Глава 2
Карлос

На террасе бара на пляже гостиницы «Каса-дель-Соль» сидел тот самый парень, который приехал вместе с Эйми. Ян, так его звали. На его плече висел фотоаппарат, и он слишком часто смотрел на меня. Почему он все еще здесь? Ему следовало бы уехать вместе с ней.

Имельда Родригес, владелица отеля и женщина, изображавшая мою сестру, сказала мне, что Эйми улетела домой днем раньше, через несколько часов после того, как я высадил ее у гостиницы. Мне была известна только одна причина, по которой я снова пришел в отель сегодня после полудня. Я хотел ясно дать понять Имельде, чтобы она держалась подальше от меня и моих сыновей. Она мне не сестра, а им не тетя. Я не хочу, чтобы она была в нашей жизни. Она плела интриги, она манипулировала, она лгала. Только бы не потерять свою гостиницу, за которую она не могла выплатить кредит. Томас Донато заплатил ей, чтобы она поддерживала ту придуманную жизнь, которую он создал для меня.

Я так и не узнал, почему он почувствовал потребность впутать в дело Имельду. И в этот момент мне было плевать на него. Сидя у стойки бара, я выпил шот текилы «Патрон» и вытер губы тыльной стороной руки.

Два дня назад Имельда призналась, что я не Джейми Карлос Домингес. Меня зовут Джеймс Чарльз Донато, и девятнадцать месяцев я прожил в состоянии диссоциативной фуги, оно продолжалось и сейчас. В любую минуту, в любой день, в любом месте я могу выйти из него. Бум! И я снова Джеймс. Настоящий я. Когда это произойдет, я забуду все, что со мной случилось после того, как я очнулся в больнице под гул аппаратов, с трубками, прикрепленными к моим рукам и в окружении тошнотворного запаха засохшей крови, антисептика и собственного немытого тела. Я понятия не имел, кто я такой и откуда. В моей голове не осталось ни одного воспоминания, кроме этого, первого: врач склонился надо мной и спрашивает, как меня зовут.

Когда я выйду из фуги, я забуду, как сильно я любил свою покойную жену, Ракель, и своих сыновей. Не вспомню, как меня обнял Джулиан, когда узнал, что я усыновил его. Я забуду и тот первый раз, когда Маркус сжал мой палец и улыбнулся мне беззубой улыбкой.

Я забуду, что я был Джейми Карлосом Домингесом.

Девятнадцать месяцев я не проживал ложь. Я был ложью. Мужчина с фальшивой личностью и без прошлого.

Что же до моего будущего, то его у меня может и не оказаться. Мой мозг переключится с Карлоса на Джеймса, и мужчина, которым я был сегодня, завтра исчезнет. Когда это случится, у моих сыновей будет отец, который их не знает и вряд ли захочет их воспитывать.

«Dios! Что будет с моими сыновьями?»

Я пропустил еще несколько шотов и проглотил обжигающую текилу. Я собирался пойти домой после разговора с Имельдой, но к черту все. Мне нужно было пропустить стаканчик или два. Я опустошил еще один шот. Всего получилось пять.

Текила узлом скрутила мой пищевод. Я выдохнул сквозь зубы, ударил себя в грудь кулаком, потом откашлялся.

Я посмотрел на часы. Отлично, у меня еще есть время. Наталия, сводная сестра моей покойной жены, присматривала сейчас за мальчиками. В качестве представителя отцовской компании «Хейз Боардс», она приехала в Пуэрто-Эскондидо на ежегодный torneo de surf. Она собиралась уехать утром, но, учитывая ядерную бомбу, которая взорвалась в прошлый уик-энд, она осталась еще на неделю. Мне нужно было разобраться с последствиями, не волнуясь о том, кто позаботится о Джулиане и Маркусе.

Мне нужно было напиться.

Налив еще несколько шотов, я быстро проглотил их один за другим – один, второй, третий – опуская стаканчик на стол после каждого раунда. Выпив девятый шот, я уставился на свое отражение в зеркале за барной стойкой. На меня смотрели покрасневшие глаза на лице с трехдневной щетиной. Зеркало покачнулось.

– Вау! – сказал парень, сидевший на соседнем табурете. Он подтолкнул меня назад.

– Lo siento. – Я положил локти на стойку и опустил голову на руки.

– Пустяки, приятель. – Парень похлопал меня по вспотевшей спине. Выгоревшие на солнце волосы упали ему на лоб. Он отбросил их назад и улыбнулся.

– Тебе хватит, Карлос. Я тебе больше не налью, друг, – сказал мне по-испански бармен Педро. Он забрал со стойки мой стакан и отправил его в мойку, где он звякнул о другие грязные стаканы.

