Во второй половине марта настал день весеннего равноденствия. Свет сравнялся с тьмой, день и ночь были идеально сбалансированы, и даже людские дела на короткое время пришли в благополучное равновесие. Река была полноводной – в равноденствие реки всегда полноводны.

Воган пробудился первым. Было уже позднее утро – они проспали перекличку птиц и предрассветные сумерки, и теперь в щель между шторами пробивался дневной свет.

Хелена рядом с ним еще спала, закинув руку за голову поверх подушки. Он поцеловал нежную кожу на внутренней стороне ее предплечья. Не открывая глаз, она улыбнулась и прижалась к его теплому боку. Она все еще была нагой после ночи любви. В последние дни они переходили от наслаждений ко сну и от сна обратно к наслаждениям. Его рука под простыней нащупала ее ребра, скользнула по изгибам груди и бедра. Она пальцами ноги пощекотала его ступню…

Какое-то время спустя он сказал:

– Поспи еще часок, если хочешь. Я сам ее покормлю.

Она кивнула, улыбнулась и вновь закрыла глаза. Теперь они оба могли спать подолгу, часов по девять-десять подряд, добирая свое после двух лет бессонницы. И все это благодаря девочке. Это она изменила их ночи, изменила в целом их брак.

Воган и девочка завтракали в компанейском молчании. Когда за столом присутствовала Хелена, она без конца обращалась к девочке, но Воган даже не пытался с ней заговорить или как-то привлечь ее внимание. Он намазывал ее тост маслом и клал сверху толстый слой джема, а она следила за каждым его движением. Ела она сосредоточенно, занятая какими-то своими мыслями, пока часть джема не свалилась с края тоста на скатерть. Она быстро взглянула на Вогана – не заметил ли он эту оплошность. Ее глаза – которые Хелена называла зелеными, а он считал голубыми и глубина которых не поддавалась измерению – встретились с его глазами, и он ответил легкой, доброй, ободряющей улыбкой. Ее губы, в свою очередь, мимолетно раздвинулись, и, хотя такое уже случалось и раньше, его сердце вздрогнуло от неожиданности.

То же самое происходило с ним всякий раз, когда девочка обращалась к нему за поддержкой. Абсолютно бесстрашная на берегу реки, она чувствовала себя неуверенно в любой другой обстановке. Ее могли напугать стук подков по мостовой, громко хлопнувшая дверь, попытка слишком фамильярного незнакомца потрепать ее по щеке, выбивание пыли из ковров – и в таких случаях она оглядывалась на Вогана. В любой непривычной ситуации она тянулась именно к нему с молчаливой просьбой взять ее на руки и защитить от возможной опасности. Два года назад он не смог защитить Амелию, и сейчас это воспринималось им как второй шанс. Каждое такое «спасение» по крупицам возвращало ему веру в себя.

Девочка по-прежнему не разговаривала, часто бывала рассеянной, иногда – апатичной, и все же ее присутствие радовало Вогана. Сто раз на дню он сравнивал настоящую Амелию с этой девочкой или эту девочку – с настоящей Амелией. В результате между ними сформировалась настолько прочная связь, что он уже не мог думать об одной из них отдельно от другой. Они стали как бы двумя сторонами одной и той же мысли.

Пришла служанка убирать посуду.

– В половине одиннадцатого придет фотограф, – напомнил ей Воган. – Первым делом надо будет подать кофе.

– Сегодня еще должна прийти медсестра – для нее тоже приготовить кофе?

– Да, кофе для всех.

Служанка с некоторым беспокойством посмотрела на спутанные после сна волосы девочки.

– Может, мне причесать мисс Амелию перед фотографированием? – неуверенно предложила она.

– Предоставим это миссис Воган, когда она проснется.

На лице служанки отразилось облегчение.

У Вогана было намечено еще одно дело, с которым он хотел разобраться до прибытия фотографа.

– Пойдем, малышка, – сказал он.

