Тайны Мира Реки

Назад: Роберт Вейнберг Незаконченное дело[46]

Дальше: Джерри Олшен Так уж мы устроены [51]

Филип Хосе Фармер
Вверх по светлой Реке

1

Ветер дул со скоростью пятнадцать миль в час. Эндрю Дэкстон Дэвис наклонился ему навстречу, но не слишком сильно. Он стоял на краешке тисовой дощечки в пятнадцать футов длиной. Толщина доски составляла три дюйма, ширина — четыре с половиной дюйма. Тридцать футов ее длины поддерживал единственный брус под углом в сорок пять градусов, другой конец которого был прикреплен к зданию башни. За пределами бруса остальные двадцать футов доски были вроде трапа для ныряния. Дэвис, решившись вылезти на самый конец, чувствовал, как трап прогибается от его веса.

Земля под ним отстояла на расстоянии трехсот футов, но он мог явственно слышать рев и крики толпы, а иногда — обрывки слов какого-нибудь ее представителя. Опрокинутые кверху лица по большей части выражали нетерпение или злобу. Немногие явно ощущали страх или сочувствие к нему.

Там, где кончалась доска, начинался пустой промежуток в двенадцать футов. За ним начинался конец другого трапа, такой же длины и ширины. Но от веса Дэвиса конец доски, на котором он стоял, прогибался и опускался на пять дюймов ниже второго трапа.

Если Дэвис сумеет перепрыгнуть с одной доски на другую, он будет свободен. Император обещал, что любой преступник, который сможет это проделать, получит разрешение в целости и сохранности уехать из страны. Однако нельзя было предпринимать такую попытку или отказаться от нее по выбору. Все главные преступники приговаривались к такому испытанию.

Люди, собравшиеся внизу, боялись за него или надеялись, что он свалится. Их отношение зависело от того, поставили ли они за или против него.

У него за спиной, стоя на платформе башни, другие заключенные издавали ободряющие крики. Дэвис не знал двоих из них и не имел понятия о том, в чем заключались их преступления. Остальные были его товарищами, если можно их так назвать, которые все вместе предприняли далекое путешествие и были захвачены в плен жителями Королевства Западного Солнца. Это были викинг Ивар Бескостный, сумасшедший француз Фаустролл и проклятие Дэвиса, — красивая, но нечистоплотная Энн Пуллен.

Дэвиса выбрал император Пачакути, чтобы он прыгал первым. Он-то как раз хотел бы оказаться в конце очереди. Если бы он отказался прыгать, его столкнули бы с башни стражники.

Ивар закричал на старонорвежском. Хотя ветер относил слова далеко от губ великана, Дэвис слышал их, как будто они звучали далеко-далеко:

— Покажи им, что ты не боишься! Беги смело, без страха! Беги с быстротой Хуги, великана, имя которого означает Мысль! А потом лети, как будто обладаешь птичьей кожей Локи! Молись своему богу, и обещай, что не принесешь позора ему колебаниями! И нам тоже!

Голос Фаустролла был резким и пронизывал ветер. Он кричал по-английски:

— Неважно, если у тебя не получится и ты упадешь, мой друг филистер! Одно мгновение ужаса, катарсис для тебя и для нас, а завтра ты проснешься целехонький, как всегда! Что, если ты извинишь мою откровенность, значит сказать совсем немного!

Что касается Энн Пуллен, то она или ничего не сказала, или ее голос перехватил ветер.

То, что предположил о нем Фаустролл, было, за исключением ругательств, правдой. Сегодня он умрет, на рассвете он будет восстановлен. Но, возможно, он окажется дальше вниз по Реке, и ему придется начинать свое путешествие опять с начала. Эта перспектива заставляла его трусить почти так же перед тем, что ему нужно будет делать в ближайшие двадцать секунд. Ему было дано всего две минуты, чтобы предпринять попытку.

— Десять футов, Эндрю Рыжий! — сказал Ивар, когда император произнес его приговор. — Десять футов! Это всего ничего! Я пробегу по этой доске, как олень, я воспарю с ее конца, как ястреб, и опущусь на другую доску, как рысь, прыгающая на добычу!

Смелые слова. Хотя Ивар был шести футов шести дюймов роста и обладал невероятной силой, он весил больше двухсот тридцати фунтов. Требовалось поднять большое количество мускулов и костей. Чем тяжелее бегун, тем больше прогнется под ним дерево. Ему не только придется перепрыгнуть, нужно будет еще подскочить вверх, чтобы достигнуть конца другого трапа.

