там он прочитал тебе стихи… Только где мне найти такого джентльмена?
— Понятия не имею. — Джонс уставился в свою тарелку и спросил: — Кстати, кто такой мистер Карсуэлл Миддлтон?
— Разве Пэшен вам не говорил?
— Ну, он сказал, что… — Джонс вспомнил, что именно сказал Пэшен, и замолчал, представив ей самой закончить фразу.
— Мистер Карсуэлл Миддлтон — родной брат мистера Хэнли, который скончался через три недели после того, как похоронили его жену.
— Все произошло внезапно, не правда ли? — небрежно произнес Джонс.
Миссис Пэшен с подозрением уставилась на него:
— Бедный джентльмен сильно заболел. Тяжело заболел. Печальная история, да, печальная.
— Наверное, по нему горевала вся деревня, — предположил Джонс.
Экономка мрачно всмотрелась в его лицо, но писатель остался невозмутимым.
— В этом вся проблема с образованными джентльменами, — пробормотала она. — Никогда не поймешь, что они думают на самом деле.
Вид у нее был настороженный и раздраженный. Не будь у нее такое глупое и бесчувственное лицо, Джонс решил бы, что она нервничает.
— Да ладно вам, — улыбнулся он. — В деревнях всегда горюют, когда умирает местный помещик, разве нет?
— Вероятно, — ответила миссис Пэшен. — Но я скажу так. Были те, кто обрадовался его уходу, были те, кто хотел бы, чтобы он вернулся, и были те, кто держал свои мысли при себе и смотрел в оба, а по ночам запирал дверь покрепче.
— Замечательно, — усмехнулся Джонс.
Когда она ушла, он еще час или два сидел, обдумывая их разговор и переваривая ужин. В смертях Миддлтонов, безусловно, есть нечто странное, рассуждал он. И вряд ли можно сомневаться, что миссис Пэшен подменила детей, а миссис Пайк, вольно или невольно, воспитывала чужого ребенка.
Наконец он встал и отправился к викарию. Когда произошли все эти события, Хэллема еще не было в деревне, но до него могли дойти какие-то слухи. Возможно, он сумеет пролить свет на обстоятельства этого темного и загадочного дела.
— Послушайте, Хэллем, — сказал он, едва войдя в дом, — надеюсь, со смертями миссис и мистера Миддл-тона все было в порядке?
— В порядке? — озадаченно переспросил викарий. — В каком смысле?
— Не знаю, в каком, и не хочу об этом говорить, но… разве у доктора не возникло никаких вопросов?
Священник взглянул на него исподлобья:
— Вряд ли. По крайней мере, я не слышал о расследовании. А его всегда назначают, если у доктора появляются сомнения. Разве по поводу Миддлтонов велось какое-то следствие?
— Нет, — ответил Джонс. — Как раз это и странно.
— Честно говоря, я мало что о них знаю, — добавил Хэллем. — Меня не было здесь в то время. Кажется, это очень грустная история. Они были еще совсем молоды, не правда ли?
— Да, вас тут не было. Как и Корбеттов, которые к тому же настолько пристрастны, что их показания никто не примет всерьез. В жизни не видел столь предубежденных людей. И обеих сестер, да поможет им Бог, тоже не было в деревне, поэтому все, что они могут рассказать, — это сплетни и слухи, услышанные от людей вроде тех же Корбеттов.
— Бердси вам тоже не подойдет, — заметил Хэллем. — Его ферма в трех милях от деревни.
— Как насчет сектантов?
Викарий покачал головой:
— Старший методист приехал только в прошлом году. У них ротационная система. Баптистский пастор появился после меня, а парни из Армии спасения вообще долго не сидят на месте. Там вы ничего не узнаете. А почему бы вам не поговорить с нынешним доктором? Правда, его не было тут девять лет назад, когда умер мистер Миддлтон, но, может, его предшественник ему что-нибудь рассказал. Да и что вы вообще задумали? Зачем вам это нужно?
— Предшественник умер или на пенсии? — спросил Джонс, не ответив на его вопрос.
— На пенсии. Но не исключено, уже и умер. Кажется, он уехал в Танбридж-Уэллс.
— Отличное место.
— Так к чему вы все-таки клоните? — спросил Хэллем.
— Я клоню к тому, что Миддлтонов убили, — заявил Джонс и, прежде чем викарий успел возразить, добавил: — Чтобы миссис Пэшен могла подменить их ребенка на своего.
— Но…
Писатель поднял руку:
— Более того, я считаю, что нынешний мистер Миддл-тон находится в смертельной опасности с той самой минуты, как вступил на землю Саксон-Уолл.
Викарий рассмеялся и вздохнул с облегчением.
— Сразу видно, что вы романист, — заметил он.
Джонс усмехнулся:
— Вы думаете, что я несу чушь. Но послушайте, что говорил мне Пэшен не далее как вчера днем. Во-первых, он заявил, что снова заболел, и обвинил в этом свою жену. Во-вторых, связал данный факт с возвращением старшего мистера Миддлтона в свое поместье. В-третьих, признал, что миссис Пэшен отдала их маленького сына. В-четвертых, заверил меня, что ребенок Миддлтонов умер, во что я, впрочем, не верю. В-пятых, заявил, что он и его жена собираются шантажировать мальчика, который носит сейчас фамилию Миддлтон, как только тот достигнет совершеннолетия. И наконец, в-шестых, что особенно важно, он сообщил, что его нынешняя болезнь очень похожа на ту, от которой он страдал перед смертью миссис и мистера Миддлтон. Что вы об этом думаете? Вам это ни о чем не говорит? Разве это не похоже на грязную и отвратительную махинацию?
Священник почесал щеку.
— Звучит неоднозначно, — осторожно ответил он.
— Перестаньте! Неужели вам не кажется странным, что мистер и миссис Миддлтон умерли так вовремя?
— Вовремя для кого?
— Вы признаете, что миссис Пэшен подменила детей и это можно доказать?
— Я признаю, что она могла подменить детей, но что до доказательств…
— Она не сумела бы подменить их, если бы мистер и миссис Миддлтон были живы. Вот что, по-моему, произошло, — продолжил он, не дав викарию закончить. — Миссис Миддлтон умерла во время родов, а миссис Пэшен, которая, вероятно, была у них нянькой, увидела в этом шанс и решила им воспользоваться. Она отравила мистера Миддлтона — скорее всего, мышьяком — и поменяла детей. А чтобы немного усложнить дело, передала украденного младенца Миддлтонов миссис Пайк, у которой умер ребенок, и похоронила мертвого малыша под собственным именем — Пэшен.
— Умершее дитя действительно похоронили под фамилией Пэшен, — произнес Хэллем. — В церковном дворике есть деревянный крест.
— Короче говоря, вот в чем я обвиняю миссис Пэшен. Она убийца и похитительница детей. Вопрос в том, что мы можем с этим сделать?
— Ничего, мой друг, — помолчав, ответил викарий. — Пока вы не эксгумируете тело Миддлтона, все это пустые слова. Да и в любом случае это не вернет его к жизни.
— Да, вы правы, — кивнул Джонс.
Он вышел от викария, все еще размышляя об этом деле, и по пути домой заглянул к доктору Мортмэйну.
— Кревистер? Да, у меня есть его адрес.
— Спасибо, — произнес Джонс, записав его в блокнот.
— Надеюсь, вы не собираетесь сбежать к другому док-тору, — улыбаясь, заметил Мортмэйн.
Джонс усмехнулся. Внезапно он вспомнил, что викарий говорил о враче.
— Я слышал, вас тут боятся, — сказал он, и в его голосе прозвучали язвительные нотки.
Мортмэйн громко рассмеялся:
— Но все-таки не так, как вас! Говорят, вчера у викария вы обрушили на деревенских депутатов демонские проклятия? Правда, что местные жители боятся смотреть вам в лицо?
— Их бегство стало для меня полной неожиданностью, — пожал плечами Джонс. — Разве это не у миссис Флюк репутация человека с дурным глазом?
— Да, если верить слухам.
— Одного дурного глаза на деревню достаточно.
— Вполне, — согласился Мортмэйн. — Кстати, что там за история с Миддлтоном, появившимся вдруг в Неот-Хаусе?
— А, вы уже слышали? Это правда?
— Похоже, что да. Кто-то говорил с Теббаттсом, который следит теперь за домом вместо прежнего сторожа, родственника Бердси. Теббаттс сообщил, что новый хозяин уже въехал. Я так и думал, что рано или поздно он здесь появится и поселится в поместье. В смысле — младший из близнецов.
— А разве не старший? Ладно, в любом случае спасибо за адрес Кревистера. Я хочу спросить его, от чего умер Хэнли Миддлтон.
— От перитонита, — ответил Мортмэйн. — Кревистер мне говорил. Сам он не считал, что операция чем-нибудь поможет, но все-таки ее сделали.
