Глава XIV
Джон едет на помощь

Описанные в предыдущей главе события семейного характера происходили 7 декабря 1880 года. Последующие двенадцать дней не внесли ровно никакой перемены в мирную жизнь обитателей Муифонтейна.

С лица Крофта не сходила радостная улыбка, порожденная мыслью о счастливом повороте в судьбе племянницы. Что же касается Джона, то он с каждым днем все больше и больше убеждался в благоразумии принятого им решения. Став женихом, он заметил такие душевные качества у своей невесты, о существовании которых до сих пор и не подозревал. Бесси была подобна цветку. Как цветок распускается под действием живительных лучей солнца и распространяет вокруг себя благоухание, точно так же и характер Бесси, освещаемый и согреваемый любовью, постепенно раскрывался, обнаруживая при этом новые и новые сокровища души. То же бывает и со всеми женщинами, в особенности же с теми, которые, подобно Бесси, как бы для того только и созданы, чтобы любить и в свою очередь быть любимыми, сперва как девушки, затем как жены и, наконец, как матери. Ее физическая красота приобрела какой-то особенный блеск; лицо приняло более нежный оттенок, глаза же сделались глубокими и задумчивыми. Она совмещала в себе все, что можно желать найти в подруге жизни, за исключением лишь одного качества, отсутствие которого в женщине для большинства мужчин составляет великое приобретение, а именно: она не была образованной девушкой, хотя вообще имела достаточно ума и большой запас здравого смысла. Между тем Джон был высокоразвитым человеком и чрезвычайно ценил это качество в женщинах. Но в конце концов, когда мужчина становится женихом хорошенькой и симпатичной ему девушки, он мало заботится о ее умственных качествах. Подобного рода размышления являются уже впоследствии.

Все эти дни они находились друг подле друга и были вполне счастливы. Они ни о чем не задумывались, и ничто не омрачало их спокойствия. Менее же всего их смущали изредка доходящие до них слухи о великом собрании буров в Паарде Краале. Уже столько раз и прежде говорилось о восстании, что теперь никто не обращал внимания на эти толки. Они являлись каким-то хроническим состоянием страны.

— Уж эти буры! — воскликнула однажды, сидя с Джоном на веранде, Бесси и очаровательно покачала своей русой головкой. — Мне до тошноты надоело слышать об их глупых толках. Я отлично понимаю, в чем дело. Это просто предлог уйти на время от своих жен и детей и провести несколько дней сообща для того, чтобы выпить и досыта наговориться. Вы помните, что писала Джесс в последнем письме? В Претории, оказывается, все убеждены, что дело от начала до конца один вздор, и я думаю, они абсолютно правы.

— Кстати, Бесси, — обратился к ней Джон, — писали вы что-нибудь Джесс о нашей помолвке?

— Конечно, я уже несколько дней как написала, но письмо отправилось только вчера. Она очень обрадуется, узнав об этом. Дорогая, милая Джесс, когда-то наконец она надумает вернуться! Она уже давно в отсутствии.

Джон не отвечал, но продолжал молча курить трубку, думая, насколько весть эта будет приятна Джесс. Он еще не вполне знал ее. Она уехала как раз в то время, когда он только начал ее понимать.

В эту минуту он заметил Яньи, ползущего между деревьями и, по-видимому, желавшего привлечь к себе внимание, так как иначе ничто не мешало бы ему оставаться скрытым в густой траве.

— Выходи-ка из своей засады и перестань там ползать и пресмыкаться, точно змея! — закричал Джон. — Чего тебе нужно? Жалованья, что ли?

При этих словах Яньи выполз из-за деревьев и по обыкновению уселся на самом солнцепеке.

— Нет, баас, — отвечал он, — я не за жалованьем, мне еще пока ничего не следует.

— Так что же тебе надо?

— А вот в чем дело, баас. Буры объявили войну английскому правительству и перебили всех роой батьес в Бронкхорстспрёйте, около Мидделбурга. Жубер сам расстрелял их третьего дня.

— Что! — воскликнул Джон, выронив от удивления трубку. — Впрочем, погоди, может быть, это еще не правда. Ты говоришь, около Мидделбурга, третьего дня? Значит, двадцатого декабря. А когда ты об этом узнал?

— Сегодня на заре, баас. Мне сообщил один человек из племени басуто.

— В таком случае это вздор. Известие не могло дойти сюда за тридцать шесть часов. Для чего ты мне рассказываешь сказки?

