50

Ночь действует как прилив и отлив. Бывает момент, когда боль как будто бы отступает, она кажется такой далекой, что в полубессознательном состоянии вы едва ощущаете ее. А чем ближе пробуждение, тем выше прилив. Волны растут, становятся все сильнее и неудержимее, и наконец начинают биться у самого края вашей души. Боль просыпается, теперь она еще острее, чем накануне, словно на рану насыпали соли.

В тот рождественский день Лин неподвижно лежала в постели, свернувшись калачиком и держа в руке фотографию дочери. Одни и те же образы непрерывно вертелись в голове. Она думала о мертвой Саре, о трупе дочери, обнаруженном в багажнике. Странно, но она почему-то представляла себе стоящий среди дюн в Дюнкерке сверкающий в лунном свете катафалк под градом конфетти.

Ну вот, все кончено, Лин никогда больше не увидит Сару, разве что на стальном столе, когда полицейские на это решатся. Еще не скоро она получит тело дочери: надо, чтобы закончилось расследование – если, конечно, оно когда-нибудь закончится. Лин исступленно, едва не стерев изображение, гладила лицо на глянцевой бумаге и знала, что будет делать так каждое утро каждого дня, который ей еще суждено прожить…

После двенадцати на пороге спальни появился Жюлиан. На нем были черные джинсы и серый шерстяной свитер, который ему никогда не нравился, а теперь к тому же стал слишком широк. Он подошел к кровати, взял из рук жены фотографию и всмотрелся в портрет:

– Она была такая красивая…

Он положил снимок на ночной столик и, присев рядом с Лин, стал тыльной стороной ладони гладить ее по щеке.

– Я съездил по адресу, который ты мне дала. К отцу. Он не открыл. И вроде его машины возле дома нет. Может быть, он вернулся домой, но почему не отвечает на мои звонки? Я волнуюсь, сейчас сообщу в полицию и узнаю, можно ли проникнуть в его дом. Должен же там быть какой-то охранник, пусть даже в Рождество.

Лин, не разжимая губ, кивнула. Жюлиан поднялся.

– Я всю ночь думал о Саре – о том, что нам рассказали сыщики, и о Джордано. Необходимо срочно принять решение. Речи быть не может, чтобы этот мерзавец вышел сухим из воды, а мы расплачивались за него.

Хотя память по-прежнему не возвращалась, отношение Жюлиана к Джордано коренным образом изменилось. Он был не способен объяснить почему, но знал, что этот человек причинил зло их дочери. Что это: инстинкт, смутное воспоминание, интуиция? Лин не могла бы сказать. Муж, не оглядываясь, вышел из спальни. Спустя две минуты Лин услышала звук отъезжающего внедорожника. Шум двигателя все удалялся, пока не стих совсем. Решение. Их не так уж много, Лин это понимала, знала с того самого момента, когда шагнула в ворота форта. Джордано не дрогнул перед Жюлианом; стойкий мужик, способный держать удар. Так что же с ним делать?

Лин не рассматривала худший вариант, на него она не могла бы решиться. А Жюлиан? Сохранил ли он, несмотря ни на что, в своей душе огонь ненависти? Готов ли он убить? Или устранение Джордано грозит риском никогда не узнать правды?

Лин не хотела отступать: пока силы позволяют, она будет бороться, вести свое расследование. Она выбралась из постели, сходила за ноутбуком, вставила в него флешку с отчетом по психиатрической экспертизе Джордано и, надев очки для чтения, наскоро по диагонали просмотрела документ. «Патологическая склонность к совершению аморальных поступков… хищничество… манипулирование… желание подчинять…» Эти слова повторялись на многих страницах. Отчет Бартоломеуса произвел на нее удручающее впечатление. Признаки психопатии… Джордано нравилось причинять боль. Но также и испытывать ее. И это только подтвердило ее уверенность: сыщик не заговорит.

Она не узнала ничего нового, только то, что ей уже рассказал психиатр. Лин закрыла файл и без всякой надежды поискала в интернете «Черный донжон» и «Mistik». Та, с которой Джордано имел отношения, похоже, еще работала в заведении, потому что ее фотография и имя обнаружились в резюме недавней вечеринки. Маленького роста, с белокурыми, очень коротко стриженными волосами, пирсинг в нижней губе и ушах, сумрачно-синие глаза, рубцы на скулах. Детское угловатое лицо. Всего лишь встретившись с ее взглядом на фотографии, Лин покрылась гусиной кожей.

Упоминания о девушке также попадались в интернете на форуме, связанном с садомазохизмом и экстремальными практиками секса. Но войти Лин не удавалось: чтобы читать сообщения, надо было зарегистрироваться, а заявка на регистрацию требовала одобрения администратора.

Лин отказалась от этого пути и набрала «Шарлотта Анри» – настоящее имя Mistik. На этот раз результаты оказались более обнадеживающими, появились другие фотографии, датированные девяностыми годами. Согласно коротенькой биографии из Википедии, Шарлотта Анри родилась в 1968 году в Бельгии. Лин полагала, что она моложе, а ей было уже сорок девять. Никаких подробностей личной жизни. В 1987–1992 годах она участвовала в художественном течении под названием «телесное искусство». Смысл его заключался в изучении и расширении границ физических и психических возможностей, иногда путем экстремальных перформансов, когда тело артиста в полном смысле слова становится произведением искусства. Отказ от условностей, от скованности, заигрывание с запретным. Анри не была сторонницей полумер. Молодая актриса неоднократно калечилась, ее били кнутом, она частично обморозила тело, лежа на ледяных глыбах, спала на гвоздях или осколках стекла перед неизменно многочисленной публикой. Она изучала боль на себе. Как далеко можно зайти в причиняемом страдании? Каковы наши собственные границы? Затем девушка обратилась к другому – к зеркалу, которое смотрит на нее. До каких пределов можно дойти в наблюдении?

