7
Чаша белых конфет.
Пройдя перевал, я рассматривал лежащую передо мной долину. По крайней мере, я предполагал, что это была долина. Я не мог увидеть ничего под ее покровом из облака тумана. В небе одна из красных искр, превращалась в желтую. Другая в зеленую. Это меня немного приободрило, так как небо вело себя схожим образом, когда я навестил край всего — напротив Двора Хаоса.
Я нацепил на себя свой вьюк и начал спускаться по тропе. Когда я шел, ветры ослабли. Вдали я расслышал громыхание грозы, от которой бежал. Я гадал, куда делся Бранд? У меня было такое ощущение, что я его какоето время не увижу.
На пути вниз, когда туман толькотолько начал подползать и виться вокруг меня, я заметил древнее дерево и срубил себе посох. Дерево, казалось, пронзительно вскрикнуло, когда я отсек его сук.
— Черт тебя побери! — раздалось из него чтото похожее на голос. — Ты разумное? Я сожалею.
— Я потратило долгое время на выращивание этой ветви. Полагаю, ты собираешься ее сжечь?
— Нет. Мне нужен посох. Впереди у меня долгий путь.
— Через эту долину?
— Совершенно верно. — Подойди ближе, чтобы я лучше могло почувствовать твое присутствие. На тебе есть чтото пылающее.
Я сделал шаг вперед.
— Оберон! — воскликнуло оно. — Я знаю этот Камень!
— Не Оберон, — поправил я. — Я его сын. Камень я ношу, однако, по его поручению.
— Тогда возьми мою конечность и получи с ней мое благословение. Я укрывало твоего отца в течение долгого времени. Видишь ли, он посадил меня.
— В самом деле? Сажать дерево — одно из немногих дел, за которыми я не видел отца.
— Я необыкновенное дерево. Он посадил меня здесь отмечать границу.
— Какого рода?
— Я — конец Хаоса и Порядка, в зависимости от точки зрения. Я отмечаю разделение. За мной другие правила.
— Какие правила?
— Кто может сказать? Не я. Я только растущая башня разумной древесины. Мой посох, однако, может помочь тебе. Посаженный, он может расцвесть при самом страшном климате. Но потом, опять же, может и не расцвесть. Кто может сказать? Неси его, сын Оберона, в место, куда ты держишь путь. Я чувствую приближение грозы. Прощай.
— Прощай, — сказал я. — Благодарю тебя.
Я повернулся и пошел дальше вниз по тропе в густеющий туман. Розоватость выкачивалась из него, пока я шел. Я покачал головой, подумав о дереве, но его посох оказался полезным следующие несколько сот метров, где идти было особенно тяжело. Затем все немного прояснилось. Скалы, застойный пруд, несколько унылых деревьев, увешанных веревками из мха, запах разложения… Я поспешил дальше. С одного из дальних деревьев за мной следила темная птица.
Она взлетела, когда я посмотрел на нее, и поспешно махая крыльями направилась ко мне. Недавние события оставили меня немного робеющими перед птицами, и я отступил, когда она закружилась над моей головой. Но затем она, забив крыльями, остановилась на тропе передо мной, склонила голову набок и обозрела меня левым глазом.
— Да, — объявила она затем. — Ты тот.
— Какой тот? — поинтересовался я.
— Тот, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовала птица дурного знака, Корвин?
Тут она хохотнула и исполнила небольшой танец.
— Так вот, сразу, я просто не вижу, как я могу помешать тебе. Откуда ты знаешь мое имя?
— Я ждала тебя с начала времени, Корвин.
— Должно быть, было немного утомительно?
— В этом месте совсем не так уж и долго. Время — то, чем ты его делаешь.
Я пошел дальше. Я прошел мимо птицы и продолжал идти. Спустя несколько минут она пронеслась мимо меня и приземлилась на скале справа от меня.
— Меня зовут Хуги, — заявил он. — Я вижу, ты несешь кусок старого Игга.
— Игга?
— Скучного старого дерева, которое ждет у входа в это место и не дозволяет никому отдыхать на его ветках. Держу пари, он орал, когда ты оттяпал это, — тут он издал трезвон смеха.
