Стоя перед зеркалом, Коска наводил последний лоск – расправлял кружевной воротник, поворачивал перстни на пальцах так, чтобы камни смотрели строго наружу, придирчиво разглядывал выбритый подбородок. По подсчетам Балагура, на то, чтобы собраться, у него ушло полтора часа. Он совершил двенадцать движений бритвой по ремню для правки. Еще тридцать одно, удаляя щетину, в результате чего под подбородком остался один маленький порез. Выдернул тринадцать волосков из носа. Затем застегнул сорок пять пуговиц. Четыре крючка с петлями. Затянул восемнадцать ремешков и столько же защелкнул пряжек.

– Ну вот, все готово. Мастер Балагур, я хочу, чтобы вы заняли пост первого сержанта бригады.

– Я ничего не знаю о войне. – Ничего… кроме того, что она безумие и лишает его всякого самообладания.

– А вам и не надо. Вашим делом будет оставаться рядом со мной, хранить зловещее молчание, во всем следовать моему примеру и, главное, присматривать за моей спиной и своей собственной. В мире столько предателей, мой друг!.. При случае еще пускать в ход ваши ножички. Иногда считать деньги, полученные и потраченные, производить учет людей, оружия и всего прочего, что имеется у нас в наличии…

Точно такую же работу Балагур исполнял для Саджама. Сначала в Схроне, потом за его пределами.

– Это я могу.

– Лучше, чем любой из живущих, не сомневаюсь! Не могли бы вы начать с того, чтобы помочь мне застегнуть пряжку? Чертовы оружейники. Они нарочно их туда ставят, клянусь, чтобы нас бесить. – Коска ткнул пальцем в боковое крепление своей раззолоченной кирасы, выпрямился, втянул живот и задержал дыхание, покуда Балагур затягивал ремешок. – Благодарю, друг мой, вы – сама надежность! Якорь! Оплот спокойствия, вокруг которого я верчусь как безумец. Что бы я без вас делал?

Вопроса Балагур не понял.

– То же самое.

– Нет, нет. Не то же самое. Пусть мы знакомы недолго, я чувствую, между нами есть… понимание. Близость. Мы с вами очень похожи.

Балагур порой боялся слово сказать. Боялся новых людей и новых мест. Только считая все и вся, он еще мог как-то продержаться с утра до ночи. Коска, в отличие от него, порхал по жизни, подобно лепестку, несомому ветром. Его умение болтать, улыбаться, смеяться и вызывать улыбки и смех у других людей казалось Балагуру таким же магическим, как способность появляться из ниоткуда гурчанки Ишри.

– Мы совсем не похожи.

– Именно… как вы меня понимаете! Мы – полные противоположности, земля и небо. Однако… нам обоим недостает чего-то такого… что остальным кажется само собой разумеющимся. Какой-то детали механизма, позволяющего человеку чувствовать себя частью общества. Каждому из нас недостает своего зубчика на колесе. Но, сцепляясь между собой, мы образуем, похоже, одного более или менее приличного человека.

– Одно целое из двух половинок.

– И даже незаурядное целое! Я никогда не был человеком, заслуживающим доверия… нет, нет, не пытайтесь отрицать! – Балагур и не пытался. – А вы, мой друг, – постоянны, проницательны, прямодушны. Честны… достаточно, чтобы я сам становился честнее.

– Я почти всю жизнь провел в тюрьме.

– Где помогали стать честней опаснейшим преступникам Стирии, и с бо́льшим успехом, чем все судьи мира, не сомневаюсь! – Коска хлопнул его по плечу. – Честные люди такая редкость, что их зачастую ошибочно принимают за разбойников, мятежников, безумцев. И каково, в самом деле, было ваше преступление, кроме того, что вы – другой?

– Кража, в первый раз, и отсидел я семь лет. Когда меня схватили снова, в обвинении было восемьдесят четыре пункта, из них – четырнадцать убийств.

Коска вскинул бровь.

– И вы вправду были виновны?

– Да.

На миг тот нахмурился, затем небрежно махнул рукой.

– Никто не совершенен. Забудем прошлое. – Встряхнул шляпой в последний раз, распушая перо, нахлобучил ее на голову под обычным франтовским углом. – Как я выгляжу?