А в действии?

Какое-то безумие.

Анри все больше вовлекает в действие зрителя, просит его подавать ей орудие, которым она сама причиняет себе боль, и следит за поведением наблюдателя, анализирует его, делает заметки. Стыдно ли ему, когда он помогает ей калечить себя? Или же он заинтересован в происходящем? Существует ли определение глубинного удовольствия причинять боль? На каждом представлении ее тело несет на себе груз и стигматы предыдущего опыта. Она кладет себя на алтарь своего искусства.

Лин переходила от ссылки к ссылке, ей пришлось покопаться, чтобы обнаружить то, что вдруг предстало перед ее глазами. Анонимная статья в чьем-то блоге.

1992 год, Югославия. Шарлотта Анри проводит перформанс под названием «Item 48». В течение четырех часов, в окружении сорока восьми аксессуаров – веревок, щипцов, гирлянд из колючей проволоки, предметов наслаждения или разрушения, – она отдается посетителям, дает им свободу делать все, что они хотят, с ее одетым телом – на ней длинное платье и черные сапоги со шнуровкой.

Лин кликнула на данную в статье ссылку, содержащую видео перформанса, отснятого от начала до конца. Четыре часа записи довольно плохого качества – наверняка портативная старая видеокамера на треноге.

Сперва посетители рассматривают Анри как очередную диковинку, недоумевают, не отваживаются приблизиться к ней. Спустя полчаса – Лин перематывала или убыстряла отдельные куски – кто-то принимается поднимать ей руки, кто-то поворачивает ее. Анри сохраняет положения, в которые ее ставят, это привлекает все больше прохожих, они тоже вступают в игру. Кто-то щелкает пальцами у нее перед глазами или дует ей в лицо.

Через час мужчина неопределенного возраста запускает руку ей под платье, она остается неподвижной. В другой момент женщина ножницами, специально оставленными для зрителей на столе, разрезает ей бретельку.

На исходе второго часа Анри уже обнажена, скомканные трусики брошены на пол. Некоторые опускают глаза и отходят, им, без сомнения, стыдно, что они осмелились на это смотреть – пусть даже всего несколько секунд, – но большая часть зрителей остается. Из любопытства. Или вуайеризма.

Анри, утыканная шипами роз, заканчивает представление связанной гирляндой и электрическим шнуром, а какой-то мужчина, правда не нажимая на спусковой крючок, даже приставляет пистолет к ее виску. Интересно, заряженный? Готова ли Анри умереть в этот день? Ничто не говорит об этом.

Лин почувствовала, как у нее сдавило горло, когда в конце фильма какой-то мужчина лет сорока выхватил из кучи предметов нож в форме рыбы с длинным изогнутым хвостовым плавником, способным распороть щеку.

Очень странный меченосец, холодное оружие, предназначенное для того, чтобы ранить, калечить, убивать.

Татуировка Джордано.

Лин посмотрела весь фильм, с трудом преодолевая позывы к рвоте. Присутствовавший с самого начала мужчина, очкастый коротышка в шляпе, который много раз подходил и трогал артистку, чем-то острым нарисовал на обеих ее грудях две безупречные окружности. Губы Анри сузились до тонкой полоски, из глаз текут слезы, но она, хотя и дрожит всем телом, держится стойко.

В завершение перформанса, в жалком состоянии, с окровавленной грудью и животом, она принимается расхаживать среди зевак. Никто не решается посмотреть ей в глаза. Когда она направляется к очкарику, тот отворачивается и уходит.

Конец видео.

Лин не могла прийти в себя. Она никогда не слышала о подобных перформансах и не видела таких гнусностей, даже когда искала материал для своих романов. Этот опыт, доказывающий, как глубоко любой человек, движимый желанием, может, с молчаливого позволения, погрузиться в извращение и жестокость, не был широко подхвачен. В течение четырех часов зрители без ограничений прикасались к половым органам Mistik, ранили ее до крови. Что бы произошло, если бы представление длилось дольше? Если бы было меньше публики?

Кроме этого видео, Лин не удавалось найти еще что-нибудь о Шарлотте Анри, как если бы артистка резко прервала свою деятельность или же ушла в тень. Но одно казалось очевидным: эта женщина явно была причастна к делу. Доказательство тому – предмет, которым ее искалечили и изображение которого было обнаружено на плече Джордано и выцарапано в подвале, где держали Сару. Эта проклятая рыбка была связью.

Анри, она же Mistik, ныне жрица страдания в лионском «Донжоне», была в курсе. Джордано не пожелал говорить? Это сделает Mistik. Если потребуется, Лин разобьет об ее голову свою пушку.

Услышав, что внедорожник вернулся, она закрыла навигатор и выключила компьютер. Жюлиану она об этом не расскажет, довольно и того, что она допустила ошибку, желая напрячь его память и столкнув мужа с Джордано. Ей бы следовало изо всех сил беречь его, а не демонстрировать ему эту невыносимую жестокость.

Она спустилась в прихожую, чтобы встретить Жюлиана.

– Ну что?

Он снял шарф и куртку и повесил их на вешалку.

– Не знаю. Хозяйка открыла дом, там пусто. Отец взял пальто и телефон и явно уехал на машине. Но свои вещи оставил там. Полицейские узнают, не было ли сообщений о дорожном происшествии. Если завтра не появятся какие-нибудь новости, они квалифицируют его исчезновение как тревожное и начнут расследование.

– Похоже, судьба не унимается. – Лин обняла его. – Все будет в порядке, я уверена, мы найдем его, и все закончится хорошо. Может, ему надо было сбежать…

Глаза ее были широко раскрыты. Сама она ни секунды в это не верила.