— Он вел себя очень достойно.
— Держу пари. Но, впрочем, у него не было большого выбора, коль скоро ты это сделал. Много толку будет тебе от нее.
— Она отлично помогает мне, — я слегка махнул ей в его направлении.
Он порхнул прочь от меня.
— Эй! Это не смешно!
Я рассмеялся.
— А я подумал, что смешно.
И пошел дальше.
Долгое время я пролагал себе дорогу по болотистой местности. При случае порыв ветра расчищал поблизости путь. Тогда я проводил его, или же туманы бы снова сместились туда. Иногда я, казалось, слышал случайный обрывок музыки — не могу сказать, с какого направления — медленной и довольно величавой, производимой инструментом со стальными струнами.
Когда я упорно двигался своим путем, меня окликнули откудато слева:
— Чужеземец. Остановись и посмотри на меня!
Я осторожно остановился, но не мог ни черта разглядеть в этом тумане.
— Здравствуйте, — сказал я. — Где вы?
Как раз тут на миг туман разорвался и я рассмотрел огромную голову, с глазами на одном уровне с моими. Они принадлежали тому, что казалось телом великана, по плечи погрузившегося в болото. Голова была лысая, кожа — бледная, как молоко, с каменистой структурой в ней. Темные глаза изза контраста, вероятно, казались даже темней, чем они были на самом деле.
— Понятно, — сказал я тогда. — Вы немного застряли. Вы можете освободить свои руки?
— Если сильно напрягусь, — был ответ.
— Ну, позвольте мне, достойнейший, подыскать чтонибудь устойчивое, за что вы могли бы ухватиться. И вас там должна быть очень хорошая досягаемость.
— Нет, в этом нет необходимости.
— Разве вы не хотите выбраться? Я думал, поэтому вы и окликнули меня?
Я подошел поближе и пригляделся, потому что туман снова начал смещаться.
— Ладно, — сказал я. — Я видел вас.
— Чувствуете ли вы, какое у меня бедственное положение?
— Не особенно, если вы поможете себе сами или примете помощь.
— Что толку будет мне, если я освобожусь?
— Это ваш вопрос, вы и отвечайте на него.
Я повернулся, чтобы уйти.
— Подождите! Куда вы путь держите?
— На юг, чтобы сыграть в пьесеморалите.
Как раз тут из тумана вылетел Хуги и приземлился на макушке головы. Он клюнул ее и рассмеялся.
Не теряй зря времени, Корвин, здесь находится намного меньше, чем видно глазу, — посоветовал он.
Губы великана изобразили мое имя, затем он спросил:
— Он в самом деле тот?
— Это он, сомнений нет, — ответил Хуги.
— Слушай, Корвин, — сказал утонувший великан. — Ты собираешься попытаться остановить Хаос, не так ли?
— Да.
— Не делай этого. Дело того не стоит. Я хочу, чтобы все кончилось. Я хочу освободиться от этого состояния.
— Я уже предлагал тебе помочь выбраться. Ты отказался.
— Не такого освобождения. Конца всем трудам.
— Это сделать легко, — заверил я его. — Только нагни голову и сделай глубокий вдох.
— Я желаю не только своего личного устранения, но и конца всей этой дурацкой игры.
— Я считаю, что имеется несколько других людей, которые сами предпочли бы принять решение по этому вопросу.
— Пусть все кончится и для них тоже. Придет время, когда они окажутся в моем положении и почувствуют то же самое.
— Тогда они будут обладать тем же выбором. Счастливо оставаться.
Я повернулся и пошел себе дальше.
— Ты тоже окажешься! — крикнул он мне вслед.
Когда я маршировал вперед, Хуги догнал меня и сел на конец моего посоха.
— Удобно сидеть на ветке старого Игга теперь, когда он не может… Ай! — Хуги взмыл в воздух и закружил.
— Обжег мне ногу! Как он это сделал? — спросил он.
Я рассмеялся.
— Понятия не имею.
