Глава 5. 2024 год
Ее звали Лизой, и была она очень хороша и столь же несчастна.
«Бедная Лиза» – писал Карамзин. Как будто сегодня. Как будто о ней.
Ей, конечно, не приходилось по весне собирать на полянах ландыши, чтобы потом продавать их на городских улицах.
И ее не обманывал мужчина.
Но все равно она была несчастна, потому что больше всего на свете ценила ритм и рифму, а жестокая природа предоставила ей право наслаждаться этими сокровищами только глазами, лишив слуха и голоса.
Она никогда не спрашивала почему. Ей неинтересно было дискутировать с судьбой о причинно-следственных связях. Но она страдала.
Она была неродным ребенком в семье – от нее никогда этого не скрывали.
Ее отца никто, кроме матери, в глаза не видел, а мать погибла, сорвавшись по пьяному делу с моста над рекой.
Лиза тогда была нескольких месяцев от роду и лежала в прописанной коляске под надзором древней старухи-соседки.
Соседка, не дождавшись возвращения загулявшей где-то матери даже к ночи, начала названивать в милицию, и стражи порядка восстановили цепочку фактов, признав Лизино сиротство и срочную необходимость ее, мокрую и жаждущую молока, спровадить туда, где о ней позаботятся.
Сначала ее отдали на попечение работников детского приюта. Затем связались с ее дядькой по материнской линии и спросили, не хочет ли он взять ответственность за племянницу на себя.
Дядька не хотел. Но тут вдруг появились какие-то ангелы-хранители из столицы и предложили дядьке материальное вознаграждение за благородные родственные чувства, проявленные по отношению к несчастной сиротке. Дядьке польстило и понравилось. И похвала, и вознаграждение.
Так Лиза и попала в этот скучный дом, где, наверное, только обрадовались ее немоте и глухоте: не услышит лишнего – не вынесет сор из избы и вопросов, свойственных подрастающим детям, тоже задавать не будет.
Вопросы она все-таки задавала. В письменном виде.
Но вопросы те были очень странными и тетку с дядькой озадачивали, а временами даже пугали.
Лиза почему-то не спрашивала, откуда берутся дети или почему своей родной дочери родственники всегда дают два куска кекса, а ей только один, причем тоже всегда.
Она интересовалась совсем другими вещами. Например, слышно ли, как бабочка машет крыльями во время полета, и нельзя ли купить ей на день рождения какой-нибудь музыкальный инструмент, ну хотя бы самую дешевую балалайку.
– Зачем тебе инструмент? – спрашивала тетка, предоставляя девочке право считывать по губам.
– Хочу научиться играть.
– У тебя же нет слуха. Ни музыкального, ни даже простого.
– А я по нотам. А вы потом расскажете, получается ли.
– Обойдешься.
Еще Лиза хотела знать, можно ли отличить по звуку моторы автомобилей разных марок, пение соловья от пения соловьихи и еще кучу разной ерунды, человеку с рабочими ушами известной априори.
Впрочем, интересовала ее не только природа звуков.
Она спрашивала также, почему тетя с дядей не любят друг друга и все-таки живут вместе, почему, когда они пьют кефир, шеи у обоих напрягаются по-разному и почему сосед с нижнего этажа, сталкиваясь с ней в подъезде, все время демонстративно облизывает губы. Вот что бы все это значило?
Дядя с тетей уже устали тратиться на бесконечные тетрадки для племяшки и подумывали ввести экономию. А она использовала любую подвернувшуюся под руку бумажку, хоть даже и туалетную, для того чтобы записать вопрос, мысль или… стихи.
Стихи пришли не сразу, а после того как она впервые столкнулась с образцами чужой поэзии в своей спецшколе для глухонемых.
Сначала ее удивило, как выглядит страница с поэтическим опусом. Она не поняла, почему строки там расположены так неэкономно, оставляя больше белого пространства, чем пространства, заполненного текстом.
А потом она вгляделась повнимательней, вчиталась и догадалась. И с того самого мгновения рифмованные тексты затмили для нее все другие прелести жизни, которых она уже успела отведать.
Она бредила стихами. Она переписывала в специальные тетради самые полюбившиеся из них. Наконец, она начала пробовать сама.
Но она не была удовлетворена до конца. Ни чтением чужого, ни перечитыванием готового своего. Потому что ей необходимо было слышать, как все это звучит: со свистом свистящих, с шипением шипящих звуков, с бульканьем, с рычанием, со звонкой дробью. Со всем тем, на что способен производящий элементы речи артикуляционный аппарат.
Но именно этого она и была лишена.
