Глава 4
Обет молчания

Я уставился на Ленни, потрясенный тем, как сильно он состарился. Если бы не голос, я бы не узнал его. Кожа на лице висела складками, а вокруг темных глаз набрякла. Его когда-то роскошная шевелюра почти полностью исчезла, а то, что осталось, болталось по бокам длинными седыми прядями, мешаясь с нечесаной бородой. Зато Ленни сиял.

– Это что за дела? – спросил он, словно рассуждая вслух. – Двадцать лет прошло, и ни тебе даже «привет!» – голос его звучал громко, и несколько голов повернулись поглядеть на нас. – Я очень долго ждал этой встречи. Думал, ты мне обрадуешься.

Я подал ему руку для пожатия, изо всех сил стараясь улыбнуться и выговорить «Как дела?».

– Говори погромче! – Ленни обратился к толпе вокруг: – Я не слышу ни слова из того, что он говорит, а вы? – поворотившись обратно ко мне, он произнес: – Что ты там мямлишь? Говорить, что ли, не можешь?

Пока соображал с ответом, я с облегчением увидел, что мать юноши-мицвы уже идет к нам.

– Вот чек, – сказала она, бросив на Ленни косой взгляд и исчезая в толпе. Я вежливо кивнул, принимая бумажку, но через мгновение Ленни выхватил чек у меня из рук.

– Господи! – воскликнул он, держа чек на отлете и щурясь. А следом, склонившись ко мне, прошептал: – Я не ошибся? Ты только посмотри, сколько они тебе заплатили! Да за то, что ты там проделывал?

С меня было довольно. Я забрал у него чек, взял свою сумку и двинулся к выходу.

– Эй, ты куда? – крикнул он.

Я слышал, как он объясняет толпе:

– Он был моим учеником. Я не видел его двадцать лет, а теперь он даже разговаривать со мной не желает!

Глядя через плечо, я видел, что собравшихся вокруг него разбирает такое же любопытство, какое было у них на лицах, когда я стоял на сцене. Оставив Ленни в зале, я преодолел фойе, выбрался из грохота музыки и оказался на улице под дождем. Но спустя минуту я услышал, как меня зовет Ленни. Обернулся и увидел, что он машет рукой и торопливо хромает ко мне.

Я нисколько не хотел общаться ни с Ленни, ни с кем бы то ни было еще, но никуда не денешься. Подождал, пока он, с трудом переводя дух, подошел к машине.

– Джоэл, куда ты торопишься? – спросил он. – Я ждал-ждал, чтобы увидеть тебя, а ты даже здороваться не желаешь.

– Здравствуй, – прошептал я. Он пожал плечами, ожидая продолжения. – Послушай, я действительно… не могу говорить.

– Похоже на то, – закричал он, и, наклонившись ко мне, прошептал: – Что, это какой-то твой секрет?

Капли дождя плюхались ему на лысину.

– Ленни, – просипел я изо всех сил, – я рад видеть тебя. Ты хорошо выглядишь. Я бы… хотел остаться…

Он покачал головой.

– Джоэл, ты врешь. Говорить не можешь, а все равно ухитряешься врать! Я выгляжу черт-те как, а ты просто хочешь убраться отсюда как можно скорее.

Не понимая, как быть дальше, я открыл дверцу и пошел к багажнику, чтобы бросить сумку. Когда я закрыл багажник, Ленни рядом уже не было. Я пошарил глазами по парковке, вглядываясь сквозь завесу дождя, но его и след простыл. Вздохнув с облегчением, я открыл дверцу и вскрикнул. Ленни сидел на водительском сиденье.

Я стоял и безмолвно взирал на него, а он – на меня.

– Ну? – произнес Ленни. – Ты собираешься сесть в машину или будешь стоять под дождем, как мокрая курица?

Он глазел на меня озадаченно, а потом на лице его отразилось понимание, и он кивнул.

– А… Понял. И то дело – лучше ты веди. У меня забрали права. Этот глаз, – он указал на правый, – совершенно слепой.