Я схватил бутылку текилы, на дне которой плескалось на палец алкоголя, и сполз с табурета. Педро окликнул меня, когда я уходил. Я помахал рукой:

– Запиши на мой счет.

Я шагнул с террасы бара и утонул в песке. Вечернее солнце обожгло лицо, на мгновение ослепив меня. Сощурившись, я побрел по песку и нашел убежище в тени одинокой пальмы. От сухой жары защиты не было.

Текила не помогла, подумал я, вытирая пот со лба. Я оставался парнем с фальшивым именем и мрачным будущим. И никак не мог контролировать ситуацию.

Прислонившись к стволу пальмы, я смотрел, как солнце садится в море. Я почувствовал во рту привкус желчи, желудок свело, как сводит в ситуации «меня сейчас вырвет». Я потер грудь и посмотрел на ближайший мусорный бак. Щелкнул фотоаппарат. Я вызверился на фотографа.

Ян опустил фотоаппарат и прикрыл глаза рукой, защищая лицо.

– Освещение феноменальное. Это был хороший снимок.

Я отмахнулся от Яна.

Он поднял вверх руки.

– Эй, мне следовало сначала спросить.

– Забудь об этом.

Я сам, вероятно, забуду. Однажды. Я предложил ему почти пустую бутылку.

– Выпьешь?

Ян взял бутылку, вытер горлышко рубашкой и выпил. Его губы растянулись, обнажая зубы, пока горечь напитка опускалась в желудок. Он вернул мне бутылку, теперь уже пустую.

– Почему ты все еще здесь?

Он надел крышку на объектив.

– Имельда добывает для меня кое-какую информацию.

Я швырнул бутылку в ближайший мусорный бак и промахнулся. Она упала на песок. Проклятье.

– Я бы не верил тому, что она скажет.

– Моя ситуация никак не связана с твоей.

– Хочешь сказать, что ей не заплатили за то, чтобы она тебе лгала? – Я оттолкнулся от ствола пальмы, и горизонт покачнулся.

– Не падай, парень. – Ян схватил меня за руку. Он подобрал бутылку и покрутил ее перед моим носом. – Ты один все это выпил? – спросил он, выбрасывая бутылку в бак. Она упала на кучу пустых бутылок из-под пива, оставшихся после турнира.

Я покачал головой. «Нет, слава богу». Я был пьян, но не в коматозном состоянии. В бутылке было чуть меньше половины, когда Педро начал наливать мне шоты. Кстати, о шотах…

– Мне нужно выпить. – Я покачнулся и отошел от дерева.

Ян скрестил руки на груди.

– Знаешь, ты точно такой же, как он.

– Разумеется, я выгляжу, как Джеймс. – «Ты, идиот».

Он кивком указал на отель «Каса-дель-Соль».

– Я говорил о твоем брате Томасе.

О мерзавце, который срежиссировал мою жизнь-неразбериху. Его я точно видеть не хотел. Не могу сказать, что бы я с ним сделал, если бы увидел. В первую очередь он бы узнал, что значит приходить в себя после восстановительной лицевой хирургии и иметь поврежденные связки в плече.

Это было мое второе воспоминание. Открыв глаза, я увидел женщину, сидевшую у моей постели. В белой блузке и серой юбке, мускулистые ноги скрещены и слегка наклонены вбок. Красива настолько, что перехватывает дыхание. Это была моя первая мысль о ней. Как экзотическая модель из каталога дорогой одежды. Или одна из тех, кого фотошопом доводят до совершенства на глянцевых страницах журналов, таких как тот, который она перелистывала. Я поднял голову, чтобы увидеть, что она читает, и застонал, когда плечо взорвалось острой болью.

Женщина резко вскинула голову. Она отбросила в сторону журнал и нагнулась ко мне. Ее рука, мягкая и прохладная, нашла мою руку, и тут она улыбнулась, ее глаза цвета какао засияли.

– Не двигайся, тебе надо отдохнуть, – сказала она успокаивающе. – Тебе надо восстановить нос и скулы. Чем меньше ты будешь двигаться, тем меньше боли будешь чувствовать.

Ее пальцы легко пробежались по моему лицу, привлекая внимание к бинтам, окутывавшим мою голову.

Женщина кивнула в сторону моего правого плеча.

– У тебя выбито плечо.

Она объяснила, что опухоль наконец уменьшилась достаточно, чтобы доктор Мендес смог вправить плечо. Шевелить плечом мне нельзя, потом мне назначат лечение.

