Глава 8
Блюз
В комнате настоятельницы Дженнифер встретил яркий солнечный свет. Свободным потоком проникал он сквозь незашторенное окно, теплой волной ударялся о кремовые стены и потолок и падал на светлый дощатый пол, где лежала грубая узкая дорожка, как бы подчеркивавшая то, что здесь тоже придерживаются спартанских правил. Два кресла с прямыми спинками, обычный деревянный стол, незатейливый аналой, – вряд ли подушечка когда-либо покрывала низкую подколенную скамеечку. Ничто не смягчало эту бьющую в глаза бедность, кроме декоративной тарелки на стене – барельеф на ней изображал Мадонну с младенцем. Вспомнив церковь, Дженнифер с интересом взглянула на тарелку, но была разочарована: грубая имитация, из самых дешевых, подделка под бирмингемскую глазурованную терракоту, купленная, вероятно, в Лурде.
– Проходите, – вновь прозвучал тихий голос.
На диванчике у окна, окутанная солнечными лучами, сидела очень пожилая монахиня. Она не повернула головы, но мягкой старческой рукой показала на одно из кресел. Дженнифер присела.
– Я – мисс Силвер, кузина мадам Ламартин. Я приехала повидать кузину, и мне сообщили, что она умерла несколько дней назад.
Теперь монахиня повернулась в ее сторону. Бьющий в глаза свет мешал Дженнифер, но все же она разглядела округлое бледное лицо, сплошь покрытое морщинками, точно ладошка после долгой стирки. Но не страсти наложили эти бесчисленные морщинки, а неумолимые годы. Однако лоб под черным чепцом был совершенно гладким, как будто она никогда не хмурила брови. Трудно понять, какое выражение таилось в выцветших глазах, но линия губ была мягко очерчена.
– Я слышала о вашем приезде, мадемуазель. Мне искренне жаль, что вас поджидало такое известие. Это грустная история: друзья всегда грустят, когда один из них умирает в столь молодом возрасте. – Она улыбнулась. – Нелегко, понимаю, принять смерть как начало, а не конец.
– Да.
– Ты уже видела могилу кузины, дитя?
– Да, матушка, – ответила Дженнифер и умолкла.
Ее невольно взволновала успокаивающая доброжелательность старушки, она не знала, с чего начать разговор. Подозрения и тревоги стали вдруг такими далекими… Мудрость и доброта жили в этой непритязательной и милой комнате.
Ошибочно истолковав ее молчание, приоресса заговорила сама, кротко, но без сентиментальности, и если бы Дженнифер действительно считала себя понесшей тяжкую утрату, то и тон, и смысл сказанного ее успокоили бы, но при теперешних обстоятельствах они только еще больше затрудняли начало разговора.
Наконец она почувствовала, что нашла достаточно нейтральную тему.
– Сегодня я разговаривала с доньей Франциской и сестрой Луизой, – сказала она. – Я узнала, что у кузины были с собой документы, и…
– Все правильно, – с готовностью подтвердила мать настоятельница, – ты, конечно, можешь забрать документы. Ей удалось как-то не потерять их, видимо, потому, что ремешок сумочки обмотался вокруг запястья. Донья Франциска взяла на себя заботу о багаже, который привезли позже из машины, но бумаги у меня. – Она поднялась, выдвинула ящик стоящего рядом комода, на мгновение склонилась над ним и вынула плоскую кожаную сумочку, которую протянула Дженнифер. – Это все, что у нее было с собой, дитя мое. Возьми. Теперь это принадлежит тебе.
– Благодарю вас, – сказала Дженнифер, взяв сумочку; ее пальцы беспокойно теребили застежку. – Вы не против, если я открою ее, матушка?
– Ну что ты! Делай что хочешь.
И приоресса, вернувшись на свой диванчик у окна, склонилась над четками, предоставив гостью самой себе и дав ей некую иллюзию уединения. Дженнифер торопливо заглянула в сумочку и, вытащив содержимое, разложила все на коленях. Расческа, пудра, зеркальце, ланкомовская помада, ключи, пачка билетов, пухлый кошелек и довольно объемистый конверт, тоже с деньгами. Дженнифер пересчитала их – сотня тысяч франков или что-то около того. Она задумчиво нахмурилась над купюрами. Да, Джиллиан вполне могла закрыть счет в банке и забрать все сбережения, она ведь была почти уверена, что останется здесь навсегда.