— И пациент умер в результате операции?
— Вряд ли операция могла что-либо изменить. Кревистер сказал, что он был уже не жилец. Да, я помню, мы это обсуждали, когда я приехал сюда. Между прочим, — уж простите за такое замечание, — это самый замшелый и упертый старый хрыч, какого только можно представить. Не слушайте его советов, чем бы вы ни заболели.
Джонс рассмеялся.
Глава VII
«— Карандаш, — попросила она и поднесла его поближе к глазам, чтобы убедиться, что кончик острый.
Потом, шагнув назад, огляделась по сторонам, проверяя, все в ли в порядке, и вдруг хлопнула себя по лбу.
— Черт, а промокательная бумага! — воскликнула она».
Энтони Бертрам. Мститель
После Винчестера дорога сложилась как нельзя более удачно, и уже в третьем часу Ганнибал Джонс благополучно добрался до библиотеки, успев отдохнуть и пообедать у своей тетушки.
Доктор Кревистер, выйдя на пенсию, жил в маленьком, уютном и довольно уединенном доме, который Джонс нашел без труда. Дочь Кревистера, женщина лет сорока пяти, вела хозяйство для него и для его брата, тоже врача. Она сразу узнала Джонса и по имени, и по внешнему виду: по имени, поскольку являлась поклонницей его творчества, и по виду, потому что видела его фото, приложенное к одному из газетных интервью.
После нескольких общих фраз Джонс объяснил цель своего визита. К счастью, память у дочери оказалась лучше, чем у ее отца.
— Ты, конечно, помнишь Миддлтонов из Саксон-Уолл? Я принесу твой журнал за этот год. Когда это было, мистер Джонс, девять лет назад?
— Девять или десять, — ответил он.
Быть знаменитостью порой полезно, подумал Джонс. Вряд ли какой-то другой любитель наводить справки мог рассчитывать на столь радушный прием и надеяться, что люди с вниманием отнесутся к его капризам. Несколько минут он просидел со стариком, обсуждая последний международный матч по крикету, пока дочь не вернулась с книгой.
— Думаю, это он, — сказала дочь, протянув журнал отцу.
У доктора ушло немало времени, чтобы найти нужные Джонсу сведения, потому что он постоянно наталкивался на знакомые фамилии, которые вызывали в его памяти разные интересные случаи: рождения, смерти, необычные болезни и чудесные выздоровления, — и считал своим долгом посвятить в них своего гостя.
Наконец доктор добрался до Констанции Миддлтон.
— Заражение крови. Да, да, я помню. Грустная история. Я бы даже сказал — безобразная. Здоровый младенец, и вдруг — совершенно необъяснимая небрежность со стороны сиделки. Наверное, она была очень расстроена, но и я тоже! Все произошло буквально на ровном месте. Не возникло ни малейших осложнений. А потом из-за чьей-то глупой халатности молодая мать подхватила родильную горячку. Возмутительно. Просто возмутительно.
Он с досадой пощелкал языком, словно безвременная кончина Констанции Миддлтон вызывала у него столько же сочувствия, сколько раздражения и гнева.
— Вы правы, — кивнул Джонс. — А когда… заболел ее муж? Вы можете об этом рассказать? Мы должны установить идентичность, — добавил он, надеясь, что эта туманная формулировка поможет ему объяснить свою настойчивость.
— Ах, да, ее муж. Это было довольно странно. Меня вызвала одна из служанок, кажется, ее звали Пайк, — кстати, именно она ухаживала за миссис Миддлтон, поэтому от нее вполне можно было ожидать еще какой-нибудь чудовищной безалаберности вроде той, что привела к родильной горячке… Нет, теперь, конечно, поздно об этом говорить. В общем, меня вызвали в ее дом к больному, который, скажем так, явно нуждался в операции. Тогда я послал в соседний город… как он там называется?
— Стаухолл, — ответил Джонс.
— Да, верно. Так вот, из города приехал хирург, доктор Литтл. Нечего было и думать о том, чтобы везти мужчину в больницу, поэтому меня поразило, когда… Впрочем, неважно. Короче говоря, я не особенно удивился, что он умер. Тяжелый случай ущемленной грыжи и, как следствие, острый перитонит. Но вот что странно — когда я навестил его в следующий раз, он исчез.
— Как? — воскликнул писатель.
— Бесследно. Мы искали его повсюду и нашли — где бы вы думали?
— Понятия не имею, — ответил сильно взволнованный Джонс.
— В Неот-Хаусе. Это был вовсе не Пайк, а Миддлтон, оказавшийся в доме Пайков. Как вам это нравится?
— Миддлтон… А у него… у него были обычные симптомы? — спросил Джонс, проклиная себя за незнание медицинских терминов.
— Обычные? Черт возьми, да у него были все возможные симптомы! Тошнота, рвота, дрожь в конечностях, сильная боль, быстрое и неровное дыхание, колени, воткнувшиеся чуть ли не в подбородок, высокая температура — все, что можно найти в медицинском справочнике. Доктор Литтл сделал операцию, но пациент умер. Меня это ничуть не удивило.
— Огромное спасибо, — пробормотал Джонс. — Не стану больше вас задерживать.
— Мистер Джонс, неужели вы не останетесь на чай? — почти взмолилась дочь доктора. — Мы подадим его немедленно, если вы торопитесь.
В результате Джонс остался на чай, а затем подписал все свои книги, какие нашлись в библиотеке мисс Кревистер. Когда он собрался уходить, доктор вдруг хлопнул ладонью по столу и воскликнул:
— Вот что я забыл вам сказать! Все время собирался, да так и вылетело из головы.
— Да? — Джонс, которому предстоял долгий путь домой, торопился уйти, однако изобразил заинтересованность. — О чем вы забыли, доктор? Весьма любопытно.
— Любопытно или нет, решайте сами. Буквально на следующий день после смерти больного я получил записку от доктора Литтла: «Сожалею о смерти пациента. Значит, операция уже не требуется».
— Что он имел в виду?
Доктор усмехнулся:
— Не имею ни малейшего понятия. Больше мы с ним не общались.
Джонс, только что спешивший покинуть дом, теперь страстно желал остаться и услышать всю историю. Он спросил нарочито небрежным тоном:
— Можете рассказать немного подробнее, сэр? Когда доктор Литтл оперировал Миддлтона — а это действительно был Миддлтон, не так ли? — вы тоже находились в комнате?
— Разумеется. Я помогал делать анестезию.
— Но… послушайте, доктор, это звучит необычно. Вы раньше были знакомы с доктором Литтлом?
— Нет. Я просто позвонил в больницу и попросил прислать врача.
— Значит, прежде вы его не видели?
— Нет, мы с ним ни разу не встречались. Да и потом, в этой хирургической маске…
— То есть при желании кто-то другой мог выдать себя за доктора Литтла? И вы бы его не узнали?
— Конечно, но с какой стати и кому понадобилось бы это делать? К тому же операция была выполнена профессионально. Отличная работа.
— Вот как?
— Да, просто блестящая. Кстати, именно доктор Литтл поставил диагноз «перитонит».
— И вы постоянно находились рядом с ним?
— Естественно.
— А в каком состоянии был пациент — надеюсь, вы уверены, что это был Миддлтон? — когда вы собирались сделать анестезию? Что он чувствовал?
— Боль. Очень сильную, с постоянной рвотой. Мне казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Я сказал доктору Литтлу, что операция вряд ли уместна. Больной практически обречен. Однако он настоял на своем, и мы сделали анестезию. Но не странно ли, что потом доктор Литтл забыл про эту операцию?
— Очень странно, — согласился Джонс. — Может, он получил сообщение о том, что пациент умер и операция больше не нужна?
— Вы хотите сказать, что это у меня не в порядке с головой? Я же объяснил: доктор приезжал из города и сделал операцию.
— Да, да, я понял. Я не это имел в виду, — пробормотал Джонс. Его охватила беспомощность. Он неловко добавил: — Просто это действительно очень странная история, доктор.
Вскоре ему в голову пришло простое объяснение, которое повергло его в уныние. Вероятно, доктор Литтл страдал от особой формы амнезии, описанной Фрейдом и другими психиатрами, которую можно выразить словами: «Не напоминайте мне о том, что я хочу забыть». Сделанная им операция закончилась неудачно, и он подсознательно выбросил ее из памяти, поскольку воспоминание о ней причиняло ему боль. Отсюда и его записка доктору Кревистеру.
Но исчезновение Пайка в любом случае представляло огромный интерес. Это был явный намек на преступные действия, направленные против Миддлтона. Джонс решил, что должен поговорить с миссис Пайк и выяснить, в каком состоянии находился ее муж, когда она отправилась за помощью к доктору Кревистеру. Если бы только можно было доказать, что Пайк страдал от аппендицита — или от отравления мышьяком!
