В Баскот-Лодже слуги отнесли хозяйку в ее спальню на втором этаже и оставили ее на попечение Риты и экономки. Хелена, похоже, не замечала рук, которые снимали с нее одежду и облачали в ночную рубашку ее беспрестанно трясущееся тело. Ее кожа была бескровной, глаза смотрели в пустоту, и, хотя губы шевелились, она ничего не произносила и не откликалась на обращения. Ее уложили в постель, но она не могла заснуть, раз за разом приподнималась и протягивала руки, как к девочке на ярмарке, словно повторяя ту сцену. За этим последовали судорожные рыдания и вопли – нечленораздельные вопли боли и ужаса, разносившиеся по всему дому.

Рита с трудом заставила ее принять снотворное, но препарат оказался слабоват и действовал медленно.

– Может, дадите ей что-нибудь посильнее? Если она в таком состоянии…

– Нет, – сказала Рита решительно. – Я не могу.

Постепенно, впрочем, лекарство брало верх над ее перевозбужденным рассудком, и Хелена начала успокаиваться. Но даже в последние моменты перед погружением в сон она сделала попытку привстать.

– Где… – пробормотала она, разлепляя веки, – Амелия?

В конце концов ее голова опустилась на подушку, глаза закрылись, и следы страшных потрясений этого дня изгладились с ее лица.

– Пойду скажу мистеру Вогану, что она уснула, – сказала экономка миссис Клэр, но Рита задержала ее на несколько минут, чтобы задать вопросы о здоровье Хелены в последнее время.

Немного погодя Хелена вышла из полудремы, и к ней тотчас вернулись ужасные воспоминания о последних событиях; боль и тревога ничуть не уменьшились.

– Где она? – надрывно рыдала Хелена. – Где она?! Энтони поехал за ней, чтобы вернуть домой, да? Я должна поехать сама. У кого она сейчас? Где она?!

Но ее тело было слишком изнурено, чтобы привести в исполнение эти отчаянные порывы. Ей не хватало сил даже на то, чтобы откинуть одеяла и самостоятельно подняться с постели, не говоря уже о том, чтобы сесть в лодку и плыть до Келмскотта или ехать на поезде в Оксфорд.

Столь велико было ее горе, что оно отнимало у Хелены последние силы; теперь она все чаще затихала и подолгу лежала молча, с невидящим взглядом и неподвижными конечностями.

Во время одного из таких затиший Рита взяла ее за руку и сказала:

– Хелена, вы в курсе, что ждете ребенка?

Хелена медленно сфокусировала взгляд на ее лице, не вполне понимая, о чем идет речь.

– Когда вас принесли сюда, я надевала на вас ночную рубашку и заметила, что вы начали полнеть. Миссис Клэр говорила, что накануне вы съели много редиса, вам стало дурно и она отпаивала вас имбирным чаем. Но вас тошнило совсем не из-за редиса. Дело в беременности.

– Но это невозможно, – сказала Хелена. – После исчезновения Амелии у меня прекратились месячные. И с тех пор их не было ни разу. Так что вы ошибаетесь.

– В подобных случаях способность к зачатию появляется за несколько недель до возобновления месячных. И если в это самое время зачать ребенка, месячные так и не наступят. Именно это случилось с вами. Через полгода вы снова станете матерью.

Хелена растерянно моргала. Потребовалось время, чтобы информация в полном объеме дошла до ее истерзанного сознания, а когда это наконец произошло, она тихонько охнула и приложила ладонь к своему животу. На ее губах возникла слабая улыбка, и покатившиеся по щекам слезы были уже не такими горькими, как те, что орошали ее подушку несколько минут назад.

Затем она слегка наморщила лоб и охнула во второй раз, как будто после первой изумленной реакции что-то очень важное прояснилось в самых темных глубинах ее сознания.

И, закрыв глаза, уснула глубоким спокойным сном.

