Глава 64

Энджи смотрела снизу вверх в эти невозможно синие глаза, которые привлекли ее еще в первую ночь в клубе, и тихий голосок на краю сознания подсказал: «Ты могла бы полюбить этого человека».

Мэддокс соскользнул с нее и лег на бок, подперев голову рукой и глядя на Энджи. Повязку с переносицы он уже снял, но припухлость еще была заметна, а синяки под глазами даже не думали желтеть. Ее сердце сжалось.

«Ты правда могла бы…»

Но Энджи понимала, что пока не готова. Сперва ей нужно найти себя, выяснить, кто она такая. Ничего, что четверть века назад копам не удалось ничего выяснить; она добьется возобновления дела.

«Ты позволила себе быть покорной и слабой в его объятиях, и это принесло тебе удовольствие, а не страх. Это подарок судьбы, ты можешь стать новым человеком…»

– Энджи, поговори со мной, – шепнул Мэддокс, коснувшись ее губы и проведя пальцем по шраму. – Расскажи, где ты была, что случилось?

– Как там расследование? – отозвалась она, вдруг занервничав, оттого что придется ему все рассказать и от этого правда станет еще реальнее. – Меня просто убивает, что я не на работе. В новостях вроде ничего нового не сообщали?

– Расследование буксует, – ответил Мэддокс, обводя пальцами ее сосок, так что он снова напрягся и пробудил желание. Энджи вздрогнула, и Мэддокс накрыл их обоих одеялом. – А тут еще ты волынку тянешь. Что произошло? Что изменилось?

Энджи глубоко вздохнула и наконец ответила:

– Я съездила к специалисту. Неофициально. К доктору Алексу Страуссу, этой мой бывший научный руководитель и большой друг. Я ведь изучала психологию, прежде чем пришла в полицию.

Она рассказала, что удалось выяснить во время сессии с Алексом и разговора с отцом.

Мэддокс слушал, играя ее волосами, но взгляд оставался острым, сосредоточенным.

– Раз Мириам Паллорино не является моей биологической матерью, я не могла унаследовать от нее предрасположенность к шизофрении, – подытожила Энджи. – Я считаю, это важно. Алекс предложил провести еще несколько сеансов гипноза и поглядеть, смогу ли я вспомнить что-нибудь еще.

– И что ты теперь чувствуешь?

От нахлынувшего волнения Энджи не сразу смогла ответить. Чуть повернув голову, она поглядела на Джека-О, свернувшегося на своем овечьем коврике, и ей стало чуть легче на душе.

– Я обязательно отыщу своих настоящих родителей. Выясню, кто я и откуда, как попала в Ангельскую колыбель и почему знаю отдельные фразы по-польски. – Она вновь повернулась к Мэддоксу. – Мне кажется, с моей матерью произошло нечто ужасное. Или с нами обеими… Наверное, поэтому я неосознанно подавляла память о раннем детстве.

Мэддокс помрачнел, и у Энджи шевельнулось нехорошее предчувствие. Ей не терпелось снова вернуться к расследованию, но это зависело от Мэддокса. Нужно, чтобы он ей поверил.

– Расскажи, что удалось обнаружить? – попросила она в надежде развеять его мрачность. – Что Лео и Хольгерсен сказали о моем отсутствии и о твоем носе?

– Утром поговорим.

Опасения усиливались. Он явно о чем-то недоговаривал.

– Почему?

– Энджи, ты знаешь, который час? Нам спать надо.

– Я хочу завтра вернуться на работу, Мэддокс. Меня не было уже целых два дня. Еще один – и ко мне возникнут серьезные вопросы.

– А как же психологическая оценка? – тихо спросил он.

У Энджи внутри все напряглось.

– Схожу. Запишусь к специалисту и схожу. Со мной все будет в порядке.

– А куда деть тот факт, что на тебя снова может накатить временное помрачение?

– Да нет, этого точно не повторится. Понимаешь, я много лет жила под страшным давлением, будто под холодной коркой моего сознания клокотала раскаленная лава. Я напрягала все силы, силясь сдержаться, но теперь наружный слой лопнул, трещина расширилась, лава вытекла, и давления больше нет…

Он смотрел на нее. Повисла тяжелая пауза.

– Мэддокс, – тихо сказала Энджи, – у меня уже все прошло, ты должен мне поверить.

– Завтра поговорим. – Он нежно поцеловал ее и выключил свет.

Но когда Энджи наконец задремала в его объятиях, обнаженная и теплая, – яхта мерно покачивалась, Джек-О похрапывал, старый пропановый обогреватель громко щелкал всякий раз, когда термостат подавал сигнал, что кабина слишком остыла, – в голове кто-то шепотом запел колыбельную. Послышалась музыка с каким-то металлическим призвуком, становясь все громче и громче:

– «Жили-были два котенка… Серые в полоску… Все дети, даже шалуны, закрыли глазки, только ты не спишь…»

От этой музыки в Энджи распространился глубокий беспричинный страх, клубясь холодной, угрожающей безумием чернотой и подтачивая ее уверенность в том, что она справится.