У Дэвиса было то преимущество, что его рост равнялся всего пяти футам шести дюймам, а весил он только сто сорок фунтов. Но разницу составляла степень куража у прыгуна. Повидал он таких мужчин и женщин, которые вполне могли бы преодолеть промежуток, если бы страх не удерживал их.

Никаких колебаний, внушал он себе. Сделай это! Покончи с этим! Вложи в прыжок все, что у тебя есть! Но в желудке у него ныло, и он дрожал.

Он молился Богу, когда рысью помчался назад к башне и поворачиваясь, чтобы встать лицом к доске. Пятидесяти футов не было достаточно для хорошей пробежки. На такой дистанции он не сможет развить максимальную скорость. Но как есть, так и есть. Этого никак не избежать, никаких уважительных причин. Все еще молясь, он полусогнул колени для начального приседания и прыгнул изо всей силы. Тошнота и трусость прошли, или он теперь их не сознавал, он чувствовал себя так же, как было с ним в 1845, ему было десять лет и он совершал прыжок через ручей с другими фермерскими мальчишками, возле Баулинг Грин, графство Клей, Индиана. Тогда он был отмечен славой своего здорового молодого тела и ощущением бессмертия.

Теперь же его дух и тело стали едины, так же едины они были, когда он совершил тот победный прыжок на Земле. Он стал стрелой, нацеленной на конец доски за пустотой. Крики его товарищей, рев толпы и громкий отсчет начальником стражи секунд слились в один голос. Его босые ноги шлепали по дереву так же, как они шлепали по грязи, когда он победил в соревнованиях со школьными друзьями. Но тогда-то при неудаче он рисковал только промочить ноги.

Конец планки приближался гораздо быстрее, чем он считал возможным. Дальше находилось расстояние, которое ему придется преодолеть, короткое в действительности, но длинно-длинное в его представлении. А поддерживающий брус опускался. Всего на несколько дюймов, но легкое отклонение от горизонтального положения может его подвести.

Он сильно оттолкнулся ногой и стал подниматься выше, выше и выше. Под ним зияла пустота. Он думал: «О Боже, которому я всегда хранил верность, избави же меня от этого зла!» Но совершенно неожиданный экстаз пронизал его. Он ощущал, что рука Бога не только подняла его, но окутала его экстазом, какой знал мало кто, кроме святых.

2

Вчера Эндрю Пэкстон Дэвис тоже был высоко над землей. Но над ним не действовал никакой приговор, и он не боялся немедленно умереть. Он цеплялся за перила бамбуковой площадки, представляющей собой воронье гнездо, а оно раскачивалось на сильном ветру. У него начиналась морская болезнь, хотя никакого моря в этом мире не было.

Сияющий на раннем утреннем солнышке, город внизу скрипел, как будто он был кораблем под полным парусом. До того он поднялся по многим лестницам и взобрался на множество приставных лесенок, минуя массу этажей, чтобы достичь самого верха сторожевой башни, самого высокого сооружения скелетообразного здания, которое само по себе было городом. Хотя Дэвис стоял там всего две минуты, он чувствовал себя так, словно целый час простоял на вахте судна во время сильного шторма. Но обзор все-таки определенно был мирным и ничем не потревоженным. Буря бушевала внутри него самого.

Река бежала к северу тридцать миль, прежде чем повернуть налево и обойти горный хребет. Таким образом, обозначалась верхняя граница этого королевства. К югу, на расстоянии двадцати миль, Река делала другой поворот. Это была нижняя граница маленькой, но могущественной монархии. Инка Пачакути правил на обоих берегах Реки в пределах этих границ, и ему не подчинялись, только рискуя мучительными пытками, рабством или смертью.

Сразу за окраиной города на севере находился Храм Солнца, пирамида с плоской вершиной, высотой в сто пятьдесят футов, построенная из камня, земли и дерева. Внизу, под Дэвисом, располагались Город Эшафота, Город Многих Мостов, Город, Раскачивающийся На Ветру. Воздушные владения Пачакути Инки Юпанки, правившем на Земле с 1438 по 1471 н. э. Перуанцы того времени знали его как великого завоевателя и императора Пачакути.