Мой взгляд скользил по ее лицу, по острым углам скул и прямой линии носа, намекающей на европейских предков. Я нахмурился. Откуда я могу это знать, если я понятия не имею, кто она такая, да и собственное имя для меня загадка?

– Кто ты? – прошептал я потрескавшимися губами.

– Имельда. – Она разгладила юбку ладонями. – Имельда Родригес. Я – твоя сестра. И я намерена позаботиться о тебе, Карлос. Sí?

– Sí.

У меня есть сестра.

Я не знал, почему это важно. Но это было чертовски важно. Эта женщина присмотрит за мной, пока я буду выздоравливать. В тот момент я почувствовал себя в безопасности.

Я посмотрел на Яна, стоявшего в нескольких шагах от меня, и меня охватило неприятное чувство, усугубляя тошноту, появившуюся из-за слишком большого количества спиртного, выпитого всего лишь за двадцать минут. Интересно, был ли я сегодня в большей безопасности, чем в те времена, когда я еще не вошел в состояние фуги.

Педро оставил свой пост за стойкой бара и вышел через заднюю дверь, возможно, покурить. Он даже не узнает, что я вернулся в бар еще за одним шотом.

– Я собираюсь выпить. Ты как?

Ян покачал головой и сунул руки глубоко в карманы шорт-карго.

– Если ты напьешься до невменяемого состояния, это не решит твои проблемы.

Я с отвращением фыркнул.

– Кстати, твой брат тоже напился. С момента своего приезда сюда, уже два дня он не вылезает из бара в вестибюле гостиницы.

– Мне плевать. Что же до моих проблем, то эти шоты проделали феноменальную работу, позволив мне забыть о проблемах.

Я направился к бару.

– Можно дать тебе совет?

Теплый песок под моими ногами и выпитая текила довели мое тело до жидкого состояния. Я смотрел на Яна и покачивался. Он ничего не сказал, только склонил голову к плечу и поднял в ожидании брови. Я вздохнул и сделал жест рукой. «Давай, парень, выкладывай». Мне нужно идти.

– Поговори с ним, – посоветовал Ян.

– В самом деле? – Я хмыкнул и развернулся, чтобы уйти.

– Тогда пойди и набей ему морду. Поверь, вы оба почувствуете себя лучше.

– Я не хочу его видеть, – выговорил я непослушным языком. Наверное, мне не стоило пить еще. Не хочу, чтобы Имельда везла меня домой.

– Как пожелаешь. – Ян на долю секунды встретился со мной взглядом, потом отсалютовал и пошел прочь. Вполне вероятно, что он пошел собирать вещи, чтобы улететь обратно в Штаты. К Эйми.

– Ты любишь ее, – сказал я, когда он подошел к ступеням в том месте, где патио отеля переходило в песчаный пляж.

Он развернулся, наши взгляды встретились.

– Да, люблю. Очень сильно.

– Береги ее. Судя по всему, у меня это не слишком хорошо получилось.

Ян коротко кивнул и взбежал вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Мой телефон зажужжал. Сообщение от Наталии:

Я вытер пот, заливавший глаза, и ответил:

Нет. Не сегодня.

Я не хотел появляться дома пьяным, пока мальчики не уснули. Незачем им видеть, в какую развалину превратился их отец. Но Наталия…

Пожалуйста.

Она ответила через пару секунд:

Дождусь. Береги себя.

Она за меня беспокоилась. И сказала мне об этом, когда я выложил ей свою трагическую историю, словно только что пойманную рыбу, со вспоротым брюхом, очищенную от чешуи и от костей. Я чувствовал себя как такая рыба. Я барахтался, пытаясь найти во всем этом смысл. Ложь, коварство. Предательство. Моя семья бросила меня здесь, словно разорванный шлепанец, потерянный в песке. Наталия смотрела на меня глазами размером с полную луну, ее рот приоткрылся. Потом она заплакала и попыталась утешить меня. Я не хотел ее сочувствия и еще больше не хотел ее жалости. Я стукнул кулаком по стене и отправился на пробежку. Я бежал быстро и интенсивно, пробежал несколько миль. Потому что, если бы я остался с ней, она бы тоже увидела меня плачущим.

Сунув телефон обратно в карман, я посмотрел на океан и подумал о том, куда идти дальше. Рядом был бар на пляже. За моей спиной – гостиница. Ян исчез за дверью вестибюля, и Томас был где-то там, внутри. Скорее всего в баре. «Ты такой же, как он». Слова Яна возвращались снова и снова, как набегающие волны. Никакой текилы. Мне нужно рисовать.

Я перебрал картины, написанные до фуги, те самые, которые привез Томас, утверждая, что они мои. Я рассматривал их, как будто видел впервые в жизни. Это были его картины. То есть мои.

