ГЛАВА 18
Домой я вернулась на рассвете, но любезнейший Гюнтер встретил меня легким поклоном.
— Там инквизитор в машине спит.
Он слегка наклонил голову, давая понять, что услышал.
— Не буди. Принеси плед какой, одеяло… не знаю, не хватало, чтобы он еще простыл.
Я оставляла на полу цепочку грязных следов. И все-таки стоило признать, что ходить босиком мне понравилось. Удобнее как-то…
— К вам приходила фройляйн Летиция… и ваш кузен.
— За благословением?
— Не имею чести знать.
Я поскребла грязную ступню.
— Они предупредили, что заглянут завтра. Весьма настойчиво просили вас быть.
Даже так… Вот уж правда, в настойчивости моим разлюбезным родственничкам не откажешь. Интересно, что им понадобилось? Хотя… чего гадать. Денег. Обойдутся.
Не обошлись.
Дражайшие родственнички, по которым я отнюдь не успела соскучиться — дадут они, как же, себя позабыть, — явились к завтраку. Полечка, облаченный в светлую визитку, выглядел почти прилично. Высокий. Смазливый. Ухоженный, что лишь добавляет смазливости.
Белые тканые перчатки. Новая трость с серебряным навершием. Узкие ботинки, к слову, тоже белые, что было донельзя модно, если верить «Вестнику модного двора», но как по мне совершенно непрактично. Перчатки Полечка бросил на поднос, сунул Гюнтеру котелок, щелкнул по петличке с розовой камелией и произнес:
— Рад видеть тебя, дорогая кузина.
От попытки поцеловать меня в щечку я увернулась.
На фоне Полечки кузина выглядела на редкость жалкой. Серое мешковатое платье в пол, перехваченное узким пояском скрывало не столько недостатки, сколько те редкие достоинства, которыми обладала ее фигура. Волосы она зачесала гладко, соорудив на затылке куколь. Бледное личико с острыми чертами. И мрачный, совершенно не гармонирующий с общим обликом несчастной сиротки взгляд.
Зато целоваться она не полезла, что уже благо.
— А уж я-то как рада… была бы… не видеть вас обоих.
Полечка хмыкнул. А кузина вздернула острый подбородок и сказала:
— Нам надо поговорить.
— Может, после завтрака?
— А разве тебе нужна человеческая еда? — Полечка отошел к стене и уставился на картину. Помнится, это подлинник одного малоизвестного широкой публике, а оттого неоправданно дорогого живописца. И вот ладно бы кузен пейзаж разглядывал — кладбище живописцу удалось, в меру мрачное, в меру покойное, навевающее мысли о вечном — так нет же, кузен разглядывал больше раму и то, явно прикидывая, во что обошлась она. Еще бы ноготком поскреб позолоту.
— Не нужна, но я люблю завтракать.
— К сожалению, — кузина вздернула подбородок выше. — Мы спешим…
— Не задерживаю.
Буду я еще ради них порядок дня нарушать, тем паче к завтраку обещали оладьи с шоколадным соусом… Судя по сопению, гости не собирались лишать меня своего общества. А жаль.
К слову, ел кузен с немалым аппетитом, правда, довольно аккуратно, и значит, тетушке удалось вбить в его голову хоть какие-то манеры. Кузина же больше размазывала соус по тарелке, чем ела. Взгляд ее был задумчив. На лице застыло выражение мрачной решимости. Интересно, что творится в этой пустой голове?
— Кстати, ты ведь в монастыре быть должна… замаливать грехи прошлой недели.
Летиция пошла пятнами. Дернулась было, но усидела, и до ответа снизошла:
— Я приобрела индульгенцию.
Надо же… каждый год, помнится, Церковь объявляет о скором начале реформы с отменой индульгенций как пережитка бесславного прошлого, но и вправду отменять не спешит. И здесь я их понимаю: кто добровольно откажется от стабильного источника дохода? Правда, стоили индульгенции изрядно, и отсюда вопрос: откуда у дорогой кузины деньги?
