Гомон толпы по другую сторону дверей становился все громче, и Монцу мутило все сильнее. Челюсти от напряжения свело, она пыталась растирать их, но без толку.

Деваться, однако, было некуда, оставалось только ждать. Вся роль ее в грандиозном представлении нынешнего вечера заключалась в том, чтобы стоять с каменным выражением лица и выглядеть, как знатная дама. И лучшим портным Талина пришлось немало потрудиться, придавая сей смехотворной лжи видимость правдоподобия. Шрамы на ее руках они прикрыли длинными рукавами, рубец на шее – высоким воротником, изуродованную кисть спрятали под перчаткой. И были счастливы, что хотя бы вырез на груди можно сделать низким без опасения оскорбить взоры чувствительных гостей Рогонта. Странно, что не додумались вырезать дыру на заднице – еще одной части ее тела, где шрамов не было.

Ничего такого на виду, что могло бы нарушить совершенство исторического момента в жизни герцога Рогонта. Никаких мечей, само собой, и Монца тосковала по тяжести Кальвеца на боку, как по утерянной конечности. Она уж и не помнила, когда в последний раз выходила без оружия. Не вчера, это точно, когда новое высокое положение обязало ее присутствовать на собрании Совета Талина.

По мнению старика Рубина, меч на собрании ей был ни к чему. Она ответила, что не расстается с ним вот уже двадцать лет. Он деликатно указал на то, что ни у кого из остальных членов Совета оружия нет, хотя все они мужчины, и, следовательно, им более пристало иметь его при себе. Монца спросила, чем же она его заколет, если оставит меч. Никто не понял, шутка то была или нет. Но больше к ней не приставали.

– Ваша светлость. – Подошел один из распорядителей, вкрадчиво поклонился. – Ваша милость. – Отвесил такой же поклон графине Котарде. – Мы начинаем.

– Прекрасно, – резко бросила в ответ Монца. Повернулась к дверям, расправила плечи, подняла подбородок. – Давайте покончим уже с этим идиотским спектаклем.

Лишнего времени у нее не имелось. Каждую минуту бодрствования – а она почти не спала с тех пор, как Рогонт водрузил ей на голову венец, – Монца проводила в попытках вытащить герцогство Талин из помойной ямы, куда с таким усердием его сама же и затолкала.

Памятуя изречение Бьяловельда: «Всякое благополучное государство держится на опорах из стали и золота», она призвала к себе всех чиновников, которые не сидели в осажденном Фонтезармо вместе со своим прежним хозяином. Выяснила, как обстоят дела с талинской армией. Таковой не оказалось. Выяснила, как обстоят дела с казной. Казна была пуста. Система налогообложения, обеспечение общественных работ, поддержание безопасности, отправление правосудия – все растаяло, подобно комку грязи, брошенному в ручей. От анархии Талин удерживало только присутствие Рогонта. Верней сказать, его армии.

Но Монцу не так-то легко было заставить опустить руки. Она всегда умела точно оценить человека и найти подходящего для определенной работы. Старик Рубин отличался напыщенностью пророка, поэтому она назначила его Высоким судьей. Груло и Скавьер были самыми жестокосердыми из купцов города. Ни тому, ни другой она не доверяла, поэтому назначила обоих канцлерами, поручив вводить новые налоги и взимать их, чем те и занялись наперегонки, попутно ревниво приглядывая друг за другом.

Они успели уже выжать некоторое количество денег из своих менее везучих собратьев, и Монца успела уже потратить их на вооружение.

Через три бесконечных дня ее сомнительного правления в городе появился сержант Вольфьер, старый служака, изукрашенный шрамами не хуже ее самой и упрямый до смешного. Он не сдался после разгрома при Осприи и провел двадцать три уцелевших солдата своего полка через всю Стирию, не запятнав ни рук, ни чести мундира. Человек подобной стойкости всегда мог пригодиться Монце, и она поручила ему собрать под свое командование ветеранов города. Платить им за работу было нечем, но к сегодняшнему дню он имел, тем не менее, две роты волонтеров, чьей почетной обязанностью стало сопровождать сборщиков налогов, гарантируя тем самым, что ни один медяк не ускользнет сквозь пальцы.

Она хорошо запомнила уроки герцога Орсо. От золота к стали, и обратно к золоту – такова непогрешимая спираль политики. Сопротивление, пассивность, насмешки со всех сторон лишь разжигали в ней азарт, как и явная невозможность выполнения поставленной перед собой задачи. Работа заставляла забывать о боли и хаске, придавала смысл каждому дню. Много… очень много времени прошло с тех пор, как она пыталась что-то вырастить.