Она рассмотрела конверт. На нем был штамп Бордоского банка, адрес, написанный по-французски ровным почерком: «Madame Lamartine, 135R de la Pompe, Bordaux». И еще на нескольких документах был тот же адрес.
Больше в сумочке ничего не оказалось.
Дженнифер начала медленно запихивать все обратно. Приоресса, оставив в покое четки, обернулась к ней и мягко сказала:
– Дитя мое, что еще тревожит тебя? Ты расстроена только смертью своей кузины? Или есть что-то еще? Если хочешь, поделись со мной.
Дженнифер подняла голову и слегка прищурилась: послеполуденное солнце еще не умерило свое яркое сияние.
– Да, я бы хотела…
– Так расскажи, в чем дело.
– Матушка… – Она глубоко вздохнула. – То, что я собираюсь сказать, должно быть, покажется вам крайне странным, но, я надеюсь, вы простите меня и выслушаете.
– Я слушаю.
И Дженнифер заговорила. Но не о своих подозрениях по поводу того, что донья Франциска и Селеста, возможно, знают больше, чем говорят, а о том, почему ей так трудно поверить, что женщина, похороненная на маленьком кладбище, была ее кузиной; о том непонятном обстоятельстве, что даже в бреду она, очевидно, ни разу не перешла на английский, ни разу не упомянула об Англии и своей семье.
– Но вы, – сказала Дженнифер в заключение, – вы сами навещали ее, конечно. Она была в сознании, когда вы виделись с ней? Неужели она так ничего и не сказала?
– При мне – ничего. Когда мне рассказали, что ты приехала, я была поражена и очень расстроилась, что тебя поджидало такое известие… – Она немного помолчала, словно в раздумье, потом спокойно сказала: – И жаль, что ты не пришла прямо ко мне. Но… – Она задумалась и не закончила начатую фразу. – Должна сказать, что за твоей кузиной ухаживала в основном донья Франциска. Конечно, я была огорчена и одновременно удивлена, поскольку твоя кузина ничего не говорила о родственниках. Единственное, на что я надеюсь, что ты простишь нам невольный грех, который мы совершили.
– Да, конечно. К тому же я не думаю, что это был грех. Я уверена, что эта женщина ничего не говорила о родственниках просто потому, что у нее их не было, – эта женщина не была моей кузиной.
– Мадемуазель…
– Минуточку, – взмолилась Дженнифер, – послушайте, матушка. Во всей этой истории, вне всякого сомнения, есть на редкость странные вещи.
И она рассказала приорессе о горечавках, синих цветах, которые умершая различала и любила, и о том, что Джиллиан никогда в жизни не видела синего цвета.
Мать настоятельница сидела спокойно и слушала.
– Теперь вы понимаете, – закончила Дженнифер, – почему я так уверена, что той ночью к вам пришел кто угодно, только не Джиллиан. И если это верно, то куда же исчезла кузина?
В комнате наступила тишина.
– Что ж, – сказала наконец старая монахиня. – Понятно. Все это поистине странно. Более того, трудно представить, как могла произойти такая серьезная ошибка.
– Действительно трудно. Но теперь вы понимаете, почему я не в состоянии уехать и оставить все как есть?
– Да, это вполне естественно. Но все же, если ты права и твоя кузина жива, почему она не известила тебя? Или нас? Ты говоришь, она знала о твоем приезде сюда?
– Да, знала. Но с ней могло что-то случиться, и именно это тревожит меня.
– Но что могло случиться? Если умершая девушка была не мадам Ламартин, почему она не призналась в этом? И наконец, почему у нее были документы твоей кузины?
– Не представляю, но…
– И машина, с которой произошла авария той ночью, тоже принадлежала твоей кузине.
Дженнифер молчала.
– Если твои подозрения справедливы, – спокойно продолжала размышлять приоресса, – мы должны подумать не только о том, где сейчас мадам Ламартин, но и том, кто была умершая.
Они помолчали некоторое время.
– История с цветами, – сказала наконец монахиня, – именно это окончательно убедило тебя, да?
– Наверное. Да, именно это.
– И по этому признаку ты могла бы узнать свою кузину?
– Только в данном случае – наоборот. То есть если умершая не была дальтоником, то она не могла быть Джиллиан. И это можно сказать почти с полной уверенностью. Случаи дальтонизма у женщин и так достаточно редки, а сине-желтый тип – крайняя редкость.