Взяв ее на руки, он переместился в гостиную, сел за письменный стол и пристроил девочку на коленях так, чтобы она могла смотреть на сад за окном.

Потом взял фотографию, на которой были изображены Амелия, Хелена и он сам.

После появления в их доме этого ребенка его страх перед воспоминаниями – прежде столь сильный, что он намеренно старался забыть лицо своей дочери, – несколько уменьшился. Временами у него возникало такое чувство – игра фантазии, конечно же, – будто Амелия смотрит на него откуда-то издалека и ждет, что он встретится с ней взглядом. Через ужасающую пропасть между ними. Но сейчас, когда момент проверки настал, задача уже не казалась такой трудной, как он думал вначале.

Он повернул снимок лицевой стороной к себе и вгляделся в него сквозь пряди растрепанных волос девочки.

Традиционная композиция для семейных фото. Хелена с Амелией на коленях. Воган чуть позади них. Сознавая, что малейшее движение лицевых мышц может привести к повторению всей процедуры, к недопустимой потере времени, денег и усилий, Воган так напряженно смотрел в объектив, что незнакомым людям его вид мог бы показаться угрожающим, а тем, кто его знал, – комичным. Хелена так и не смогла подавить улыбку, но сохраняла ее неизменной на протяжении фотосъемки, и камера смогла запечатлеть ее красоту во всех подробностях. А у нее на коленях сидела она: Амелия.

На снимке размером три на пять дюймов лицо его дочери вышло крошечным – даже меньше ногтя на большом пальце вот этой живой девочки. Ко всему прочему она не смогла просидеть смирно необходимые фотографу секунды. Слегка смазанные черты придали ей некую универсальность, и сейчас в этом лице легко можно было найти сходство как с девочкой у него на коленях, так и с его дочерью, образ которой он так долго старался забыть. Должно быть, она шевелила и ногами: они также получились нечеткими, какими-то бескостными, как у парящего в воздухе привидения. Платьице на ее маленьком теле по краям размылось вплоть до прозрачности, напоминая пену, в которой совсем затерялись ее руки.

Девочка шевельнулась, и он посмотрел вниз. На ее руке появилась прозрачная капля. Она слизнула ее, поднеся руку ко рту, а потом с любопытством взглянула на Вогана.

Он плакал.

– Глупый папочка, – сказал он и наклонился с намерением поцеловать ее в макушку, но девочка уже соскользнула на пол.

Она подошла к двери, повернулась и протянула ему руку. Воган последовал за ней из дому, через сад и вниз по склону к реке.

– Для чего это все? – удивлялся он вслух. – Я от этого должен почувствовать себя лучше?

Она посмотрела вверх по течению, потом вниз, но ничего интересного там не заметила. Тогда, оглядевшись, нашла крепкую прямую палку и несколько раз ковырнула ею ил у самой кромки воды. Потом передала палку Вогану, чтобы он продолжал в том же духе, а сама выбрала несколько довольно крупных камней среди гальки на склоне и принялась обмывать их в реке. Цель и смысл этих действий ускользали от понимания Вогана, но чуть погодя он вдруг вспомнил, что однажды такое уже было: он стоял на этом самом месте и смотрел, как Амелия моет камни. Ну как же, конечно, – больше двух лет назад они вдвоем гуляли у берега, и она точно так же непонятно зачем возилась с камнями и тыкала палкой в ил на мелководье. Он посмотрел вдаль, пытаясь сообразить, настоящее ли это воспоминание или какая-то странная проекция на прошлое нынешних действий девочки.

А она между тем отложила в сторону свои камни, опустилась на четвереньки и посмотрела в гладкую поверхность воды, как в зеркало. Оттуда на нее смотрела другая девочка – и вот ее он хорошо знал.

– Амелия!

Он протянул к ней руку, но в результате отраженный образ исчез, а его пальцы намокли.