Черные узконосые сапоги с огромными золотыми шпорами в виде бычьих голов. Черная стальная кираса с золотым орнаментом. Черные бархатные рукава с желтым шелком в прорезях. Манжеты сипанийского кружева, прикрывающие запястья. Меч с вычурным золотым плетением, такой же кинжал, свисающие с пояса до нелепого низко. Огромная шляпа – желтое перо чуть не до потолка.

– Как сводник, приодевшийся у полкового портного.

Коска расплылся в лучезарной улыбке.

– Именно то, чего я добивался! Что ж, за дело, сержант Балагур! – И, откинув полог, решительно шагнул из палатки в сияние ясного солнечного дня.

Балагур двинулся за ним след в след. Теперь это было его работой.

Аплодисменты раздались, не успел он запрыгнуть на бочонок. На речи своей Коска приказал присутствовать всем офицерам Тысячи Мечей, и они действительно собрались и встретили его радостными воплями во всю глотку, хлопками, гиканьем и свистом. Впереди стояли капитаны, за ними лейтенанты, в тылу толпились прапорщики. Последние почти во всех армейских формированиях являлись их лучшими представителями – самые молодые и знатные люди, самые способные и смышленые, отважные и преданные идеалам. Здесь, в бригаде наемников, все было как раз наоборот. Самые старые и опытные стервятники, по уши погрязшие в пороках, самые коварные предатели, быстрее всех сбегающие с поля боя, имеющие наименьшее количество иллюзий и наибольшее – измен за душой. Точь-в-точь такие, как сам Коска, другими словами.

В ряд возле бочонка выстроились, аплодируя сдержанно, Сезария, Виктус и Эндиш. Величайшие и подлейшие из всех плутов. Не считая самого Коски, конечно. Балагур остановился чуть позади, скрестил на груди руки и принялся шарить взглядом по собравшимся. Уж не считает ли он их? – подумал Коска и решил, что наверняка так и есть.

– Нет, нет! Не надо! Слишком много чести, парни! Мне аж неловко от столь доброго ко мне отношения! – Он махнул рукой, и верноподданнический гам сменился молчанием в ожидании продолжения.

К нему обратилось множество лиц, покрытых шрамами и оспинами, загорелых и нездорово бледных, алчных, как у бандитов, – которыми эти люди и были.

– Отважные герои Тысячи Мечей! – загремел голос Коски в благоуханной утренней тишине. – Ну… скажем так, по меньшей мере, отважные парни Тысячи Мечей! Или даже так – просто парни! – По рядам прокатился смех, послышались одобрительные возгласы. – Ребята мои, все вы меня знаете. Кое-кто из вас сражался рядом со мной… или впереди, это точно. – Снова волна смеха. – Остальные знают… мою незапятнанную репутацию. – И снова смех. – Вы знаете главное – я один из вас. Солдат, конечно же! Воин, разумеется! Но такой, который охотней вкладывает оружие в ножны… – Коска, многозначительно кашлянув, оправил штаны в паху, – чем обнажает его! – И под громовой хохот хлопнул по рукояти меча.

– Да не скажут никогда, будто мы не мастера и не поденщики славного ремесла – войны! А какие-нибудь комнатные собачки у ног благородного господина! Мы люди сильные! – Он шлепнул по могучей спине Сезарию. – Жаждущие славы! – Ткнул пальцем в Виктуса. – Да не скажут никогда, будто мы не шли отважно на риск ради вознаграждения! – Одобрительный ропот. – Ваш наниматель, молодой принц Фоскар, хотел отправить вас в лобовую схватку с главными силами врага… – Настороженное молчание. – Но я отказался! Пусть вам платят за то, чтобы вы сражались, сказал я ему, но вы куда больше жаждете денег, чем сражений! – Горячее одобрение. – И, следовательно, сапоги мы замочим выше по реке, где встретим меньше противодействия! Что бы сегодня ни происходило, как бы оно не обернулось, помните – вы всегда можете рассчитывать на то, что ваши интересы я лелею, как… свои собственные! – Коска потер большим пальцем остальные, вызвав еще более радостные вопли.

