Глава седьмая. Дом, милый дом
Тоннель с Кировской заканчивался где-то за полкилометра до Юнгородка, и потом состав лихо шествовал по поверхности. Люди посапывали через намордники респираторов, кто-то потел в полностью укомплектованном ОЗК, и только Хаунд, набросив капюшон, спокойно рассматривал пейзаж без этой резиновой благодати. Маску, правда бы, нацепить, глаза-то повреди – и все, не восстановишь… а плотная кожа и двойные светозащитные вставки из пластика и стекла, снятые с очков, помогали не щуриться. Ветер снаружи разгулялся будь здоров, гонял туда-сюда мусор с пылью. Только он ее просрал, и где – не помнил.
Юнгородок был единственной открытой станцией метрополитена. Серая лента платформы, простые, покрытые вечной коричневой плиткой, колонны навеса, два пути. Состав, пыхтя дизелем, вкатывался на левый, а правый, закрытый натянутой камуфляжной сеткой, светился изнутри вспышками сварочных аппаратов и нескольких прожекторов, работавших на полную.
У ограждения, за дополнительным постом из всегдашних мешков с песком, на подъезжающих смотрел ствол ПК. Вот как значит, йа…
– Трамвай решили запустить? – Хаунд повернулся к Савве.
– Хотим соединить завод и метро, удобно же будет, караваны сюда не нужны.
Йа-йа, он так и поверил. А работа велась серьезная, ведь растянутая маскировочная кишка уходила за недавно демонтированный бетонный забор, огораживающий несколько гектаров метрополитеновской земли. И за ним, за убранными плитами, как раз шла ветка трамвайных путей. И чуть дальше кольцо, а от него с полкилометра и такие же пути, ведущие через мост на Победу. И сейчас прогрессовские вдруг решили вытащить ветку прямо к заводу? Интересно…
Через КПП, выходящий на красные кирпичные дома и остатки стадиона, выпускали спокойно. Разве что идти предстояло через несколько постов и уходить в сторону перед мостом, уходящим к Елизарова и Товарной. Прогресс относился к своим территориям по-деловому, разрушив часть зданий, закрывающих обзор, а из нескольких, что пощадили – укрепления с постоянно меняющимся караулом.
Рабочая окраина, мусор, гоняемый ветром, редкие выжившие великаны-тополя, высаженные немцами-военнопленными после войны, корпуса авиационных заводов, где стоящие, где полностью разрушенные. Скелеты старых чешских трамваев «Татра» на кольце справа казались приветом из прошлого, с их облетающими хлопьями последних кусков красной и белой красок.
Группа, вышедшая через КПП, замерла. Встали все как один. Было с чего, это признал даже Хаунд.
Длинные дома в пять этажей, врытые в землю железные остатки палисадников, сплошь поросшие вьюнком и мхом, растрескавшиеся змеи вечно плохих самарских дорог, холмы сорняков и редких цветов, бывшие когда-то автомобилями, просевшие туши бело-голубых стареньких троллейбусов, светлые тоскливые позвоночники столбов и мертвые кишки электролиний под ними… прах и пепел, перемешанные с последышами суглинков, неутомимо превращаемых ветрами и погодой в мелко-серую самарскую пыль.
Ветер выл в рыжих, распадающихся по кирпичику высотках у самой платформы, играл в догонялки между провалов окон, гоняя там какие-то никак не разлагающиеся пакеты. Ломал ветки кривых черных, узловатых и не умирающих вязов-карагачей. Скрипел не желающим сдаваться рекламным щитом, кренившимся над расползшимся в гравий и крошку Заводским шоссе, светлеющим справа.
И, чертовой сюрреалистичной картинкой, попавшей сюда не иначе как из доброго детского сна, со старых чешских стальных такс, навеки заснувших на ржавых рельсах, красно-белым дрожащим облаком слетали ломкие бабочки краски. Слетали, кружась в прощальном танго с ветром, огорченно роняющим их в серый колыхающийся ковер пыли.
– Словами не передать… – гулко и сдавленно всхлипнула женщина, стоявшая рядом с Хаундом. – Это… это…
– Просто опизденительно красиво, йа… – Хаунд согласно кивнул и пошел себе дальше. Хватит ненужных сентиментальностей и глупой романтики. Вокруг все умерло, не надо вздыхать.