Девочка приподнялась и направила на него взгляд своих странных, таких переменчивых глаз. Казалось, она была чем-то слегка озадачена.

– Кто ты такая? Я знаю, что ты не она, и все же… Если ты все-таки она – я что, схожу с ума?

Она вручила ему палку и энергичным движением показала, что он должен с ее помощью вырыть канавку. Когда это было сделано, она разложила вдоль канавки свои камни. Она очень старалась, чтобы линия камней вышла как можно более ровной, и несколько раз их поправляла. Далее, как понял Воган, им оставалось только наблюдать. И они наблюдали за тем, как вода проникает в канавку и заглаживает ее края. В считаные минуты река полностью уничтожила плоды трудов мужчины и ребенка.

Пить кофе решили на свежем воздухе, рядом с лодочным домиком. Все согласились, что речной пейзаж будет куда интереснее снимка в помещении и что грех не воспользоваться моментом, пока держится сухая погода.

Выбрав позицию и установив камеру на треногу, Донт отправился готовить первую фотопластинку.

– Пока я этим занимаюсь, можете посмотреть ваши старые снимки, – сказал он. – Те, что я сделал в прошлый раз.

Хелена открыла деревянную коробочку, изнутри выложенную фетром. Там, каждая в своем гнезде, находились две стеклянные пластинки.

– Ох! Как странно! – произнесла Хелена, посмотрев первую пластинку на свет.

– Не ожидали такого? – сказала Рита. – Здесь свет и тень поменялись местами.

Она взяла пластинку из рук Хелены и посмотрела сама:

– Похоже, мистер Донт был прав: те снимки, которые у вас уже есть, были самыми удачными. Этот порядком размыт.

– Что скажешь, дорогой? – обратилась Хелена к мужу, передавая негатив ему.

Он мельком увидел мутное пятно вместо лица ребенка и сразу отвел взгляд.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросила Рита.

Он кивнул:

– Должно быть, выпил слишком много кофе.

Хелена достала вторую пластинку и начала изучать ее:

– Тоже размыто, но не настолько, чтобы не разглядеть самое для нас важное. Да, сходство несомненно. Это Амелия.

В ее голосе не было ни малейшего напряжения, никаких тревожных ноток. Он звучал спокойно, даже мягко.

– Что бы там ни задумал мистер Армстронг, он все равно ничего не добьется, однако юрист посоветовал нам быть готовыми. На всякий случай.

– Мистер Армстронг продолжает вас навещать?

– Да, продолжает, – невозмутимо промолвила Хелена.

Рита успела заметить мимолетную гримасу на лице Вогана при упоминании этого имени.

Но тут появился Донт. Хелена убрала пластинки в коробку и, широко улыбаясь, взяла девочку на руки:

– Где нам встать?

Донт посмотрел на небо, уточняя положение солнца, и показал рукой:

– Вон там.

Девочка сопротивлялась и вертелась, поворачивала голову и сучила ногами, вследствие чего ценные пластинки отбраковывались одна за другой, поскольку проявлять их не имело смысла.

Когда они уже почти отчаялись, Рита выдвинула свежую идею:

– Посадите ее в лодку. На воде она успокоится, а волн сейчас нет совсем.

Донт окинул взглядом реку. Течение было плавным. Он пожал плечами и кивнул в знак согласия. Попробовать стоило.

Они перенесли камеру на берег. Хелена подогнала к пристани маленькую лодку времен своего девичества и крепко привязала ее к свае.

Равномерное течение натянуло веревку, и лодка застыла на месте. Девочка шагнула в нее с пристани. Лодка даже не покачнулась, так что ей не было нужды балансировать. Так она и стояла, легко сохраняя равновесие над потоком воды.