Готтентот улыбнулся.

— Это верно, баас. Дурные вести летят как птицы.

С этими словами он поднялся и ушел.

Несмотря на всю несообразность известия, Джон был сильно взволнован, зная, с какой быстротой новости распространяются среди кафров. Оставив Бесси, также не на шутку встревоженную, он поспешил к старику Крофту и, найдя его в саду, передал слышанное от Яньи. Старик не знал, что и сказать, но, припомнив угрозы Фрэнка Мюллера, покачал головой.

— Если только это правда, то дело не обошлось без негодяя Мюллера, — отвечал он, — я пойду домой и поговорю с Яньи. Дайте мне вашу руку, Джон.

Дойдя со стариком до дома, он заметил видную фигуру Ханса Кетце, своего недавнего гостеприимного хозяина, подъезжавшего верхом на маленьком пони.

— А, — промолвил старик, — вот кто нам обо всем расскажет.

— Здравствуйте, дядюшка Кетце, здравствуйте, — воскликнул он своим звучным голосом. — Какие вести везете вы нам?

Добродушный бур неуклюже соскочил с пони и, закинув поводья через голову лошади, молча подошел к старику.

— Скверные вести, дядюшка Крофт! Вы ведь слышали о баймакааре в Паарде Краале, Фрэнк Мюллер хотел, чтобы я непременно туда отправился, но я не желал этого, и вот теперь они объявили войну британскому правительству и отправили прокламацию Лэньону. Большая будет резня, дядюшка Крофт, и наша страна обагрится потоками крови, а бедных роой батьес перестреляют, как оленей!

— То есть бедных буров, вы хотите сказать, — огрызнулся Джон, который не мог равнодушно слышать слов сожаления, обращенных к армии Ее Величества.

Старик Кетце покачал головой с видом человека, убежденного в правоте своих слов, и затем стал внимательно слушать версию рассказа Яньи.

— Боже милосердный! — воскликнул Кетце. — Ну, что я вам говорил? Бедные роой батьес перестреляны, и страна уже в крови. А теперь Фрэнк Мюллер и меня вовлечет в эту резню, и я должен буду стрелять в бедных роой батьес. А мое ружье не даст промаха, как бы я ни старался. И когда мы всех их перестреляем, этот Бюргере снова вернется к нам, а он сумасшедший. Да, да, Лэньон плох, а Бюргере и того хуже! — При этих словах старый джентльмен, враг всяких треволнений, громко вздохнул и задумался о предстоящих ему в скором времени хлопотах и беспокойствах, после чего отправился домой по горной тропинке, прибавив на прощание, что ему было бы весьма неприятно, если бы кто-нибудь теперь узнал о его визите к англичанину.

— Пожалуй, еще скажут, что я неверен стране, — заметил он в свое оправдание, — стране, за которую, мы, буры, заплатили своей кровью и которую обязаны еще раз отстоять, как бы ни старались эти бедные вьючные животные, роой батьес, нам противодействовать. Ах, бедные, бедные! Один бур в состоянии обратить в бегство по крайней мере два десятка этих роой батьес и разогнать их по полю, если только они в силах бежать со своими тяжелыми ранцами за спиной, увешанные всевозможной посудой наподобие ходячих кухонь. Так и слышатся слова Библии: «Тысяча побежит перед одним, а пятеро погонят все множество». И я думаю, что все так и случится. Господь знал, когда писал эти слова. Он имел в виду буров и бедных роой батьес. — С этими словами он удалился, грустно качая головой.

— Я рад, что старик наконец убрался восвояси, — заметил Джон, — потому что если бы он продолжал свои разглагольствования по поводу несчастных английских солдат, то наверное обратился бы в бегство предо мной одним.

— Джон, — произнес вдруг Крофт, — вы должны ехать в Преторию и привезти Джесс. Буры непременно начнут осаду этого города, и если нам не удастся высвободить Джесс теперь же, то впоследствии ей невозможно будет оттуда выбраться.

— Ни за что на свете, — вскричала Бесси, — я не отпущу моего Джона!

— Мне жаль, Бесси, что ты так говоришь, зная, что твоя сестра в опасности, — несколько сурово проговорил старик, — но твое чувство вполне понятно. Я отправляюсь сам. Где Яньи? Нужно велеть приготовить мой капский фургон и запрячь в него четверку серых.