Город, который построил Пачакути, не походил ни на один город, известный на Земле, и был, вероятно, уникальным в Мире Реки. Вид с верхней площадки самой высокой наблюдательной башни привел бы в экстаз большинство зрителей. Он заставил Дэвиса чувствовать себя так, словно его подбросили кверху.

Часовой инка ухмылялся. Зубы его давно стали коричневыми от постоянного пережевывания листьев какао. Он множество раз видел здесь Дэвиса, его восхищало постоянство этого человека.

Однажды стражник спросил Дэвиса, зачем он сюда ходит, если это место всегда вызывает у него болезнь. Дэвис ответил, что здесь, по крайней мере, он может спрятаться от еще более тошнотворных горожан этого Города.

Но, внезапно вдохновившись, Дэвис добавил:

— Чем выше я поднимаюсь от земли, тем ближе становлюсь к Окончательной Реальности: Истине. Там, наверху, я, возможно, увижу Свет.

Часовой выглядел растерянным и несколько устрашенным. Он отошел от Дэвиса как можно дальше. То, чем Дэвис с ним не поделился — так это тем, что не только высота и раскачивание заставляют его ощущать головокружение. Он еще чувствовал себя больным оттого, что жаждал увидеть ребенка, которого не могло быть, как не было многих других. Но он не хотел допускать, что это могло быть правдой. Он был убежден, что где-то вверх по Реке есть женщина, которая родила ребенка в мире, где ни одна женщина до сих пор о таком и не задумывалась. Более того, Дэвис был убежден, что такой ребенок мог родиться от непорочного зачатия и что это было перевоплощение Иисуса.

Снизу слабо доносились звуки болтовни людей, родившихся далеко в Кишве, Аймаре, Самните, Китае бронзового века, и еще десятки других наречий, позвякиванье обрывков слюды на ветру, пронзительные звуки свистков и флейт и барабанный бой. Все это взлетало кверху, окутанное запахом жарящейся рыбы.

Если не считать храма и города, равнины и подножья холмов выглядели как большинство других территорий вдоль Реки. Грейлстоуны в форме грибов, бамбуковые хижины с коническими крышами, рыбацкие лодки, большие военные и торговые суда на веслах и парусах, люди, движущиеся вокруг на равнинах, примыкающих к Реке, — ничего из этого не было необычным. Но города и храма было более чем достаточно, чтобы привлекать мужчин и женщин из далеких мест вниз и вверх по Реке. Точно земные туристы, они были зеваками, которым приходилось платить, чтобы их только допустили сюда. Их сушеная рыба, деревянные, кремневые, изготовленные из рыбьих костей и кремния инструменты и оружие; кольца и статуэтки, контейнеры из свинца, сигареты, жвачка грез и охра обогащали королевство. Даже рабы до некоторой степени наслаждались этим многообразием.

Через некоторое время, когда Дэвис стоял там, глядя на север, в направлении невидимого Света, над самой площадкой показалось человеческое лицо. Мужчина приподнялся с лестницы при помощи сильных рук и выпрямился. Он так и навис над Дэвисом и часовым. Его бронзово-рыжеватые волосы достигали уровня плеч, глаза большие и светло-голубые, лицо угловатое, но красивое. На нем был кильт, сделанный из синего полотенца, ожерелье из раскрашенных рыбьих костей и шапка, украшенная кусками дерева, вырезанного в форме перьев. На поясе из загорелой человеческой кожи висел большой каменный топор.

Несмотря на внешность дикаря, у него тоже была какая-то своя задача. Во время бегства из его бывшего королевства он, кажется, был охвачен каким-то откровением. По крайней мере, он сказал об этом Дэвису. Что это было, он держал про себя. Дэвис не мог утверждать, что озарение, или что это там такое было, изменило его характер к лучшему, но Ивар был намерен пропутешествовать к концу Реки. Дэвис предполагал, что там, как викинг считал, он найдет те существа, которые создали эту планету и восстановили мертвых с Земли. И они откроют Окончательную Реальность, Истину.

Ивар Бескостный говорил с Дэвисом на старонорвежском раннего девятого столетия, эпохи викингов.

— Вот ты здесь, Эндрю Рыжий, массажист, наслаждаешься видом и своей тошнотой. Ты видел Свет?

— Не своими собственными глазами, — ответил Дэвис.

— Но мое сердце видит его.