Донт хотел сказать ей, чтобы села, но тут наступил один из тех редких моментов, какие превыше всего ценятся фотографами, и ему стало уже не до этого. Ветер отогнал от солнца тяжелую тучу, заменив ее тонкой белесой пеленой, которая смягчила свет и размыла тени. В свою очередь, водная гладь уподобилась чистому перламутру, а девочка в тот же самый момент повернулась и устремила взгляд против течения – как раз туда, куда нужно было камере. Идеально.

Донт сорвал крышку с объектива и замер, мысленно умоляя солнце, ветер и реку немного потерпеть. Одна. Две. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь. Восемь. Девять. Десять. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать. Четырнадцать. Пятнадцать.

Получилось!

– Вы когда-нибудь видели, как проявляют снимок? – обратился Донт к Вогану. – Нет? Идемте, я вам покажу. Заодно увидите, как я оборудовал свою темную комнату.

– Эта туча уходит, – сказала Хелена, подняв голову к небу после того, как мужчины скрылись в плавучей лаборатории Донта. – Как насчет лодочной прогулки?

– Пожалуй, у нас есть немного времени.

Они вернули утлую лодчонку под навес и взяли там другую, побольше, способную вместить двух гребцов и ребенка. Когда Рита шагнула через борт, лодка опасно закачалась, и ей пришлось взмахнуть руками, чтобы удержать равновесие. Хелена проделала то же самое ловко и уверенно, почти не качнув лодку, и развернулась, чтобы принять девочку, но та уже стояла с ней рядом, переместившись с суши на воду так, словно для нее не было ничего более естественного.

Они распределились – девочка на носу, за ней Хелена, потом Рита. Как только отчалили, Рита сразу почувствовала необычайную силу гребков своей напарницы.

– Амелия! Да сядь же ты! – со смехом крикнула Хелена. – Она упорно не желает садиться в лодке. Если так пойдет и дальше, надо будет приобрести для нее плоскодонку или гондолу!

Спина девочки напряглась, когда она подняла голову, глядя вперед, но в такую плохую погоду на реке никого не было, кроме их лодки, и, когда плечи девочки печально опустились, Рита почувствовала всю горечь ее разочарования.

– Что она там высматривает? – спросила она.

Хелена пожала плечами:

– Она всегда очень интересовалась рекой. Дай ей волю, будет торчать у воды с утра до вечера. В ее годы я была такой же. Это у нас в крови.

Она не ответила прямо на вопрос Риты, но в этом не было умысла. Хотя Хелена постоянно и очень пристально смотрела на девочку, у Риты сложилось впечатление, что в некотором смысле она не видит ее по-настоящему. Она видела в ней Амелию, свою Амелию, потому что испытывала в этом настоятельную потребность. А Рита замечала немало странностей и в самой девочке. В частности, ей казалось ненормальным, что маленький ребенок совсем не просится на руки к родителям, чтобы те его приласкали. Такое поведение также вызывало вопросы, однако сейчас она попыталась отвлечься, сменив тему:

– Все еще неизвестно, где она была все это время?

– Главное, что теперь она здесь. И это все, что имеет значение.

Рита сделала еще одну попытку:

– Есть новости о похитителях?

– Никаких.

– А замки на окнах – с ними вы чувствуете себя в безопасности?

– Мне по-прежнему кажется, что кто-то за нами следит.

– Помните, я рассказывала вам о человеке, который на меня напал? Который спрашивал, может ли девочка говорить и каковы прогнозы врачей?

– Вы видели его снова?

– Нет. Но его заинтересованность в том, чтобы она не заговорила в течение ближайших шести месяцев, заставляет думать, что к тому времени он еще объявится.

– То есть в летнее солнцестояние.

– Да. Расскажите мне о няне, которая была у Амелии в те дни… Что с ней произошло потом?

– Для Руби стало хорошей новостью возвращение Амелии. После того случая ей было трудно устроиться на работу. Слишком много ходило гнусных сплетен.

– Полагаю, люди считали ее причастной к похищению? Потому что ее не оказалось дома в тот самый час?