— Нет, милый, дорогой дядя, пусть уж лучше поедет Джон. Я сказала не подумав. Мне сперва стало так больно…

— Конечно, должен ехать я, — решил Джон, — не беспокойся, милая, я вернусь дней через пять. Наши лошади могут пробежать миль шестьдесят в день, если не больше. Они хорошо выкормлены, и в случае надобности мы найдем достаточно травы на дороге. Кроме того, я возьму овса и полсотни вязок сена. С собой я захвачу зулусского мальчишку Мути. Хоть он и не привык к лошадям, зато очень расторопен и исполнителен. А на Яньи положиться нельзя: вечно где-то ползает и постоянно оказывается пьян в ту минуту, когда особенно необходим.

— Совершенно верно, Джон, совершенно верно, — отвечал старик, — я пойду распорядиться, чтобы запрягали лошадей и смазали колеса. Где касторовое масло, Бесси? Нет лучшей смазки для этих патентованных осей, чем касторовое масло. Вы должны отправиться уже через час. В Лукке вы останетесь ночевать. Конечно, можно было бы проехать и дальше, но в Лукке помещение гораздо удобнее. Оттуда вы выедете в три часа утра и будете в Хейдельберге к десяти вечера, а в Претории — послезавтра к полудню. — И он ушел отдать необходимые распоряжения.

— О Джон, — обратилась к нему Бесси рыдая, — мне так не хочется, чтобы вы ехали к этим диким бурам. Вы — офицер британской армий, и если они об этом проведают, то убьют вас. Вы не знаете, что это за животные, в особенности когда думают, что для них это полезно. О Джон, Джон, мне так тяжело на сердце, что вы едете.

— Успокойтесь, моя дорогая, — отвечал Джон, — и ради бога, перестаньте плакать: я не выношу слез. Я должен ехать. Ваш дядя никогда мне не простит, если я останусь, а главное, я сам себе этого никогда не прощу. Больше ехать некому, а мы не можем оставить Джесс на произвол судьбы в Претории. Что касается опасности, то, понятно, я немного рискую. Но что поделаешь! Я не боюсь опасности — по крайней мере, я ее не боялся, — но вы, милая Бесси, сделали меня немного трусом. А теперь поцелуйте меня и помогите уложить вещи. Даст Бог, через неделю я вернусь цел и невредим и привезу с собой Джесс.

Чувствительная, но в высшей степени практичная Бесси отерла слезы и с веселым лицом, но стесненным сердцем принялась за работу. Одежду, которую Джон намеревался был взять в дорогу, тотчас упаковали в дорожный мешок, а в корзину положили консервы, которые были в большом употреблении в Южной Африке, а также разного рода мелочи, необходимые всякому путешествующему в этих диких странах. Затем наскоро собрали завтрак, и, прежде нежели он подошел к концу, лошади уже стояли у подъезда. Переднюю пару по обыкновению держал Яньи, а расстроенный Мути, весь багаж которого состоял из связки палочек, завернутых в циновку, прогуливался рядом, одетый, несмотря на нестерпимую жару, в огромных размеров военную куртку.

— До свидания, милый Джон, — прощалась Бесси, целуя Нила и стараясь сдержать слезы, которые против воли текли из ее глаз.

— Благослови тебя Бог, моя дорогая, — отвечал он просто и поцеловал ее на прощание. — Мистер Крофт, надеюсь, мы увидимся с вами через неделю, — в это время он уже сидел на козлах фургона и держал в руках вожжи. Яньи прикрикнул на лошадей, Мути перестал глазеть по сторонам и проворно вскочил в фургон. Лошади проворно понеслись и, подняв облако пыли, вскоре скрылись из виду. Бедная Бесси! Это было тяжелым испытанием для нее, и теперь, когда Джон уехал и уже не мог ее видеть, она удалилась в свою комнату и дала волю слезам.