И на этом фоне привычное с самого первого воспоминания о себе сиротство, а также издевательства над нею других детей во дворе и на детской площадке, постоянные понукания дядьки с теткой и их упреки за каждую проглоченную ложку супа казались не такими уж серьезными проблемами.
Нет, конечно, ей бы хотелось, чтобы ее любили. Чтоб никто не дразнил, не выкрикивал в лицо грубую брань, наслаждаясь тем, что она все равно не может ничего услышать. Ей бы хотелось.
Но если бы вдруг на ее подоконнике однажды присела усталая от долгого полета добрая фея, Лиза не попросила бы в качестве платы за предложенные страннице стакан теплого чая и сухарик ни любви, ни признания.
Что, речь идет только об одном-единственном желании? Тогда слух и речь. И собрания сочинений всех поэтов мира.
Как? Разве же это два желания? Нет, одно. Потому что если нет стихов, то и язык, и уши не нужны. Слух, речь, рифма – вот она святая троица ее подростковой веры.
Но феи почему-то все время пролетали мимо, так что загадывать желание было некому.
А тетрадь со стихами пухла и пухла. И ей даже некому было ее показать.
– Вы позволите взглянуть? – спросил человек, пару минут назад присевший рядом с ней на скамейку. – Я не люблю подглядывать через плечо, а уж больно любопытно, что вы там такое интересное пишете.
Она, конечно, не услышала. Только краем глаза заметила, что незнакомец изменил позу и придвинулся к ней поближе.
«Я глухонемая, – написала она на пустой странице тетрадки. – Повторите, пожалуйста, еще раз».
– Я попросил разрешения почитать стихи, которые вы только что сочинили, – сказал сосед по скамейке, стараясь как можно четче произносить слова и как можно интенсивнее растягивать губы.
Она была удивлена его интересом, но, в конце концов, почему бы и нет? И она протянула любопытному мужчине тетрадь, где среди множества штрихов, зачеркивающих неудачные варианты слов и строк, все же выстраивались довольно ровные столбики.
В этом стихотворении она писала о себе:
А если бы вас пригвоздили к молчанию,
Изъяли бы звук у перепонок барабанных,
То вы бы смогли совершенно нечаянно,
Вдруг разгадать, принимая ванну,
Журчанье воды, ласкающей кафель,
Шипенье пены, влюбленной в тело?
А я познала звучание капель
И им языком подражаю умело.
Вы скажете: «Вздор! Не может глухая
Услышать воду, бегущую к сливу!»
А я в ответ: «Это вы не слыхали!
Вы от правды бежите трусливо!»
А правда в том, что не только уши
Имеют право на децибелы.
Заткните их и пытайтесь слушать
Музыку нашего света белого.
Слышите? Ну, скажите, что слышите
В том оркестре многоголосом,
Как рвется нить на рубахе вышитой,
Как на клевере тают росы,
Как от тополя пух по маю
Разлетается клейкой ватой.
И как ту, что глухонемая,
Бьют за то, что не виновата.
– Это потрясающе, – сказал мужчина.
И не ограничившись устной похвалой, зафиксировал ее еще и письменно.
«Спасибо», – написала она.
– Это надо издать!
«У меня нет денег».
– У меня есть!
И у него они действительно были. Так что первый Лизин сборник «Из тишины» вышел в свет уже через пару месяцев после встречи с незнакомцем и был полностью распродан за пару недель.
«Как это все-таки здорово и удивительно! – думала Лиза. – Как славно, что он случайно присел именно на мою скамейку!»
Бедная Лиза! Да кто же тебе сказал, что случайно?
Он совершенно сознательно сделал то, что сделал. Чтобы потом, когда тебя исцелят, публика, уже знакомая с твоим проникновенным творчеством, прослезилась вдвойне.
«Фантастическая история! – напишут потом про тебя газеты. – Юное дарование, недавно заставившее плакать всю читательскую аудиторию страны, снова тревожит сердца!
Потрясающий поэт, сирота, никогда не видевшая своих настоящих родителей, глухонемая от рождения, не только умеет слышать внутреннюю музыку языка и соединять отдельные слова в цельные шедевры, отныне она еще и дарует надежду каждому страждущему существу.
После двадцатилетнего молчания она разомкнула уста и заговорила вслух. Как это возможно? Спросим об этом у человека, который совершил самое настоящее чудо и исцелил глухонемую одним произнесенным и – подчеркнем – даже не услышанным ею словом.
Великий врачеватель поделился своим секретом с нашими читателями…»
Да, она была правильно выбрана, эта Лиза. Публика оценила ее пронзительную историю.
Но когда она сама потом захотела воспеть в стихах своего спасителя, у нее почему-то не получилось.
У нее вообще стало хуже получаться с тех пор, как она научилась воспринимать стихи не только глазами.