– Да, но…

Хелена прекратила грести. Рита уже порядком устала и была рада передышке. Они позволили течению нести лодку; Хелена лишь подравнивала ее легкими гребками.

– Руби лучшая няня из всех мне известных, – сказала она. – Ей было всего шестнадцать, когда мы ее наняли, но у нее было много младших братьев и сестер, так что возиться с малышней она умела. И она любила Амелию. Вы бы видели их вместе!

– Но почему она покинула дом той ночью?

– Она не дала никаких вразумительных объяснений. Вот потому-то люди и решили, что она была связана с похитителями, но это глупости. Я знаю, что она никогда бы не навредила Амелии.

– У нее был ухажер?

– В ту пору не было. Она тешилась теми же мечтами, что и большинство девчонок ее возраста. О встрече с прекрасным принцем, ухаживаниях, замужестве, собственной семье. Но все это ей виделось лишь в перспективе. Я знаю, что она откладывала деньги на будущее, как поступают благоразумные девушки, но в настоящем у нее ничего такого не было.

– А может, у нее имелся тайный поклонник? Какой-нибудь мерзавец-обольститель, о котором она никому не рассказывала?

– Нет, она не из таких.

– Расскажите мне, как все случилось.

Рита выслушала рассказ Хелены о событиях той ночи. Периодически голос ее начинал напряженно звенеть, и тогда она брала паузу – чтобы посмотреть на девочку, как догадалась Рита, – и возобновляла рассказ уже более мягким тоном, успокоенная присутствием ребенка, неожиданно вернувшегося к ней из ниоткуда.

Когда она дошла до момента возвращения Руби, Рита ее прервала:

– Значит, она вернулась из сада? И чем она объяснила свое отсутствие?

– По ее словам, она просто вышла прогуляться. Полицейские увели ее в кабинет Энтони и там допрашивали несколько часов. Какие могут быть прогулки в такой холод? Почему среди ночи? И почему как раз в то время, когда вокруг шныряют речные цыгане? Они донимали ее все новыми вопросами. Они ее запугивали. Она плакала, а полисмены на нее орали, но никаких других ответов не добились. Она вышла из дома прогуляться, твердила Руби. Просто так, без всякой причины.

– И вы ей верите?

– А разве нам самим не случается иногда делать что-то неожиданное? Разве мы порой не изменяем своим привычкам в поисках какой-то новизны? В шестнадцать лет мы слишком молоды, чтобы разобраться в самих себе, – и если девчонке вдруг взбредет в голову среди ночи выйти на прогулку, почему бы нет? В ее годы я могла отправиться на реку в любое время суток, зимой или летом. И это не считалось дурным поступком. Разумеется, будь Руби лживой или порочной девицей, мое отношение к этому было бы иным, но в ней нет ни капельки фальши. Если я, мама Амелии, ей верю, то почему отказываются верить другие?

«Потому что они хотят услышать что-то более похожее на правду», – подумала Рита.

– А когда следствие остановилось на версии с речными цыганами, они забыли о Руби и ее ночной прогулке, – продолжила Хелена. – Надеюсь, и все прочие поступят так же. Бедная девочка.

Первые дождевые капли упали на поверхность реки, и обе женщины посмотрели вверх. Тучи собирались вновь.

– Не пора ли нам возвращаться?

Они еще колебались, но, когда новая полоса дождя, уже более сильного, взбудоражила воду вокруг, поспешили развернуть лодку.

Против течения плыть было гораздо труднее. А дождь после нескольких пробных попыток зарядил уже всерьез, и Рита почувствовала, как быстро намокает платье на плечах и спине. Вода стекала с волос и попадала в глаза. Влажные ладони саднило, и она полностью сосредоточилась на том, чтобы поддерживать темп Хелены, которая явно могла прибавить, будь у нее напарник посильнее.