@Он попорхал несколько минут, а затем уселся мне на правое плечо.
— Лады, если я отдохну здесь?
— Валяй.
— Спасибо, — он устроился поудобнее. — Голова, знаешь, в самом деле психически безнадежный случай.
Я пожал плечами, а он развел крыльями для равновесия.
— Он чтото нащупывает, — продолжал он. — Но рассуждает неправильно, считая мир ответственным за свои собственные слабости.
— Нет. Он даже не нащупывает выход из болота, — не согласился я.
— Я имею в виду философски.
— Ах, из этого болота. Тем хуже.
— Вся проблема заключается в «Я», это и его связи с миром с одной стороны, и Абсолютом с другой.
— О? Неужели?
— Да, понимаешь, нас высидели и мы дрейфуем по поверхности событий. Иногда мы чувствуем, что мы действительно влияем на положение и это вызывает удвоение усилий. Это — большая ошибка, потому что это создает желание и наращивает ложное эго, когда должно быть достаточно простое существование «Я». Это приводит к новым желаниям, к новым усилиям, и вот ты тут в западне.
— В болоте?
— Так сказать. Нужно твердо акцентировать свое внимание на Абсолюте и научиться игнорировать миражи, иллюзии, ложное чувство, которые обособляют человека, как ложный остров сознания.
— У меня было однажды ложное самоотождествление. Оно сильно помогло мне стать абсолютом, которым я являюсь теперь — собой.
— Нет. Это тоже — ложное.
— Тогда тот, что может существовать завтра, поблагодарит меня за него, как я благодарю того, другого.
— Ты упускаешь суть. Тот ты тоже будешь ложным.
— почему?
— Потому что он попрежнему будет полон желаний и усилий, обособляющих тебя от Абсолюта.
— Что же в этом плохого?
— Ты останешься один в мире чужаков, в мире феноменов.
— Мне нравится быть одному. Я очень привязан к себе. И феномены мне тоже нравятся.
— и все же, Абсолют всегда будет присутствовать, зовя тебя, вызывая твое беспокойство.
— Хорошо, значит незачем спешить. Ну, да, я понимаю, что ты имеешь в виду. Он принимает форму идеалов. У каждого есть несколько таких. Если ты говоришь, что надо стремиться к ним, я с тобой полностью согласен.
— Нет — они — искажение Абсолюта, и то, о чем ты говоришь, есть новые усилия.
— Все правильно.
— Я вижу, что тебе еще многому надо разучиться.
— если ты говоришь о моем вульгарном инстинкте к выживанию, то забудь об этом.
Тропа вела вверх, и теперь мы вышли на гладкое ровное место, кажущееся почти вымощенным, хотя и усыпанном песком. Музыка стала громче и продолжала становиться все слышней, когда я продвигался вперед. Затем я увидел сквозь туман медленно и ритмично движущиеся смутные фигуры. Мне потребовалось несколько минут, чтобы сообразить, что они танцевали под музыку.
Я продолжал идти, пока не смог рассмотреть фигуры — кажущиеся людьми, красивые мужчины и женщины, одетые в сельские наряды — ступавшие под медленные такты невидимых музыкантов. Танец, исполняемый ими, был сложным и прелестным, и я остановился немного полюбоваться им.
— По какому случаю? — спросил я Хуги. — Вечеринка здесь, посреди нигде?
— Они танцуют, — объяснил он, — чтобы отпраздновать твое прохождение. Они не смертные, а духи Времени. Они начали это дурацкое представление, когда ты вступил в долину.
— Духи?
— Да. Следи.
Он покинул мое плечо, пролетел над ними и испражнился. Шмат прошел сквозь несколько танцоров, словно они были голограммами, не запачкав ни расшитого рукава, ни шелковой рубашки, не заставив ни одну из улыбающихся фигур сбиться с такта. Тогда Хуги несколько раз каркнул и полетел обратно ко мне.
— Едва ли это было необходимо, — попенял я ему. — Это красивое представление.
— Декадентство, — заявил он. — И тебе едва ли следует воспринимать это как комплимент, потому что они предвкушают твою неудачу. Они только желают попасть на финальное торжество, прежде чем спектакль окончится.
