Поутру Василиса, как всегда, сразу бросилась к кроватке любимчика.

Только – вот ужас – его на привычном месте не оказалось.

– Где? – взвыла Василиса. – Где он?

– Забрали, – сказала ночная дежурная няня.

– Как забрали? Куда забрали? Кто забрал?

– Пришли какие-то люди поутру. С директором вместе. И забрали.

– Нееет! – еще громче заголосила Василиса. – Родненький мой! Куда, куда дели?

– Я-то откуда знаю? – попятилась ночная дежурная. – Да и чего ты так убиваешься? Должно быть, усыновили. Хорошо ему теперь будет. Дом, семья, свои игрушки. Кашка манная.

– А моя, моя-то каша чем плоха была? – с остервенением ощерилась Василиса.

– Да ты ж, поди, не мать ему, а нянька. Как я да как другие. Начальству виднее. Чего тебе выть теперь?

– Отдайте, отдааайте! – не унималась Василиса. И похожа она была сейчас не на летучую волшебницу, а на ведьму, на фурию, на разъяренную рыжую медведицу, которая вцепится в горло и живым не отпустит.

– Господь с тобой! Позову-ка я лучше директора, – сказала ночная дежурная няня и нырнула за дверь.

Директор уже был наготове.

– Ты, красавица, не переживай, – по-отечески утешил он Василису, усадив за стол в своем солидном кабинете. – Мальчонку твоего мы очень славно пристроили. Приличная семья, оба родителя работают, хорошо образованные. Будут они его баловать, выведут в люди.

– Отдайте! – прохрипела Василиса.

– Да ты с ума, что ли, совсем сошла? – ужаснулся директор. – Кто тебе его отдаст? У него теперь мамка с папкой появились. А ты иди другим попы подмывай, вместо того чтобы истерики устраивать.

– Отдайте! – повторила Василиса. – Он мой, мой. Вы не имели права. Не предупредили, не сказали. Да я сама, сама хотела.

– Чего это ты хотела?

– Усыновить его, вот чего.

– Усыновить! – аж прыснул директор. – Да кто ж тебе дал бы? Ты безмужняя, без образования. Да по закону ты просто не имеешь права.

– Это я-то не имею?! – заверещала няня. – Кто лучше меня за детьми-то может ходить? Кто? И он же с первых дней у меня на руках подрастал. Он меня любил!

– Любил! – передразнил директор. – Скажешь тоже, любил. Он еще понимать-то ничего толком не понимает. Ему бутылка да попа сухая – вот и вся любовь.

«Вот я тебя люблю!» – хотел добавить директор, но удержался. А Василиса хрипела как раненый зверь.

– Хоть скажите, куда увезли, кому отдали? – умоляла она. – Я бы поехала, посмотрела, как он там, хоть одним глазочком!

– Совсем спятила девка, – развел руками директор. – Это ж государственная тайна. Разглашению не подлежит.

– А ты знаешь, где он? – посмотрела она хищно, внезапно переходя на ты.

– Я знаю, – поежился директор. – А тебе знать не положено. Запрещено.

– Скажи мне! Скажи по-хорошему!

– Да ты чегой-то? Угрожаешь мне, что ли?

Словно подтверждая его мрачную догадку, Василиса взлетела со стула и бросилась запирать дверь кабинета изнутри.

– Чур тебя! – замахал руками директор, глубже вжимаясь в кресло и хватая со стола в целях самообороны массивное, подаренное ему за какие-то заслуги перед обществом пресс-папье.

Василиса же неумолимо надвигалась с сомнамбулическим выражением лица.

– Скажи мне, где он, – шепнула она прямо директору в лицо, чуть не обжигая кожу своим горячим дыханием.

– Да не могу, ненормальная! Нельзя. По циркуляру не положено.

– Скажи. Что угодно для тебя сделаю.