Джон достиг Лукки, расположенной по дороге в Преторию и представлявшей собой нечто среднее между гостиницей, лавкой и фермой, как это обычно бывает в малонаселенных местностях. Собственно говоря, это не была ни гостиница, ни ферма и ни лавка, хотя внутри и устроили помещение для хранения товаров. Если путник желал найти ночлег для себя и лошадей, он должен был пройти через ряд известного рода формальностей и со шляпой в руках просить оказать ему гостеприимство. В этом на собственном горьком опыте убедились многие из путешественников, привыкшие видеть в хозяевах гостиниц других стран вечно угодливое к себе отношение. Нет никого самовластнее хозяина южноафриканской гостиницы, ибо он отлично чувствует свое положение. «Если вам не нравится, то сделайте одолжение убирайтесь» — таков его ответ не в меру возомнившему о себе путешественнику. В последнем случае остается одно из двух: или примириться со своим положением, или искать иного приюта. Что касается Джона, то он всегда становился желанным гостем. Он был знаком с хозяевами, всегда благосклонными с теми, кто в их присутствии имел смиренный вид, а кроме того, он нашел всех в страшной тревоге, и появление англичанина, с которым можно поговорить о политике, становилось особенно приятным. Известия еще не успели со всеми подробностями распространиться в стране. Носились, правда, слухи о кровавой расправе в Бронкхорстспрёйте, о движении буров к Претории и об их намерении овладеть горными проходами Дракенсберга; но ничего определенного известно не было.

— Вам не проехать в Преторию, — заметил кто-то из хозяев, — всякая попытка окажется бесполезна. Вы попадетесь в руки буров и будете убиты. Лучше предоставьте девушку ее собственной участи и вернитесь в Муифонтейн.

Но Джон смотрел на дело иначе.

— Ну что ж, — твердил он. — Я попытаюсь.

В самом деле, какое-то чувство говорило ему, что если он захочет чего-либо достигнуть, он этого достигнет, если только вообще будет существовать возможность добиться своего. Удивительно, до какой степени такая мысль в состоянии овладеть человеком. Это именно та сила, которая сделала из Англии то, чем она стала ныне. К сожалению, эта национальная черта постепенно изглаживается из характера англичан, и результаты этого уже выразились в упадке нашего могущества. Мы не в состоянии управлять Ирландией, это свыше наших сил — так дадим же ей самоуправление! Мы не в состоянии справиться со своими имперскими обязанностями — так не будем же настаивать на своих правах, и так далее. Англичане лет пятьдесят тому назад рассуждали иначе. Взгляды наций меняются постоянно, и это, по-видимому, всеобщий закон. Очевидно, настало время измениться и нашим взглядам, хотя это происходит скорее от недостатка, нежели от излишка законов. Южноафриканская колония была организована не по почину государства, а усилиями частных лиц. Направление же нынешней политики заключается в том, чтобы заменить частное устройство государственным и ограничить, а если можно, то совершенно уничтожить характер частной инициативы в этом деле. Система эта находится в самом начале своего становления. Когда она разовьется вполне, империя потеряет свои индивидуальные особенности и сделается бездушной машиной, которая сперва выйдет из своей колеи, затем начнет шататься и под конец распадется совершенно. Уже и теперь целостью государства, сами того не подозревая, мы обязаны таким бесстрашным и убежденным храбрецам, каковым перед нами предстает капитан Нил. Вот что происходит в девятнадцатом столетии. А что будет в двадцатом?

На следующее утро, задолго до зари, Джон снова пустился в путь. Еще все спади, а так как не было возможности поднять прикорнувших до разным уголкам кафров, которые терпеть не могут утреннего холода, то Джон вдвоем с Мути запрягли лошадей, что было довольно-таки затруднительно в темноте и притом без всякой посторонней помощи. Наконец все было готово, а так как по счету уплатили еще накануне, то ничто больше не удерживало наших путников, и они, вскарабкавшись в фургон, пустились дальше. Не успев, однако, проехать и сорока ярдов, они услышали голос, требовавший немедленной остановки. Удержав лошадей, Джон заметил в стороне от дороги фигуру хозяина гостиницы, с головы до ног закутавшегося в одеяло и державшего в руках свечу, ярко горевшую на влажном воздухе.

Фигура эта приближалась медленно и важно, точно привидение, и достигла наконец фургона, причем лошади едва не понесли со страху.

— Что случилось? — недовольным голосом спросил Джон, не желавший терять ни минуты времени.

— Я хотел еще раз повторить вам, — отвечало привидение, — что вы будете убиты бурами, в этом не может быть никакого сомнения. И я бы крайне сожалел, если бы вы впоследствии упрекнули меня в том, что я не предупредил вас заблаговременно. — С этими словами он поднес свечу к лицу Джона и с сочувствием взглянул на него в знак прощания.

— Черт бы вас побрал, — вскричал Джон, — если вам нечего сказать ничего поумнее, то лучше бы вы лежали в постели.

Затем он хлестнул лошадей и, отстранив рукой свечу, понесся вперед, едва не опрокинув чересчур заботливого хозяина.