Тетка чего-то там забурчала, да и ладно, пусть ворчит. Романтику ей нарушили, ай-ай…
Плакат перед стадионом и красными… остатками буро-кирпичных пятиэтажек был простым. Стрелка направо и надпись «Жить – иди направо».
Фейсы Прогресса, объединившись со службой охраны, породили чертовски действенную штуку. И, проходя между двумя блокпостами, прячущимися в когда-то жилых корпусах то ли общежитий, то ли малосемеек, Хаунд иногда даже радовался, что между ним и Прогрессом не пробегала черная кошка. И, вроде бы, не планировала.
Рвы, заграждения, колючка, растянутая между домами, и только неширокий, как раз рельсы со шпалами уложить, кусок асфальта между ними. Стальные кабины старых грузовиков, вмурованные в кирпич и смотрящие через щели в бронеплитах, несколько прожекторов, сейчас включенных едва на четверть и просто подсвечивающих путь.
Сколько же их смогло выжить тут, в бомбарях огромных заводов и цехов? Хаунд считать не пытался и заказов на такую информацию не принимал. Ссориться с заводчанами в его планы не входило вообще. Но… но кое-что он все же понял. Не так много, и каждый человек на счету.
Следующие красные дома, их остатки, Прогресс, забирая назад свое, а строилось-то тут все именно под завод, развалил по кирпичику, потратив уйму времени и средств. Подходили к делу с выдумкой и инженерным образованием, используя самопальную взрывчатку и механизмы, что, наверное, применяли еще египтяне, строившие пирамиды. А завершили дело кувалды, сваи и кирки, превратившие когда-то по-советски уютные дома в пустырь, густо покрытый серо-красным крошевом.
Второй форпост, перед выходом к трамвайным линиям и узкой полоске асфальта перед корпусами и проходной, собрали, как конструктор, из контейнеров маленького рынка. Сварили те вместе, вогнав между ними несколько самосвальных кузовов, развернутых к тропке от метро. Пустырь вокруг сиял в свете прожекторов, весь усеянный битым стеклом, торчащим вверх острыми зубьями битых бутылок и стекол, уцелевших в первые дни после Войны.
Стены укрепления молчали, Савва, ведущий группу, просемафорил фонариком, закрывая ладонью лампу. Световые пароли менялись не просто каждый день, менялись три-четыре раза за сутки, и пройти просто так под стволами автоматического оружия не вышло бы, захоти кто отправить диверсантов.
Начал накрапывать мерзкий мелкий дождь, старательно лезущий за плотно застегнутый плащ и быстро начавший стекать с капюшона. Под ногами, квасясь от сырости, расползалась серо-желтая грязь. Площадь перед Прогрессом тонула в вечернем тумане, плевать хотевшим на дождь и собиравшимся здесь, изо дня в день, последние двадцать лет.
Крайний внешний рубеж обороны Прогресса проходил и тут, темная полоса вала и вынесенных постов виднелась вдалеке. Но сегодня Хаунд в ту сторону точно не собирался. Переговоры по делу Лукьяна можно провести и попозже, все равно понятно многое. А сейчас…
– Данке, Савва. – Он повернулся к вожатому группы. – Про дерево помню, йа. Займусь, скоро получишь ответ. Ауфвидерзеен, майн фрёйнд.
– Пока.
Савва, как-бы торговец и самый настоящий преемник коренных фейсов, смотрел ему в спину. Отчего-то Хаунду сильно хотелось нацепить бронежилет.
По мосту раньше ходили машины и трамваи. Параллельно шел еще один, железнодорожный, чьи рельсы разбегались сразу на несколько предприятий. Кордон Прогресса перекрывал все, но Хаунд прошел в стороне, решив не показываться на глаза. Сложно ли двухметровому набору мускулов, жил и крепких костей, весом за сто кило, провернуть такую штуку? Кому да… но не мутанту, тут природа-матушка и геном-батюшка сильно постарались.
По пологому спуску вниз, к застывшим остатками состава, в день Войны шедшего на восток. Металлические коробки для угля и открытые платформы с разобранными комбайнами. Фон вокруг них давно пропал, но практичные жители Прогресса пока состав не трогали. И правильно делали. Тупоносый локомотив ВЛ застыл как раз перед пешеходным переходом, чуть дальше моста к Безымянке, а хвост убегал к Кировскому мосту, надежно закрывая один путь. Остальные тоже не пустовали.