— Что видит сердце, то видят и глаза, — заключил Ивар.

Теперь он стоял рядом с Дэвисом, громадные руки вцепились в поручни, его массивные ноги крепко упирались в медленно покачивающуюся площадку. Хотя он смотрел на север Речной долины, он не пытался увидеть Свет Дэвиса. И не искал свой собственный Свет. Как всегда, когда он находился здесь, он собирался составить план побега, глядя на целое королевство, распростершееся под ним. То, что он был генералом одного из полков инков, было недостаточно, чтобы задержать бывшего королем на Земле и в Долине.

— Мы здесь слишком уж долго застряли, — проворчал он. — Верховье Реки манит, и нам предстоит еще пройти много миль.

Дэвис с тревогой взглянул на часового. Хотя аймара не понимал языка Ивара, он все равно может доложить Пачакути, что эти двое подозрительно о чем-то переговариваются. Тогда Пачакути потребует, чтобы Дэвис и Ивар объяснили ему, о чем они говорили. Если же он не будет удовлетворен их ответами, он подвергнет их пыткам, чтобы вырвать у них правду. Подозрительность кишела повсюду в этой стране, как вызывающие лихорадку миазмы. Вследствие этого, она была полна шпионов.

Как выразился однажды Ивар, человек не в состоянии пукнуть так, чтобы Инка не услышал.

— Я пойду вверх по Реке сегодня вечером, — заявил Ивар. — Ты можешь отправиться со мной, хотя ты и не великий воин. Да, кое-какая ловкость у тебя есть, в драках ты приносил пользу, и у тебя есть веская причина покинуть эти места. Я тебе это говорю, потому что могу доверять, ты не выдашь меня, если решишь остаться. Это похвала — ведь доверять можно немногим.

— Спасибо, — поблагодарил Дэвис. В его интонации сквозил сарказм, но он понимал, что викинг, согласно своим представлениям, делает ему комплимент. — Я пойду с тобой — ты на это и надеялся. Какие у тебя планы? И почему сегодня? Чем отличается сегодняшняя ночь от всех остальных?

— Ничем. Мое терпение кончилось. Я устал ждать событий, которые могли бы открыть путь. Я сделаю свое собственное событие.

— Кроме того, — вспомнил Дэвис, — Инка слишком заинтересован в Энн. Если ты будешь еще ждать, он сделает ее одной из своих наложниц. Я предлагаю — пусть она отправится с нами.

— Правильно.

— И Фаустролл?

— Безумный может остаться здесь — или пусть идет с нами, если хочет. Спроси его, захочет ли он нас сопровождать. Предупреди, чтобы он оставался трезвым. Если он напьется, он от нас отстанет, возможно, в виде трупа.

Дэвис с Иваром понизили голос, когда Ивар объяснял свои планы. Потом викинг спустился с вороньего гнезда. Дэвис остался там еще некоторое время, так, чтобы часовой не подумал, что они затеяли заговор и что им не терпится начать коварный труд, направленный против Инки.

В полдень Дэвис был у грейлстоуна на берегу Реки. После того, как верхушка камня извергла гром и молнию, он подождал, пока надсмотрщик не вручил ему большой цилиндрический грааль. Он отошел в сторону поесть то, что ему предложили, шагая медленно и высматривая в толпе Фаустролла. У него не было для этого много времени. Его встреча с Инкой была назначена через час, а этот проклятый язычник не принимал никаких извинений за опоздания от своих подданных.

Через несколько минут Дэвис заметил француза, который сидел на земле, скрестив ноги. Он ел и одновременно болтал с друзьями. Внешность француза больше не была такой гротескной. Он отмыл свои черные волосы от глины и грязи, образующих гнездо на голове, в центре которого лежало деревянное яйцо кукушки. Теперь волосы у него свисали ниже плеч. У него не было больше крашеных усов, и он стер написанную краской математическую формулу у себя со лба. Он только изредка употреблял равноударные словечки, которые некогда отличали всю его речь. Перемена в нем заставила Дэвиса поверить, что Фаустролл начинал возвращаться к своей святости.

Но его удочка неизменно была в руке, и он все еще называл себя «мы». Он настаивал на том, что употребление местоимения «я» делает искусственное различие между субъектом и объектом, что каждый человек является частью одного сообщества, называемого «человечество», и что это сообщество — только небольшая часть еще более обширной вселенной.