Ленни перебрался через подлокотник на пассажирское сиденье рядом и пригласил меня сесть, похлопав по водительскому креслу рукой. Как это все нелепо – но я уже промок насквозь. Уселся, размышляя, как бы выставить его вон.

– Не волнуйся, – сказал он, отодвигая свое кресло чуть назад. – Вспомнишь, как туда ехать. Просто езжай.

Поскольку я не отвечал, Ленни раздраженно вздохнул и сказал:

– Ну хорошо, по двухсотвосьмидесятой до трассы семнадцать, на юг до съезда на Бен-Ломонд, под знаком «стоп» – налево. Дальше еще мили три, до грунтовой дороги…

Я сидел, пригвожденный к месту его наглостью. Он мне объясняет, как проехать. Он даже не подумал спросить. Он рассчитывает, что я его подвезу. Его хижина в Бен-Ломонде была отсюда в полутора часах на машине – если не в двух по такому-то дождю, – и мне совершенно не по пути.

Сколько-то я глядел на него, он – на меня. Ленни совершенно не собирался меня оставить, и пока я раздумывал, что делать дальше, до меня вдруг дошло, что отвезти его домой – лучший способ от него избавиться. И, кроме того, как он иначе вообще доберется домой? Сделаю доброе дело, сказал я себе, заводя машину, и, быть может, это доброе дело вернет мне удачу, которой я бы наверняка нашел применение. Вынув мобильный телефон, я позвонил домой и просипел сообщение для Тали, что немного задержусь.

Пока я вел машину, Ленни болтал всякую чепуху. Юноша-мицва, как выяснилось, был его троюродным братом, однако сам он не выносил ни мальчишку, ни его родителей, ни всю их семью.

– Ни один из них не глубже лужи. Но все-таки, – добавил он, ковыряя в зубах, – еда была ничего так.

Его привезла на бар-мицву какая-то родственница, но он за вечер ухитрился поругаться с ней, и этим объяснялась необходимость ехать со мной. Мать юноши звонила ему пару месяцев назад и спрашивала, не расскажет ли он что-нибудь на празднике.

– Но я уже ушел на пенсию. Сказитель-пенсионер. Рассказываю, только когда сам хочу, и в бар-мицвах больше не участвую. Из газет узнал, что ты в Беркли, вот и дал им твои координаты. Так тебе досталось это приглашение.

Он выдержал паузу, словно ожидая моей благодарности. Не получив ответа, пожал плечами и продолжил трещать. Меня это устраивало – мне нечего было ему сказать, да и не мог я перекричать дождь, лупивший по крыше машины.

Ленни перестал выступать на публике почти сразу после того, как я его покинул. С тех пор дела не складывались.

– Ты застал меня в лучшее время, – сказал он сквозь кашель. – Между двумя инфарктами. Двадцать седьмого января прошлого года был первый. Когда будет второй, я не знаю. И потом – этот диабет. Пришлось бросить пить. Ты не возражаешь, если я разуюсь? Ступни ноют, сил никаких.

Я свернул с шоссе и выбрался на грунтовку, ведущую через лес к его дому. Тут он был прав: я действительно вспомнил дорогу, пока подъезжал, во мне воскресло предвкушение, какое возникало, пока я пробирался на велосипеде сквозь туман к его дому летними вечерами. Дожди превратили грунтовку в грязевой поток, и я прокладывал путь между лужами, а Ленни рассказывал о своей жизни. И вот, наконец, его лачуга проявилась сквозь ливень в свете фар – скорее дом с привидениями, нежели памятная мне уютная хижина в лесу. Я вырулил на щебеночную подъездную дорожку. Мы стояли, мотор я не глушил. Ленни, кажется, не обратил на это внимания.

– Ну? – спросил он. – А у тебя как дела?

Молчу.

– Я все рассказал. А ты сидишь и молчишь. Собираешься выложить свою историю или как?