Джеймса.

«Не важно».

Я просмотрел холсты. Ландшафты, которые я, вероятно, когда-то видел. Дубовый лес в вечернем свете. Луг на закате. Океан в оттенках сланца и камня. Где были все эти места? Какое значение они имели для него?

Не для него, для меня, поправил я себя. Какое значение они имели для меня?

Никакого. Абсолютно, черт подери, никакого.

Я с грохотом вернул холсты на место у стены и распахнул окно. Вечерний бриз, насыщенный океанской солью и дымом грилей с тротуара внизу, ворвался в комнату. Я втянул пряный воздух, и острая боль, словно мастихин, пронзила мне череп, как будто мой мозг был шариком акриловой краски. Я прижал ладонь ко лбу. Похмелье завтра будет страшным.

Из дальнего угла мастерской надо мной смеялись портреты женщины, похожей на Эйми. Я писал ее больше года, женщину, к которой тянулся в своих снах. Ее изображение менялось от портрета к портрету, пока не стало почти точной копией той женщины, которую я нашел плачущей у двери в мою мастерскую.

Это сводило с ума: видеть ее сидящей здесь, прикасаться к женщине, которая сбивала меня с толку в те ночи, когда она приходила ко мне. Всегда один и тот же сон – я тянулся к ней, целовал ее нежные губы, пока она не растворялась в воздухе, оставляя пустоту в руках и тоску в душе. Я чего-то хотел. Или это была другая часть меня, Джеймс, который тосковал по ней?

Эти сны пробуждали смесь основных эмоций. Радость, печаль, гнев и страх. Когда я внезапно просыпался, ловя ртом воздух, исчезало все, кроме страха. Страх еще долго цеплялся за меня после того, как я просыпался в поту, влажные простыни опутывали мои икры. Иногда мне требовалось несколько часов, чтобы снова заснуть. В другие ночи я не спал до первых лучей зари. Я зашнуровывал свои беговые кроссовки и выбегал на улицу, чтобы сжечь страх.

Но он никогда не уходил полностью. Теперь я знал. Честно говоря, я боялся с того самого дня, когда я пришел в себя в больнице. Я думал, что этот страх спровоцировала потеря памяти, но, возможно, что-то еще предупреждало меня о том, что все, рассказанное Имельдой и врачами о моем прошлом, придумано. Какая-то похороненная часть меня понимала, что это все ложь. Я сам был ложью.

Я потер лицо обеими руками, ненавидя этот кошмар. Я ненавидел образ Эйми, манивший меня. Она олицетворяла собой все, что я не мог вспомнить, и все, что я обязательно потеряю. Будь она проклята. Гореть ей в аду.

Я зарычал, схватил один из более ранних вариантов ее портрета и грохнул его об стол. Деревянная рама треснула. Я ударил еще раз. И еще раз, и еще, и еще. Господи, как я ее ненавидел. Мне было ненавистно то, что она мне снилась. Ненавистно, что она искала меня и приехала сюда. Она разрушила мою жизнь. Нет! Я еще раз ударил картиной о стол. Имельда разрушила мою жизнь. Томас уничтожил меня. Они уничтожили шансы моих сыновей на нормальную жизнь.

На теле выступил пот, на руках проступили вены, пока я делал все, чтобы уничтожить картину. Деревянная рама развалилась, холст порвался. Я схватил другую картину.

– Джеймс!

Я развернулся, оскалившись. На пороге стоял Томас, костюмные брюки помяты, белая сорочка расстегнута у ворота, рукава закатаны до локтя, пиджак свисает с плеча. Волосы не расчесаны, в карих глазах дикое выражение. У нас с ним глаза одинакового цвета.

Я ухмыльнулся. Он вцепился в косяк двери, его грудь вздымалась, как будто он бежал. Как давно он здесь стоит? Сколько раз он окликал меня по имени?

Нет, он называл не мое имя. Я не был Джеймсом.

– Не надо, Джеймс. Не уничтожай свои картины.

– Это не мое имя, – выпалил я. – Я не он.

Я не хотел быть им. Я это я. Мое тело, моя жизнь.

– Отлично, Карлос. Мне все равно, каким именем тебя называть. Ты по-прежнему мой брат.

Я ткнул пальцем в его сторону и сократил расстояние между нами.

– Ты не мой брат. – Я ударил его в челюсть. Голова Томаса резко дернулась, он отступил на несколько шагов. Боль раскаленной иглой пронзила мою руку от костяшек пальцев до плеча. «Как больно!» Я потряс рукой.

