Штаб-квартира «Ниппон Кумиай» располагалась в районе Такаданобаба, в неприметном трехэтажном здании в глубине улицы. С виду то ли турагентство, то ли языковая школа. Сакаи велела двум офицерам дожидаться ее снаружи. Она показала значок молодому человеку у стойки и направилась в офис, не обращая внимания на его протесты. Она стукнула в дверь и вошла в кабинет, стены которого были увешаны черно-белыми фотографиями в рамках. Пахло сигарным дымом, мужским одеколоном и потом. Невысокий человечек лет пятидесяти с гладко зачесанными волосами восседал за чересчур массивным для него столом. Очки на его приветливом, круглом, как луна, лице смотрелись мелковато.

— Да?

В его голосе сквозило приятное удивление при виде молодой женщины. Когда Сакаи показала ему удостоверение, выражение его лица не изменилось.

— Младший инспектор Сакаи. Первый отдел.

— Я Горо Онага. Присаживайтесь.

На столе Онаги стояли подписанные фотоснимки Жан-Мари Ле Пена и Саддама Хусейна — лицом к посетителю. Еще на одной сам Онага по-дружески обнимал бывшего министра безопасности. Над его головой висел огромный портрет мужественного красавца Юкио Мисимы, глядевшего прямо на любого входящего в кабинет. Он был изображен с руками скрещенными на груди, а ниже приводилась одна из его мрачных, загадочных фраз:

— Первый отдел?

— Отдел убийств, господин Онага.

Он наигранно вытаращил глаза и откинулся на спинку стула.

— Чем же я могу вам помочь, младший инспектор? Сакаи обвела жестом кабинет:

— Чем вы тут занимаетесь?

— «Ниппон Кумиай» хранит исконный характер нации.

— Понятно.

Ее взгляд остановился на длинной напольной вешалке, на которой висели майки и ветровки разных размеров — и на всех красовалась эмблема «Ниппон Кумиай».

— Вы пришли, чтобы спросить меня об этом?

— Думаю, вы знаете ответ на свой вопрос, господин Онага. Мне просто любопытно… что у вас за организация. А то много чего болтают.

Он наклонился вперед; его физиономия сияла от восторга.

— А можно спросить, что именно?

— Что вы стремитесь оправдать участие Японии во Второй мировой. И отрицаете ее военные преступления.

— Что я отрицаю, так это ненависть к себе. Я отрицаю самобичевание, которым грузят в школе наших детей. Я отрицаю Конституцию, навязанную нам Америкой. Мягкотелость и отсутствие патриотизма у нашей молодежи. И я не единственный, кто ставит под вопрос «общепринятые» представления о нашей истории.

— Понятно.

— Кажется, вы мне не верите, инспектор.

— Профессиональная болезнь.

Онага рассмеялся, но в его глазах мелькнула обида на ее колкость.

— Зайдите в любой книжный — вы найдете в свободном доступе литературу всякого сорта о роли Японии в войне и так называемых «преступлениях». На Западе это вызвало бы шок, возможно, даже запрет. Но мы невидимы для Запада. Так чего притворяться? Почему другие должны диктовать, что нам делать? Простите, но у меня есть право определять характер собственной нации по своему усмотрению.

Сакаи наклонилась вперед, взяла одну из фотографий в рамке и стала ее рассматривать. Большая компания кумиайцев улыбалась, стоя на фоне бейсбольного поля. Очевидно, на мероприятии в рамках тимбилдинга.

— Как интересно, господин Онага. Конституция, которую вы так легко отвергли, защищает как раз вашу идеологию.

Онага издал неприятный смешок, словно встряхнул мешочек со стеклянными шариками.

— Мы живем в марионеточном государстве, инспектор Сакаи. И моя группировка добивается независимости от него. Ошибки послевоенной демократии непростительны!

— Если вы верите в победу, вы просто глупец.

Онага фыркнул.

— Но от вас требуется простая вещь. — Она развернула групповой снимок лицом к Онаге и указала на вытянутую физиономию Кодаи Кийоты. — Сказать мне, где сейчас этот человек.

При этих словах улыбка сползла с лица толстяка.

— Почему он вас интересует?

— Вы думаете, я буду отвечать на ваши вопросы? Я спросила, где Кодаи Кийота. Вот и все.

Онага помрачнел:

— Я не знаю. И вообще, он больше не член организации.

— Почему?

— Он из нее вышел.

— Почему?

Онага молчал. Сакаи давно привыкла к подобным паузам, когда человек пытается подыскать правильные слова, нужный ответ.

— Кийота был многообещающим новобранцем. Я был уверен, что он добьется многого. У него был талант… заставлять людей слушать. Но в результате все обернулось иначе.

Сакаи прекратила записывать и подняла на него глаза. Онага вздохнул и откинулся на стуле.