Подали кофе. И вновь же сестрица не удосужилась даже вид сделать, что пьет… а зря. Кофе был хорош. В меру темен, в меру крепок. Сладок. С шоколадной крошкой и тонким мятным ароматом.
— И долго мы будем здесь сидеть? — Кузина не выдержала-таки. Она не сводила с меня раздраженного взгляда. А злости-то, злости сколько… и да, я пью медленно. Очень медленно. Мне вообще-то спешить некуда. У меня вечность впереди или около того.
— Хватит! — Кузина вскочила и, смяв льняную салфетку, бросила ее на пол. — Мне надоел этот фарс…
— Согласна. И мне тоже…
Она зашипела. И дернула плечиком, когда Полечка положил на оное ладонь, верно, пытаясь успокоить.
— Она только и умеет, что портить окружающим нервы…
— Не только, — сочла нужным уточнить я. — Хотя с нервами тоже получается… но кто ж виноват, что они настолько слабые? Успокаивающий отвар пить пробовала?
— Дамы, — пискнул Полечка.
— Что здесь происходит? — В столовой-таки появился Диттер. Выглядел он помятым, взъерошенным и по-домашнему милым… во всяком случае, вот эту отвратительную клетчатую рубашку с кожаными нашлепками на локтях можно надевать исключительно в кругу семьи, чтобы больше никто этого позора не видел.
— Гости, — я широко улыбнулась и, не удержавшись, подошла, поцеловала дознавателя в щеку. Тот слегка вздрогнул.
— Родственники, дорогой… к сожалению, смерть от них не избавляет.
— Вижу, вы неплохо поладили. — Полечка подхватил кузину под белу рученьку. А та бледна. Стоит. Губы кусает… с чего бы?
В любовь с первого взгляда я не поверю. Как и в нежность, которую Полечка старательно пытается изобразить.
— Мы бы хотели побеседовать… — произнес он. — По-родственному… близким кругом.
Диттера я не выпустила. Во-первых, он был приятно теплым, во-вторых, пахло от него мятным порошком и еще самую малость морфием, а значит, старухиными каплями побрезговал. В-третьих, что-то подсказывало, что в беседах с дорогими родственниками лучше обзавестись независимым свидетелем. Или относительно независимым.
А кузина-то просто клокочет… клубится в ней темная злая сила… откуда взялась? Прежде Летиция казалась мне редкостной пустышкой, а вот ведь… тоже ведьма.
— Пусть он уйдет, — потребовала Летиция.
И Полечка закивал.
— Это все-таки дела семьи…
— Он для меня почти семья, — сказала я, погладив Диттера по плечу.
К счастью, вырываться он не стал, глянул так… с насмешкой? С удивлением? Не важно. Я мило улыбнулась, а он хмыкнул. И готова поклясться, с трудом удержался от ответной улыбки. В глазах вон мелькнуло что-то такое, светлое, солнечное… надеюсь, не благословение, а то ведь и вправду упокоит ненароком.
— С каких это пор?
— С этих самых, — я выдержала полный ярости взгляд кузины.
— Нашла себе очередную игрушку…
— Ты же мертвая, — встрял Полечка. Да, особым умом кузен не отличался, как-то невдомек ему было, что порой стоит помолчать.
— И что? Почему я должна отказываться от личного счастья из-за такой мелочи?
Кузина опять зашипела, а личное мое счастье, которое еще не всецело проснулось, должно быть, а может, под влиянием морфия не сумело осознать некоторой двусмысленности своего положения, попросило:
— Может, все-таки к делу?
В моем кабинете висели розовые шторы. А что? Розовый блондинкам к лицу… правда, почему-то меня пытались убедить, будто цвет этот на редкость несолиден и потому не подходит для оформления деловых кабинетов.
Я настояла. И получилось миленько. Розовые обои в узкую полоску. Розовая софа у двери. И стол с инкрустацией из розового дерева… книжные полочки, книги, большей частью бухгалтерские… пыль пора бы вытереть. И окошко приоткрыть, а то душновато стало.