Наконец крик Хелены оповестил о том, что цель близка. Они подплывали к пристани, и Рита смогла на секунду отпустить весло, чтобы смахнуть с лица влагу. И когда ее зрение прояснилось, вдруг уловила какое-то движение в кустах на противоположном берегу.

– За нами следят, – сказала она Хелене. – В тех кустах кто-то прячется. Нет, сейчас не смотрите в ту сторону. Давайте сделаем так…

В лодочном домике Хелена высадила девочку и следом за ней поднялась на причал, после чего обе под дождем помчались к пришвартованному неподалеку «Коллодиону». А Рита вернулась в лодку и отчалила снова, держа курс поперек реки. Она устала и продвигалась медленно, но, если бы кто-то на том берегу попытался убежать, ему пришлось бы выбраться из кустов на открытое место.

На другой стороне никаких причальных мест не было. Рита загнала лодку в камыши и кое-как выбралась на берег. Запачканный подол ее уже не волновал – так или иначе она уже вся промокла. Без промедления она направилась к кустам, в которых наметилось движение: кто-то пытался поглубже залезть в свое укрытие. Сквозь ветви Рита разглядела скрюченную мокрую фигурку, сидящую спиной к ней.

– Выходите оттуда, – сказала она.

Фигура не пошевелилась, но по ее спине прошла дрожь, как от рыданий.

– Лили, выходите. Здесь только я, Рита.

Лили начала, пятясь, вылезать из своего укрытия; при этом ветви и шипы цеплялись за ее одежду и волосы. Когда она немного продвинулась, пожертвовав частью своей шевелюры, Рита смогла ей помочь, дотягиваясь до колючих веток и одну за другой отрывая их от мокрой материи.

– Ох, дорогая вы моя… – пробормотала Рита, приглаживая рукой ее волосы.

Руки у Лили были сплошь покрыты царапинами. Шипы ежевики прошлись и по ее лицу, и на этом месте, подобно ягодам, набухали капельки крови, чтобы потом красными слезинками скатиться по щеке.

Рита достала из кармана чистый платок и осторожно промокнула ранки. Взгляд Лили нервно перемещался между Ритой, рекой и противоположным берегом, где на палубе яхты, под дождем, стояли Донт, Воган и Хелена, глядя в их сторону. С ними была и девочка с бездонными глазами, в наклоне смотревшая на воду, тогда как отцовская рука придерживала ее сзади за платье.

– Давайте я вас перевезу на ту сторону, – предложила Рита. – Там я смогу обработать раны.

Лили уставилась на нее в ужасе:

– Я не могу!

– Они не будут на вас сердиться, – пообещала Рита самым мягким голосом. – Они подумали, что здесь прячется человек, который хочет навредить девочке.

– Я ей не наврежу! Я никогда не хотела ей навредить! Я никогда этого не делала!

Подхватив подол, Лили развернулась и торопливо пошла прочь.

Рита пыталась ее задержать, окликала, но Лили уже было не остановить. Она достигла тропы и, перед тем как скрыться из виду, через плечо крикнула стоявшей на берегу Рите:

– Передайте им, что я и не думала навредить!

После этого она исчезла.

К тому времени, как Рита очистила от грязи свой подол и хоть немного подсушила ботинки, начало смеркаться. Генри Донт предложил отвезти ее домой на «Коллодионе», чтобы она вновь не промокла на обратном пути. Они через сад спустились к пристани. В тех местах, где тропа была неровной, Донт подавал ей руку, но она не принимала помощь, и он ограничился тем, что отодвигал с пути низко нависающие ветви. Наконец оба поднялись на борт, и он повел яхту к дому Риты. Всю вторую половину дня дождь моросил лениво, с перерывами, но, когда они достигли заводи рядом с ее коттеджем, по крыше каюты замолотил настоящий ливень.

– Это скоро прекратится, – сказал он громко, перекрывая шум. – Нет смысла идти к дому прямо сейчас, вы промокнете насквозь.