На первом этаже Воган стоял перед окном своего кабинета. Наступили сумерки, но он не зажигал лампу. И не снимал пиджак. Казалось, он там стоит без движения уже много часов подряд.

Когда Рита, постучавшись, вошла в кабинет, Воган встретил ее тусклым, отсутствующим взглядом человека, который слишком запутался в своих мыслях о прошлом, чтобы реагировать на настоящее. «Да», – произнес он глухим голосом, когда она сообщила, что Хелена заснула. «Нет», – когда Рита предложила ему снотворное, чтобы он и сам немного вздремнул. И снова: «Да», – в ответ на ее слова о необходимости оберегать Хелену от новых потрясений.

– Это особенно важно сейчас, – добавила она, – когда она ждет ребенка.

– Да-да, – все тем же голосом сказал он, так что Рита не смогла понять, дошло ли до него это известие. Он явно счел разговор оконченным, вновь уставился в пространство за окном и погрузился в тягостные раздумья.

Рита вышла в сад через дверь с новенькими – теперь уже ненужными – замками и направилась к реке. Летний дождь бил по ее плечам редкими, но крупными – вдвое больше обычного – теплыми каплями. Несмотря на поздний час, еще не стемнело как следует; свет серебрился в мокрой листве и лужах на тропинке. А серебро реки неутомимо перековывали молоточки капель.

У Риты запершило в горле. Несколько последних часов она была занята выполнением своих профессиональных обязанностей, и это помогало ей отвлечься. Но теперь, оставшись в одиночестве, она наконец-то расслабилась; и слезы потекли по щекам вперемешку с дождевым каплями.

Впервые за все ее посещения Баскот-Лоджа она не пообщалась с девочкой. В прошлые визиты Рита обычно сажала ее на колени, или бросала с ней плоские камешки в реку, или наблюдала за лебедями и утками, которые подплывали близко к берегу, отражаясь в воде. Когда маленькая рука тянулась к Рите, она убеждала себя, что удовольствие, получаемое ею от детского жеста доверия, – это несущественная мелочь. Но когда она увидела, как остроносая женщина отбирает девочку у Воганов, чтобы передать ее Робину Армстронгу, инстинктивный умоляющий порыв Хелены нашел отклик и в ее душе.

Она так громко всхлипывала, что сама перестала себя узнавать. С этим нужно было что-то делать.

– Перестань, глупая, – сказала она себе с упреком. – Это совсем на тебя не похоже.

Но и строгость не возымела эффекта.

– Хватит ныть, как будто это твой собственный ребенок, – продолжила она, однако эти слова лишь удвоили потоки слез.

Прислонившись к стволу дерева, Рита дала волю чувствам; прошло десять минут, а слезам все еще не было видно конца. Она вспомнила об утешении, какое даровал ей Господь в те времена, когда у нее еще была вера.

– Теперь-то Ты понимаешь, почему я в Тебя на верю? – обратилась она ко Всевышнему. – Потому что в такие минуты, как сейчас, я остаюсь сама по себе. Я знаю, что помощи ждать не стоит.

Однако стенать и жаловаться на судьбу ей было не свойственно.

– Это уже совсем никуда не годится, – напустилась она на себя. – Да что с тобой такое?

Она сердито вытерла слезы, обругала дождь с использованием выражений, от которых благочестивых монашек хватил бы удар, и устремилась вперед по тропе. Она не сбавляла темпа, пока не начала задыхаться; и теперь ее грудь вздымалась уже не от волнения, а от обычной нехватки воздуха.

На подходе к «Лебедю» все слышнее становились шум и гвалт. Батраки, сборщики салата и гравийщики, основательно подогретые выпивкой, разошлись не на шутку после ярмарочных гуляний в разгар долгого трудового сезона. Нескончаемость светового дня способствовала всяческим эксцессам, коим в равной степени предавались как завсегдатаи, так и случайные посетители трактира. Несмотря на дождь, часть из них высыпала на речной берег. Промокшие до нитки, они пили из кружек разбавленный дождем эль – уже толком не чувствуя его вкуса – и в который раз пересказывали друг другу все менее связные версии сегодняшних событий.