И, как безумная, она принялась лобызать его в крупный нос, в лысину, в подбородок, по которому лишь двадцать минут назад стекали струйки жирного супа, которые он всасывал обратно и не подозревал, что ждет его вскоре после завтрака.

– Отпусти, – взмолился он, теряя самообладание и ответно впиваясь губами в Василисин сочный рот.

– Не пущу. Умучаю. Залюблю. Только скажи. Скажешь, что ли?

– Ска-жу, – прошелестел директор по слогам, не в силах удерживать дыхание.

А она уже расстегивала ему штаны и взлетала над ним. Как по волшебству, как на троне из благоговейно сгустившегося воздуха.

– Только уж не обмани, скажи, голубчик, – ворковала она.

– Не обману.

– Дай, дай адрес сейчас, напиши вот на бумажке.

– Да вот он, – еле дотягиваясь до ящика, стонал директор. – Вот дело. Все оформлено честь по чести.

– Давай сюда!

И вот уже Василиса вырывает у него из рук тонкую папку и засовывает под мышку, прямо под халат. И грудь ее вываливается наружу. И директор присасывается к ней, как младенец, жаждущий молока и жизни.

– Люблю тебя! – кричит он.

А Василиса спешит покончить с этим делом и убежать. Оправиться, умыться и броситься вдогонку за своим сокровищем.

– Присмотри пока за детьми, – кричит она совсем уже растерявшейся ночной дежурной. – Я тебе из своих доплачу.

А наверху, в кабинете еще стоит туман, сотканный из ее дыхания и волшебного ее аромата.

«До приступа ж, почти до сердечного приступа довела ненасытная баба, – приходит в себя директор, разминая жирную грудь. – Однако ж сладко. Хорошо-то как!»

И только потом на смену последним хлопьям недавнего удовольствия приходят здравый рассудок и страх.

«Это что ж я натворил? За это меня по головке-то не погладят!»

И директор ходит по кабинету, как зверь по разоренному логову.

«Что делать? Что делать?» – вопрошает он постылое пространство.

«Думай, думай!» – велит он сам себе.

И привычный к начальственной службе мозг тут же включается, приходит на помощь, находит выход.

Директор бросается к телефону.

– Слушаю, – брякает бас на другой стороне линии.

– Беда, – говорит директор. – Нянька наша выкрала папку с документами из моего кабинета.

– Подробности, – коротко приказывает Филантроп.

И директор рассказывает, в соплях и красках, как Василиса полюбила малого, как ходила за ним, словно за своим дитем, и как он видел ее выбегавшую из кабинета, растрепанную и с горящими глазами.

– Должно быть, подкараулила, когда я отлучался по нужде. А я ящик открыл и вижу, что бумаг на месте нету. А только что были.

– Ясно, – говорит Филантроп и бросает трубку.

– Поверил, – выдыхает директор, вытирая вспотевшую от перипетий сегодняшнего утра лысину.

Он наливает из графина воды, пьет и садится за стол, уставившись в пространство и стараясь не думать о том, что будет дальше.

А Василиса уже в пути. Уже направляется по адресу.

Вот же он, этот дом, прямо через дорогу.

Василиса улыбается. Она не думает о том, как позвонит в дверь, что скажет. Она не боится реакции новоявленных малышовых родителей. Она просто хочет увидеть его, прижать к груди, чмокнуть в пухлые, на ее смесях взошедшие щечки.

И она бежит к заветному дому. И не видит, не слышит машины, которая резко срывается с места, как будто бы неслучайно, как будто бы ждала именно ее.

– Задавили! Батюшки-светы! Девку задавили! – кричит какая-то бабка в ботах, как раз вышедшая покормить кошек.

– Какой марки была машина? Какого цвета? – спросят ее потом на следствии.

– Да я разве ж в этом разбираюсь? – возмутится она. – Кажись, темненькая такая. И стекла темненькие.

– Висяк! – подведет итоги следователь и передаст дело в архив.