Он глубоко погрузился в свои мысли, из которых его вывел громкий возглас доктора Кревистера:
— Кстати, вы были правы, мой друг!
— В чем именно? — спросил Джонс.
— В том, что спросили меня, уверен ли я, что пациентом был мистер Миддлтон. Дело в том, что до того, как меня позвали к миссис Пайк, я никого из них не видел.
— Ни Пайка, ни Миддлтона?
— Ни того, ни другого. А поскольку их симптомы оказались абсолютно идентичными…
Джонс уставился на собеседника:
— Вы хотите сказать, что это все-таки был Пайк?
Доктор Кревистер покачал головой:
— Но как это возможно? Операцию-то делали в Неот-Хаусе. Вы меня совсем запутали, молодой человек!
Глава VIII
«Все в нем сгнило и разрушилось от носа до кормы».
Из отчета 1852 года о линкоре «Уорриэр»
Все еще размышляя о таинственном исчезновении Пайка и о странном сходстве его симптомов с болезнью Хэнли Миддлтона, Джонс к половине десятого добрался до домика викария, надеясь на его помощь и содействие по поводу нового владельца Неот-Хауса.
Однако время для визита оказалось крайне неудачным, поскольку викарий, замотавшись в толстый шарф и прикладывая к левой стороне лица нагретый камень, простонал глухим от боли голосом, что у него жуткая невралгия и он вряд ли в состоянии принимать гостей. Вид у него был такой мрачный и убитый, что Джонс, всегда готовый посочувствовать страждущим, почти раскаялся в том, что явился в столь неподходящий час. Его немного удивило, что приступ невралгии оказал такое сильное действие на Хэллема — тот был буквально сам не свой, — но рассудил, что никто не застрахован от плохих дней.
— Зачем вы пришли? — помолчав, спросил викарий.
Джонс коротко рассказал о визите к доктору Кревистеру.
— Не понимаю, почему вы вмешиваетесь? Это не имеет к вам никакого отношения, — раздраженно буркнул священник сквозь намотанный шарф.
— А как же мистер Карсуэлл Миддлтон? Я не могу просто стоять в стороне и смотреть, как его сведут в могилу, — возразил писатель.
— Разумеется, не можете. Но для чего кому-то сводить его в могилу?
Джонс нетерпеливо ответил:
— А разве он не унаследовал поместье? Что станет с молодым Миддлтоном-Пэшеном теперь, когда вернулся его пропавший дядюшка? А если тот к тому же женат и у него собственные дети…
— Он холост! — перебил викарий. — Миссис Гэнт слышала об этом от миссис Теббаттс, экономки, которую он привез с собой.
— Что ж, хоть какие-то новости!
— В общем, вам лучше успокоиться и умерить свое воображение, — заключил священник.
— Воображение тут ни при чем, — возразил Джонс. — Все просто, как дважды два четыре. Дело Миддлтона плохо пахнет, и я намерен выяснить правду, прежде чем уеду из деревни.
— Вся деревня плохо пахнет, — заметил викарий, неожиданно хихикнув. — Но убийство тут ни при чем. Убийство — это слишком просто. Вы и понятия не имеете, что тут творится. О, можете мне поверить!
— Правда? — спросил Джонс, внимательно взглянув на него.
Викарий заморгал, его речь стала хриплой и невнятной. Он начал говорить о местной содомии, и рассказ лишил Джонса дара речи. Как писателя его трудно было чем-либо удивить, но явное удовольствие, с которым священник смаковал детали, вызвало у него отвращение.
— И вот теперь эта старуха Флюк, — заключил викарий. — Отрубила голову петуху и залепила его перьями дверь в моем летнем домике. Я не могу в него войти.
— Не можете войти? — удивился Джонс.
Он машинально ухватился за каминную полку, догадываясь, что ему совсем не понравится ответ Хэллема.
— Нет! — почти взвизгнул викарий, повысив голос. — Не могу войти!
Хэллем вдруг громко рассмеялся и ударил себя кулаком в грудь. Джонс подскочил к нему, прижал к кровати и позвал японца. Тот с почтительным видом появился в комнате и встал, скрестив руки на груди. Викарий лежал тихо.
— Принесите воды! — крикнул Джонс. — Ваш хозяин болен!
— Только не воды, — вежливо произнес дворецкий. — Вода плохая. Нашествие лягушек. Все лягушки мертвые. Вода очень плохая, когда лягушки мертвые. Лягушки отравлены, вода тоже. Хозяина отравили, вот что я думаю.
Замечание о лягушках, кажется, оживило пастора. Он убрал руку Джонса, сел в кровати и прохрипел, приложив ладонь к больной щеке:
— Лягушки, может, и отравлены, а вода — нет.
— Конечно, нет, — подтвердил Джонс успокаивающим тоном.
Викарий снова рассмеялся, на сей раз естественно, однако его голос по-прежнему звучал как чужой.
— Нет-нет, правда. Мой колодец слишком глубокий, чтобы в него могли попасть дохлые лягушки. Если они там появились, значит, кто-то убил их раньше, чем они оказались в колодце, — объяснил он.
— Понятно, — кивнул Джонс. — Что ж, давайте осмотрим колодец.
Даже в наступивших сумерках зрелище было неприглядным. На краю колодца валялось десятка два распухших лягушачьих тел с вздутым брюхом и растопыренными лапами. Сидевший рядом фокстерьер Хэллема таращился на них, повернув голову набок. Увидев священника, он сердито зарычал. Нао подхватил его на руки и унес, оставив Джонса разглядывать лягушек.
— Отвратительно! — воскликнул Джонс.
Викарий сходил в сарайчик и принес садовую лопату. Не говоря ни слова и без малейших признаков брезгливости, он выкопал в ближайшей клумбе яму, собрал в кучу лягушачьи трупы и зарыл их в землю, деловито поправляя мешавший ему шарф.
— Вам нужно отдохнуть, — заметил Джонс, когда они вернулись домой. — Не хотите сходить к врачу или взять отпуск?
Викарий покачал головой:
— Нет, со мной все в порядке. Я знаю, чьи это фокусы. Так миссис Флюк напоминает мне о том, что пора молиться о дожде. Лягушки — ладно, но перья — это уж чересчур. Я жил в Вест-Индии и видел много странных вещей.
— Переночуйте сегодня у меня, — предложил Джонс.
— Нет, спасибо. Все это из-за жары. Постараюсь поменьше напрягаться пару дней. Беспокоиться не о чем.
Странно, но он смотрел на Джонса так, словно ненавидел его всей душой. Писатель ответил терпеливой улыбкой и вышел за ворота, где постоял немного, дожидаясь, пока викарий вернется в дом. Потом он быстро и бесшумно подбежал к летнему домику. В тусклом свете сумерек поперек двери тянулась грязная бечевка, обвешенная перьями. Джонс сорвал бечевку, скомкал ее вместе с мерзко пахнувшей гирляндой и засунул в карман пиджака. После этого развернулся и спокойно отправился домой.
У него не было обыкновения запирать двери на ночь. Не стал он делать этого и теперь, несмотря на неприятный холодок в спине. Раздевшись в почти полной темноте, Джонс распахнул окно — миссис Пэшен всегда закрывала его во время уборки, — взглянул на темные поля у Гутрум-Даун и отправился спать. Уже в полусне он услышал на крыльце чьи-то шаги. Сразу очнувшись, Джонс сел в кровати, сжимая в руке скомканное одеяло. Помолчав минуту, крикнул с нервной дрожью в голосе:
— Эй, кто здесь?
В ответ раздался тихий смешок. Джонс похолодел. Он выскочил из кровати, схватил свечу и чиркнул спичкой. Дверь медленно приоткрылась, и в темном проеме появилось белое как смерть лицо женщины, которая вошла в комнату и остановилась, молча глядя на Джонса. Она была в строгой черной шляпе, мужском плаще и фермерских сапогах.
— Боже милостивый! — воскликнул он.
В следующий миг женщина игриво дунула на свечу и, обвив руками шею Джонса, повисла на нем всей массой своего крупного тела. Под этим мощным грузом ошарашенный Джонс начал отступать к кровати. Он рывком оторвал ее руки от шеи и с трудом вырвался из клинча. После этого вновь зажег свечу и мрачно уставился на гостью. Она тяжело сползла по стене и села на пол, раскинув руки и ноги в непомерно огромных сапогах. Голова ее свесилась на грудь, но глаза продолжали смотреть на него исподлобья с хитрым и блудливым огоньком. Затем веки томно опустились, и она сунула большой палец в рот. Джонс схватил женщину за лодыжки и резко рванул вперед, заставив примерно на полфута отъехать от стены. Зайдя сзади, он подхватил ее под мышки и, кряхтя от напряжения, попытался поставить на ноги. Но женщина всем телом обвисла на его руках и не сдвинулась с места. Истекая потом, Джонс подтащил ее к двери и вытолкнул на крыльцо.