Рита не горела желанием общаться с этой публикой. Они видели ее на ярмарке вместе с Воганами и, встретив сейчас, наверняка потребовали бы от нее историю. Ей совсем не хотелось посвящать в личные дела Воганов кого бы то ни было, но миновать незамеченной толпу любознательных пьянчуг было задачей не из простых. Она подняла воротник плаща – стараясь не обращать внимания на струйки воды, которые при этом стекли ей за шиворот, – и опустила голову, чтобы лица не было видно со стороны. В остальном расчет был на быстроту ходьбы и невнимательность гуляк.

Из-за опущенной головы она не заметила одного из батраков, опорожнявшего в реку свой мочевой пузырь. Он уже закончил и развернулся, пытаясь застегнуть штаны, когда в него чуть не врезалась Рита. Человек был пьян, но все же не до такой степени, чтобы не извиниться.

– Прошу прощения, мисс Сандей, – изрек он, прежде чем нетвердой походкой направиться к своим расположившимся неподалеку товарищам.

Было понятно, что он первым же делом сообщит всем о появлении Риты, и ее шансы проскользнуть мимо «Лебедя» без задержки быстро таяли.

– Рита! – услышала она оклик и вздохнула, готовясь перетерпеть эту неприятность.

– Рита! – повторил тот же голос, негромкий и настойчивый, и тут она поняла, что исходит этот голос не от шумной компании на берегу. Он раздавался с реки.

Там, полускрытый развесистой ивой, был пришвартован «Коллодион». А на палубе стоял Донт и призывно махал ей рукой. Она подошла к трапу, поднялась на несколько ступенек, увидела протянутую сверху руку, схватилась за нее и была мигом поднята на борт.

В каюте было уже прибрано: все коробки, флаконы и фотопластинки заняли свои места на полках. Только раскрытый на столе каталог, в котором Донт вел учет сделанных снимков, свидетельствовал о том, что фотограф провел насыщенный рабочий день. На столике стоял бокал рейнского вина; Донт достал из шкафчика второй, наполнил его и поставил перед Ритой.

В последний раз они виделись в толпе зевак, наблюдавших за конфликтом между Воганами и Робином Армстронгом. А расстались они сразу после ухода высокой остролицей женщины, вдогонку за которой отправился Донт.

– Вы ее нагнали?

– Она мчалась так, что я не смог даже сократить дистанцию. Мне мешал ускориться вот этот груз. – Донт указал на тяжелую коробку со стеклянными пластинками. – Она ни с кем не разговаривала и не смотрела по сторонам. Прямиком направилась к дальнему полю, а там у ворот ее ждал человек в двуколке. Женщина забралась в экипаж, и они быстро уехали.

– Обратно в бамптонский бордель?

– Надо полагать. Между прочим, деликатные люди предпочитают термин «пансион». Вы выражаетесь на редкость откровенно для монастырской воспитанницы.

– Донт, я большую часть своей жизни имела дело с последствиями того, чем занимаются мужчины и женщины в таких домах, и не вижу смысла деликатничать. Знай вы хотя бы половину тех вещей, которые мне приходилось делать в качестве медсестры, вы бы поняли, что меня не может шокировать какое-то там слово. Появление на свет ребенка – это слишком кровавое зрелище для фотосессий, и вы никогда этого не увидите, но я… я вижу это постоянно.

До того момента Рита не притрагивалась к вину, но теперь взяла свой бокал и осушила его залпом. Когда она пила, ее веки прикрылись, и Донт заметил, что они покраснели и распухли.