Я все равно некоторое время посмотрел его, опершись на свой посох, отдыхая. Описываемая танцорами фигура медленно смещалась, пока одна из женщин — рыжая красавица — не оказалась очень близко от меня. Но глаза всех танцующих ни разу не встретились с моими. Все было так, словно я не присутствовал. Но эта женщина совершенно точным жестом бросила чтото, приземлившееся у моих ног.
Я нагнулся и обнаружил, что предмет этот материален. Я держал серебряную розу — свою собственную эмблему. Я выпрямился и прикрепил ее к вороту своего плаща. Хуги посмотрел в другую сторону и ничего не сказал. У меня не было шляпы, чтобы снять ее, но я поклонился этой леди. Мне почудилось легкое подергивание в ее правом глазу, когда я повернулся, чтобы уйти.
Почва потеряла свою гладкость, когда я шел, и музыка, наконец, растаяла. Тропа стала труднее и, когда б не рассеивались туманы, видны были скалы или только горные вершины. Я черпал силы из Камня, иначе бы я свалился, и заметил, что длительность такого подкрепления теперь была короче. Через некоторое время я остановился, проголодавшись, съесть остатки моих припасов.
Хуги стоял поблизости на земле и смотрел как я ем.
— Признаться, я в определенной, небольшой, степени, восхищаюсь твоей настойчивостью, — сказал он. — И даже тем, что ты подразумевал, когда говорил об идеалах. Но только этим. Ранее мы говорили о бесплодности желаний и стараний.
— Ты говорил. Это не главная забота в моей жизни.
— А зря.
— Я прожил долгую жизнь, Хуги. Ты оскорбляешь меня, предполагая, будто я никогда не обдумывал эти примечания к философии второкурсников. Тот факт, что ты находишь согласованность действительности бесплодной, говорит мне больше о тебе, чем об этом положении дел. А именно, если ты веришь в то, что говоришь, то мне тебя жаль, потому что ты должен по какойто необъяснимой причине быть здесь, желая и стараясь, скорее, повлиять на это мое ложное эго, чем быть свободным от такой чуши и на пути к своему Абсолюту. Если же ты не веришь в это, то это говорит, что ты был послан мешать мне и расхолаживать меня, в каковом случае ты зря теряешь время.
Хуги издал булькающий звук, затем сказал:
— Ты ведь не так слеп, чтобы отрицать Абсолют, начало и конец всего.
— Это совершенно не обязательно для либерального образования.
— Ты признаешь такую возможность?
— Наверное, я знаю это лучше тебя, птица. Это, как я его понимаю, существует в промежуточной стадии между разумностью и рефлекторным существованием. Зачеркнуть его, однако — отступление. Если ты происходишь от Абсолюта — самоотметающего Всего — почему ты желаешь вернуться домой? Ты так презираешь себя, что страшишься зеркал? Почему бы не сделать путешествие стоящим? Развивайся, учись, живи. Если ты был отправлен в путь, почему ты желаешь смыться и бежать обратно к своему отправному пункту? Или твой Абсолют допустил ошибку, отправив нечто твоего калибра? Признай эту возможность, и вот конец последних известий.
Хуги прожег меня взглядом, затем взмыл в воздух и улетел. Наверное отправился проконсультироваться со своим справочником…
Поднявшись на ноги, я услышал раскат грома. Я начал идти. Я должен стараться быть впереди.
Тропа много раз сужалась и расширялась, прежде чем совершенно исчезнуть, оставив меня идущим по усыпанной гравием равнине.
Путешествуя, я чувствовал себя все более и более подавленным, пытаясь держать свой мысленный компас установленным в нужном направлении. Я дошел до того, что чуть ли не приветствовал раскаты грома, потому что, они по крайней мере, давали мне приблизительное представление о том, в какой стороне север. Конечно, в тумане мое положение было немного запутанным, так что я не мог быть абсолютно уверен. И они становились все громче… Проклятье.