— Присаживайтесь, — я опустилась в кресло.
Диттер встал за левым плечом. Оперся тяжко…
Я его сама зельем напою. С ложечки. Если понадобится, сперва оглушу, свяжу… что ж он упрямый-то такой? А морфий — не выход. Боль заглушает и только…
Кузина села в кресло для гостей. Оно было ниже. И мягче. И чтобы сидеть на нем с должным изяществом, требовались немалые усилия. Я несколько мастерских обо шла, пока отыскала подходящее по задумке. И кузина ерзала, пытаясь и осанку удержать, и не позволить коленям разъехаться…
Полечка устроился здесь же. На подлокотнике.
Фривольная поза. А уж ручку то держит… нет, они точно ничего не перепутали? За благословением в светлый храм надо обращаться, а не к родственнице.
— Я не хотела выносить это… на прилюдное обсуждение, — кузина буравила взглядом Диттера, а тот глаза прикрыл и, кажется, вновь задремал. Не выспался, что ли? Мне сказали, что он от пледа отмахнулся, перебрался к себе и сразу уснул.
— Да говори уже, — я с трудом удержалась от зевка. Нет, спать не хотелось совершенно, но вот сама атмосфера действовала угнетающе.
— Ты должна отречься от титула, — выдохнула сестрица. — В мою пользу…
— С какой это радости? — Нет, у меня родственники, конечно, с фантазией, но чтобы вот настолько с фантазией… даже и не знаю, удивляться или сразу вон выставить.
Кузина задрала подбородок еще выше. Этак она шею себе вывихнет от старания-то… с другой стороны, ее шея — исключительно ее проблема.
— Ты мертва.
— Это еще не повод, чтобы я могла разбрасываться титулом.
Тем более что к оному прилагается майорат в виде особняка, некоторых иных земель, приносящих неплохой доход. И он, полагаю, сестрицу волнует куда сильнее самого титула.
— Я… — Она привстала, слегка запнулась, но выдохнула-таки: — Я твоя сестра…
— Не по разуму.
Я не удержалась. И вообще…
— По крови… — вмешался Полечка и, подхватив кузину под локоток, погладил ее по руке. — Дорогая, ты только не волнуйся…
Ага… уже и дорогая…
— Я… я младше, но… в нынешних обстоятельствах… — она высвободилась-таки из липких Полечкиных ручонок. — Я являюсь единственным законным наследником…
Надо же… неужели мне расскажут историю про большую и светлую любовь? Сомневаюсь.
Я ведь знаю, что отец любил матушку. Да и она… но несмотря на всю свою любовь она в жизни не потерпела бы измены. Ведьма, да…
— Ты не жива. — Кузина вытерла мокрые ладони о юбку. — И… да, возможно, моя мать поступила не слишком порядочно, использовав… некоторые не совсем законные средства.
Она покосилась на Диттера и заметила:
— Срок давности по этим делам давно минул… и был заключен договор с отказом от претензий.
И полагаю, от претензий отказывались обе стороны, если дражайшая тетушка за все годы ни разу не заявила о своих правах. Интересно было бы глянуть на этот договор. И я даже знаю, у кого спросить… Конечно, бабуля могла бы предупредить хотя бы об этом.
— К сожалению, до недавнего времени моя матушка вынуждена была молчать, но…
Смерть, пусть и чужая, избавила от клятвы? Интересно, почему тогда сестрица новоявленная сразу не заявила о правах? И не потому ли, что в договоре — помнится, что дед, что бабуля были весьма скрупулезны в подобного рода делах — оговаривается и этот момент.
— …но сейчас все иначе…
А мы похожи. Блондинки. Бледная кожа. Светлые глаза… что-то такое есть в чертах лица… и я когда-то просила маму о сестричке, но теперь, повзрослев, передумала. Как-то мне и без сестриц родни хватает.
Она молчала.