Донт раскурил трубку. В маленькой каюте, к тому же загроможденной оборудованием, двум людям было особо не развернуться, и это, вкупе с поздним часом, наводило Донта на мысли о близости ее рук, о ее шее с ложбинкой, белевшей в слабом свете свечи. Рита оправила рукава, как будто услышав его мысли, и уже собралась было покинуть яхту, но Донт поспешил отвлечь ее вопросом:

– Лили все еще верит, что эта девочка – ее сестра?

– Похоже на то. Пастор беседовал с ней на эту тему, но она стояла на своем.

– Но это же невозможно.

– Очень маловероятно, скажем так. Жаль, что я не убедила ее переправиться через реку. Мне бы хотелось побеседовать с ней в спокойной обстановке.

– О девочке?

– И о ней самой.

Дождь как будто начал слабеть. Опасаясь, что она это заметит, он задал новый вопрос:

– А что с тем человеком, который на вас напал? Вы его впоследствии где-нибудь видели?

– Ни разу.

Рита потуже обмотала шарфиком шею, скрыв ее из виду. Она уже была готова к выходу, но тут ливень хлынул с удвоенной силой. В ее вздохе можно было различить смущенную улыбку; руки вновь опустились вдоль тела.

– Вас не раздражает дым? Если что, я погашу трубку.

– Ничего, все в порядке.

Однако курить он прекратил.

В наступившей затем паузе к нему пришло осознание того, что скамья в каюте, на которую никто из них так и не сделал попытки сесть, одновременно служила ему постелью. И сейчас эта скамья как будто вмиг разрослась, занимая большую часть пространства. Он зажег свечу и прочистил горло.

– Просвет, который появился в самый момент фотосъемки, был настоящим чудом, – сказал он, чтобы прервать неловкое молчание.

– Так уж и чудо? – В ее глазах промелькнули насмешливые огоньки.

– Ну, не совсем. Не по вашим высоким стандартам.

– Получилось удачно, – признала она.

Он открыл коробку, достал оттуда снимок и поднес его к свету. Мерцание свечи, казалось, оживляет изображение. Рита приблизилась на полшага, не соприкасаясь с ним, наклонилась и тоже взглянула на снимок.

– А где тот, что вы сделали два года назад? – спросила она.

Донт нашел нужную фотопластинку и подержал ее перед свечой для Риты. Пока она в наклоне изучала снимок, он разглядывал капли дождя в ее волосах.

В каюте было слишком темно, чтобы сравнить снимки во всех деталях, но сама идея сравнения спровоцировала вопрос, которым, он уверен, задавалась и Рита.

– Пару лет назад я фотографировал двухлетнего ребенка, а сегодня – четырехлетнего, и я не знаю, тот это ребенок или нет. Как думаете, Рита, это она? Это Амелия?

– Хелена в этом не сомневается.

– А Воган?

– С ним сложнее. Одно время, как мне казалось, он был убежден, что это другая девочка, но теперь он колеблется.

– А вы как считаете?

– Девочка двухлетней давности на снимке и сегодняшняя девочка достаточно похожи, чтобы допустить такую вероятность, но не настолько похожи, чтобы развеять все сомнения.

Она уперлась руками в край стола.

– Есть еще одна интересная деталь. Я о последней фотографии.

– И что?

– Как, по-вашему, она выглядит? Я не говорю о четкости, композиции и других профессиональных оценках вашей работы. Я о самой девочке на фото. Что вы о ней скажете?

Он вгляделся в снимок, но при свече было трудно разобрать выражение лица девочки.

– Ожидание? Нет, не то. И не надежда.

Он повернулся к Рите за пояснением.

– Это печаль, Донт.

– Печаль?

Он снова посмотрел на фото, а Рита тем временем продолжила:

– Она смотрит на реку так, словно что-то там ищет. Она тоскует. Каждый день она чего-то ждала, а это что-то не появлялось, но она продолжала тосковать, ждать и надеяться, хотя надежда с каждым днем таяла. И вот сейчас она уже просто ждет, без всякой надежды.