…И я был огорчен потерей Звезды, растревожен философией бесплодия нуги. Это определенно был нехороший день. Я начал сомневаться, что завершу свое путешествие. Если какойто натурализовавшийся житель этого безымянного места не устроит мне в скором времени засаду, была сильная возможность, что я буду бродить здесь, пока не не иссякнут силы, или меня не настигнет гроза. Я не знал, сумею ли я еще раз устроить эту отмену грозы. Я начал в этом сомневаться.
Я попытался использовать Камень, чтобы развеять туман, но его воздействие, казалось, притупилось. Наверное, изза моей собственной вялости. Я мог расчистить небольшой участок, но скорость моего продвижения быстро проносила меня сквозь него.
Мое чувство Отражения тоже притупилось в этом месте, казавшемся, в какомто отношении, сутью Отражения.
Печально. Было бы приятно выйти пооперному — в большом вагнеровском финале под странными небесами, против стоящих противников — а не ползать по туманной пустоши.
Я прошел мимо кажущегося знакомым выступающего изпод земли камня. Не двигался ли я по кругу? Есть тенденция двигаться именно так, когда заблудишься. Я прислушался к звукам грома, чтобы снова установить свой азимут. По какомуто извращению все было тихо. Я двинулся к камню и уселся на землю, привалившись к нему спиной. Нет смысла всего лишь бродить. Подожду какоето время громового сигнала. Усевшись, я вытащил свои Карты. Отец сказал, что они на какоето время перестанут действовать, но ничего лучшего я сделать не мог.
Одну за другой я перебрал их все, пытаясь дотянуться до когонибудь, кроме Бранда и Каина. Ничего. Отец был прав. У Карт отсутствовала знакомая холодность. Тогда я сдал всю колоду и разложил пасьянс, прямо там, на земле. У меня получилось невозможное прочтение, и я снова положил их все обратно. Я откинулся назад и пожелал, чтобы у меня осталось небольшое количество воды. Долгое время я прислушивался к звукам грозы. Было несколько ворчаний, но они были без направления.
Карты заставили меня подумать о семье. Они были впереди, где бы это ни могло быть, поджидая меня. Поджидая для чего? Я переправлял Камень. Для какой цели? Сперва я предполагал, что его силы могут понадобиться в столкновении. Если так, и если я был единственным, кто мог применить его, тогда мы были в плохом положении. Затем я подумал об Эмбере, и задрожал от раскаяния и своего рода страха. Не должно все кончиться для Эмбера! Никогда! Должен быть способ отбросить Хаос…
Я отбросил камешек, с которым играл. Как только я выпустил его, он стал двигаться очень медленно.
Камень. Снова его замедляющий эффект…
Я зачерпнул еще энергии, и камешек стрелой унесся вверх. Казалось так, что я взял мало силы от Камня в прошлый раз. В то время, как это придало энергии моему телу, мозг мой все еще оставался затуманенным. Мне нужен сон — с множеством быстрых движений глаз. Это место может показаться немного менее необычным, если я отдохну.
Насколько близко я находился от своей конечной цели? Была ли она как раз за следующим горным хребтом, или на огромном расстоянии дальше? И какие у меня имелись шансы оставаться впереди этой грозы, неважно, на каком расстоянии? А другие?
Что, если битва была уже завершена, и мы проиграли? Мне виделось, что я прибываю слишком поздно, чтобы помочь им в качестве могильщика… Кости и монолог… Хаос…
И где была, наконец, эта проклятая Черная Дорога, когда у меня, наконец, нашлось ей применение? Если бы я мог обнаружить ее, я мог бы следовать вдоль нее. У меня было такое ощущение, что она находилось гдето слева от меня…
Я потянулся снова, раздвигая туманы, отбрасывая их назад… Ничего…
Фигура? Чтото движется?
Это было животное. Наверное, большая собака, двигающаяся так, чтобы оставаться в тумане. Не подкрадывается ли она ко мне?
Камень начал пульсировать, когда я еще дальше отодвинул туман. Выставленное на обозрение животное, казалось, встряхнулось. Затем оно двинулось прямо ко мне.