Я постучал по циферблату на приборной доске. Было уже за полночь.

– Да рад бы… в гости, – прошептал я, – но уже поздно. Давай… позвоню?

На лице у Ленни возникло разочарование. Он покачал головой.

– Позвонить мне? С чего бы? У меня и телефона-то нет! Ты не звонил мне восемнадцать лет! – он открыл дверь и шагнул под дождь, бормоча себе под нос: – Все понятно. Я принимаю тебя в ученики, стараюсь натаскать во всем, что знаю о сказительстве, терплю твою наивность – и что прошу взамен? Денег? Признания? Нет, ничего. Просто в один прекрасный день я прошу тебя рассказать мне свою историю – всего одну, – и что получаю в ответ? – он скривил лицо, стиснул горло руками и изобразил мой хриплый шепот: – «Мы… как-нибудь… пообедаем…»

Качая головой, он хлопнул дверцей и зашагал по лужам к дому. Когда он взошел на крыльцо, я вздохнул с облегчением. Злился на него, но, кроме этого, во мне шевельнулось кое-что еще – печаль. Эта встреча заставила потускнеть тот образ, который я так долго хранил, – образ великого рассказчика, сражавшегося с собственной темной стороной. Очевидно, темнота победила. И теперь я буду помнить его жалким стариком, что болтает околесицу под дождем. Подождал с минуту, развернулся и выехал на дорогу, уверенный, что больше не увижу Ленни.

Но, подъезжая к шоссе, я завозился, стало неспокойно. Показалось неправильным бросать все вот так. Когда я вернулся к подъездной дорожке, в доме было темно. Я прошел по грязи к порогу и постоял на крыльце несколько минут, не слыша ни звука. И когда уже было собрался уехать, услышал голос Ленни изнутри:

– Открыто.

Я вошел и увидел его: он сидел на корточках перед печкой и растапливал ее от пустой картонки из-под яиц; картонка ярко вспыхнула. Казалось, мое возвращение его ничуть не удивило.

– Присаживайся, – сказал он, не глядя на меня.

Перед печкой – там же, где всегда, – стояли два кресла. Я выбрал то, что поближе, у которого из подлокотника торчала набивка. Огляделся, насколько мог: кроме печки, светилась лишь керосиновая лампа на столе. В доме вечно царил беспорядок, повсюду лежали книги, на любой свободной поверхности. С тех пор горы книг выросли, и я видел, как их тени качаются в свете печного огня на каменном полу. Пачки старых газет, коробки и старый желтый чемодан. На всем лежала пыль, и, когда огонь занялся, по комнате поплыл ее сухой запах.

Ленни помалкивал, ковыряясь кочергой в огне. Наконец встал и ушел на кухню. Минутой позже вернулся с банкой орешков и двумя стаканами воды. Я уставился на банку, будто в ней притаилась змея на пружине, перевел взгляд на посуду с водой. Мне Ленни предложил простой стеклянный стакан, а себе взял хрупкий розовый бокал для вина, в награвированную полосочку.

– Это еще от моей бабушки, – объяснил он, поняв, куда я смотрю, – красивый, правда? Она его из Польши привезла. Когда-то их было четыре, но остался только один.

Ленни уселся напротив, набрав полную горсть орехов. Некоторое время я наблюдал за ним, все еще сердясь за то, как он повел себя со мной на бар-мицве. Но как бы я ни злился, жалость взяла верх. Мне хотелось ему помочь.

– Так что, ты собираешься говорить? – спросил он наконец. – Или будешь сидеть и таращиться на меня?

– Как… я могу… тебе помочь?..

– Я тебе уже сказал. Я хочу услышать твою историю.

– Мою историю?

– А что еще? – в голосе его послышалось нетерпение. – Послушай, Джоэл, ясно же по твоему лицу, что ты пережил до черта всякого. Я понятия не имею, что с тобой стряслось, но, судя по всему, кто-то добрался до твоего горла и выдрал из тебя душу. Ты в полном раздрае. Но, – добавил он, оглядывая меня с ног до головы, – костюм сидит отлично!

