Глава 13
Лис в саду

Шагая по жизни и сталкиваясь с новыми потерями, мы вспоминаем и все те, что уже достались нам когда-то. Уход Ленни пробил во мне брешь, и я болел образовавшейся пустотой. Но одновременно возникла и новая полнота: всякий раз, когда я вспоминал о нем, всплывала какая-нибудь его байка. Эти байки словно вплелись в мою личную историю, сюжетные повороты которой, как мне верилось, я наконец смог осознать. И вновь я ошибался.

В Либерии есть выражение: «Чих обратно не вчихнешь». Так же и с историей: ее не остановить, коли начал. Сказители говорят о «правиле трех»: три медведя, три сына, три желания и так далее. Видимо, мне суждено было услышать третий телефонный звонок – от третьего врача. Он прозвучал в сентябре, по стечению обстоятельств – в день моего рождения.

– Алло? Господин Сказитель? Как поживаете? – понадобилось некоторое время, чтобы узнать по акценту короля всех знатоков. Он сказал, что думал обо мне и хочет со мной повидаться. Честно говоря, несмотря на то, что он мне был симпатичен, я с радостью пожелал бы ни с одним врачом больше не встречаться до конца моих дней. Но он был совершенно непреклонен, и мы назначили встречу.

Когда я приехал к нему, он представил меня другому врачу, и тот попросил разрешения меня осмотреть. С первого же взгляда тот врач меня удивил – уж очень отличался он от любых врачей, каких мне доводилось знать. Латиноамериканец, напоминал мне кого-то, но я никак не мог вспомнить кого. Растолковывал мне все с громадным терпением, будто у него специально для этого отведено время, – редкое для врачей качество, особенно для хирургов, кем он в итоге оказался. Ощупал мне шею и заглянул в горло, как делали многие до него. Наконец произнес:

– Возможно, я мог бы помочь.

Его слова поразили меня не столько своим смыслом, сколько отсутствием высокомерия. Этот врач сказал «мог бы». И тогда я понял, кого он мне напоминает – врача! Не из тех, кого я уже встречал, а того, какого лишь воображал себе. Он рассказал о странной процедуре под названием «тиропластика»: в горло вживляют кусочек пластмассы – он его описал как детальку из «Лего» причудливой формы, – с его помощью парализованные связки опять сомкнутся в центре и вновь смогут вибрировать. Эта операция не сможет вернуть мой голосовой нерв к жизни – как и ничто другое, но звучание голоса улучшится.

– Разница в звуке может быть, – вклинился король, и получилось даже поэтично, – как между гобоем и кларнетом. У первого две трости, а у второго – одна, но из обоих можно извлечь прекрасную музыку.

И хоть я всегда любил звук кларнета и мне понравилась метафора, я устал от хирургии. Идея о навечно встроенной в мое горло детали из «Лего» тоже не показалась мне привлекательной. Несложно было представить, каково это – вернуть себе голос, поскольку только об этом я и мечтал многие месяцы. Но прежде чем предпринять следующий шаг, я захотел узнать, что будет, если операция не увенчается успехом.

Хирург кивнул. Разумеется, процедура не дает никаких гарантий. Она может улучшить ситуацию, но может и ухудшить. Если операция пройдет неудачно, я, возможно, перестану даже шептать. Сделаюсь полностью немым. Кроме этого, были еще и другие «возможные осложнения». Я вспомнил, как читал список «возможных осложнений» перед своей первой операцией, и в том списке нашел что угодно – от легкого дискомфорта до внезапной смерти. Я не просто хотел взглянуть на этот список – я желал услышать о человеке, у которого операция прошла неудачно. Он назвал мне имя другого пациента, бывшего школьного тренера по баскетболу. Так же, как и я, он потерял голос из-за паралича связок, в его случае вызванного какой-то редкой вирусной инфекцией. Он пережил такую операцию, но результаты оказались менее чем удовлетворительными.

После нескольких недель колебаний – звонить или не звонить – я кое-как мобилизовался и набрал номер.

– Алло?

Мне показалось, что я слышу голос маленькой девочки.

– Скажи… пожалуйста… а папа дома?

После долгой паузы в трубке прозвучало:

– Он умер… двадцать лет назад. Чем могу… быть… полезен?

Что я наделал! Я выпалил штук семь или восемь извинений, прежде чем ему удалось остановить меня:

– Ничего страшного… все время… случается одно и то же…

Я, наконец, смог объяснить причину моего звонка, и он рассказал мне свою историю. Пришлось прижимать трубку к уху – его слов было почти не разобрать. Операция – полный провал.

– …очень тонкая процедура… были осложне… – голос исчезал, и я слышал, как он хватает ртом воздух. – …ния.

– Будете пробовать… еще раз?

Возникла еще одна долгая пауза.

– Нет… у меня там… черт-те что… Все в рубцах. У меня была одна попытка… – он снова исчез. А через пару секунд произнес: – Я научился… жить… с этим.