Я не спешила заговаривать, тем более понятия не имела, чего они ждут. Уж не того ли, что я разрыдаюсь от счастья и облегчения? А заодно уж в порыве альтруизма перепишу на нее титул с семейным состоянием вкупе?
— И чего? — помимо ума, Полечке здорово не хватало банальнейшей выдержки.
А и вправду, чего? Ах, как колотится у дорогой сестрицы сердечко, того и гляди, проломит грудную клетку…
— Ты или признаешь меня сама, — тихо сообщила Летиция, не сводя с меня глаз, — или я буду вынуждена обратиться в суд…
И только-то?
— Обращайся. — Я откинулась.
Если бы дело можно было решить судом, они бы сразу пошли. А я… я не буду принимать поспешных решений. Вот одно интересно, не так давно сестрица была обычной, в смысле, человеком, не проявляющим особых способностей. А тут вдруг сила. Откуда, спрашивается?
— Дорогая, — Полечка вцепился в вялую ручку сестры. — Я тебе говорил, что не стоит сюда идти… мы наймем адвоката… самого лучшего адвоката, и увидишь, твои права…
— Заткнись, — велела я, и Полечка благоразумно заткнулся. Я же оглядела Летицию внимательно… очень внимательно… сила была. Бурлила. Кипела. Разгоняла жидкую кровь. И видно было, что Летиция с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться мне в горло. А что, с темной кровью сладить непросто… и скоро сдерет она это платьице, выбрав что-то, куда более душе приятное, заодно уж и Полечку лесом отправит.
Зато теперь понятно, почему он вдруг к кузине любовью воспылал. Договор или нет, но шанс у нее имелся. И мы обе это понимали. Имя рода. Титул. Майорат. Королевское право… возвращаются из-за черты не так уж и часто, а потому коронных судей ждало в перспективе интересное дело. Да, затянется оно на годы, но как знать… вдруг да корона решит, что нехорошо терять такую кровь… Какую? Дар ведь, если и прорезается, то рано, а она…
— Блокирующий амулет, — моя сестрица коснулась шеи и поморщилась. — Если бы ты знала, как он давит… твой дед настоял.
— И твой тоже.
— Меня он терпеть не мог. Называл выродком… что? Мы ведь иногда появлялись в доме… я могла бы жить здесь, — она провела ладонью по спинке кресла. — А мы приходили с черного хода… матушка требовала, чтобы я вела себя хорошо… купила специальный пояс для исправления осанки. Я ведь горбилась… у меня не было личной гувернантки…
— Радуйся.
Помнится, фройляйн Дверхен была еще той стервой, правда, хитрой, а потому в доме продержалась изрядно, прежде чем мне удалось-таки от нее избавиться.
— И учителей… лишних нарядов… меня не вывозили каждое лето к морю, чтобы я подышала морским воздухом, — она криво усмехнулась. — Зато заставляли работать при храме… матушка заботилась. Лицемерка. Так вот… раз в год она показывала меня. Старик смотрел. Иногда заставлял открыть рот, пересчитывал зубы… как-то попенял, что я слишком разъелась, и в следующий год меня кормили почти одной овсянкой… он же дал этот треклятый амулет. Самолично надел на шею и потом менял… он мог забрать меня…
Мог. Пожалуй. Я не хочу думать, что случилось, но вряд ли матушка моя обрадовалась внебрачному ребенку. Если приворот можно еще как-то пережить, то иметь перед глазами ежедневное напоминание об измене…
Наверное, они все же попытались отобрать ребенка, скажем, чтобы определить в школу-интернат или еще какое заведение подобного толку, но тетка не отдала. За содержание кузины ей неплохо платили. И видно, Летиция сама поняла, если, сглотнув, сказала:
— Две тысячи марок… в год… я нашла чеки… незадолго до твоей смерти. Я… мы получали эти деньги… и матушка тратила их.
Не на кузину.