– Вы такая… красивая.

– Что?

Ей нервно улыбалась неслышно подошедшая Котарда.

– А… вы тоже, – буркнула Монца не глядя.

– Вам идет белый цвет. А я для него, говорят, слишком бледная.

Монца поморщилась. Что ей точно сейчас было ни к чему, так это бессмысленное щебетание.

– Хотелось бы мне быть похожей на вас.

– Посидите немного на солнце – будете.

– Нет-нет. Я о храбрости говорю. – Котарда переплела пальцы рук, уставилась на них. – Мне хочется быть храброй. Я наделена властью. И многие думают, что люди, наделенные властью, ничего не боятся. А я боюсь. Всегда. Особенно во время таких… событиий. – Монце сделалось еще больше не по себе, а Котарда все не унималась: – Порой даже с места сдвинуться не могу. От страха. Не оправдываю ожиданий. И что с этим делать? Вот вы что сделали бы?

Говорить о своих страхах Монца не собиралась. Чтобы не подпитывать их. Но Котарда и не ждала ответа.

– У меня совсем нет характера, но откуда у людей берется характер? Он или есть, или его нет. У вас есть. Все так говорят. А откуда он у вас? Почему у меня нет? Иногда мне кажется, что я бумажная кукла на самом деле, только веду себя, как человек. Говорят, я ужасная трусиха. И что с этим делать? Если ты трусиха?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Потом Монца пожала плечами.

– Вести себя так, как будто ты не трусиха.

Двери перед ними отворились.

Невидимые глазу оркестранты грянули торжественную музыку, и Монца с Котардой шагнули внутрь гигантской чаши Сенатского дома. Там, несмотря на отсутствие крыши и вечерний час, зажигавший звезды в темно-синем небе над головой, оказалось жарко. Душно как в могиле. И так разило цветами, что Монцу немедленно затошнило. Тьму разгоняли тысячи свечей, свет которых наполнял пространство мечущимися тенями, заставляя блистать позолоту, сверкать драгоценности и превращая лица, сотни коих заполняли амфитеатр ярус за ярусом, в недобро скалящиеся маски. Все здесь было невероятных размеров – и толпа, и знамена на стенах, и само место действия. Все чрезмерное, словно в какой-нибудь страшной сказке.

Столько времени потрачено, столько сил, ради того лишь, чтобы посмотреть, как человек надевает новый головной убор…

Публика собралась весьма разнообразная. Большинство составляли стирийцы. Высокопоставленные персоны, богатые купцы, мелкие дворяне, известные актеры, дипломаты, поэты, художники, военные – Рогонт не упустил никого, кто мог добавить к его славе немного собственной. Почти все лучшие места ближе к центральному помосту занимали гости из других стран, которые явились засвидетельствовать свое почтение новому королю Стирии или, во всяком случае, попытаться извлечь из его возвышения какую-то выгоду для себя. Среди них были торговые капитаны с Тысячи островов, блиставшие золотыми кольцами в ушах. Бородатые северяне, шустроглазые баолийцы. Уроженцы Сулджука в ярких шелках. Парочка бритоголовых жриц из Тхонда, где поклоняются солнцу. Трое нервничающих отчего-то членов городского управления Вестпорта. От Союза – никого, что не удивительно. Но места его делегации с удовольствием заняли гуркские представители. Дюжина послов от императора Уфман-уль-Дошта в золоте с головы до ног. Дюжина жрецов от пророка Кхалюля в скромных белых одеяниях.

Монца прошагала мимо с таким видом, словно их там не было. Плечи назад, взгляд вперед, на губах холодная усмешка. Обычная манера для нее в те минуты, когда она умирала со страху. От противоположного входа с той же торжественностью к помосту подошли Лирозио и Патин. Соториус уже стоял возле золотого кресла – главного блюда на сегодняшнем пиру, – тяжело навалившись на посох. Старик поклялся, что в ад отправится прежде, чем на покой…

Провожаемые неотрывными взглядами тысяч глаз, они сошлись на круглом помосте. Пятеро великих правителей Стирии, которым выпала честь короновать Рогонта. Одеты все в соответствии с символикой, от которой этот выскочка никак не мог отказаться. Монца – в жемчужно-белое платье с крестом Талина из кусочков черного хрусталя на груди. Котарда – в ярко-красное, цвета аффойского флага. Подол черной мантии Соториуса украшали золотые раковины. Накидку Лирозио, расшитую золотой нитью, – мост Пуранти. Наряды, как у дешевых актеров, представляющих города Стирии в убогом моралите, когда бы не их стоимость. Даже Патин отбросил на сегодня показное смирение и взамен крестьянского рубища нацепил зеленые шелка с меховой опушкой и обвешался драгоценностями. Символом Никанте были шесть колец, но он щеголял, по меньшей мере, девятью, в одном из которых сверкал изумруд величиной с игральную кость Балагура.