— Домой! Иди домой! — крикнул он и, с силой захлопнув дверь, задвинул засов.
В голове у него мелькнуло, что кто-нибудь мог видеть этот ночной визит, но сейчас ему было безразлично.
Джонс взглянул на часы: почти одиннадцать. Женщина продолжала сидеть на крыльце: за дверью попеременно слышались то плач, то смех. Вскоре раздались удалявшиеся шаги. Задув свечу, он приблизился к окну и увидел, как ее темная фигура, словно тень, скользит по саду. Когда вдалеке скрипнули садовые ворота, Джонс запер все окна и двери на террасе. Перед тем как заснуть, он успел подумать, что его гостья, вероятно, была попросту пьяна. Интересно, как она будет чувствовать себя завтра утром, вернувшись домой?
Он еще спал, когда деликатный стук в дверь объявил о приходе миссис Пэшен. Джонс, как обычно, умылся под насосом и, проходя мимо кухни, заглянул в дверь. Миссис Пэшен приветствовала его неуклюжим реверансом. Ее шляпка была на месте, но вместо повседневной обуви сегодня красовалась пара черных туфелек из дешевой кожи, разукрашенных замшевой тесьмой. Весь остальной костюм смотрелся как нельзя более чинно, сдержанно и скромно. Такой и должен быть у деревенской женщины, соблюдающей приличия. Лицо было невозмутимо, а взгляд блуждал по сторонам. Джонсу невольно пришло в голову, не померещилась ли ему вся эта ночная история. Неужели она действительно явилась к нему в дом посреди кромешной ночи? Он покачал головой. Ему нестерпимо хотелось поговорить о вчерашнем эпизоде.
— Как сегодня ваша голова, миссис Пэшен, не болит? — осведомился он.
Она уставила на него свои коровьи глаза.
— Вы слышали новость, мистер Джонс?
— Новость? — Он сразу подумал о викарии и его вконец издерганных нервах. — Мистер Хэллем? — спросил он.
Миссис Пэшен покачала головой. Черные перья и блестки на ее шляпке тоже качнулись.
— Не викарий, сэр. Мистер Карсуэлл Миддлтон.
— Надеюсь, он…
— Мертв, сэр. Да, мистер Джонс. — Последовала пауза, — писатель успел судорожно вздохнуть, — и она добавила: — Вчера ночью, примерно часов в одиннадцать.
Глава IX
«Murdratus est — возглашает более возвышенный язык готических веков».
Томас де Куинси. Убийство как одно из изящных искусств
В половине седьмого экономка мистера Карсуэлла Миддлтона вызвала полицию, а в девять часов у Джонса появился доктор Мортмэйн.
— Из Стаухолла только что приехал инспектор полиции, — сообщил он. — Миддлтона убили. Скорее всего, кочергой. Экономка, женщина из Лондона, нашла его тело в шесть утра и позвонила в полицию. Смерть наступила между половиной одиннадцатого и четвертью двенадцатого. Это время назвали экономка и ее сын, и оно совпадает с данными полиции. Сам я труп не видел, но Теббаттсы — они до последнего времени работали у родителей покойной миссис Миддлтон — утверждают, что Миддлтон поднялся в свою спальню в половине одиннадцатого. Было еще рано, поэтому они обратили на это внимание и запомнили время. Без четверти одиннадцать экономка и ее муж тоже отправились спать, но их сын, парень лет шестнадцати, остался в комнате для прислуги, чтобы дочитать книгу. Примерно в четверть двенадцатого он закончил чтение и пошел к себе. Парень был уверен, что хозяин мирно спит в своей кровати, и решил тайком пробраться в гостиную — стянуть пару пирожных из буфета. Однако, еще не войдя в комнату, он, к удивлению, обнаружил, что Миддлтон вовсе не наверху. По его словам, хозяин дома лежал на кожаном диванчике лицом вверх, свесив одну руку и подогнув колени, как бывало раньше, когда он отдыхал или читал. Кстати, еще они увидели на полу дохлого кота — в очень скверном виде.
— И парень вернулся к себе, не сказав ни слова Миддлтону? — предположил Джонс.
— Именно так. Но есть одна странность. Лужица крови, образовавшая на полу в том месте, где Миддлтон упал на каминную решетку и раскроил себе голову после мощного удара, находилась в десяти футах от диванчика, где его обнаружили. Конечно, на диванчике тоже осталась кровь, но ясно, где именно он упал после того, как его ударили. Удар пришелся по левой части черепной кости и…
— Боюсь, мне это ни о чем не говорит, — вежливо прервал его Джонс.
— Суть в том, что убийца должен был поднять его и переместить на диван, уложив в такой позе, которая не вызывала бы подозрений у любого, кто заглянул в комнату. Это свидетельствует по меньшей мере о двух фактах.
— Первый: преступник знал привычки жертвы, — произнес Джонс.
— Верно. А второй — он обладал большой физической силой. Полагаю, Миддлтон весил дюжину стоунов , не меньше.
— Так много? Значит, убила его не женщина, — заметил Джонс.
— А почему вы подумали о женщине?
Джонс рассказал ему все, что знал о миссис Пэшен.
— Звучит правдоподобно, — промолвил доктор.
Писатель покачал головой.
— Почему нет? — удивился Мортмэйн. — Главное в деле мотив, а у нее он точно был.
— Странно, но если время убийства соответствует тому, что вы назвали, я могу предоставить ей железное алиби, — заявил Джонс. — Сколько, по-вашему, занимает путь от особняка Миддлтонов до этого дома?
— Примерно четверть часа.
Джонс покачал головой.
— Двадцать минут, и то, если идти быстро, — возразил он. — Там расстояние более мили, если вы не знали.
— Наверное. А если бежать?
— Миссис Пэшен не бежала.
— Допустим. Однако…
— Вчера вечером она явилась ко мне без десяти одиннадцать, свежая как огурчик, в шляпе, плаще и сапогах, и мне пришлось выставить ее за дверь. Сначала я подумал, что она спятила, но потом решил, что это просто алкоголь.
— Без десяти одиннадцать? Вы уверены?
— Да.
— Но…
— Это не вписывается в график. Она бы не успела. Миддлтон поднялся наверх в половине одиннадцатого. Значит, ей нужно было спуститься вместе с ним в гостиную, убить его, перетащить тело на диван, избавиться от окровавленной одежды, вымыть руки и явиться ко мне — и все это за двадцать минут.
— А как она была одета, когда пришла к вам в дом?
— В плащ, сапоги и шляпу.
— Миссис Пэшен? Господи, помилуй!
— Ну да. О чем я и говорю.
— Ее нужно отправить к психиатру.
— По-моему, она была просто пьяна.
— Надо здорово напиться, чтобы вломиться к кому-нибудь в дом в одиннадцать часов вечера.
— Впрочем, если убийство — ее рук дело, своим визитом она могла попытаться получить алиби.
— А зачем вообще подчеркивать факт, что она не спала и была на ногах в одиннадцать часов вечера, как раз тогда, когда произошло убийство?
— Вы правы. — Джонс поскреб подбородок. — Ладно, сдаюсь. Если не возражаете, я бы попросил вас проведать Хэллема. Он на грани срыва.
— Неужели?
— Да. Кто-то устроил в его летнем домике фокус в стиле худу, вуду или как там это называется. Взгляните.
Он сходил в спальню и принес бечевку со скомканными перьями.
— Гадость, — поморщился доктор и покачал головой. — Деревенские священники должны быть женаты. От целибата в Англии один лишь вред.
— Вы англичанин?
Доктор улыбнулся:
— Моя мать ирландка.
— А у меня отец — уэльсец.
Оба рассмеялись, и Джонс вернулся к главной теме беседы:
— Насчет Миддлтона, как я понимаю, я вряд ли сумею чем-либо помочь?
— Как раз сможете. Муж его экономки сообщил, что сегодня должен приехать младший Миддлтон, племянник убитого. Их отпустили из школы из-за карантина. Его опекун тут же сплавил своего подопечного старшему Миддлтону, как только тот объявился, так что сейчас, похоже, за ним вообще никто не присматривает. В школе его больше не оставят. Говорят, у него нечто вроде детского паралича. В общем, если вы можете встретить его на вокзале и приютить на денек-другой, пока мы не свяжемся с прежними опекунами…
— Разумеется, — кивнул Джонс.
— Кстати, говорят, викарий вчера был вечером в Неот-Хаусе. Значит, не возражаете?
— Нисколько. Меня это даже взбодрит. Сколько ему лет?
— Девять или десять.
— Когда прибывает поезд?
— Знаете, лучше я встречу его сам и привезу к вам на машине. Покормите его?