Его последнее замечание до меня дошло не сразу – много лет назад я рассказал ему эту папину шутку, и меня тронуло, что он до сих пор ее помнит. Меня внезапно захлестнуло чувствами. Я смотрел в огонь, а потом взглянул на Ленни – он сидел, широко распахнув глаза, ждал.

– Это… долгая история.

– Вот и хорошо, – сказал он, загребая еще одну горсть орешков, – мне такие нравятся.

– Я не знаю… с чего начать…

– Неважно. Где начнешь, там и начнешь. Ты говори – финал найдется.

Я подбирал слова, подходящие к картинкам, что начали всплывать у меня в голове. В конце концов сдался и стал шептать все подряд:

– Я потерял голос.

– Похоже на то. Дальше.

Фразами по два-три слова я объяснил все, что мог. Это было непросто. Слова жалили мне горло, я хватал ртом воздух, но произносить эти слова мне нравилось все равно. Раз начав, я не мог остановиться, и история рвалась наружу сама. Я болтал и болтал, останавливаясь на каждой полуфразе, чтобы перевести дух, пока не добрался до бар-мицвы.

– Ну а это… ты сам видел.

Лицо у Ленни сделалось совсем не таким, какого я ожидал. На Ленни мой рассказ явно произвел сильное впечатление. Заметив, что я молча смотрю на него, он проворно отвернулся, пошарил где-то под креслом и выудил деревянный сигарный ящик. Порылся в нем, выбирая сигару, откусил кончик, сплюнул его в печку. Прикурил, сделал пару затяжек и опять угнездился в кресле.

– Ладно, – сказал он и махнул рукой, – давай дальше.

Я пожал плечами. Мне было нечего добавить.

Его сигара описала пригласительный круг:

– Дальше давай. Я слушаю.

– Что?

– Я весь внимание. Итак?

– Но это все.

Он потряс головой.

– Нет, не все. История не закончена. Есть что-то еще.

Я опять недоуменно пожал плечами и глотнул воды.

– Ну давай же, в чем соль? – он ждал. – У каждой истории есть своя соль, посыл, мораль. В противном случае нет смысла ее рассказывать. Так в чем же соль?

– Никакой соли.

– Нет, соль есть. Должна быть.

Я повозился в кресле.

– Смотри, вот тебе соль. Жизнь дала тебе под зад, – он выдохнул кучерявое дымное кольцо. – Это уже случилось, так? – он показал сигарой на дверь. – Когда ты вышел за эту дверь, давным-давно, я знал, что ты вернешься. И ты вернулся, голову повесив и поджав хвост.

Я так обалдел, что уставился на него, не зная, что и сказать. А затем со стуком поставил свой стакан и собрался уходить.

– Что, опять убегаешь? – выкрикнул он, пока я шел к двери. – Не нравится тебе правда?

– Мне не нравишься… ты!

– Может быть, – хмыкнул он, – но я тебе нужен.

– Чепуха, – я пытался крикнуть, стоя в дверях, но издал только писк.

– Нужен-нужен, – сказал он, не обращая внимания на мои протесты, – потому что без меня ты станешь мной.

Я оглянулся и увидел, что Ленни встал, лицо у него горело. Его слова походили на проклятие – еще одно проклятие поверх всех, какие я уже насобирал за последние месяцы. Я ступил за порог и услышал, как Ленни выкрикнул одно-единственное слово:

– ОДНАЖДЫ!

Я ждал. Он произнес его снова, спокойнее:

– Однажды… – и в третий раз, почти шепотом: – Однажды… – долгая пауза. – …на краю леса стоял дворец.

Я ждал.

– Это был прекрасный дворец. Во дворце жил принц. У него была счастливая жизнь, но ему постоянно говорили, с самого детства, чтобы он ни за что не ходил в лес, потому что лес заколдован. «Пойдешь в лес – потеряешься, – говорили ему родители, – и мы не сможем тебя отыскать». И потому принц всю жизнь следовал совету и в лес не ходил.