Старая автобаза, ставшая домом, белела впереди. Хаунд, до чертиков наевшийся на сегодня людей, страшно любил возвращаться к себе. Вот прямо как сейчас.
Объект ГО и ЧС, находившийся внутри большого прямоугольника из бетонных плит, номера не имел. Когда Хаунд наткнулся на него, то внутри обнаружил много интересного. И не очень.
Советский Союз готовился к Третьей мировой серьезно. Мирные советские атомные ледоколы комплектовались орудиями и зенитными установками, спрятанными в отсеках с допуском не для всего офицерского состава. Часть гражданских автомобилей всегда состояла на учете, как имеющие вездеходные данные, и, становясь водителем «Нивы» постоянно стоило ждать повестки на неожиданные сборы. Предприятия по выпуску сигарет и папирос в мгновение ока легко переключались на производство патронов, а завод по производству вагонов производил танков больше, чем вся корпорация, работающая над «абрамсами».
Что уж говорить про автохозяйства и автобазы…
Тогда, года три-четыре назад, Хаунд был как новорожденный. Котенок, не человек. Тыкался туда-сюда, ничего и никого не понимая, тысячу раз смотрелся в стекла. Лужи, осколки зеркал, пытаясь понять – кто же он такой? Как котенок, ничего не понимающий и не знающий без мамы-кошки, но уже умеющий шипеть и показывать клыки. Только ему приходилось их и применять, ведь мамы-кошки рядом не наблюдалось.
Почему он пошел сюда, что потянуло, что заставило забраться внутрь большого ангара с полуобвалившейся кровлей? Сложно объяснить. Не иначе как животное чутье, передавшееся через гены кого-то из родителей, подаривших не только звериное обличье и чувства, но и его сраное чутье-интуицию. А может, просто-напросто обостренное обоняние уловило практически незаметный запах консервации, идущий через трещины и щели накрытия убежища.
Людей тут укрылось не очень много, военных среди них оказалось только двое, если судить по жетонам. Остальные пыльные желтые обглоданные скелеты ничем не отличались друг от друга и тысяч растасканных падальщиками по городу. Этим не повезло. Нет, радиация или биологическое заражение внутрь не проникло… во всяком случае, напрямую. Косвенно… это да, натюрлих.
Бункер погубили крысы. Не те пищащие и вкусные куски мяса с фермы Спортивной, нихт.
Рассматривая расколотый черепок с зубищами длиной с палец, Хаунд сразу же решил найти место, откуда те проникли внутрь. Нашел. Завалил. Натаскал с реалбазы на Елизарова цемента, силикатных блоков, принес несколько канистр воды и заложил, замуровав дырищу в нижней части убежища. И ходом тем, поневоле манящим возможностью черного выхода, так и не пользовался. Интуиции, этому странному чувству, Хаунд доверял.
На кой, доннер-веттер, ляд оно вступило тогда до такой степени?
Из-за «Урагана», стоявшего внутри большого отсека с пандусом, поднимавшимся простейшей механической системой и следов направленных взрывов, обрушивших кровлю. Раз такое случилось, то машина была на ходу, хотя и выглядела ужасно. И завалившаяся кровля никак не перекрывала выезд и оказалась простейшей маскировкой. А кто же в здравом уме откажется иметь в хозяйстве огромную машину, явно заранее переоборудованную под решение боевых задач в условиях разрушений и проблем?
Правота оказалась неполной… йа, шайссе!
Машина имела чудесный отбойник под тупым носом. Заранее наваренные решетки, закрывающие обзорные стекла. Систему автоматической подкачки каждого из восьми огромных колес. Установленную за самой кабиной и двигателями герметичную конуру КУНГа. Запасные покрышки, две штуки по бокам. Лебедку и даже возможность установки курсового вооружения.
Не автомобиль – сокровище…
Крысы сожрали не только его экипаж, после сигнала «Атом» оказавшийся, на удивление, в месте дислокации. Твари уничтожили проводку и часть сложного двигателя, включая всякие важные патрубки и прокладки из резины и каучука.
Хаунд, глядя на мрачного великана, сплюнул и понял: первая осознанная цель новой жизни появилась. С того все и началось.