Закончив разговор, я повесил трубку, и холодок пробежал по телу. Операция означала, что я снова подброшу монетку, и меня пугала сама эта мысль.

Я-то напугался, а вот Тали была просто-напросто в ужасе.

– В тот день, когда ты потерял голос, я начала надеяться, вопреки всему, что он вернется, – стоял воскресный вечер, дети были с няней, а мы гуляли по Пресидио в Сан-Франциско. Бывшая военная база стала одной из самых зеленых зон города и простиралась вплоть до моста Золотые Ворота. – Пойми, я так хотела, чтобы голос к тебе вернулся. Молилась об этом, но он все никак не восстанавливался. И вот после стольких месяцев ожидания надежда умерла. И тогда я просто похоронила ее. Это была медленная, ужасная смерть. Мне пришлось. Ничего больше не оставалось, – тали помолчала, горестно качая головой. – И теперь ты предлагаешь мне ее эксгумировать? – она плакала. Мы подошли к одному местечку, прямо под мостом, где холодный ветер задул сразу со всех сторон, высушивая слезы у нее на щеках. – Слишком больно. Я и так чувствую себя горелым лесом.

Бессмысленно было с ней спорить. Невзирая на все то, что о надежде было сказано и спето поэтами и сказителями, по правде говоря, жалит она больно. Греческий миф гласит, что надежда появилась в мире благодаря Пандоре. Надежда лежала на самом дне ящика, который Пандоре нельзя было открывать. Конечно же, она его открыла, выпуская в этот мир полчища ужасающих тварей. И последнее, что осталось в ящике, – надежда. Мне всегда казалось, что эта история воспевает достоинства надежды, величайшего утешительного приза. Но теперь, размышляя о том, что пришлось пережить, и слушая Тали, я вновь счел надежду одним из страшнейших чудовищ, высвобожденных Пандорой, а может, и самым страшным. Нас обоих обожгла одна и та же надежда – что мой голос вернется.

– Как можно снова открывать эту дверь? – спросила Тали – и ждала ответа. Его не последовало, и Тали продолжила: – Но не мне ее и закрывать. Это твой голос. Твое решение. Я хочу, чтобы ты знал… – она взяла меня за руку. – Джоэл, я люблю тебя. И буду любить независимо ни от чего. Но таким, как сейчас, ты мне нравишься больше. Мне нравится, кем ты стал.

Мы еще долго стояли в тишине, ветер дул над заливом, а меня обуревала нерешительность. Я совсем не понимал, как быть. Посмотрел на парусник под мостом, а потом – Тали в глаза; эти глаза светились улыбкой.

Я не находил себе места несколько дней и вот тогда по-настоящему заскучал по Ленни. Обнаружил, что у меня куча вопросов, какие можно было бы ему задать. Начать с того, что я прочел всю Книгу Иова три раза и не смог найти места, где Бог смеется. Написал в юридическую контору, от которой получил бокал Ленни, и они уведомили меня, что Ленни умер внезапно в самом начале лета от второго сердечного приступа. По просьбе Ленни похоронной церемонии не было, и его погребли на кладбище Санта-Круза, рядом с Пёрл.

Но, даже зная, что Ленни больше нет, я все еще слышал его голос и воображал, что бы он мог сказать о моей жизненной дилемме, будь он жив. Сначала, наверное, рассмеялся долгим, утробным смехом. А отсмеявшись, сказал бы:

– И ты пришел сказать мне, что я опять оказался прав, так?

– Прав?

– Прав, – повторил бы Ленни, кивая и воздевая палец. – Я же говорил, что твоя история в руках виртуозного рассказчика.

Я бы начал выжимать из него совет – стоит ли мне идти на операцию или нет, и он бы ответил мне:

– По мне, ты в любом случае что-нибудь потеряешь – и хорошо! Как я и говорил – ну и везучий же ты.

Хирург объяснил, что мне необходимо оставаться в сознании в процессе операции, чтобы они с королем знатоков могли «подстроить» мой голос. Они будут пробовать вживить мне в горло кусочки различной формы и смотреть, какой из них сработает.

– Но вы не волнуйтесь, – заверил он меня, пока медсестры привязывали меня к кушетке и накачивали лекарствами, – больно не будет.

Я услышал, как сестры обсуждают планы на завтрашний День благодарения, а потом звуки кларнета, наигрывавшего знакомую мелодию. Я, наконец, узнал ее и мой собственный голос, последовавший за музыкой, – в операционной крутили кассету, которую я когда-то подарил королю знатоков.

– Итак, – сказал он, – мы хотим, чтобы его голос зазвучал вот так.

Лекарства подействовали быстро – через пару минут я уже любовался, до чего ярко отражается свет в операционной на лезвии скальпеля. Кто-то накрыл мне лицо сложенным полотенцем, и я почувствовал себя почти как в спа-салоне. С моим горлом оживленно завозились, а потом я услышал тихий голос хирурга:

– Ну что, давайте пробовать.

На эту реплику отреагировал эксперт:

– Господин Сказитель, пожалуйста, сосчитайте до пяти.