Он присмотрелся. Рита была права.

– Так чего же она ждет?

И в следующий миг сам нашел ответ на этот вопрос.

– Своего отца, – произнес он.

– Свою мать, – одновременно с ним произнесла Рита.

– Неужели она и вправду дочь Робина Армстронга?

Рита нахмурилась.

– По словам Хелены, девочка никак не реагирует на его присутствие. Впрочем, если она уже давно его не видела – а он говорил об этом в «Лебеде», – в этом нет ничего удивительного.

– То есть она все-таки может быть его дочерью.

Рита помолчала, по-прежнему хмурясь.

– Робин Армстронг не тот человек, каким он себя выставляет.

Как понял Донт из последовавшей паузы, она прикидывала, стоит ли с ним откровенничать. Наконец она решилась:

– Его обморок в «Лебеде» был притворным. Я тогда держала его за руку, и пульс все время оставался стабильным. Это была инсценировка.

– Но зачем ему это понадобилось?

Ее лицо вмиг помрачнело и осунулось, как бывало всякий раз, когда ее мысль наталкивалась на какую-то преграду.

– Я не знаю. Но этот молодой человек в действительности не таков, каким хочет казаться.

Дождь почти прекратился. Она надела перчатку, а когда потянулась за второй, обнаружила ее в руках Донта.

– Когда можно будет снова вас сфотографировать?

– Неужели у вас нет дел поважнее, чем фотографирование сельских медсестер? По-моему, одного снимка вполне достаточно.

– Отнюдь. Далеко не достаточно.

– Можно мою перчатку?

Было понятно, что с ней не пофлиртуешь даже по такому пустячному поводу, как перчатка. Флирт здесь не срабатывал. Она отказывалась от этой игры намеков и напускной галантности. Прямота и открытость – таков был единственный подход, который она признавала.

Он отдал Рите перчатку, и она повернулась к выходу.

– Когда я увидел, как вы общаетесь с девочкой…

Она задержалась у двери, спина ее заметно напряглась.

– Я вот к чему: а сами вы никогда не хотели…

– Завести ребенка?

Какая-то нотка, промелькнувшая в ее голосе, обнадежила Донта.

Она развернулась и посмотрела ему в лицо:

– Мне тридцать пять лет. Я уже слишком стара для этого.

Это был недвусмысленный отказ.

В наступившей тишине выяснилось, что дождь перед тем успел прекратиться, но совсем ненадолго, потому что теперь капли вновь застучали по крыше.

Рита издала сердитый возглас и поправила шарфик. Донт осторожно, прижимаясь к стенке, обогнул ее, чтобы открыть дверь; в этом танце оба подчеркнуто старались держаться как можно дальше друг от друга.

– Проводить вас до дому?

– До него всего-то дюжина шагов. Оставайтесь здесь и не мокните зря.

С этими словами она покинула каюту.

«Тридцать пять, – подумал он. – Она еще достаточно молода. И при словах о ребенке в ее голосе, кажется, была неуверенность?»

Он начал вспоминать тот обмен фразами, пытаясь в точности восстановить все интонации, но его слуховая память не шла ни в какое сравнение с визуальной, а он не хотел впустую тешить себя надеждами, выдавая желаемое за действительное.

Закрыв дверь, он привалился к ней спиной. Для женщины вполне естественно желать детей, разве нет? У его сестер были дети, а его бывшая жена Мириам расстраивалась из-за того, что так и не стала матерью.

Он взял со стола фотопластинки, но, прежде чем убрать их на место, еще раз взглянул на последний снимок. Девочка смотрела на реку с тоской и ожиданием. Высматривала своего отца? Что ж, он вполне мог в это поверить. Он бросил долгий и печальный взгляд через плечо, потом убрал пластинки в коробку и помассировал веки костяшками пальцев, как будто избавлялся от наваждения.