Меня словно втянуло обратно в дом и дальше – в саму эту историю.

– Однажды солнечным днем, когда принц гулял по опушке леса, любопытство взяло верх. Ну что случится, если он заглянет в лес всего лишь одним глазком? Даже на опушке слышны были странные и чудесные звуки, мелькали птицы с изумительным оперением. Принц прошел всего пару шагов в глубину леса и по берегам бурлящих ручьев заметил деревья, увешанные плодами, каких он никогда не видел. Его влекло все дальше и дальше, и через несколько часов настала пора возвращаться. И только тогда понял он, что окончательно заблудился. Испугавшись, принц забегал с одной тропы на другую, пытаясь разглядеть собственные следы, но все напрасно. Той ночью он, одинокий и напуганный, заснул в лесу. На следующий день возобновил свои скитания, безнадежно пытаясь найти выход. Искал весь день и на другой день тоже, но не мог выбраться. На закате третьего дня принц отчаялся. И когда уже был готов проститься с последней надеждой, заметил древнего старика. «Слава богу, я нашел тебя! – воскликнул принц, бросаясь ему навстречу. – Не могу найти выход. Я заблудился в этом лесу три дня назад». – «Три дня? – расхохотался старик. – Я заблудился здесь три года назад». Надежда в принце угасла. «Ну тогда ты мне ни к чему», – сказал он. «А… тут ты не прав, – ответил старик. – Потому что, пусть и не знаю я пути из леса, мне известны сотни путей, которые точно никуда не ведут. Пойдем, вместе мы найдем дорогу».

Я обнаружил, что опять сижу напротив Ленни.

– Ты рассказал мне, что произошло, – проговорил он тихо, – но ты не сказал мне почему.

– Я… не знаю… почему.

– Конечно, не знаешь. А без этой причины нет никакой истории. Горе одно. Горе без всякого смысла. Простого страдания мне хватило. Выше крыши. Мир полон им до краев, а если оно вдруг кончается, достаточно газету почитать.

– Но… ты знаешь… почему?

Ленни задумчиво пожал плечами.

– Вот что я знаю: жизнь – суровый учитель. Сперва предлагает тебе экзамен и лишь потом – урок, – Ленни склонился к моему уху, заговорил мягко: – Смотри, Джоэл. Я тебе сочувствую. Правда, сочувствую. Вижу, что тебе досталось. И у меня нет ответа, а всего лишь еще один вопрос. Так вот: готов ли ты извлечь урок из того, что с тобой приключилось?

Я подумал с минуту и кивнул.

– Все это чертовски хорошая штука. Потому что до сих пор ты был, как тот парень в монастыре, – сказал Ленни и улыбнулся. Я не уловил намека и ждал продолжения. – Ты только и делал, что ныл и жаловался, с самого начала.

Он потушил сигару. Выбравшись из кресла, пошарил в шкафу и извлек оттуда одеяло.

– Я вымотался, – сказал он, указывая мне на диван. – Поспи-ка ты здесь, а? Утром потолкуем, – с этими словами он ушел к себе в комнату и закрыл дверь.

Лишь тогда я вспомнил, где нахожусь и который теперь час. Включил мобильный – телефон мерцал полудюжиной сообщений – и набрал номер Тали, она ответила мне, сонная и взбешенная, но все же вздохнула с облегчением, узнав, что я не валяюсь мертвый где-то в придорожной канаве. Я сказал, что дома буду завтра.

Повесил трубку и пристально оглядел комнату – книги, догорающий огонь, стол, мой полупустой стакан и розовый бокал Ленни рядом.

Я лежал без сна на диване, в спину мне впивались пружины. Я ворочался и возился, пока наконец не устроился удобно. И когда все же приблизился к кромке дремы, я услышал громкий рык. Меня охватил приступ ужаса, я сел, но погодя понял, что это за дверью храпит Ленни.