Я попробовал – ни звука. Абсолютно ничего. Ни привычного шепота, ни хрипа, вообще ничего. И тут же я почувствовал, как что-то еще побежало по венам, и мое вызванное лекарствами облегчение испарилось.

– Нет, не тот, – сказал хирург.

Опять возобновилась незримая суета у горла, во время которой я уже уловил, как приближается паника – словно далекий поезд. И вот я вновь услышал голос эксперта:

– Пробуем еще раз. Считайте до пяти.

Я попробовал – ничего. Но на этот раз все было даже хуже. Не только ни звука не сорвалось с моих губ – я начал задыхаться.

– Он вырывается, – крикнул кто-то. Тут же суета усилилась, послышались шаги, и я вновь смог дышать – в промежутках между наплывами паники. Услышал сдавленный шепот и звуки приглушенного спора. Кто-то сказал: «Не стоит». Другой отозвался: «Ну, еще разок». Возобновилась возня.

– Пожалуйста, господин Сказитель, – произнес король, – еще раз. Считаем до пяти.

Внезапно я услышал числа, сказанные громким голосом, и эхо разлеталось по комнате.

– Один… два… три… – я умолк, и они тоже замерли, осталось только эхо от слова «три».

Я начал заново, и слова вылетали громко и отчетливо, на всю операционную – я кричал! Загремели аплодисменты. Добравшись до десяти, я выкрикнул: «ДА!»

– Отлично! А теперь, пожалуйста, расскажите нам историю.

Может, все из-за наркоза. Или из-за потрясения – я снова слышал собственный голос. Но, клянусь жизнью, мне ничего не шло на ум! Хирург попросил меня рассказать байку, любую байку, а я не мог вспомнить ни одной. Слышал, как все вокруг молчат, ждут. И тут почувствовал, как история тихонько похлопала меня по плечу. Через миг перед глазами возникла картинка: пустыня, пески, а далеко-далеко на горизонте – дворец. В воротах дворца я увидел толпу людей, а перед ними на троне восседает царь.

– Расскажу я вам старую-стародавнюю историю, которая случилась в древнем городе Иерусалиме, во дни, когда царствовал Соломон… – операционная взорвалась аплодисментами и криками одобрения. Я хотел продолжить, но расслышал кое-что, из-за чего умолк. Среди хлопков и криков я услышал смех – тихий, еле различимый. Напряг глаза, чтобы разглядеть, кто там смеется, но видел только полотенце.

– Довольно! – сказал эксперт. Шум немедленно стих.

И следом я услышал тихий голос хирурга:

– Зашивайте.

Меня катили в палату, а я не в силах был сдержать восторга.

– Привет! – сказал я медсестре. – Отличный день, а? На вас замечательная шапочка! Чудесная больница!.. Ух ты, ну и угораздило же вас! – выпалил я встречному пациенту. – Надеюсь, что все скоро заживет!

Я мел языком налево и направо, со всеми в палате. Когда меня наконец поместили в углу и оставили одного, я разразился песней «Поём под дождем», но прервался, увидев напротив себя моего короля знатоков.

– Эй, доктор! – крикнул я. – Вы не меня ищете? А я вот он!

Он широко улыбнулся:

– Ну что ж, – сказал он, – та история…

– Хотите дослушать? Давайте расскажу. Это о царе Соломоне и о том, как повелитель демонов Асмодей обманом заставил его снять кольцо…

Король знаком велел мне замолчать.

– Похоже, – сказал он, – все успешно. Однако вам нужно запомнить одну вещь. Для того, чтобы вживить то самое приспособление в горло, мы вкололи противовоспалительное. Ровно столько, чтобы хватило до конца операции. Через несколько минут лекарство перестанет действовать и возникнет ожидаемый отек. Отечность продлится недели три. И после того, как она спадет, у вас будет голос, какой вы сейчас слышите. Однако – и это очень важно – ближайшие три недели вам ни в коем случае нельзя разговаривать – даже пытаться нельзя.

Я вытаращился на него.

– Видите ли, эту штучку у вас в горле нужно было разместить очень точно. Слушая вас сейчас и сравнивая ваш голос с записью, я прихожу к выводу, что мы произвели замечательную коррекцию, о каких я мало наслышан. Но чтобы сохранить результат, эта штучка должна прижиться точно на своем месте. Любые разговоры в течение этих трех недель – даже шепот, каким вы общались до сих пор, – могут сместить ее. И тогда, боюсь, вы можете навсегда испортить себе голос.

Потребовалось время, чтобы я смог переварить сказанное.

– Вы хотите сказать, что теперь, когда я могу говорить, я не могу говорить?

Он кивнул.

– Но я столько всего хочу сказать! Все рассказать…

Он снова жестом остановил меня:

– У меня для вас подарок, – он полез в нагрудный карман, достал авторучку и вручил ее мне.

– Это вам. Теперь можете рассказать всю историю – о царе Соломоне и обо всем остальном.