– Я не стану вас оскорблять, требуя отваги, стойкости, верности и чести! И без того знаю, что всем этим вы наделены в высшей степени! – Общий смех. – Поэтому – по местам, офицеры Тысячи Мечей! Ждите моего приказа. И пусть госпожа удача пребудет нынче на нашей стороне! Ведь она, в конце концов, благоволит тем, кто меньше всего ее заслуживает! Пусть ночь застанет нас победителями! Целыми и невредимыми! И, главное, богатыми!

Последовал шквал одобрения. В воздух взметнулись мечи и копья, руки в кольчугах и броне, кулаки в латных рукавицах.

– Коска!

– Никомо Коска!

– Капитан-генерал!

Улыбаясь, он соскочил с бочонка, и офицеры начали расходиться. Сезария и Виктус тоже ушли, готовить свои полки, вернее, свои шайки оппортунистов, воров и головорезов, к боевым действиям. А Коска неторопливо поднялся на самую вершину холма, откуда открывался вид на мирную долину, еще укрытую кое-где островками утреннего тумана, на которую гордо взирала со своей горы Осприя, казавшаяся этим ясным утром особенно прекрасной. Сливочный камень построек, черно-голубые полосы мраморной отделки, медные крыши, позеленевшие от времени и лишь на немногих домах, выстроенных недавно, ослепительно сверкающие под лучами солнца…

– Славная речь, – сказал Эндиш. – Если кому нравятся речи.

– Спасибо. Мне нравятся.

– Вам они по-прежнему удаются.

– Эх, друг мой… ты видел, как приходят и уходят капитан-генералы. И знаешь, что бывает такой счастливый период в самом начале, когда новый командир попросту не может ни сказать, ни сделать ничего неправильного в глазах подчиненных. Как муж – в глазах молодой жены. Увы, это не длится вечно. Сазин, я, Меркатто, бедняга Карпи Верный – у каждого из нас прилив сменился отливом в свое время. Одни умерли, других предали. И сейчас у меня снова этот период. В будущем заслужить одобрение будет потруднее.

Эндиш оскалил зубы в ухмылке.

– Вы всегда умели сплотить вокруг общего дела.

– Ха! – Коска опустился в капитан-генеральское кресло, стоявшее в редкой тени ветвистой оливы, откуда хорошо видны были оба брода. – Будь прокляты эти дерьмовые общие дела! Это всего лишь предлоги. Я не видел людей, действующих с большей глупостью, жестокостью и эгоистичной злобой, чем те, кто воодушевлен именно общим делом. – Прищурясь, глянул на солнце, ярко пылавшее в чистом голубом небе. – Чему мы, без сомненья, станем свидетелями в ближайшие часы…

Рогонт с чуть слышным звоном обнажил меч.

– Свободные воины Осприи! Свободные воины Лиги Восьми! Великие сердца!

Монца отвернулась и сплюнула. Речь. Пустая трата времени вместо того, чтобы побыстрее выдвинуться и посильнее ударить. Окажись у нее перед началом битвы время для речи, она решила бы, что подходящий момент упущен. Отступила бы и поискала другой. Нужно считать себя весьма значимой фигурой, чтобы верить, будто слова твои могут что-то изменить.

Не удивительно поэтому, что у Рогонта все так хорошо складывалось…

– Вы долго следовали за мной! Долго ждали случая доказать свою доблесть! Я благодарен вам за ваше терпение! Благодарен за вашу отвагу! За вашу верность! – Он поднялся в стременах, вскинул меч над головой. – Сегодня мы сразимся!

Выглядел герцог на славу, ничего не скажешь. Высокий, красивый, крепкий, кудри развеваются на ветру. Броня усеяна сверкающими драгоценными камнями, оружие начищено так, что смотреть больно. Войско его, впрочем, тоже расстаралось. В центре – тяжелая пехота, в доспехах с ног до головы, с палашами, зажатыми в латных рукавицах, с щитами и голубыми накидками, украшенными белой башней Осприи. По флангам – пехота легкая, застывшая в положении «смирно», затянутая в клепаную кожу, под строго вертикальным лесом копий. Лучники в плащах с капюшонами, арбалетчики в стальных касках. Безупречное построение слегка портил отряд аффойцев на дальнем правом фланге – ряды кривоваты, оружие разное, но и они выглядели куда аккуратней, чем все солдаты, которыми случалось командовать Монце.