Вдруг Дженнифер прервала себя и взмахнула рукой.
– Какая же я глупая! Толкую о каких-то второстепенных вещах и ни разу не попыталась узнать главное. Когда я говорила с Селестой, то была слишком увлечена своей мыслью. А ведь надо было начинать с другого!
– Что ты имеешь в виду? – тихо спросила монахиня.
– Как она выглядела! – торжествующе воскликнула Дженнифер. – Как выглядела умершая девушка?
Пожилая женщина спокойно молчала. Легкая улыбка тронула ее губы.
– К сожалению, дитя мое, я не могу помочь тебе. Я ее не видела. Никто, кроме доньи Франциски и Селесты, ее не видел.
Дженнифер недоуменно взглянула на нее:
– Никто не видел? Но я поняла, что вы ее навещали.
– Да.
– Тогда я не понимаю…
– Видишь ли, дитя мое, – сказала настоятельница, – я слепа и давно ничего не вижу.
Она сидела спиной к играющим солнечным бликам и улыбалась чуть печальной улыбкой.
– О, матушка… простите меня, – запинаясь, сказала Дженнифер.
– За что прощать? – Старая монахиня улыбнулась. – Порой мне кажется, что окружающие воспринимают мою слепоту острее, чем я сама. – Сказав это, она выпрямилась, в голосе ее появились бодрые, властные нотки. – Мне кажется, дитя мое, самое малое, что мы можем сделать, это предложить тебе наше гостеприимство. Я лично уверена, что все твои предположения слишком эксцентричны и маловероятны… Извини великодушно, но я убеждена, что твоя кузина умерла. Когда мы в более спокойной обстановке обсудим все факты, то, несомненно, найдем для них простое объяснение.
Дженнифер молчала. Она зажала руки в коленях и, задумавшись, едва ли слышала последние слова монахини. Что, если действительно пожить в монастыре? Это же отличная возможность: можно наблюдать, расспрашивать, проверять на ничего не подозревающих обитателях все утверждения доньи Франциски… На лучшее едва ли можно было надеяться.
– Ты подумай над вопросами, которые тебя интересуют, а начать поиски надо, конечно, прямо отсюда. Если ты поселишься у нас…
– Вы так добры. Но если я приму ваше предложение, не будет ли мое пребывание слишком большой обузой для монастыря?
– Это самое малое, что мы можем сделать. Грех лежит на монастыре. Хотя и по неведению, но все же мы виноваты, что печальное известие обрушилось на тебя так неожиданно. Позволь нам искупить грех.
– Вам нечего искупать. – Дженни улыбнулась. – Но я с удовольствием принимаю ваше предложение. Благодарю вас.
– Вот и хорошо, тогда вечером приходи к нам.
– Прямо сегодня, матушка?
– Чем скорее твоя душа успокоится, тем лучше. Но если ты думаешь, что в отеле могут возникнуть сложности…
– Нет-нет, вряд ли. Я предупредила хозяина, что могу уехать в любой момент… Понимаете, кузина надеялась, что я смогу пожить здесь вместе с нею.
– Итак, мы ждем тебя к вечеру, если успеешь собраться. Если нет, завтра. Мы рады тебе в любое время, дитя. Даже если твои поиски приведут все к той же печальной истине, что твоя кузина мертва. Я уверена, наша тихая обитель в какой-то степени тебя утешит.
Дженнифер почувствовала, что в этой спокойной тишине ее подозрения постепенно тают.
– Спасибо, – просто сказала она. – Я с радостью приду. Здесь такие чудесные места, и мне кажется, что если где и можно найти успокоение, то именно здесь.
– Ты почувствовала это? Я очень рада.
Лицо настоятельницы просветлело.
– Только что я побывала в вашем храме, – сказала Дженнифер. – Алтарь просто великолепный. Я бы даже сказала, полной неожиданностью было увидеть его в такой скромной и уединенной обители.
– Да, да, у нас все достаточно скромно. Но простота зданий гармонично сочетается с этими высокогорными долинами. Барочная пышность и великолепие были бы неуместны в долине Гроз. Здесь хороши крепкие и простые белые стены. А нашим окнам не нужны витражи, потому что в них смотрят горы.
