Уокер замолчал, сумерки сгущались, дым в кабинете висел слоями.

— И что случилось потом? — спросил я.

Он выколотил трубку об стол и сказал:

— Ничего. Грузовик, самолет, Москва, «Аэрофлот», Лондон. Мои ноги почти не касались земли. Обратно я так и не вернулся.

— Я имел в виду, что случилось с той штукой, которую вы нашли?

— Спустя год или два они взорвали на этом месте атомную бомбу.

— Над урановой шахтой?

— Полагаю, это было сделано намеренно, чтобы максимально усилить результат. Этот регион до сих пор закрыт, насколько я понимаю.

— Откуда вам это известно?

— Пора бы вам знать, что подобные вопросы не задают, — ответил Уокер.

— Ага, значит, Сталин вас все–таки понял!

Он нахмурился.

— В каком это смысле?

— Он вас раскусил, — сказал я. — Насчет ваших связей.

— Ну да. Но на этом и закончим. — Он помахал рукой и принялся вновь набивать трубку. — Все это неважно.

— Но почему он послал туда вероятного вражеского агента и такого шарлатана, как Лысенко? Почему бы не отправить физика–ядерщика, как Сахаров?

— Сахаров с коллегами занимался в это время другим, — сказал Уокер. — Почему он послал нас с Лысенко… Я сам об этом часто думал. Подозреваю, что меня он выбрал, потому что хотел, чтобы британцы узнали. Например, чтобы мы беспокоились из–за возможной угрозы, которая намного хуже, чем он сам, или боялись, что его ученые смогут каким–то образом использовать это устройство. А Лысенко… в каком–то смысле на него можно было положиться, и в то же время незаменимым, как другие настоящие ученые, он не был.

— Тогда зачем вы писали о Лысенко?

— Во–первых, — Уокер стукнул трубкой по столу, словно судья молотком, — я был ему благодарен. Во–вторых, — он стукнул еще раз, — я оценил тот вред, который он нанес.

— Советской науке?

— Да, и всей науке в целом тоже, — усмехнулся он. — Меня называли врагом прогресса. Я и по сей день таков. Прогресс ведет нас к будущему, которое я увидел в той штуковине. Так пусть оно наступит как можно позже.

— Но вы же сделали такой вклад в науку!

Уокер взглянул на свои забитые полки.

— В палеонтологию. В восхитительно бесполезную науку. Хотя вы правы. Нет смысла бороться с прогрессом. Потому что естественный отбор сделает свое дело. Он уже устранил лысенковщину, устранит и мои усилия. Прогресс неизбежен. Видите ли, Кэмерон, бояться нужно не регресса и не отката в прошлое, а самого прогресса. В конце концов победит самая эффективная система. Самые продвинутые машины. И эти машины, когда они наконец–то появятся, столкнутся в борьбе с другими машинами, которые уже существуют в этой вселенной. В ней погибнет все: красота, знания, моральные принципы — все, что не способствует этой самой борьбе. Ничего не останется, лишь воля, воля к победе, а это означает конец всего. — Он вздохнул. — В каком–то смысле Лысенко это понимал. Его борьба с логикой эволюции и вера, что человек может очеловечить природу, в своем роде благородное донкихотство. Увы, человек — лишь кратковременный промежуточный эпизод между недочеловеком и постчеловеком. И мы можем лишь надеяться, что у нас получится немного продлить этот эпизод.

Он больше ничего не сказал, лишь упомянул, что порекомендовал поставить мне высший балл за статью.

Это был жест доброй воли, несмотря на то что я бросил ему вызов, но мне это все равно не помогло. В том году я завалил экзамены. Летом устроился работать в ботанический сад и по вечерам усиленно занимался. Таким образом, я подобрал все хвосты по зоологии и успешно пересдал экзамены. Однако мои интересы в основном сводились к теории, которая меня всегда увлекала, и в последний год обучения я решил специализироваться по эволюционной генетике, чтобы закончить с отличием.

Я никому не рассказывал о том, что поведал мне Уокер. Тогда я не поверил, да и сейчас не верю. После распада Советского Союза открылось много новых фактов. Ядерные испытания никогда не проводились в районе Воркуты. И урановых шахт из рассказа Уокера в этом месте нет. Не существует доказательств, что Лысенко хоть когда–нибудь посещал регион, даже ненадолго. И даже слухи о таинственном объекте рядом с трудовым лагерем никогда не циркулировали в этой земле, которая всегда полнилась слухами. Что касается Уокера, то он (давайте скажем, как говорил Сталин) искренне увлекался лысенковщиной, так же как и марксизмом. Доказательства этому можно найти в некоторых его малопонятных статьях, кроме того, в опубликованных и неопубликованных мемуарах и воспоминаниях, с которыми я так или иначе сталкивался на протяжении многих лет, есть намеки на то, что между 1948 и 1956 годами он состоял в коммунистической партии. Понятия не имею, связано ли это каким–то образом с тем, что в 1983 году его имя включили в «Ежегодный почетный список» с пометкой «За служение знаниям». Пусть другие спекулируют на эту тему. Уокер уже умер.

Однако благодаря ему я заинтересовался связями между формами наследственности по Дарвину и Ламарку. Они присутствуют, понятно, не в природе, а лишь в искусственно созданных конструкциях. В частности, я считаю, что существуют большие возможности для комбинации генетических алгоритмов с обучением нейронных сетей. К удивлению своих коллег, для получения докторской степени я взялся за исследования в области информатики. Именно там я нашел свою нишу и начал преподавать на факультете искусственного интеллекта в университете Э.

Работа продвигается медленно, с постоянными фальстартами и откатами в прошлое, но все же у нас есть прогресс.