О кавалерии, выстроившейся у нее за спиной вдоль наружной крепостной стены Осприи, и говорить не приходилось. Каждый всадник – само благородство по рождению и духу, конские доспехи блещут, шлемы изукрашены скульптурными гребнями, копья наготове – так и рвутся навстречу славе… Картинка из книжки сказок.

Монца сплюнула снова. По ее опыту, который имелся в избытке, этакие чистюли всех ретивей стремились в бой и всех ретивей от него бежали.

Рогонт тем временем возносился все к новым вершинам ораторского искусства.

– Мы стоим на поле битвы! Где, скажут люди по прошествии лет, сражались герои! Где, скажут они, решилась судьба Стирии! Здесь, друзья мои, здесь, на нашей земле! Возле наших жилищ! Перед древними стенами гордой Осприи!

Ближайшие к Рогонту ряды разразились одобрительными криками. Монца сомневалась, что остальные могли расслышать хоть слово. Сомневалась, что большинство из них могло вообще разглядеть герцога. И что тем, кто видел его, созерцание блестящего пятнышка вдалеке сильно поднимало боевой дух.

– Ваша судьба в ваших руках! – Судьба их находилась некогда в руках Рогонта, и он пустил ее на ветер. Сейчас она была в руках Коски и Фоскара, и предстояло ей, скорей всего, стать кровавой.

– Итак – за свободу! – Или, в лучшем случае, за более привлекательную тиранию.

– За славу! – Славное местечко в иле на дне реки.

Рогонт резко дернул поводья и заставил своего гнедого скакуна взвиться на дыбы, молотя копытами воздух. Эффект несколько подпортили комья дерьма, которым как раз в этот момент случилось вывалиться из конского зада. Затем скакун помчался вдоль стройных рядов пехоты, и каждый отряд, когда герцог подъезжал, приветствовал его ревом и одновременным вскидыванием копий. Зрелище, возможно, и впечатляющее. Но Монца и зрелища такие видела не раз, и плачевные итоги тоже. Хорошая речь – невеликая подмога, когда тебя втрое превосходят числом.

Герцог проволочек рысью подскакал к ней и прочим своим штабным – все тому же скопищу обильных украшениями и скудных опытом вояк, которых она выставила дураками в пурантийской купальне. Приоделись они нынче, правда, все-таки скорей для битвы, чем для парада. К Монце они, разумеется, особого тепла не испытывали. Ей, разумеется, это было безразлично.

– Славная речь, – сказала она. – Если кому нравятся речи.

– Спасибо. – Рогонт, развернув коня, остановился рядом. – Мне нравятся.

– Никогда бы не подумала… Доспехи тоже славные.

– Подарок от юной графини Котарды. – Оба глянули в сторону стайки знатных дам, расположившихся под городской стеной, дабы посмотреть на битву, и восседавших в дамских седлах, нарядных, увешанных драгоценностями, словно тут их поджидала свадьба, а не массовое смертоубийство. Молочно-бледная Котарда в желтом шелковом платье помахала Рогонту. Он без особого энтузиазма ответил тем же. – Мне кажется, ее дядя лелеет замысел нас поженить. Если я переживу сегодняшний день, конечно.

– Страсть юности… Сердце мое пылает.

– Чтобы остудить вашу сентиментальную душу, скажу, что она не в моем вкусе. Мне нравятся женщины с некоторой… перчинкой. Доспехи, тем не менее, хороши. Наблюдатель со стороны может, пожалуй, даже принять меня за героя.

– Хм. «Отчаяние выпекает героев из самого негодного теста», писал Фаранс.

Рогонт испустил тяжкий вздох.

– Тесту для этой буханки не хватит времени подняться.

– Я думала, это всего лишь непристойные слухи, будто у вас что-то не поднимается… – Одна из дам, окружавших Котарду, одетая несколько проще, чем другие, элегантная, с длинной шеей, показалась Монце смутно знакомой. Дама эта повернула к ним с герцогом голову, потом – коня, и начала спускаться по травянистому склону. И тут Монца ее узнала и вздрогнула. – Какого черта она здесь делает?

– Карлотта дан Эйдер? Вы знакомы?