– Вы будете хорошим отцом, Генри Донт. Вы когда-нибудь обязательно станете хорошим отцом. Вам ничего не расскажут о крови. Вас попросят покинуть комнату, чтобы вы ничего не видели и не слышали. А когда вам позволят вернуться, все уже будет убрано. Ваша супруга будет выглядеть бледной, и вы подумаете, что это от усталости. Вы не узнаете, что пропитанные ее кровью простыни были выжаты над вашей раковиной. Служанка будет отстирывать и оттирать их до тех пор, пока остаточные пятна не обретут безобидный вид – словно кто-то пролил кофе на простыни лет пять назад. А в комнате вашей жены будет стоять аромат гвоздик и апельсиновых корок, чтобы вы не почувствовали железистый запах крови. Если врачом будет мужчина, он отведет вас в сторонку и с мужской прямотой порекомендует какое-то время избегать интимной близости, но он не станет вдаваться в подробности, так что вы не узнаете обо всех этих разрывах и наложенных швах. Вы не узнаете о крови. Однако ваша жена будет знать. Если только она выживет после родов. Но она никогда вам об этом не расскажет.

Он повторно наполнил ее бокал. И она снова выпила все до дна.

Донт не произнес ни слова.

Потом тоже осушил свой бокал.

– Но теперь я уже это знаю, – сказал он. – Теперь, когда вы мне рассказали.

– Не нальете мне еще? – попросила она.

Вместо того чтобы наполнить протянутый бокал, Донт поставил его на стол и взял руку Риты в свои:

– Так вот почему вы не заводите детей? Вот почему вы не хотите иметь детей? Дорогая…

– Не надо! – Она достала из кармана носовой платок и высморкалась. – Когда вашей жене придет время рожать, пошлите за мной. Мне дали имя в честь святой Маргариты, покровительницы деторождения, имейте это в виду. Я сделаю все, что смогу, для нее. И для ребенка. И для вас.

Она самостоятельно налила себе вина, но теперь только пригубила бокал, а когда снова посмотрела на Донта, гневный порыв уже миновал. Она снова взяла себя в руки.

– Хелена Воган беременна, – сообщила она.

– Ах! – вырвалось у него. – Ах!

– Она сказала почти то же самое, только в ее варианте это было «ох!» и «ох!».

– И они… рады?

– Рады? Не знаю. – Она нахмурилась, уставившись на поверхность стола перед собой. – Что происходит, Донт? Что в действительности произошло сегодня днем?

Она перевела взгляд на него, ожидая ответа.

– Все это выглядело ненатурально, – сказал он.

Рита кивнула.

– Особенно то, как миссис Ивис произносила свои реплики. Они казались… отрепетированными.

– И она нарочно повысила голос так, чтобы все вокруг могли ее слышать.

– Робин Армстронг оказался тут как тут в самый нужный момент… Ни секундой раньше, ни секундой позже. Как раз вовремя для нее, чтобы передать ему девочку из рук в руки.

– А вы заметили, как она на него взглянула, когда он появился?

– Да, как будто ожидала его увидать…

– …но все же испытала облегчение…

– …оттого, что он не опоздал…

– …а сама поспешила исчезнуть, пока всем было не до нее.

– Это походило на спектакль.

– Разыграно как по нотам.

– И тщательно спланировано. Вплоть до быстрого отъезда миссис Ивис в поджидавшей ее двуколке.

– А пока вы гнались за миссис Ивис, Робин Армстронг устроил душещипательное представление. Излияния нежных чувств – «Алиса, ох, Алиса!» – очень тихо, так что его смогли услышать только ближайшие зрители.

Донт на секунду задумался:

– Думаете, он притворялся? Но тогда почему он говорил тихо, а не во весь голос, как миссис Ивис…

– Так оно выглядело правдоподобнее. Он рассчитывал на то, что немногие услышавшие все равно передадут его слова остальным. Он куда более талантливый актер, чем миссис Ивис.