— Вы пришли из-за убийства корейской семьи, верно? Их тупое упрямство против планов строительства стало для округи шилом в заднице. Проект «Вивус» должен был создать рабочие места, дать району Сэтагая новую инфраструктуру и благосостояние. И только одна семейка упорно демонстрировала свой эгоизм.

Сакаи махнула рукой:

— Ближе к сути. В какой момент к вам присоединился Кийота?

— Совсем недавно он вступил в нашу организацию и успел неплохо себя проявить. Он интересовался, может ли лично пообщаться с семьей. Разумеется, я четко дал понять, что разговор должен проходить мирно и в рамках закона.

— Но Канесиро не поддались на уговоры.

— Они начали судебный процесс, который обошелся бы нам в чудовищную сумму. Тогда я объяснил Кийоте, что надо знать, когда и как отказываться от борьбы. Но он упрямился. А вскоре доверенные члены коллектива донесли мне… о его сомнительных привычках.

— Не тушуйтесь, продолжайте.

— У него была алкогольная зависимость, да и криминальное прошлое начинало раздражать. У левых появлялось все больше поводов швырять в нас грязью.

— Стоп. Мне нужен только Кийота. Итак, алкоголик с криминальным прошлым. Что еще? Вы упомянули сомнительные привычки.

Онага посмотрел ей в глаза:

— У него еще была подружка. Совсем девочка.

— Имя.

— Она тоже вступила в организацию. Я попрошу подготовить информацию о ней к вашему уходу.

— Я хочу получить ее прямо сейчас.

Какое-то время Онага сидел молча, потом поднял трубку и приказал принести ему дело.

— Пара минут, инспектор.

— Спасибо.

— Должен признаться, я испытываю к вам глубочайшее уважение. Я говорю о полиции вообще. Благороднейший институт. Правда, сейчас вы теряете время, но в целом — великолепное учреждение.

— Вы не считаете, что убийство корейской семьи заслуживает внимания?

— Я этого не сказал. Просто вы зря пришли сюда. Но, возможно, вас привело ко мне Провидение и вы вернетесь снова, для продолжения разговора?

— Я занимаюсь убийствами. Вот и все. И, если начистоту, думаю, если кто и теряет время, так это вы.

Улыбка Онаги превратилась в оскал.

— Моя страна кишит этой мразью, инспектор. Говорите, вы имеете дело с убийствами? Тогда и я буду откровенен: «Ниппон Кумиай» имеет дело с ненавистью. Никто и пальцем не шевельнет ради справедливости. Но ради ненависти — еще как. У ненависти нет предела.

— Эффектная речь. Но я пришла, чтобы узнать о Кодаи Кийоте.

— Я не могу вам сказать, где он находится, а также что он совершил или не совершил. Если он причастен к этим убийствам, то я его осуждаю. Но позвольте сказать одно, инспектор. Кто бы это ни сделал, у него были на то основания.

Вошел клерк с папкой в руках. Сакаи взяла ее и сразу раскрыла. В ней содержалась единственная страница с досье на Асако Одзаки. Поперек листка шла красная печать:

Он удрученно покачал головой:

— Ее отец покончил с собой, когда его выдавили из прачечного бизнеса. Угадайте, кто занял его место и переманил клиентов демпингом цен? Мать вышла за другого, и Асако оказалась предоставлена сама себе. Она так и не простила тех корейцев. К тому времени, когда она пришла к нам, по заряду злобы она могла потягаться с самыми преданными членами. Можно сказать — пиарщица мечты. Я огорчился, когда она ушла. Но что поделать? Любовь зла, влюбленные слепы.

— За что ее исключили, господин Онага?

— Она отказывалась следовать нашему кодексу поведения. У нее были постоянные стычки с законом, потом эта связь с Кийотой… Нам пришлось ее отпустить.

Сакая провела пальцем по странице.

— Инспектор, вы считаете нас обыкновенными расистами, так? Ладно, и так вижу. Но мы не согласны — такое определение нарушает наши интересы, отказывая нам в логике и цельности. Оно означает иррациональное отвращение или страх. Оно неверно. Напротив, мы с ясной логикой выбрали борьбу с этим могущественным меньшинством. И если это расизм — пусть. Если либеральная пресса нас проклинает — на здоровье. Мы ведем куда более серьезную и сложную битву.

Не удостоив его ответом, Сакаи вернулась к изучению файла из личного дела Асако. Та проживала в Син-Окубо, ей было четырнадцать лет.

— Господин Онага, надеюсь, мы еще встретимся. Серьезно.

Онага с улыбкой протянул ей руку:

— Конечно, инспектор, с удовольствием.

— О нет, думаю, вы меня не поняли.

И она вышла из кабинета.