Приблизившись, Монца не заметила ни у кого из них особого удовольствия от предстоящего действа. Выглядели они скорее так, словно, перепив накануне вечером, сговорились искупаться в проруби, но поутру, протрезвев, потеряли желание это делать.

– Ну, – буркнула она, когда музыканты доиграли, – мы здесь.

– И правда. – Соториус вскинул слезящиеся глазки на зрителей. – Будем надеяться, корона большая. Сюда идет крупнейшая голова Стирии.

За спиной оглушительно грянули фанфары. Котарда вздрогнула, пошатнулась и чуть не упала. Монца машинально подхватила ее под локоть. Двери в дальнем конце зала отворились, и, едва умолкли трубы, зазвучало пение. Два неземных голоса, высоких и чистых, поплыли над публикой. В Сенатский дом вступил с улыбкой на устах Рогонт, и гости его, как по команде, разразились дружными аплодисментами.

Будущий король, одетый в голубые цвета Осприи, двинулся вперед, поглядывая по сторонам со смиренным удивлением. Как, мол, все это ради меня? Ну что вы, не стоит… Хотя, разумеется, каждую деталь планировал сам. Монца задумалась, и не в первый раз, не окажется ли Рогонт гораздо худшим королем для Стирии, чем был бы Орсо. Не менее жесток, не более верен, зато тщеславен сверх всякой меры. И с чувством юмора у него с каждым днем все хуже… Проходя мимо первого ряда зрителей, он пожимал руки некоторым избранным, другим счастливчикам великодушно клал ладонь на плечо. И все это время его осеняло дивное пение.

– Уж не ангелов ли я слышу? – насмешливо пробормотал Патин.

– Мальчиков-кастратов вы слышите, – сказал Лирозио.

Четверо помощников в голубом отперли дверь позади помоста, вошли в нее и вернулись, пошатываясь под тяжестью большого инкрустированного ларца. Рогонт под нарастающий гром аплодисментов пожал руки еще нескольким послам в первом ряду, уделив особое внимание гуркской делегации. Поднялся на помост, улыбаясь, как игрок, сорвавший банк, разоренным противникам. Протянул руки ко всем пятерым сразу.

– Друзья мои! День, наконец, настал!

– Да, – просто сказал Соториус.

– Счастливый день! – нараспев протянул Лирозио.

– Которого так долго ждали! – добавил Патин.

– С нетерпением? – неуверенно вставила свое слово Котарда.

– Благодарю вас всех. – Рогонт повернулся лицом к гостям, остановил легким движением руки аплодисменты, откинул за спину плащ, опустился в кресло и поманил к себе Монцу. – А вы не поздравите меня, ваша светлость?

– Поздравляю, – прошипела она.

– Любезна, как всегда. – Он подался ближе и сказал чуть слышно: – Ты не пришла ко мне сегодня.

– Занята была.

– Правда? – Рогонт поднял брови, словно удивившись, как могло что-то оказаться важнее, чем трахнуться с ним. – Ну да… конечно, у главы государства много дел. – И отпустил ее небрежным жестом.

Монца стиснула зубы, чувствуя, что сейчас пописала бы на него с особым удовольствием.

Четверо помощников поставили ларец позади кресла. Один повернул ключ в замке и торжественно поднял крышку. Над публикой пронесся дружный вздох. На пурпурном бархате внутри лежала корона. Толстый золотой обруч, усеянный искрящимися сапфирами. От него отходили шесть золотых зубцов в виде дубовых листьев. В передний, самый крупный лист был вставлен сверкающий бриллиант величиной с куриное яйцо, огромный до нелепого. И Монца ощутила вдруг непривычное желание рассмеяться.

С брезгливым выражением лица, словно предстояло голыми руками вычистить отхожее место, к ларцу шагнул Лирозио и взялся за один из золотых листьев. То же, покорно пожав плечами, сделал Патин. Затем присоединились Соториус и Котарда. Монца ухватилась за последний правой рукой с оттопыренным мизинцем, обтянутой белой шелковой перчаткой, но краше от этого не ставшей.

Посмотрела на тех, кому отныне вроде как была ровней. Увидела один хмурый взгляд, две принужденные улыбки и одну презрительную. Сколько времени, интересно, понадобится этим гордым властителям, привыкшим быть хозяевами самим себе, чтобы устать от нового положения вещей?..