– Да. – Если удар кулаком в лицо можно счесть знакомством.

– Она – мой старый… друг. – Последнее слово Рогонт произнес так, что стало ясно – имеется в виду нечто большее. – Приехала ко мне просить защиты, поскольку ей угрожает опасность. При каких обстоятельствах я мог бы ей отказать?

– Будь она безобразна?..

Рогонт пожал плечами. Доспехи тихонько звякнули.

– Я столь же поверхностен, как любой другой мужчина, признаю без утайки.

– Поверхностней, ваша светлость, намного. – Эйдер, подъехав к ним, грациозно склонила голову. – Кого я вижу? Палач Каприле!.. Я думала, вы всего лишь воровка, шантажистка, убийца невинных и рьяная поклонница кровосмесительства. А вы, похоже, еще и воин?

– Карлотта дан Эйдер, какой сюрприз! Я думала, здесь поле битвы, но откуда-то вдруг потянуло борделем. Так где же мы?

Эйдер, подняв бровь, глянула на выстроившиеся полки.

– Судя по количеству мечей, я бы предположила… первое. Но вам лучше знать. Смотрю, вы одинаково удобно себя чувствуете и в солдатском снаряжении, и в одежде шлюхи.

– Странно, не правда ли? Я ношу одежду шлюхи, а вы занимаетесь ее ремеслом.

– Может, мне заняться вместо этого убийством детей?

– Хватит, умоляю! – рявкнул Рогонт. – Неужели я обречен на общество пикирующихся женщин? Вы забыли, что мне предстоит безнадежное сражение? Осталось только, чтобы эта неуловимая дьяволица Ишри выскочила сейчас из задницы моего собственного коня, и втроем вы уж точно меня прикончите до начала битвы!.. Тетя Сефелина была такая же, все старалась доказать, что умнее всех присутствующих! Если ваша единственная цель – переговорить друг друга, займитесь этим за городскими стенами. Дайте мне спокойно подготовиться к гибели.

Эйдер наклонила голову.

– Ваша светлость, менее всего я хочу быть назойливой. Собиралась только пожелать вам удачи.

– Сразиться заодно не желаете? – съязвила Монца.

– О, сражаться можно по-разному, Меркатто, не обязательно проливая кровь. – Эйдер наклонилась с седла и прошипела: – Вы об этом еще узнаете!

Тут кто-то пронзительно вскрикнул:

– Ваша светлость!

Штабные зашумели, кони под ними заволновались. Один из офицеров указал на холмы в дальнем конце долины, по ту сторону реки.

Там, на фоне светлого неба, происходило какое-то движение. Монца подала коня вперед и, поднеся к глазу подзорную трубу, уставилась на гребень холма.

Первыми шли всадники, офицеры и знаменосцы с высоко поднятыми флагами. Черный крест Талина на белом фоне, по краям красной и серебряной нитью вышиты названия мест, где одержаны были славные победы. Большая часть их принадлежала Монце. Следом через гребень валила широкая колонна пехотинцев с копьями у плеча, уверенно чеканя шаг по бурой полосе Имперской дороги к нижнему броду.

За полмили от реки передний полк остановился, начал перестраиваться в боевой порядок. С дороги сходили еще и еще колонны, рассеиваясь по долине. Ничего особо умного Монца в этом плане не увидела.

Но на их стороне была численность. И в уме они не нуждались.

– Вот и талинцы, – тупо пробормотал Рогонт.

Армия Орсо. Солдаты, которыми в прошлом году командовала она, с кем одержала победу у Душистых Сосен, которыми командовал Ганмарк, пока на него не рухнул Столикус. Теперь их возглавлял Фоскар. Пылкий мальчишка с пушком на губе вместо усов, который перебрасывался шутками с Бенной в садах Фонтезармо. Пылкий мальчишка, которого она поклялась убить. Монца, кусая губы, перевела подзорную трубу с запыленных передних рядов дальше, на бесконечный поток солдат, переливавшийся через гребень холма.

– На правом крыле полки из Этризани и Сезале, на левом – немного баолийцев, свирепых бойцов с холмов и гор дальнего востока Стирии, одетых в меха и тяжелые кольчуги. Большая же часть – регулярные войска герцога Орсо. Но где же… где ваши товарищи, Тысяча Мечей?