Он схватился за косяк, чтобы устоять на ногах. Потом прижал пальцы к подбородку, поводил челюстью.

– Черт! Полагаю, я это заслужил.

Он заслужил намного больше. Мне хотелось снова ударить его, бить до тех пор, пока его нос не разлетится и скула не треснет. Ему лучше уйти. Уйти прямо сейчас. Я ткнул в него пальцем.

– Убирайся.

У меня два сына, о которых надо было думать. Если я приду домой пьяный, избитый и окровавленный, Наталия выйдет из себя, а Джулиан станет задавать вопросы. Ему почти шесть, он умный мальчик. Он поймет, что его отец подрался, и захочет узнать, почему.

«Mierda! Как я расскажу им о себе?»

Я не могу. Не сейчас. Они слишком малы, чтобы понять. Я и сам едва мог осознать это своим поврежденным мозгом.

Сжав пальцы в кулак, я повернулся к Томасу спиной. Подобрал с пола поврежденный холст. Он разорвался по центру, прямо по прекрасным глазам, околдовывавшим меня многие месяцы. Я бросил испорченную картину на стол, гадая, придет ли Эйми ко мне во снах теперь, когда я знаю, кто она. Или это другая моя часть пыталась общаться, пока я спал? Именно это, как я думаю, делал Джеймс. Он хотел, чтобы я что-то узнал.

Томас вошел в комнату, остановился у противоположной стороны стола.

– Нам надо поговорить.

– Нет, не надо. Имельда и Эйми рассказали мне достаточно.

– Они сказали тебе только то, что знали.

И это было больше, чем я хотел понять. Чем больше я узнавал о Джеймсе, тем выше становились шансы на то, что я выйду из фуги.

– Я не хочу больше ничего слышать, особенно от тебя.

– Мне все равно, хочешь ты или нет, – резко сказал Томас.

– Это очевидно. Поэтому я здесь и оказался, – ухмыльнулся я, отталкиваясь от стола и разводя руки в стороны, обозначая эту комнату, этот город. Оахаку. Всю эту долбаную страну.

– Черт подери! – Кулак Томаса обрушился на стол. – Ты можешь просто послушать? Пожалуйста. Выслушай меня.

– Почему сейчас? Почему не девятнадцать месяцев назад, когда я был прикован к больничной койке? Почему не тогда, когда мое лицо опухло, когда у меня было выбито плечо, а я сходил с ума, гадая, кто я, черт подери, такой? – Память вернула меня в больницу, к мужчине, стоявшему у двери в палату. Очки «авиаторы», дорогой костюм, на лице – выражение горя. Гнев вспыхнул во мне, обжег, словно спичка. – Ты был там, в больнице.

Томас переступил с ноги на ногу. Его губы разошлись на мгновение, потом сжались. Он кивнул.

– Ты отдал Имельде пакет со всеми моими документами.

– Да.

– Ты мне ни черта не сказал и заплатил ей за ложь!

Я схватил со стола банку с краской «карибская голубизна», с которой я так долго возился, чтобы она точно передавала цвет глаз женщины из моих снов. Глаз Эйми. Я швырнул банку в угол комнаты.

Брови Томаса взлетели на лоб. Он пригнулся. Банка разлетелась вдребезги, ударившись о стену за его спиной. Краска потекла вниз по стене, как на картинах Джексона Поллока, и собралась в лужицу на полу.

Томас отошел в сторону. Брызги краски попали на его рубашку, капли застыли на волосах. Голубой «горошек» был похож на нарисованных животных в одной из детских книг Джулиана. Сорочка Томаса была безвозвратно испорчена.

Я провел пальцами по волосам.

– Уходи. Просто уйди.

Томас замялся, потом вытащил визитную карточку из нагрудного кармана и положил ее на стол.

– Я спрятал тебя, чтобы ты был в безопасности. Фил пытался тебя убить.

– Тот самый тип, который напал на Эйми? Где он сейчас?

– В тюрьме.

– Тогда мне незачем о нем беспокоиться.

– Это не все… – Он замолчал, когда я поднял руку и потер нос. – Как хочешь. Но пока, я думаю, тебе лучше оставаться в Пуэрто-Эскондидо.

– Я и не собирался уезжать.

Томас бросил на меня взгляд, потом направился к выходу. Он подобрал с пола свой пиджак, который уронил, когда я его ударил, и повесил его на руку.

– Обещай мне, что позвонишь, если передумаешь.

– Передумаю о разговоре или об отъезде из Пуэрто-Эскондидо?

– И о том, и о другом. – Томас печально улыбнулся. – Береги себя и… будь осторожен.

С этими словами он вышел из комнаты.