— Да, если миссис Пэшен к тому времени не арестуют.
— Спасибо. Значит, я его привезу. Сколько сейчас? Половина десятого? Как раз успею сходить к викарию. До свидания. Я сообщу экономке, что заберу мальчика. Кому не повезло, так это ей и ее мужу. Полиция считает их чуть ли не главными подозреваемыми.
— Неужели?
— Да, хотя ясно, что из-за смерти Миддлтона они ничего не приобрели, а, наоборот, все потеряли.
— Если возникнут сложности, наверно, пришлют кого-нибудь из Скотленд-Ярда?
— Неизвестно.
— Позднее, когда вы будете не так заняты, я хотел бы серьезно поговорить с вами насчет смерти прежнего Миддлтона.
— Сейчас меня гораздо больше интересует смерть нового Миддлтона. И Теббаттсов, уверен, тоже. Бедняга-муж уже слег в постель, он в шоке. Жена ходит бледная как смерть, почти ничего не говорит, а сын, похоже, онемел от страха. Естественно, полиция обыскала весь дом, но полицейский доктор из Стаухолла согласился с моим мнением, что Теббаттсов пока лучше не допрашивать.
— Странно, правда?
— Да, немного подозрительно. По-моему, они ведут себя довольно глупо. Но это не мое дело.
— А что вы скажете об этом? — И Джонс рассказал ему то, что сообщил доктор Кревистер.
— Я слышал эту историю от миссис Корбетт, в «Долговязом парне», — произнес Мортмэйн.
— Вы верите, будто Миддлтон умер от перитонита?
— Похоже на то, судя по тому, что мне рассказала миссис Корбетт.
— А судя по тому, что она рассказала мне, его отравили мышьяком, — возразил писатель. — Сопоставьте это с тем, что случилось с новым мистером Миддлтоном…
— Отравить человека мышьяком и проломить ему голову кочергой — разные вещи, — заметил доктор.
— Формально говоря, да, — согласился Джонс.
— И чисто психологически — тоже, — улыбнулся Мортмэйн. — Между этими убийствами примерно такая же разница, как между женщиной и мужчиной.
— Сходство между двумя полами более фундаментально, чем различия!
Доктор со смехом хлопнул его по плечу:
— Сразу видно романиста!
Джонс усмехнулся. Ему нравился доктор, и он с симпатией проводил его взглядом, пока тот шел от крыльца к своей машине. Позднее, при новой встрече, писатель с простодушным видом поинтересовался, что такого человека, как Мортмэйн, могло привести в Саксон-Уолл.
Они пили пиво в маленькой гостиной Джонса, и доктор, задумчиво посмотрев на свой бокал, ответил:
— Нелегальная операция. Беременность у сифилитички. Меня освободили за недостатком улик.
— Вот, кстати, любопытная тема! — воскликнул Джонс. — Что вы думаете о евгенике и подобных вещах? Меня всегда интересовал данный вопрос. Я затронул его в одном из своих романов, но, кажется, не слишком удачно. Моим читателям нужно что-то более сентиментальное.
Доктор поднял бокал и, прищурив левый глаз, стал разглядывать на свет светлый янтарный напиток с шапкой пены. Потом покачал головой и мрачно процитировал:
Не генетика правит миром,
А сосиски с холодным пивом.
Глава X
«— Неужели оно совсем не слушается руля? — раздраженно спросил я.
— Нет, сэр, оно медленно, но идет.
— Держать на юг.
— Есть, сэр.
Я зашагал по юту. Кроме звука моих шагов, не было слышно ничего, пока рулевой не заговорил снова:
— На румбе, сэр».
Джозеф Конрад. Теневая черта
Миссис Пэшен занималась уборкой у Джонса только по средам и субботам, поэтому утром, подав ему завтрак, оставила его беседовать с доктором и удалилась. Пробыв там час или два и, очевидно, выполнив какие-то свои домашние дела, к половине двенадцатого она обычно возвращалась к Джонсу и принималась готовить ему обед.
В день, когда убили мистера Миддлтона, между ее утренним и дневным визитом к Джонсу заглянули не менее четырех человек, чтобы сообщить новость. Первыми оказались мисс Харпер и ее сестра, едва разминувшиеся с появившейся позднее миссис Корбетт. За ними последовала Лили Саудолл. Последняя кроме новостей, которые, как она благоразумно предположила, он уже слышал, принесла ему сообщение от доктора.
— Ему не нравится, как выглядит пастор, и он хочет показать его специалисту. Доктор написал вам, что с ним происходит. Вот, смотрите. «Он страдает»… — а дальше непонятное слово. Я пыталась разобрать его, но не получилось. Врачи всегда пишут так неразборчиво, правда?
Это была совсем не та заплаканная девушка, которую Джонс видел у викария после ее ссоры с Корбетт. Он улыбнулся:
— Это чтобы непосвященные не поняли, что они хотят сказать.
Но Лили не оценила его остроту.
— Что там за слово, сэр? Мама обязательно спросит, когда я вернусь. «Он страдает…»
— …«галлюцинациями», — сухо закончил Джонс.
Девушка недоуменно посмотрела на него, но он, криво усмехнувшись, молча дал ей шесть пенсов за услугу и вернулся в дом.
У садовых ворот Лили столкнулась с возвращавшейся миссис Пэшен. Проходя мимо, Лили смачно плюнула на дорожку. В ответ на это оскорбление миссис Пэшен отвесила иронический поклон и распахнула для нее ворота.
— Кажется, вы не пользуетесь популярностью у Лили Саудолл, — позднее заметил Джонс.
Миссис Пэшен подняла на него свои черные глаза и произнесла без малейшей иронии в голосе:
— Лили очень хорошо воспитана. Весьма респектабельная девушка.
— Есть новости о смерти мистера Миддлтона? — спросил Джонс.
Миссис Пэшен покачала головой:
— Я была там час назад. В доме полно полиции из Стаухолла. Теббаттсам и их сыну приходится несладко.
— Откуда вы знаете?
Она пожала плечами:
— Слухами земля полнится, кажется, так говорят, сэр?
— Миссис Пэшен, закройте дверь и присядьте на минутку, я хочу с вами поговорить, — распорядился Джонс, повинуясь внезапному импульсу, о котором тут же пожалел.
Она села на краешек стула и сложила руки под передником.
— Вы помните прошлую ночь, миссис Пэшен?
— Не так, чтобы очень, сэр.
— Господи, конечно, помните! — воскликнул Джонс. — Вы… вы находились в моем доме.
— А, вы об этом! И что с того? Все закончилось к взаимному удовлетворению, не так ли?
Растерявшись, писатель неуверенно кивнул. Миссис Пэшен спокойно смотрела прямо на него. Помолчав, она добавила:
— Я сразу поняла, что вы джентльмен. В общем, что было, то было.
— Да, черт возьми, но это требует объяснений, — возразил Джонс. Она ждала продолжения, но писатель только хмуро пробормотал, стараясь выглядеть возмущенным: — Нет, конечно, я все могу понять, если вы напились. Потому что, согласитесь… так не следовало поступать.
— Я не напилась, — мрачно проговорила миссис Пэшен.
Джонс оставил ее слова без комментариев. Через минуту она встала и вышла из комнаты, но в дверях остановилась и спросила, что он хочет на обед.
— На ваше усмотрение, — ответил Джонс. — Кстати, у меня в гостях будет мальчик. Можете приготовить на двоих?
— Хоть на десятерых, если вам угодно, мистер Джонс. Это маленький племянник?
— Маленький племянник, — эхом отозвался писатель и поднял голову, пытаясь сообразить, как она об этом догадалась.
Но ее лицо осталось неподвижным. Джонс взял шляпу, сунул в карман записку доктора и отправился на почту, чтобы отправить телеграмму. Почтальонша с большим интересом взяла бланк с текстом и прочитала его вслух своей дочери Мириам:
«Брэдли Стоун Хаус Уэндл Парва Бэкингемшир вы здесь очень нужны Саксон Уолл Гэмпшир любовью Ганнибал Джонс»
Вторая телеграмма содержала то же самое послание, но адресованное на лондонский адрес миссис Брэдли.
— Каждая будет стоит больше шиллинга, — буркнула разочарованная почтальонша.
Джонс усмехнулся и кивнул.
— Насколько больше? — поинтересовался он.
Почтальонша дважды пересчитала слова в обоих сообщениях, пососала кончик карандаша, набросала какие-то вычисления на промокательной бумаге и взяла с него два шиллинга и семь пенсов. Отсылая телеграммы, она все еще ломала голову над смыслом текста, но тот продолжал оставаться раздражающе темным и непроницаемым как ночь.