– Я слышал, что говорили о нем люди в трактире. Они были убеждены в его искренности.

– Их не было в «Лебеде» во время его притворного обморока, когда он впервые увидел девочку.

– Вы тогда проверяли его пульс…

– И он все время оставался ровным и четким, как у совершенно спокойных людей.

– Зачем же тогда он притворился?

– Может, выгадывал время, чтобы все обдумать?

Донт попытался, но не смог прийти к какому-либо заключению.

– А что Воган? Почему он ничего не предпринял?

Рита покачала головой:

– Он сейчас находится в странном, каком-то потерянном состоянии. Я сообщила ему о беременности Хелены, а он почти не среагировал. Похоже, до него просто не дошел смысл моих слов. Что, если мы с вами ошибаемся, Донт? Верит ли он сам в то, что эта девочка – настоящая Амелия? Он выглядит совершенно разбитым и сдавшимся.

Оба замолчали. Река плавно катила свои воды под ними; со стороны «Лебедя» доносился гомон пьяных голосов.

– Полагаю, на этом можно пока закончить? – сказал Донт.

Рита согласилась, зевая. Теперь уже по-настоящему стемнело. Этот день вымотал ее до предела, – казалось, она понемногу растворяется в атмосфере, начиная с внешней оболочки, с кожи. Еще один бокал, и она потеряет контроль над собой. Как же она скучала по этой девочке! Ее как будто лишили чего-то очень важного. Койка Донта была в двух шагах; она вдруг представила себя лежащей там. А где в этой фантазии было место Донта? Прежде, чем ее воображение ответило на этот вопрос, и прежде, чем Донт откупорил бутылку, чтобы в последний раз наполнить бокалы, «Коллодион» покачнулся и чуть просел.

Рита и Донт изумленно переглянулись. Кто-то взошел на борт.

Раздался стук в дверь каюты. И женский голос: «Можно?»

Это была одна из Марготок.

Донт открыл дверь.

– Мне нужно поговорить с мисс Сандей, – сказала она. – Я заметила, как вы сюда шли. А когда папе стало плохо, я и подумала… Извините, мистер Донт.

Он повернулся к Рите, меж тем как Марготка за его спиной тактично направила взор в потолок. Рита поднялась из-за стола.

На выходе она устало улыбнулась Донту:

– Зря я вам это рассказала. О женских делах.

Он взял ее руку так, будто собирался поднести ее к своим губам, но ограничился пожатием, и Рита удалилась.

Гуляк на берегу уже оповестили о тяжелом состоянии Джо, и никто из них даже не попытался задержать Риту расспросами, когда она следовала за Марготкой вверх по склону и затем через зал в жилую часть дома. Трактирщик лежал не в спальне, а на импровизированной постели в самой дальней от реки комнате. Его грудь поднималась и опускалась натужно, с хрипами, но взгляд оставался спокойным – настолько спокойным, что шумная работа его легких казалась чем-то посторонним, не имеющей к Джо никакого отношения. Руки неподвижно лежали вдоль тела. Движением брови он отправил свою дочь обратно в зал помогать ее матери и, оставшись наедине с Ритой, обратился к ней со своей обычной мягкой улыбкой.

– Сколько… еще… мне… осталось? – произнес он в перерывах между вдохами.

Она не спешила с ответом. Да и вопрос был задан больше для проформы. Она приложила ухо к его груди и послушала хрипы. Измерила пульс, оценила степень его бледности.

Потом села на край постели. Она не сказала: «Тут я ничего не могу сделать», потому что это был Джо. Он уже полвека шел нога в ногу со смертью, но все время опережал ее на один шаг. Об умирании сам Джо знал больше, чем кто бы то ни было.

– Думаю… еще… несколько… месяцев, – прохрипел он. Потом сделал паузу, сосредоточившись на извлечении живительного кислорода из вязкого сырого воздуха. – Может… полгода…

– Да, примерно так.