А злость ведьме к лицу, вот с силой ей надобно аккуратно… темный шар, возникший над головой Летиции, разрастался, грозя заполнить комнату. Попятился к двери Полечка, кажется, осознавая, что с ведьмой связываться себе до роже.
— Я ей верила… всю жизнь верила, что только она и знает, как будет правильно… как будет хорошо…
Сестрица покачивалась. И обняла себя. Глаза ее потемнели, кожа сделалась бела, а губы обзавелись синей каймой весьма характерного вида.
— Она же… она называла меня никчемной… что бы я ни делала… все равно никчемная… я просто хочу уйти… от нее…
— И думаешь, что титул поможет?
Нет, с титулом и имуществом я все равно просто так не расстанусь, но в поддержание беседы и понимания мотивов ради… сила клубилась. Того и гляди выплеснется, оформляясь в стихийное проклятье. Вон и Диттер сунул руку в карман. Напрягся.
— Тебе помог… она получит деньги и отстанет… или я куда-нибудь уеду… на море… я никогда не была на море…
Сейчас заплачу от жалости. Я щелкнула пальцами, и облако, добравшееся до стола, заколыхалось. Слабо вспыхнула защита, активируясь, и светящееся покрывало укрыло полки с бумагами. Стол затрещал, но выдержал, как и кресло.
Ишь ты… повадились тут. Ходят, портят… Я поманила чужую силу, и та нехотя покачнулась, поползла ко мне. Она была густой и тяжелой, еще неоформившейся, но уже способной искалечить…
— Если тебе нужно только море…
Сила тронула мои ноги, словно обнюхивая, проверяя, достойна ли я ее прикосновения. Поднялась выше… куснула ткань платья, и та осыпалась серым пеплом.
Надо же, какие убийственные у моей сестрицы желания. Я присела и сунула в темное нутро шара руки. Ешь. Если сможешь.
Я вот тебя — вполне… я впитывала чужую силу, а с нею и темные эмоции, разрушавшие душу. Сколько здесь всего… и гнев, и боль, и обида… и желание смерти… а с виду такая курица беспомощная.
— Я хочу получить то, что мне полагается! — Летиция сделала движение рукой, легкое, едва заметное, и черный шар вспыхнул темным же пламенем. Оно вцепилось в мои руки, вгрызаясь в кожу сотней игл. И если бы я могла чувствовать боль, я бы закричала. А так…
— Глупенькая, — я втягивала силу, которой не становилось меньше, а главное, что, похожая на спонтанный выброс, она все-таки имела внутреннюю структуру. — Кто ж так убивает?
Сила наполняла мое тело. И оставалась внутри. Ее было много, но…
Я пила. Не кровь, конечно, но тоже неплохо… темная-сладкая… прелесть моя… я тянула и тянула, и темные нити светлели, распадались. Облако проклятья — смертельного, причем сделанного на немедленную гибель — стремительно уменьшалось, что не прибавило сестрице настроения.
— Ты… — зашипела она, мигом стряхивая остаточные нити — ага, еще немного и я потянула бы силу напрямую из тщедушного этого тельца, — ты еще пожалеешь…
Она вылетела из кабинета, от души хлопнув дверью.
— Дорогая…
— Знаешь, — я обернулась к Диттеру, слизывая капли темноты с ладони, — мне кажется, или мои родственники меня несколько недолюбливают?
Он хмыкнул и поинтересовался:
— Как ты?
Обыкновенно. И даже хорошо… в голове слегка шумит, состояние такое вот, одновременно невероятной легкости и желания совершить что-нибудь этакое, душевное… после шампанского подобное бывает. О чем я и сказала Диттеру, а тот лишь вздохнул.
— Твоя сестра не носила блокиратор, — он повернул перстенек, и марево светлой силы, его окружавшей, побледнело. — Никто не надевает блокираторы на детей…
— А еще она многое умеет, — я подобрала с ковра последнюю ниточку. — И сомневаюсь, что этому учат в храмовых школах.
В общем, жизнь становилась все интересней.