Джонс вернулся домой, а через полчаса прибыли доктор с мальчиком. Сходство ребенка с миссис Пэшен было поразительным. Джонс внимательно рассматривал его за обедом. Бледный, с застывшим лицом и темными густыми волосами, крепкий и кряжистый, как молодой бычок, юный гость ел с жадностью, но аккуратно, и его манеры были выше всяких похвал. Он вел себя легко и естественно, обращаясь с Джонсом с той подкупающей непосредственностью, какую мальчишки обычно проявляют к людям, так же, как они, не склонным к лишним сантиментам.
Днем Джонс повел его на прогулку, но миссис Пайк настояла, чтобы сначала они зашли к ней и попробовали ее домашнего пива. Генри Пайк принес им бокалы. Джонс молча переводил взгляд с одного мальчика на другого и вдруг, повинуясь смутному порыву, предложил:
— Генри, бери шляпу, и пойдем с нами.
Они молча направились к Гутрум-Даун, но не успели дойти до рельсовой дорожки, тянувшейся на общинный выгон, как Генри резко остановился и спросил:
— Мама просила меня узнать, видели ли вы тело того джентльмена, мистер Джонс?
— Какого джентльмена, приятель?
— Мертвого джентльмена, сэр, который считается дядей этого маленького мальчика, сэр. Джентльмена…
— Я не маленький мальчик, — перебил Ричард. — И я бы с удовольствием посмотрел на тело, если можно.
— Нельзя, — ответил Джонс.
После паузы Ричард вежливо спросил:
— Его ударили по голове в гостиной, верно?
— Ну вот, — тяжело вздохнул Джонс, — а это еще откуда?
— Ваша служанка сказала, пока вы качали насосом воду.
— А что еще она тебе сказала?
— Что я похож на свою мать.
— Моя мама говорит — она не верит, что это тело мистера Миддлтона, — заявил Генри. — Она говорит — лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
— Верно, — согласился Джонс. — Но верно и то, что полиция знает свою работу, старина.
Ричард окинул взглядом окрестный пейзаж.
— Что это за холм? — спросил он.
— Гутрум-Даун, — ответил Генри. — Заколдованное место, на его вершине живет Долговязый парень.
— Все это сказки, которые бабки рассказывают малышам, — пренебрежительно промолвил Ричард.
Генри озадаченно посмотрел на человека, который бросал вызов одному из основных постулатов местного «символа веры».
— Нет, это правда, — возразил он. — Долговязый парень существует. — Генри посмотрел на Джонса. — Мама сначала думала, что это мистер Джонс, но пастор разубедил ее. А еще она считала, что он — Старый сатана, хотя точно так же называют пастора.
Оба мальчика уставились на Джонса, оценивая его рост и тщедушное телосложение.
— Долговязый парень, — протянул Ричард. — Звучит неплохо. Ваша мама — наблюдательная женщина, — вежливо заметил он Генри.
— Миссис Флюк говорит, что простые люди всегда видят правду, — кивнул Генри. — Потому что другие не пытаются от них ничего скрыть, как скрывают от вас или меня.
— А что, например, они могут скрывать от тебя или меня? — спросил Джонс.
Но Генри только покачал головой. Ему понравилась сама фраза, а с чем она была связана, уже выветрилось у него из головы. В этот момент Ричард заметил голубую бабочку, и оба мальчишки бросились ловить ее.
— Ну, что ты думаешь о Генри? — спросил Джонс своего гостя, когда они вернулись домой, а Генри, ошалев от полученного шиллинга, опрометью бросился к матери.
Ричард, с большим интересом разглядывая чай, который миссис Пэшен ставила на стол, вежливо ответил, что Генри — хороший парень. Решив, что вряд ли услышит от него что-либо более вразумительное до тех пор, пока миссис Пэшен не закончит свои приготовления и не накормит гостя, Джонс сел за стол.
— Помилуй бог, миссис Пэшен! — воскликнул он. — Четыре вида печенья? И три вида джема?
— И большое яйцо, мистер Джонс, — кивнула миссис Пэшен, расставляя рюмки для яиц. — Пусть молодой джентльмен набирается сил, пока он здесь.
— И то правда, — пробормотал молодой джентльмен, намазывая на хлеб масло и следя за тем, как миссис Пэшен наливает ему черный как деготь чай и щедро наполняет его сахаром.
— Добрая женщина, — заметил Ричард, когда она ушла. — Похоже, ей нравится мое присутствие.
— Да, это разнообразит ее жизнь, — согласился Джонс. — Ты бы не возражал, если бы Генри остался у нас на чай?
— Его это могло бы смутить, вам не кажется? — предположил он.
— Почему?
— Ну, он отличный парень, только вряд ли умеет вести себя за столом и, пожалуй, сам это понимает, разве нет?
Джонс был удивлен и заинтересован Ричардом. Он внимательно смотрел на мальчика, сравнивая его с миссис Пэшен и ее мужем. Физическое сходство было, конечно, налицо. А вот умственное — скорее наоборот. К тому же Ричард выглядел намного привлекательнее. Даже неподвижность его лица с лихвой компенсировали интеллигентный вид и серьезные, вдумчивые слова. Разговор прервался до конца обеда. Потом Джонс спросил:
— В какое время ты ложишься спать?
— Часов в восемь, — произнес Ричард. — У меня тренировки. Надо соблюдать режим.
— Тренировки? Отлично. Чем ты занимаешься?
— Боксом. Я привез с собой перчатки. Мне нужно найти партнера для спарринга. — Он обвел гостиную оценивающим взглядом. — Свет тут неважный, но в целом подойдет. Какова площадь комнаты?
Джонс скромно ответил, что не знает, но они могут измерить ее завтра утром. Он спросил Ричарда, в каких соревнованиях тот участвовал.
— Лишь в школьных, — небрежно промолвил парень. — Но я хочу выступить на чемпионате британских колледжей. Кстати, не иметь матери — большое преимущество. Как вы считаете?
Джонс пояснил, что, к сожалению, никогда не уделял рассмотрению данного вопроса того внимания, которого тот, видимо, заслуживал. Ричард покачал головой.
— Многие люди, в том числе выдающиеся, считали матерей скорее минусом, — продолжил он. — Обычно от них слишком много суеты. Им нужно разъяснять важность такого спорта, как бокс. Но я не завидую парням, которым придется это делать. Не говоря уже о том, что из-за матери могут пропасть все тренировки. Дай ей волю, и она потащит тебя на прогулку, начнет пичкать сладостями…
Куря трубку, Джонс сочувственно кивнул и признал, что это похоже на правду.
— Если не возражаете, я займусь своими упражнениями. Кажется, мой чай уже переварился, — заметил Ричард через два часа.
Все это время они провели в дружеском молчании. Ричард с мрачным усердием и большой технической точностью рисовал современные модели мотоциклов.
— Вперед, — кивнул Джонс. — Кстати, боюсь, что на ванну можно не рассчитывать. У нас мало чистой воды.
— Ничего страшного. Я захватил свое спортивное полотенце. После упражнений просто хорошенько вытру тело, вот и все.
Ричард ушел. Джонс услышал, как он топает по полу в спальне. Минуты через три парень спустился вниз в длинной фуфайке и тренировочных штанах. Упражнения, к которым приступил, сложные и изматывающие, были явно его собственного изобретения, и он предавался им с религиозной серьезностью, как человек, исполняющий какой-то священный ритуал.
— Пощупайте, — с гордостью предложил он после тренировки Джонсу, напрягая бицепсы на руках.
Джонс пощупал. В этот момент вошла миссис Пэшен.
— Молодой джентльмен желает принять ванну? — осведомилась она.
— Ванну? — воскликнул Джонс. — Господи, как вы сумели добыть воду в этой иссушенной земле?
Миссис Пэшен посмотрела в окно.
— «Я изолью воды на жаждущее и потоки на иссохшее», — пробормотала она и, повернувшись к писателю, добавила: — На вершине Гутрум-Даун можно собрать росу.
— Вы набрали на холме росу для ванны?
— Молодому джентльмену нужно принять ванну, — объяснила миссис Пэшен. — Я знаю, как принято в хороших домах. Мы с Пэшеном и матерью взяли по паре ведер и набрали сколько нужно. Вы тоже можете помыться, мистер Джонс, если желаете. Где мне сделать ванну для молодого джентльмена?
— А я думал, вы в ссоре с матерью, — заметил Джонс.
Миссис Пэшен уставилась в пространство над его головой.
— У моей матери есть свои причины, чтобы ходить на Гутрум-Даун в разгаре лета, мистер Джонс.
Судя по тону ее голоса, в этих словах заключался какой-то глубокий смысл, но Джонс не уловил его. В наступившей паузе он тщетно пытался поймать смутную мысль, вертевшуюся у него в голове.
— Разумеется, — наконец произнес он. — Кстати, как ваш ужасный запах?
— Исчез, когда умер мистер Миддлтон.