Монца кивнула в сторону Мензийского холма, высившегося зеленой громадой, усеянной оливковыми рощицами, над верхним бродом.

– Жизнь на кон ставлю, они там, за гребнем. Фоскар двинет главные силы через нижний брод и не оставит вам иного выбора, кроме как столкнуться с ними лоб в лоб. Когда начнется бой, Тысяча Мечей беспрепятственно перейдет верхний брод и ударит на вас с фланга.

– Весьма на то похоже. Что бы вы посоветовали?

– Надо было вам успеть вовремя к Душистым Соснам. Или в Масселию. Или на Высокий Берег.

– Увы, я уже тогда опоздал на эти битвы. Теперь тем более не успею.

– Вам следовало атаковать намного раньше. Рискнуть, когда они вышли на Имперскую дорогу из Пуранти. – Монца хмуро оглядела толпы солдат по обе стороны реки. – Сил у вас меньше.

– Но позиция лучше.

– Заняв ее, вы уступили инициативу. Упустили возможность ударить неожиданно. Загнали сами себя в ловушку. Военачальнику с меньшими силами рекомендуется всегда наступать.

– Столикус?.. Не думал, что вы читаете книги.

– Я знаю свое дело, Рогонт. Книги в том числе.

– Всей душой благодарю вас и вашего друга Столикуса за то, что объяснили мне причину моих неудач. Может, кто-нибудь из вас подскажет, как на сей раз преуспеть?

Монца обвела долину взглядом, измеряя углы склонов, расстояние от Мензийского холма до верхнего брода, от верхнего брода до нижнего, от защитных стен города до реки. Позиция была на самом деле хуже, чем выглядела. Слишком велики расстояния, которые надо покрыть, слишком мало для этого у Рогонта людей.

– Что вы можете сейчас сделать, напрашивается само собой. Пустить в ход всех лучников, едва талинцы войдут в реку, затем ударить всей пехотой, как только первые ряды их выберутся на берег. Кавалерию оставить здесь, чтобы придержать Тысячу Мечей, когда появится. Если удастся быстро разгромить Фоскара, пока его пехота в реке, можно будет двинуться на наемников. Они, поняв, что проигрывают, упорствовать не станут. Но разгромить Фоскара… – Монца взглянула на огромное войско по другую сторону реки, к которому с имперской дороги подходили все новые и новые колонны, на первые ряды, выстраивавшиеся на ширину брода. – Если бы Орсо считал, что у вас есть на это шанс, он назначил бы командира более опытного и менее ценного. Силы Фоскара превосходят ваши чуть ли не втрое. И все, что от него требуется, – это не сдаваться. – Она оглянулась на склон, ведущий к городской стене. Там, неподалеку от знатных стирийских дам, устроились понаблюдать за битвой темнокожие гуркские жрецы в ослепительно-белых одеяниях, с мрачными лицами. – Если пророк намерен послать вам чудо, сейчас самое время.

– Увы, он посылает только деньги. И добрые напутствия.

Монца фыркнула.

– Чтобы победить сегодня, вам нужно кое-что побольше, чем добрые напутствия.

– Нам нужно, – поправил он. – Поскольку вы сражаетесь вместе со мной. А почему вместе со мной, между прочим?

Потому что слишком устала и слишком больна, чтобы продолжать сражаться в одиночку, могла бы она ответить.

– Похоже, питаю слабость к красавчикам, попавшим в беду. Пока вы были на коне, я сражалась за Орсо. А сейчас… поглядите на меня.

– На нас обоих. – Он глубоко вздохнул и со счастливым видом выдохнул.

– Чему вы радуетесь, черт побери?

– Вы предпочли бы видеть меня в отчаянии? – Рогонт улыбнулся ей. Красивый и обреченный. Возможно, красота с обреченностью ходят рука об руку?.. – Открою правду – мне легче от того, что ожидание кончилось, с чем бы ни предстояло столкнуться. Те из нас, на ком лежит большая ответственность, должны учиться терпению. Но мне его всегда не хватало.

– У вас другая репутация.

– Люди сложнее собственной репутации, генерал Меркатто. Уж вам-то следовало бы знать. Все решится сегодня, здесь. Больше никаких проволочек.