– Но ваши картины, светильники и резьба…
– Обо всем этом, – спокойно ответила мать настоятельница, – я ничего не могу сказать. Как ты уже, наверное, поняла, несколько лет назад я с большим облегчением передала все хозяйственные заботы в крепкие руки доньи Франциски. С некоторых пор убранством церкви занимается в основном она. Я знаю, что там появилось много нового: картины, ковры, новые подсвечники… В прошлом году она наняла в Бордо рабочего, и он сделал для нас алтарную преграду. В былые годы я придерживалась простоты в убранстве, но сейчас заметила, что некоторым, вернее, большинству наших сестер легче нести свой крест, любуясь красотой статуй и светильников. Поэтому, хотя мы и не можем позволить себе тратить значительные суммы на все эти вещи, я разрешила донье Франциске делать все, что ей заблагорассудится, к удовольствию и радости молодых сестер. И конечно, – она улыбнулась мудрой тихой улыбкой, – детей.
Дженнифер вспомнила святых и ангелов, парящих на крыльях над алтарем, вспомнила великолепную алтарную преграду, которой вряд ли касалась рука «какого-то рабочего из Бордо», вспомнила золотые подсвечники флорентийской чеканки, мерцающие «на радость детям»… Похоже, не одна тайна поджидает ее в монастыре Богоматери Гроз. Если сопоставить золотые светильники и святых Эль Греко… Дженнифер сразу припомнилось письмо, что она обнаружила за триптихом. Сейчас его содержание показалось ей гораздо более важным, особенно в связи с упоминанием о «трех миллионах франков». Нервная дрожь пробежала по ее телу, и словно игла кольнула в сердце.
– Понимаю вас, – сказала Дженни и огорчилась оттого, что голос ее снова дрогнул. – Там очень красиво. Неужели все это – заслуга доньи Франциски?
За ее спиной послышался тихий голос испанки:
– Я нужна вам, мать настоятельница?
– Да, конечно… – Приоресса не удивилась: острое чутье, дарованное слепым, должно быть, уже подсказало ей о присутствии третьей персоны. – Я рада, что ты заглянула. Есть один момент, который хорошо бы по возможности прояснить прямо сейчас. Ты ведь уже знакома с мадемуазель Силвер?
– Да.
– Она, в состоянии некоторого смятения, пришла повидать меня, Франциска.
Не взглянув на Дженнифер, донья Франциска проговорила тем же спокойным, бесцветным голосом:
– Ее горе вполне естественно.
– Правильно. Но ее привела ко мне не только скорбь об умершей кузине. – Она обернулась к Дженнифер, которая, не шелохнувшись, сидела на своем стуле. – Я полагаю, донья Франциска – именно тот человек, с которым тебе надо поговорить, дитя мое. Расскажи ей о том, о чем сейчас поведала мне, – о своей убежденности, будто бы в смерти твоей кузины есть некая тайна.
Лицо доньи Франциски дернулось, как от пощечины, глаза вдруг ожили, и она впилась взглядом в лицо девушки. Они полыхнули каким-то стальным блеском. Что было в них? Гнев? Сомнение? Страх?
Сжимая дрожащими пальцами сумочку, Дженнифер тщетно пыталась вывернуться из этой непредвиденной ситуации.
– Это не так уж важно, матушка. Может быть, позже. Давайте лучше пока оставим…
– Нет, уж лучше сейчас, – твердо сказала приоресса.
Повернувшись в сторону неподвижной фигуры испанки, она кратко и точно пересказала все сомнения и подозрения, которые изложила ей Дженнифер. А та не осмеливалась поднять глаза на донью Франциску, но чувствовала на себе ее немигающий, тяжелый взгляд. Испанка стояла в жутковатой неподвижности, спокойно, она словно окаменела, лишь рубин посверкивал на ее груди.
– Поэтому я подумала, что будет лучше всего, – заключила настоятельница, – если мадемуазель поживет у нас некоторое время и…
При этих словах донья Франциска вдруг резко дернулась, как марионетка. Рубин вспыхнул.
– Здесь? У нас?
– Да. – На лице приорессы отразилось удивление. – Мне кажется, это самое меньшее, что мы можем сделать для нее. И если на свежую голову она надумает провести расследование, то лучшего места и придумать нельзя.
– Расследование? О каком же расследовании тут может идти речь?
– Во-первых, я бы хотела знать, – сказала Дженнифер и поразилась непоколебимой твердости своего голоса, – как выглядела мадам Ламартин?