— Неужели? И как это связано?
Миссис Пэшен перевела взгляд с Джонса на Ричарда, терпеливо ждавшего, когда можно будет принять ванну, и ответила:
— «Ночь ночи возвещает знание». Скажу вам больше, мистер Джонс: кто-то снова наслал порчу на нашего викария.
— Что вы имеете в виду?
Она приложила пухлую руку ко лбу и мрачно изрекла:
— Он выбил в церкви окно-розетку и со всей силы разбил лоб о стекло.
— Морбидный символизм, — машинально пробормотал писатель.
— Наверное. Я плохо разбираюсь в современной медицине. Но все равно — на невинного человека навели порчу.
Джонс кивнул. Ричард вежливо спросил:
— Может, мне лучше устроиться в кухне? Вдруг я расплескаю немного воды?
— Так и сделаем, — согласилась миссис Пэшен.
Джонс слышал, как они разговаривали, пока она наливала ему горячую воду. Вскоре миссис Пэшен вернулась в гостиную.
— Если не возражаете, я пойду, мистер Джонс. Можно я выйду через переднюю дверь? Раз уж молодой джентльмен занял кухню.
— Конечно, — ответил Джонс.
Услышав, как закрылась входная дверь, он изогнулся в кресле, чтобы проследить, как миссис Пэшен шествует по саду среди алых маков и пышных роз. Фетида, подумал Джонс, была самой пугливой и мнительной из женщин. Интересно, а что Ричард думает о пяте Ахиллеса?
Позднее к нему снова заглянул Мортмэйн. Когда Джонс спросил его о викарии, тот покачал головой.
— Между нами говоря, — произнес он, — мне кажется, что он сошел с ума. Но нужно мнение другого врача.
— Я послал за миссис Лестрейндж Брэдли, — сообщил Джонс.
— Прекрасно. Нао не пустил меня к нему, но когда я заглянул в окно, Хэллем подошел к стеклу и начал нести полную околесицу. На голове у него была огромная повязка, закрывавшая весь глаз. Он заявил, что является пророком Магометом или еще каким-то библейским персонажем.
— Библейским, о невежественнейший из язычников? — воскликнул Джонс, воспитанный в лоне твердолобой, но хорошо осведомленной уэльской методистской церкви. — Вы хотели сказать «Моисеем», а не «Магометом». Хэллем, может, и сошел с ума, но не до такой же степени! К тому же Моисей был патриархом, а не пророком.
— Я помню, там было что-то на букву «эм», — робко попытался оправдаться доктор.
— Например, мозги набекрень, — отрезал писатель с грубостью, допустимой между друзьями.
Глава XI
«Год назад с беднягой Томом случилась неприятность, и он оказался такого интересного телосложения, что я не смог спасти его от этих жуликов хирургов: он угодил в анатомический зал и стоит теперь среди скелетов».
Джон Гэй. Опера нищего. Акт II, сцена I
Примерно через полчаса после ухода миссис Пэшен Джонсом овладело возбужденное состояние, вероятно, вызванное летней жарой и подвигшее его к целому ряду действий, которые, как мы вскоре увидим, привели к самым неожиданным последствиям.
Какое-то время он сидел и слушал, как Ричард плещется в ванне, декламируя стихи, и по мере того, как его ухо привыкало к ритму пятистопного ямба, Джонс все с большим удивлением обнаруживал, что присутствует при одном из самых лучших исполнений речи Марка Антония из «Юлия Цезаря».
Он приблизился к двери, отделявшей гостиную от кухни, и вошел внутрь. Ричард стоял посреди ванны с неподвижным лицом деревянного божка, полузакрыв глаза и вздернув подбородок, и отбивал такт огромной мочалкой, зажатой у него руке. Его голос медленно и внятно произносил строчки из трагедии:
— «А Брут весьма достойный человек».
— Иди спать, — сказал Джонс. — Ты чем тут занимаешься?
— Читаю свою роль.
— Можешь делать это в кровати. Ты уже помылся?
— Да.
— Тогда марш в постель. Воду из ванны я солью сам. Она нужна мне для сада. Давай сюда полотенце. Вот, возьми маленькое. Пижама у тебя готова? Ладно, я за ней схожу. И не забудь высушить волосы.
Подкрепившись печеньем и молоком с содовой, Ричард отправился спать, а Джонс вернулся в гостиную и принялся за чтение. Внезапно он отложил книгу, подошел к столу и достал из ящика бумагу и почтовые конверты. В следующие полчаса он написал два письма — одно своей жене, а другое — адвокату.
В первом было сказано: «Я нашел мальчика десяти лет, которого хочу усыновить. Что ты думаешь?»
Во втором говорилось: «Как можно усыновить мальчика-сироту десяти лет? Считается, что это племянник убитого Миддлтона, но я полагаю, он сын одной местной пары».
Джонс решил не ждать до утра и отправить письма немедленно. Запечатав конверты, он на цыпочках поднялся наверх. Ричард еще не спал.
— Я хочу сходить на почту, — сообщил Джонс.
— Хорошо.
— Не возражаешь, если оставлю тебя одного?
Ричард усмехнулся.
— Ну, извини, — сказал Джонс. — Я так, на всякий случай.
Тем не менее он решил вернуться поскорее. Но идя с почты, Джонс столкнулся со старой миссис Флюк. Она согнулась в три погибели и несла на плечах пустой мешок. Следом, как тень, скользил черный кот.
Джонс остановил ее и поинтересовался:
— Что вы делаете здесь в такое время?
Он говорил нарочито громко и добродушным тоном. Старуха закряхтела и покачала головой. Черный кот приблизился к Джонсу, замурлыкал и потерся о его ноги.
— Все из-за пастора, — проскрежетала миссис Флюк. — У него снова эта лягушачья чума.
— Что за лягушачья чума?
Джонс вспомнил разбухшие тела, которые недавно закапывал викарий, и к горлу подкатила тошнота.
— Читайте Библию, молодой человек, и все узнаете, — едко промолвила миссис Флюк. — Мы с Малки направляемся к пастору, и я тащу свой мешок для лягушек, вот только силенок совсем не осталось.
— Я сам пойду, — предложил Джонс. — Дайте вашу суму.
Посмеиваясь, она протянула ему мешок. Черный кот, не зная, за кем ему идти — мешком или старухой, — начал бродить кругами, выражая сомнения громким мяуканьем, но выбрал все-таки мешок. Джонс почувствовал запах свежей рыбы и понял, почему.
Он подумал об оставшемся дома мальчике, но успокоил себя тем, что перед уходом надежно запер окна в нижнем этаже. Обе двери, во двор и на крыльцо, тоже были на замке. Вряд ли в его отсутствие разразится пожар, а миссис Пэшен, даже если ей вздумается заявиться в гости, не сможет попасть внутрь и напугать ребенка. Тем не менее Джонс заглянул к доктору и сообщил ему о своих намерениях, упомянув о сидящем дома Ричарде.
— Я рад, что вы идете к викарию, — произнес доктор. — Он совсем плох. Его надо скорее вывезти отсюда, но я не могу его ни в чем убедить, пока он не пускает меня в дом.
— Странно, как быстро все это случилось, — заметил Джонс.
— Что именно? Кстати, я могу послать к вам пару моих служанок, если оставите ключ. Переживаете за парня?
— Как старая наседка, — признался Джонс.
— Мои девушки будут не против, — добавил Мортмэйн. — Еще светло. А вы сможете задержаться у викария и поговорить с ним. Миссис Брэдли приедет?
— Надеюсь. Пока я не получил ответа. Спасибо за помощь.
Служанки, получив инструкции, заулыбались и сказали, что с удовольствием посидят с мальчиком. Джонс дал им денег и собрался уходить.
— Вы так и не сообщили, что именно случилось, — напомнил доктор, ухватив его за рукав.
Джонс подумал, что с такой же легкостью Мортмэйн мог бы остановить его силой взгляда.
— Ну, вы знаете. Нервный срыв. Вы слышали, что он разбил окно в церкви и порезался стеклом?
— Господи! Нет, я об этом не слышал! Теперь понятно, почему у него так замотана голова. Мне это совсем не нравится. Бедняга! Скверно, если все это правда.
Однако вопреки его словам, в голосе доктора прозвучало удовольствие.
— Да, плохо, — согласился Джонс. — Морбидный символизм! Ужасно! Я услышал от миссис Пэшен.
— И откуда они только узнают? Сомневаюсь, что в деревне есть телефон, иначе мои девушки мне бы рассказали.
Викария они нашли в постели. У него действительно было замотано полголовы. Когда они появились в комнате, священник спрятал голову под одеяло и отказался показывать рану доктору, запретив ему приближаться к себе. Японский дворецкий, неподвижный, как идол, стоял в дверях. Доктор пробыл в гостях минут десять. Он ни слова не сказал японцу, пока не вышел за дверь.