Не в силах заснуть, я лежал и думал о нем – и о том, как странно было для меня снова очутиться в его доме. Я вернулся к его вопросу: есть ли какая-то причина, почему я все это переживаю? Вопрос заманчивый – не получая никакого ответа, я задавал его себе месяц за месяцем. И все же, услышав его, я вновь задумался. Ленни, похоже, не сомневался, что причина есть – объяснение, благодаря которому все это обретет смысл.

Может, так все и есть? Все, что происходит в жизни, имеет свои причины? Задаваясь этим вопросом, я принялся составлять список событий, которые ну никак не могли иметь причин: массовые смертоубийства, ужасные шальные болезни, жестокие несчастные случаи. Список рос. Но чем длиннее он становился, тем сильнее мне хотелось верить в смысл.

Дождь прекратился, слышно было лишь, как случайные капли падают с деревьев на крышу. Ленни тоже перестал храпеть, и до меня донеслось пение птиц. Я выглянул в окно и разглядел сквозь ветви деревьев лоскуток неба, пылавший пурпуром, какого я никогда прежде не видел.

– Завтрак подан.

Я услышал глухой стук. Открыв глаза, увидел глянцевитый бейгл в паре дюймов от собственного носа. Снова закрыл глаза.

– Друг мой, все просто. Либо так тебе жизнь говорит: «Да пошел ты!», либо, может… – тут он надолго примолк, а я открыл глаза, глянув поверх бейгла на Ленни. Сосредоточившись на нем, я понял, что выглядит Ленни даже хуже, чем прошлой ночью: бледное, опухшее тело в майке и трусах, ноги, такие избитые и тощие, что вообще непонятно, как они его держат.

– …может, – наконец продолжил он, – тебе достался подарок всей жизни.

– Что? – выдавил я.

– Не может ли быть так, что твоя потеря голоса – это лучшее событие в твоей жизни?

Я вперился в него, потеряв дар речи совсем уж напрочь. Подарок? О чем вообще речь? Я не соображал, который час, но, наверное, довольно рано. Кое-как уселся и уставился на бейгл. В том же порядке, в каком в голове без всякой особой причины всплывают строки из песен, я не смог вспомнить ничего лучшего, чем одно из любимых высказываний моей матери: «Бейгл – это пончик, который отучился в колледже». Я взял его в руку. Холодный. Я откусил немного. Внутри – ледяной.

– Видишь? – спросил Ленни.

Голова болела, поясница ныла, вероятно, из-за того, что я заснул-таки на пружине. Рядом с бейглом стояла чашка кофе, от одного взгляда на который становилось холодно. На поверхности плавали бурые хлопья.

– Зачем, – сказал он снова. – Ты хочешь знать, зачем все это с тобой происходит, да?

Я кивнул.

– Ну это же очевидно, – произнес он. Я ждал продолжения, и Ленни, поняв, что он полностью завладел моим вниманием, вдруг умолк. – Или во всяком случае станет очевидно, когда ты будешь готов. Но пока ты еще не готов.

– В каком… смысле?

– Потому что это правда, а правды ты боишься.

Я посидел, жуя бейгл и раздумывая, какого черта он имеет в виду.

– Правда, – повторил он. – Вся правда, настоящая правда, и ничего, кроме правды с большой буквы «П». Правда сделает тебя свободным, – он говорил как проповедник старых истин. – Как раз поэтому мы и рассказываем истории, не понимаешь, что ли? История есть не что иное, как золотая ложь, гласящая правду.

Крыть мне было нечем.

– Так было задумано во всяком случае. Но ты… ты бегаешь от правды. А теперь тебе придется развернуться и бежать в обратную сторону. Гонись за ней! Ищи правду в темных местах, куда тебе особенно не хочется идти.

Ленни выдержал паузу, и мне показалось, что он наконец договорил. Но через миг у него на лице возникла широкая ухмылка:

– Слушай, – произнес он, – а я рассказывал тебе когда-нибудь историю о поиске правды?