Рита не отводила взгляда. Такова была одна из составляющих ее работы: помогать обреченным людям встретить смерть. Иногда умирающие хотели побыть наедине с собой. И зачастую им легче было общаться с медсестрой, чем со своими родными. Она смотрела прямо в глаза Джо.

– Хотелось бы… – еще один сиплый вдох, – лета получше.

– Понимаю.

– Буду скучать… по Марго. По семье. В этом мире… много чудесного… буду скучать…

– И по реке?

– Река… будет… всегда.

Он закрыл глаза. Рита следила за судорожными колебаниями тщедушной грудной клетки, прикидывая, какие снадобья приготовить завтра, чтобы облегчить страдания, при этом не ослабляя еще больше его организм. Джо задремал, и его лицо сразу оживилось под влиянием каких-то ему одному видимых картин. Пару раз он что-то бормотал; и Рите послышались слова: «Река… Молчун… история».

Чуть погодя он открыл глаза и несколько раз моргнул, возвращаясь к реальности.

– Вы поговорили с Марго? – спросила она.

Он движением бровей ответил отрицательно.

– Не лучше ли предупредить ее заранее?

Брови сказали «да».

Глаза его закрылись. Надеясь, что на сей раз он поспит подольше, Рита уже собралась тихо выйти из комнаты, но тут его веки поднялись вновь. Судя по всему, вот-вот должен был начаться приступ.

– На той стороне реки есть истории, каких никто здесь не слышал… Но я помню их очень смутно, когда возвращаюсь на эту сторону… Там есть такие истории…

– Джо очень плох, – сообщила она Марго в каморке позади бара. – Завтра я принесу микстуру, от которой ему полегчает.

– Это все из-за дождя. Он не поправится до перемены погоды.

Кто-то из клиентов позвал хозяйку, требуя еще сидра, и Рите не пришлось комментировать ее последние слова. Вернувшись, Марго сказала:

– Ты сама выглядишь измотанной. Ночь уже скоро закончится, а у тебя, могу поспорить, и крошки во рту не было после завтрака. Присядь здесь, где тебя не видно из зала, и что-нибудь съешь. Здесь тебя никто не потревожит, а потом сможешь уйти незаметно через заднюю дверь.

Поблагодарив ее, Рита положила на тарелку хлеб и сыр. Дверь каморки была приоткрыта. Из зала доносился гул разговоров, в которых неоднократно упоминались имена Вогана и Армстронга. Но она уже больше не могла об этом думать. По счастью, кто-то из гравийщиков решил сменить тему.

– Представьте, есть один умник, – сказал он, – который считает – это он так считает, говорю вам! – что все люди, вроде меня или вас, натурально произошли от мартышек!

И он, как мог, изложил суть теории Дарвина, изрядно повеселив честную компанию.

– А я слышал не менее занятную историю! – крикнул его приятель. – Якобы люди когда-то имели хвосты и плавники и жили под водой!

– Что, жили на дне реки? Сроду не слыхал такой бредятины!

В ходе последовавшего спора гравийщик утверждал, что ему это рассказали в одном трактире десятью милями вверх по реке, а оппонент настаивал, что это его собственная дурацкая выдумка.

– Быть такого не может! – заявлял второй. – Вот попроси Марго наполнить твою кружку, опусти туда рот и попробуй разговаривать…

Последние слова он произнес, изображая булькающую речь «подводного человека». Идея так понравилась остальным, что они решили проверить ее на практике и дружно забулькали, пуская пузыри в свои кружки. Это сопровождалось громким хохотом, кашлем поперхнувшихся экспериментаторов и под конец – шумным падением со стула одного из них, после чего он затрепыхался на полу, как выброшенная на берег рыба.

Рита проскользнула на кухню, отдала свою тарелку тамошней Марготке и через кухонную дверь вышла наружу. Уже близился рассвет. Времени на сон оставалось всего ничего.