Чем проще уловка, тем сложнее ее отыскать. Ход в дом Хаунда спрятан так, что ни за что не подумаешь, что это правда. Говорят, такой же есть у грандиозного основного бункера Триумвирата Города, бункера, выстроенного для Сталина. Там «сезам, откройся» находится в подсобке прямо под основной лестницей Кулька, академии культуры. Да, тряпки, швабры и ведра. И дверка, ведущая в холод стальных тюбингов, винтовой лестницы и закрытых проходов-ответвлений.
Тайный лаз в личную подземную крепость Хаунда прятался среди трех огромных распределительных щитков и честно предупреждал еще видимой надписью – осторожно, убьет! И, йа, ни капли не врал. Двое дотошных искателей спрятанных сокровищ, разок наведавшиеся точно по нужным координатам, умирали долго и мучительно. После всего услышанного Хаунду пришлось на несколько дней уйти. Не скрываться, нихт.
Устроить крохотный геноцид в бомбаре координационного центра ГО по Промышленному району. Кто-то умный из тамошней колонии умудрился вскрыть сейф и найти карты нескольких секретных объектов, еще советских, почему-то вовремя не утилизированных или не переданных по назначению силовикам.
Внутрь Хаунд попал быстро, хотя недовольство никуда не пропало. На всякий случай пришлось тащить с собой рюкзак инвентаря для проведения крайне откровенных бесед с жителями. А инвентарь включал в себя даже паяльную лампу, редко применяющийся аргумент для получения искренней правды и желания ею поделиться.
Но вылазка оказалась не напрасной, и больше никто его не тревожил. Включая фейсов Прогресса. Эти знали, йа… Хаунд даже не сомневался. Но его услуги оказались нужны заводчанам, и пока никто его не трогал. Ну, а если захотят, сюрпризов он заготовил достаточно.
Сложнее оказалось найти нужных помощников. Работать и жить в компании не самой доброй личности с явным отпечатком мутации не то что на лице, по всему телу, никто особо не стремился. Но вода камень точит, и многое поменялось.
Кулибина Хаунд отыскал на железке, между Стахановской и Киркомбинатом. Оставленный нанятыми Прогрессом безымянкскими сталкерами, Кулибин готовился помереть. От болевого шока, разрывающего все его тело и, особенно, раздробленные ноги, или от зубов гнило-псов, уже кружащих вокруг. Напасть до прихода Хаунда паскуды не решались из-за буйного поведения калеки, час назад бывшего нормальным, и его фокусов.
Собственно, натюрлих, именно фокусы, раздающиеся по округе выстрелами крупного калибра, и заставили Хаунда свернуть с прямого пути к огрызку контейнерной станции. Там, если верить наводке Шляпкина, искренне поделившегося инфой после оторванных мультитулом двух ногтей, пряталось сокровище. Шесть дизельных генераторов в заводской упаковке. Мелкий поганец с почему-то дырявыми ушами где-то раздобыл бланки накладных, заполненных вместо принтера, ручкой.
Кулибин, уже дрожащий от боли и страха после почти полностью растворившейся ампулы промедола, спрятанной в подстежке бушлата, как раз заканчивал концертную программу. Та состояла из подсумка с гайками да болтами, огромного куска полиэтилена, доброжелательно подкинутого зевакой-ветром, и двух коробков спичек. Подкидываемые крохотные взрыв-пакеты с серой шарахали сильно, а в окружении стальных гробов морских контейнеров так совсем убедительно.
Такое желание жить и смекалка Хаунду понравились. И он даже решил внести свой вклад в судьбу человека без ног. Дать ему шанс, разогнав облезлые куски гнилого мяса на четырех лапах, вколов еще обезболивающего и дотащив до Спортивной. До метро Хаунд пер Кулибина по простой причине: до дома было в падлу. В компенсацию Кулибину пришлось терпеть ампутацию на остатках наркоты и ноль-пять самогона. В какой-то момент даже показалось, что тот помрет прямо сейчас.
Но Кулибин, как потом подсказала дурында-медсестра, по гороскопу оказался Овном. А те, как повезло узнать Хаунду, отличаются несколькими вещами:
Завышенным самомнением и самооценкой, дающими дополнительный заряд энергии.
Желанием меряться всем, со всеми и всегда, особенно с ожиданиями других по его поводу.