Судя по их лицам, ярмо уже начало натирать.

Впятером они подняли корону и двинулись вперед, довольно неуклюже, ибо Соториусу пришлось обходить ларец, отчего каждый невольно тянул бесценный символ величия на себя. Подойдя к креслу, вознесли ее над головой претендента на престол. Помедлили мгновение, как по общему согласию, возможно, гадая при этом, можно ли еще повернуть назад. Зрители затаили дыхание, и в зале воцарилась сверхъестественная тишина. Затем Соториус обреченно кивнул. Они осторожно опустили корону на голову Рогонта и отступили от кресла.

Стирия стала единым государством.

Ее король медленно поднялся на ноги, широко раскинул руки и устремил взгляд прямо перед собой, словно прозревая сквозь старинные стены Сенатского дома прекрасное будущее.

– Наши сограждане стирийцы! – прокричал он в гулкой тишине. – Наши верные подданные! И наши чужеземные друзья, которым мы всегда рады!

Гуркским, в основном, друзьям, не зря же пророк расщедрился на такой огромный бриллиант для его короны…

– Кончились Кровавые Годы!

Или кончатся вот-вот, как только Монца сведет счеты с Орсо.

– Гордые города нашей земли больше не будут воевать друг с другом!

Поживем – увидим, что называется.

– Но встанут навеки плечом к плечу, как братья, связанные радостными и нерушимыми узами дружбы, культуры, общего наследия. И двинутся дальше плечом к плечу!

Туда, куда укажет Рогонт, надо думать.

– Стирия… словно очнулась от ночного кошмара. Кошмара, который длился девятнадцать лет. Некоторые из нас, я уверен, уже и не помнят времени без войны!

Отцовский плуг, взрывающий черную землю… Монца нахмурилась.

– Но теперь… война кончилась! И все мы выиграли! Все до единого!

Некоторые – больше, чем другие, но надо ли об этом говорить?..

– Настало время мира! Свободы! Исцеления!

Лирозио кашлянул, поморщился, оттянул от горла вышитый воротник.

– Настало время надежды, прощения, единения!

И униженного повиновения, конечно…

Котарда уставилась на свою руку, покрывшуюся яркими красными пятнышками – почти под цвет платья.

– Настало время выковать великое государство на зависть всему миру! Настало время…

Лирозио снова закашлялся. На покрасневшем лбу его выступил пот. Рогонт метнул на герцога свирепый взгляд.

– Настало время для Стирии стать…

Патин согнулся и испустил страдальческий стон.

– …единым государством…

Что-то было не так, и это уже начали понимать все.

Котарда попятилась, споткнулась, схватилась за вызолоченные перила. Судорожно втянула ртом воздух и, шурша шелками, осела на пол. Зрители дружно ахнули.

– Единым государством… – шепотом повторил Рогонт.

Соториус, дрожа всем телом, упал на колени, схватился за горло рукой, усеянной красными пятнышками. Патин, с багровым лицом и вздувшимися на шее жилами, рухнул на четвереньки. Лирозио, дыша с присвистом, завалился на бок, спиной к Монце, откинул в сторону руку, тоже в красных пятнах. Котарда дрыгнула ногой и затихла.

Публика пока безмолвствовала. Еще надеясь, видимо, что все это какая-то безумная часть церемониала. Кошмарная шутка.

Патин распластался ничком, Соториус опрокинулся на спину. Посучил ногами и замер.

Рогонт уставился на Монцу, она – на него, так же оцепенело и беспомощно, как смотрела когда-то на умиравшего Бенну. Он протянул к ней руку и открыл рот, но не сумел издать ни звука. Лоб под ободком короны сделался воспаленно-красным.

Корона… Все они прикасались к короне. Монца метнула взгляд на свою руку в перчатке. Все, кроме нее.

Лицо Рогонта исказилось. Он сделал шаг вперед, но нога подвернулась, и король Стирии рухнул на пол. Вытаращенные глаза невидяще уставились в никуда. Корона соскочила с головы, подпрыгнула разок, подкатилась к краю круглого помоста и упала в зал. Кто-то из зрителей издал пронзительный вопль.

Ухнул упавший противовес, скрипнули деревянные дверцы, и из клеток, искусно замаскированных по всему периметру зала, вырвалась в звездную ночь прекрасным щебечущим ураганом тысяча белых птиц.

Все, как и планировал Рогонт.

За исключением того, что из шести человек, которым предстояло объединить Стирию и положить конец Кровавым Годам, в живых осталась одна Монца.