Он развернул коня и, подъехав к одному из своих помощников, заговорил с ним. Монца же, оставшись одна, устало сложила руки на луке седла, понурила плечи, уставилась хмуро на Мензийский холм.

Думала о Никомо Коске – там ли он сейчас, не смотрит ли на нее, щурясь, в подзорную трубу?..

Коска, щурясь, смотрел в подзорную трубу на полчища солдат за рекою – вражеских, пусть никакой личной вражды он к ним и не питал. Вражде нет места на поле боя. Среди трепетавших на ветру голубых флагов с белой башней Осприи выделялся один, побольше размерами и окаймленный золотом. Знамя самого герцога проволочек. Вокруг толпились верховые, чуть в стороне держались дамы, выехавшие, судя по всему, посмотреть на сражение и разрядившиеся в пух и прах. Кажется, еще и гуркские жрецы присутствовали. Хотя, что им здесь понадобилось, Коска и представить себе не мог. Подумал вдруг, нет ли там случайно Монцкарро Меркатто. И, представив ее мысленно сидящей в дамском седле, разодетой в пышные шелка, как для коронации, даже развеселился. Для чего есть место на поле боя, так это для веселья. Потом опустил трубу, сделал большой глоток из фляги и блаженно прикрыл глаза, нежась в солнечных лучах, пробивавшихся сквозь крону старой оливы.

– Ну что там? – раздался грубый голос Эндиша.

– Что? Да все то же. Строятся.

– Риграт прислал весть – талинцы начинают атаку.

– О, начинают, значит.

Коска выпрямился и навел трубу на холм справа от себя. Первые ряды пехотинцев Фоскара и впрямь приближались к реке, маршируя стройными рядами по поросшему разноцветьем лугу. Под людской массой не видно было Имперской дороги. Теплый ветер доносил едва слышный топот множества ног, приглушенные голоса офицеров, отдававших команды, ритмичное буханье барабанов. И Коска помахал в такт свободной рукой.

– Война во всем своем великолепии!

Затем перевел круглый глаз трубы с дороги на тихие воды реки, искрящейся под ярким солнцем, и дальше, на дальний берег. Осприанские полки развернулись навстречу врагу примерно в ста больших шагах от воды. Выше по склону растянулись длинной вереницей лучники, встали на колени, готовя луки к бою.

– Знаешь, Эндиш… у меня такое чувство, что вскоре прольется кровь. Вели нашим выдвинуться вперед. Шагов на пятьдесят за гребень, пожалуй.

– Но… их увидят. Как же неожиданность?..

– Срать на неожиданность. Пусть смотрят на сражение, и пусть сражение стреляет им в глаза. Дадим им раззадориться.

– Но, генерал…

– Иди, командуй, парень. Не дергайся.

Эндиш, нахмурившись, отошел, поманил к себе одного из своих сержантов. Коска с довольным вздохом откинулся на спинку кресла, вытянул перед собой ноги, скрестил начищенные до блеска сапоги. Славная обувка. Давно у него не было таких хороших сапог… Первая шеренга талинцев уже вошла в реку. Шагали они с мрачной решимостью на лицах, по колено в холодной воде, глядя без всякого удовольствия на великое множество солдат, выстроившихся на другом берегу в справном боевом порядке, готовых осыпать их стрелами и начать атаку. Да уж, форсировать этот брод – дело незавидное. Коска лишний раз порадовался тому, что сумел отвертеться.

Он поднес к губам флягу Морвира, промочил горло – так, самую чуточку.

Трясучка услышал крики командиров, отдавших приказ, звон тетивы нескольких сотен луков, одновременно выпустивших стрелы. В воздух взмыло первое облако тонких черных лучинок и просыпалось градом на талинцев, переходивших отмели.

Он поерзал в седле, устраиваясь поудобней, осторожно почесал зудящий шрам, глядя, как ломаются ровные шеренги солдат, как появляются тут и там прорехи в строю и клонятся долу флаги. Кто-то замедлил шаг, готовый отступить, кто-то ускорил, стараясь побыстрей добраться до врага. Страх и злость. Две стороны одной монеты. Поганая работенка – прорываться по открытой и неудобной местности, когда в тебя мечут стрелы. Перешагивать через трупы, своих друзей, возможно. Знать, что участь твоя зависит от слабейшего порыва ветра, который может послать стрелу или в землю под ногами или тебе в лицо.