Викарий молча уставился на Джонса. Его глаза блестели, как у больного лихорадкой.
— Из Нао он ничего не вытянет, — заявил он, смеясь, но тут же поморщился и схватился за голову. — Я не доверяю Мортмэйну. От его лечения мне будет только хуже.
— Почему вы не позволили ему осмотреть рану? — спросил Джонс недовольным тоном.
Викарий скорчил гримасу. Он снова рассмеялся и сразу поморщился.
— Я чувствую себя полным дураком. Вы знаете, что случилось?
— Нет.
— Я думал, деревенским все уже известно.
— Миссис Пэшен рассказала мне одну из своих баек.
— Что именно?
— О выбитом окне и о том, что вы порезались стеклом.
— Краткая версия ее слов, не так ли? Почему бы вам не сказать все, как есть, Джонс?
В его голосе прозвучали капризные, почти истерические нотки.
— Ну, вы знаете этих деревенских. Лучше расскажите, что произошло на самом деле, — попросил Джонс, стараясь говорить приятным и спокойным тоном.
— Мальчишки стали бросаться камнями в окно, и один из них угодил мне в лоб, когда я пытался остановить их.
Джонс хорошо разбирался в психологии и понял, что священник лжет. Но ему не хотелось об этом говорить, и он перевел беседу на другую тему.
— Миссис Флюк сообщила мне о «лягушачьей чуме». Что она имела в виду?
— Наверное, тех мертвых лягушек, которых я закопал в саду.
— Очевидно, — кивнул Джонс, хотя это его ничуть не убедило. — Значит, в колодце их больше нет?
— Нет. Ни одной. Не забывайте — если вам будет не хватать воды, приходите ко мне. А скоро ее будет не хватать. Всем. Абсолютно всем! — Викарий ехидно усмехнулся и снова спрятался под одеяло.
— Спасибо, я учту, — кивнул Джонс.
Он рассказал о том, как миссис Пэшен заставила мужа и миссис Флюк собирать росу для ванны Ричарду. Обоих это развеселило. Викарий так просто разошелся. Он залился визгливым смехом. Джонсу пришлось его успокаивать.
— Я уверен, что это ее сын, — заметил писатель, — и что она убила Миддлтона.
— Но зачем ей убивать Миддлтона? — спросил викарий с таким видом, словно они никогда не обсуждали эту тему.
— Чтобы обеспечить наследство мальчику.
— Нет, я в это не верю, — заявил пастор.
— Почему? Эта женщина способна на все.
— Только не на убийство.
— Я думаю, она убила и первого Миддлтона, чтобы сделать сына наследником семьи.
— Вы это уже говорили, — раздраженно проговорил Хэллем, — но я этому не верю и никогда не поверю. Наша деревня не настолько испорчена. Это моя деревня, мои люди, и я не хочу слышать, что они безнадежные грешники.
Джонс нахмурил брови. Разве не от викария он слышал страстные, мрачные и безусловные подтверждения порочности местных жителей?
— Главное, чтобы не начался дождь, — добавил священник. — Продолжение засухи решит все мои проблемы. А после дождя они возникнут снова.
Джонс ушел от него в половине десятого. Зная, что Ричард больше не один, он направился в кухню, чтобы поговорить с Нао. Японец ел ужин: сардины, бутерброд с маслом и горсть свежесобранной клубники. Свеча, озарявшая его голову, руки и тарелку, — кухня была довольно темной и свет в ней приходилось зажигать раньше, чем в других комнатах, — придавала ему сходство с лакированной статуэткой. Когда Джонс вошел, он вежливо встал и застыл на месте.
— Ну-ка, — резко произнес Джонс, — выкладывайте, что с вашим хозяином.
— Убийство в Неот-Хаусе, вот что, — ответил японец.
— Но проблемы у него начались раньше, чем убили мистера Миддлтона. Не увиливайте. Ваш долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы вы сказали правду. Мистер Хэллем очень болен, и я хочу помочь ему.
Японец улыбнулся:
— Мой долг перед мистером Хэллемом требует, чтобы я хранил его секреты. И я не считаю, что он болен.
— Значит, вы ошибаетесь или лжете. Мистер Хэллем сам не свой, неужели вы не видите?
— Вижу. Давайте не будем об этом говорить. Я хочу вам кое-что показать. Идите за мной.
Он взял свечу и направился к задней двери. Заслонив ладонью огонек свечи — хотя ночь была тихой, — дворецкий прошел через двор к небольшой кладовой, где стоял насос, и, войдя внутрь, поставил свечу на полку. Затем приблизился к большому медному котлу и поднял крышку.
— Посветите сюда, пожалуйста, — попросил он.
Джонс взял подсвечник и поднес его к темной щели. Он заглянул под крышку. На дне огромного сосуда блеснуло что-то синее. Нао засунул туда свои желтые руки и начал вытаскивать один за другим крупные куски стекла, полыхавшие, словно радуга, лазурной синевой, изумрудной зеленью, золотом и пурпуром.
— Это и есть окно-розетка? — спросил писатель.
— Да, квадрифолий, мистер Джонс. Мистер Хэллем один забрался наверх и вытащил это прекрасное окно. Вырезал алмазом каждый кусок, сложил в подвешенную на руке корзину, спустил вниз и спрятал на дне котла, взяв с меня клятву, что если что-нибудь случится, я отдам его вам.
Он уложил стекло в корзину и улыбнулся озадаченному Джонсу.
— Но как вы об этом узнали?
— Я следил за ним, — спокойно ответил Нао. — И надеялся, что он не упадет. Викарий забрался на церковную башню, мистер Джонс, и это было поздно ночью.
— Он воспользовался лестницей?
— Нет, вскарабкался прямо по стене. Очень высоко.
— Невероятно.
— Да, мистер Джонс. Очень опасно. Он постоянно бормотал, что осталось мало церквей тринадцатого века, где есть розетки с нетронутыми стеклами. Да, да!
Джонс понес корзину к выходу, а Нао опустил крышку и взял подсвечник. Прежде чем они вернулись в кухню, писатель спросил:
— Мистер Хэллем знает, что вы его видели, Нао?
— Да.
— Вот как? И что он вам сказал?
— Он аккуратно уложил стекло в котел и стал мыть руки, а я качал воду насосом. И он спросил: «Который час»? — а я ответил, что далеко за полночь. Тогда он добавил: «Это заняло у меня более часа».
— А что у вас с этой лягушачьей чумой?
Джонс впервые заметил на лице японца нечто похожее на волнение.
— Проклятая старуха! — воскликнул Нао. — Все произошло, когда викарий карабкался на башню. Она явилась к колодцу и вывалила в него полный мешок лягушек! Да, так оно и было! Я сам видел.
— Боже милостивый! И когда это случилось?
— В пять минут двенадцатого. Я ей много тогда чего наговорил.
— Долго она пробыла здесь?
— Когда старуха меня услышала и заговорила со мной, было двадцать минут двенадцатого. Мы стояли в церковном дворике. Неподходящее место, чтобы беседовать с полоумной ведьмой о мешке с лягушками! Потом я заставил ее собрать все, что она принесла, и выпроводил со двора.
— Во сколько она от вас ушла?
— Перед тем, как викарий спустился с башни.
— Очень странно, — пробормотал Джонс и добавил: — Интересно, что она делала тут сегодня вечером?
Японец покачал головой.
— Попалась бы она мне здесь вечером или когда-нибудь еще, — сказал он тихо, но таким тоном, что у Джонса пробежали мурашки по спине.
У писателя было богатое воображение, и от этих ноток в голосе на него дохнуло целыми веками жестокости. Он так задумался, что пропустил поворот к своему дому, миновал «Долговязого парня» и опомнился лишь на развилке, в пяти минутах ходьбы от дома Миддлтонов. Ему пришло в голову, что тело Миддлтона еще, возможно, не убрали, и внезапный приступ любопытства заставил его проследовать дальше, открыть садовые ворота и подняться по дорожке к дому.
Джонс был готов к тому, что двор забаррикадирован, а дверь заколочена гвоздями. Его не удивило бы и множество зевак, заглядывающих в комнаты через окна в первом этаже. Он даже допускал встречу с полицейским, которому запретили пропускать на территорию посторонних. Единственное, чего он никак не ожидал, — это сильный, резкий и неожиданный удар, обрушившийся на его голову в тот момент, когда он огибал угол здания.
Его пронзила острая боль, сверкнувшая перед глазами, как лезвие меча. Потом — падение и темнота.
Следующее, что запомнил Джонс: он лежит в собственной постели с раскалывающейся головой, на него с добродушным упреком смотрит доктор, а рядом в его лучшем кресле, пестрая, как попугай, и зубастая, как аллигатор, восседает миссис Брэдли.