Донья Франциска обернулась и смерила ее взглядом. Последовала небольшая пауза. Потом испанка улыбнулась:
– Она была не очень высокой и довольно хрупкой. Волосы светлые, немного вьющиеся, серые ясные глаза. Прямой нос и довольно густые прямые брови. – Она говорила медленно, наблюдая за Дженнифер из-под полуопущенных век. – Вас устраивает такое описание, мадемуазель?
– Вполне, – упавшим голосом сказала Дженнифер.
Донья Франциска повернулась к приорессе. Визгливые нотки, появившиеся в ее голосе, напоминали звук пилы, вонзающейся в ствол дерева.
– Вот видите, никаких расследований больше не понадобится. Ничего загадочного нет, мать настоятельница. Предположения мадемуазель просто возмутительны и…
– Франциска…
Старческий голос был тих, но испанка замерла на половине тирады и склонила голову:
– Простите, мать настоятельница.
– La petite – наша гостья, – мягко сказала приоресса, – и мы виноваты перед ней. Все, что ты хочешь сказать, я готова выслушать после вечернего богослужения. А сейчас я была бы рада, если бы ты распорядилась насчет комнаты для мадемуазель.
– Мать настоятельница, у нас нет свободных комнат, – сказала донья Франциска вполне смиренным, но очень выразительным тоном.
– Нет? Кто же в той комнате, где была мадам Ламартин?
– Сестра Мари-Жанна. Она не переносит холода.
– Ах да. А лазаретная комната?
– Там двое сирот…
– Да. Помню. Тогда… – Ее незрячее лицо повернулось в сторону Дженнифер. – Видите, мадемуазель, какое скромное гостеприимство мы можем оказать. Может быть, вы не откажетесь разделить с кем-нибудь комнату? Если нет, не стесняйтесь, просто скажите.
– Подселить к кому-нибудь? – вмешалась донья Франциска, не давая возможности высказаться Дженнифер. – У нас нет свободных кроватей.
– Так ли? Ведь сестра Мари-Жанна перешла в свободную комнату. Мадемуазель не против поселиться у Селесты?
Послышался свистящий, как шипение змеи, выдох испанки:
– Мадемуазель Силвер не желает…
Дженнифер впервые подняла голову и открыто взглянула в лицо испанки. Взгляды их скрестились, словно стальные клинки.
– Напротив, – сказала она, – я просто в восторге.
Солнце уже сильно клонилось к западу, когда Дженнифер наконец вышла за ворота и поспешила вниз, в долину. Постепенно краски дня становились гуще, тени западных вершин удлинились, легкая синева легла на долину и петлявшую по ней дорогу. Дженни снова почувствовала тягостную уединенность этих мест, она поежилась и ускорила шаги, словно пыталась убежать от неприятных мыслей и воспоминаний. Еще совсем недавно эти места казались ей такими прекрасными, она вспомнила цветы и пряный ветерок, шум воды, трех лошадей в летящем галопе и свет, игравший на их шелковистых боках. Это было в тот момент, когда, нырнув с тропы, они перелетали через поток; она вспомнила пенный натиск воды, такой призрачный и тусклый в затененной глубине ущелья…
Там, над призрачно-пенным потоком Пти-Гав, на фоне золотистого неба четко выделялась фигура всадника. Лошадь не двигалась, только ветер играл ее гривой. Всадник был точно вырезан из черной скалы. Но в его посадке уже не было той легкости, что поразила Дженнифер в полдень; чуть склоненная вперед голова ушла в поднятые плечи – он напоминал затаившегося хищника, выслеживающего добычу.
Монотонный шум воды поглощал все остальные звуки в долине. Всадник пошевелился – лошадь прянула и громко заржала, словно острые шпоры впились в ее бока. Потом и лошадь, и всадник исчезли за скалой, оставив за собой гулкую россыпь выбитых копытами камней.
Достигнув проезжей дороги, Дженнифер повернула в сторону Гаварни. Чуть позже, когда возле нее остановился большой туристский автобус и вежливый голос предложил подвезти до городка, она с благодарностью приняла предложение, необычайно остро вдруг ощутив, что возвращается к действительности. Вскоре Дженнифер уже стремительно сбегала по дорожке, ведущей к отелю; ее переполняла надежда на дружеское участие и поддержку Стивена.