Сражений он, конечно, повидал немало. Всю жизнь, считай, провоевал – когда со стороны наблюдал за боем, когда ждал, прислушиваясь к каждому звуку, приказа самому ринуться в схватку, старательно скрывая страх от тех, кого вел и за кем шел сам. Он помнил Черный Колодец, бег сквозь туман. Помнил, как шарахался с колотящимся сердцем от каждой тени. Кумнур, спуск по длинному склону с пятью тысячами других бойцов, с боевым кличем на устах. Дунбрек, сражение под началом Рудды Тридубы с Наводящим Ужас. Битва в Высокогорье, орды шанка, рвущиеся из долины, бой спина к спине с Девятью Смертями. Выстоять или умереть. Воспоминания настолько острые, что порезаться можно, – звуки, запахи, жар и холод, отчаянная надежда, безумная ярость…

Глядя, как входят в реку все новые ряды талинцев, как обрушивается на них второй шквал стрел, Трясучка не ощущал ничего, кроме любопытства. Никакого сочувствия к любой из сторон. Ни жалости к мертвым. Ни страха за себя. Он смотрел, как падают сраженные стрелами солдаты, и вдруг рыгнул… И слабенькое жжение в горле причинило ему беспокойства больше, чем мог бы причинить внезапный разлив реки, которая унесла бы всех этих ублюдков в океан. И затопила бы дерьмовый мир. Дерьмо же вроде исхода сражения было ему до задницы. Не его война.

Почему же тогда он готов принять в ней участие, да еще и на проигрывающей стороне?..

Взгляд его метнулся от реки, где назревала битва, к Монце. Она хлопнула Рогонта по плечу, и лицо у Трясучки вспыхнуло, как от пощечины. Видеть их рядом всякий раз было для него уколом в сердце. Он сам не знал, любит ли ее, или просто хочет, или ненавидит за то, что она его не хочет. Знал только, что она – болячка, которую он не может перестать бередить, треснувшая губа, которую он не может перестать покусывать, вылезшая из рубашки нитка, которую он не может перестать дергать, покуда не разлезется ткань.

Первая шеренга талинцев тем временем, утратив под обстрелом всякую стройность, добралась-таки до берега, чтобы угодить в новую неприятность. Монца прокричала что-то Рогонту, тот окликнул одного из своих штабных. По склону, ведущему к реке, разнеслись крики командиров. Приказ атаковать. Осприанские пехотинцы разом опустили копья, чьи наконечники сверкнули извилистой волной, и двинулись вперед – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, навстречу талинцам, пытавшимся хоть как-то построиться заново на берегу, под градом стрел, которыми неустанно осыпали их лучники.

Трясучка увидел, как обе стороны сошлись, смешались. Мгновеньем позже ветер донес до него шум схватки. Звон, лязг и бряцанье металла, подобные стуку града по свинцовой крыше. Рев, вопли, завывания… Очередной шквал стрел обрушился на тех, кто еще не выбрался из воды, и Трясучка снова рыгнул.

Штабные Рогонта затихли, как мертвые, таращась в сторону брода. Лица бледные, рты разинуты, руки судорожно стискивают поводья… Талинские арбалетчики тоже изготовились, наконец. С реки взвилась ответная волна стрел, накрыла лучников на склоне. Несколько человек упали. Кто-то пронзительно закричал. Заблудившаяся стрела ткнулась в землю неподалеку от одного из рогонтовских офицеров. Лошадь его прянула в сторону, чуть не сбросив седока. Монца подала коня вперед на пару шагов, поднялась в стременах, чтобы лучше видеть. Доспехи ее тускло блеснули на солнце. Трясучка нахмурился.

Как бы там ни было, он здесь ради нее, чтобы сражаться за нее. Защищать ее. Попытаться примириться с нею. А может, причинить ей боль, как она ему… Он сжал кулак, так, что ногти врезались в ладонь и заныли костяшки, ушибленные о зубы того слуги. Не все еще кончено между ними, уж это-то он знает.