Абсолютным наплевательским отношением к желанию жизни укотрапупить Овна.
Умением, даже будучи привязанным ремнем к хирургическому столу и потеряв обе ноги по колена, показать судьбе вполне себе рабочий половой член. Ибо нехер.
Кулибин выжил, оброс бородищей не хуже Хаунда, смог передвигаться на карачках, ползком, на специальной тележке из скейта и мотоциклетного сиденья и даже на собственноручно сделанных протезах. Настоящий, тойфельшайссе, мужик.
На вопрос одного из фейсов, не особо скрывающегося и как-то попросившего Хаунда на чашку спирта в кабаке Безымянки, имелся вполне четко-однозначный ответ. Нет, инженер одного из отделов, отправленный с группой сталкеров, не выжил. Притаскивал, йа, но он помер по дороге, пришлось закопать на поверхности. Где? Прямо вот тут, во дворе школы с углубленным изучением английского языка, под крайним левым тополем от ворот. Там даже памятный знак стоит. Арматурина с гордо смотрящим вверх ярко-красным фаллоимитатором, взятым в ближайшем секс-шопе, их же на Победе пруд пруди. На кой там этакая херовина? Чтобы внимание привлекать, а табличку Хаунд тоже оставил, перманентным маркером написав поверх диска с 4-м энергоблоком и чудаком в капюшоне, отстреливающимся из «макара» от псов. Что написал?
«Тут гниет дебил, поверивший в братство и честь сталкеров». Коротко и ясно.
А Кулибин, не имевший на своей второй родине-заводе ни семьи, ни завалящей бабенки, никуда особо и не рвался. «Ураган» захватил калеку так же, как самого Хаунда.
Дом встретил звоном цепей, передвигающим по балкам, идущим по всему периметру потолка, сиденье с Кулибиным. Запахом горевшей в светильниках по стенам смеси технического масла, мертвой соляры и какой-то жидкости для мытья, давно превратившейся в пасту и горевшей за милу душу. И ворчанием, явно предназначенным именно Хаунду.
Калека колдовал над правым двигателем, ковыряясь в горбе за кабиной, прятавшим оба. Правый для колес своего борта, левый, само собой, для оставшихся. У их «Урагана» отцы-создатели предусмотрели два сердца… прибавив проблем неожиданным владельцам и ремонтникам.
– Кого у нас тут принесло? – поинтересовался Кулибин, дымя самокруткой и отхлебнув из фляги. Судя по запаху – собственного изготовления политуры, настоянной не иначе как на напильниках и химикатах для очистки канализации. Этого-то говна в загашниках бункера оказалось на удивление много.
– Гутен абенд… – Хаунд снял плащ, расстегивая портупею и раскладывая на верстаке все ковырялки и дробилки, носимые под ним. – У нас гости, йа?!
Гостем пахло с самого порога, нос не обманывал.
– Твой чертов дружок-балалаечник изволил пожаловать. Сейчас дрыхнет, сука, как садовая медовая соня. Чуешь, как воняет онучами и его драными казаками?
Хаунд кивнул, дух шел знатный. Ладно… Если Эдди решил поспать, пусть дрыхнет. Его появления он ждал давно.
– А чего ты недовольный, майн фрёйнд?
– Он, сука, опять стырил скотч и замотал свои сраные сапоги. Они у него скоро на молекулы распадутся, а этот гребаный менестрель никак новые не закажет. Отец, мол, подарил еще тогда-тогда…
– Не любишь ты людей, Кулибин. Тяжело так жить, особенно калеке. Как ты со мной уживаешься, йа?
– Ты и ни хрена не человек.
– Рихтиг. Есть хочу.
– Жратва в сковородке, не маленький, разогреешь.
– Что там?
– Жабья икра с подкопченой половинкой некрещенного младенца, что дружок твой принес… Мясо, Хаунд, чего еще там может быть?
Хаунд пожал плечами, вытягивая ноги к небольшой печке, малиновой от жара. В бункере было холодно, несмотря на май. Метров шесть под землей, чему удивляться?
– Мало ли… йа. Вдруг ты решил испечь эту… как ее… кулебяку?
Кулибин, крякнув, не сразу нашелся, что ответить. Но все равно сказал все, что думает, пусть и позже. Хаунд, оскалившись, довольно кивнул. Домашний уют и тепло, что может быть лучше?