«Мы», включая Великого Уби, то есть Бога, а также всего, что не существует, но может быть названо, а также прошедшее, настоящее и будущее. Он считал эту триаду неразделимой.

Фаустролл раздражал, злил и вызывал отвращение у Дэвиса. Но, по какой-то причине, Дэвис одновременно чувствовал что-то вроде привязанности к нему, он был, против своей воли, очарован Фаустроллом. Возможно, это происходило из-за того, что француз тоже искал Окончательную Реальность, Истину. Как бы то ни было, их толкование этой истины сильно различалось.

Дэвис ждал, пока Фаустроллу не случилось посмотреть на него. Он сделал ему знак рукой, подняв ее на уровень лба, растопырив пальцы. Фаустролл слегка кивнул, в знак того, что принял сигнал, но продолжал оживленную болтовню на эсперанто. Через несколько минут он поднялся, потянулся и объявил, что идет убить рыбу. К счастью, никто не предложил сопровождать его. Оба встретились на самом берегу Реки.

— Что у нас на уме? — спросил француз по-английски.

— Ивар задумал сегодня к ночи уйти, я иду с ним, Энн Пуллен — тоже. Приглашаем тебя. Но ты не должен напиваться.

— Что такое? Мы, конечно, шутим?

— Мы не развлекаемся, — отрезал Дэвис.

— Мы иногда отравлены, но мы никогда не пьяны.

— Оставь, — велел Дэвис. — Сегодня никакого шутовства. Ивар обещал убить тебя, если ты напьешься, и это не пустая угроза. А ведь тебе известно, что случится с нами, если нас поймают. Так ты идешь с нами — или нет?

— Мы никогда не покидаем места. С другой стороны, мы никогда не находимся на одном месте. Это слишком по-земному и вряд ли можно вынести. Да, мы будем сопровождать вас, хотя ответ на Великий Вопрос, незаконченная сторона формулы, может быть здесь, в этой мелкой метрополии, отличающейся неопределенностью и нестабильностью, а не, как мы надеемся, далеко вверх по Реке.

— Вот что предлагает Ивар, — объяснил Дэвис.

Фаустролл выслушал, не перебивая, — нечто такое, что бывало с ним редко, потом кивнул:

— Мы верим, что это такой же хороший план, как любой другой, а возможно, он лучше многих. Что не означает, что он вообще имеет какие-то достоинства.

— Очень хорошо. Встречаемся в полночь у скалы Многих Лиц.

Дэвис сделал паузу, потом добавил:

— Не знаю, почему Ивар настаивает на том, чтобы взять с собой Энн Пуллен. Она скандалистка и неряха.

— А! Мы так ее ненавидим, что, должно быть, любим ее!

— Чушь! — рассердился Дэвис. — Она презренная, испорченная, порочная, дрянь из дряней. Рядом с ней Великая Блудница Вавилона смотрится святой.

Фаустролл захохотал:

— Мы верим, что она — существо, которое имело и имеет силу интеллекта и характера, чтобы освободиться от связей, ограничений и запретов, к которым мужчины понуждают женщин с начала времен, или, может быть, незадолго до них. Она в грош не ставит могущественных мира сего, но щиплет за хобот того бога, которому ты поклоняешься, и хилые общипанные пенисы мужчин, которые поклоняются ему. Она…

— Она будет гореть в аду так же несомненно, как горит спичка, которой чиркнули, — перебил Дэвис, глаза его сузились, кулаки сжались.

— Многие спички не загораются, потому что у них нет достаточных условий для воспламенения. Но мы согласны с последними словами бессмертного Рабле: «Занавес! Фарс окончен! Я отправляюсь, возможно, в поисках большего простора!» Если бы мы умирали навсегда, так бы оно и было. В аду недостаточно огня, чтобы всех нас сжечь.

Дэвис широко развел руками и растопырил пальцы, чтобы выразить безнадежность:

— Молю Бога, чтобы он заставил тебя увидеть свои ошибки, прежде чем будет слишком поздно!

— Благодарим вас за добрую мысль, если она добра.

— Ты непрошибаемый, — ответил Дэвис.

— Нет, я проникающий.

Фаустролл удалился, оставив Дэвиса воображать, что именно он имел в виду.

Но Дэвис поспешил уйти, чтобы успеть вовремя на свое дневное занятие. Точно так же, как он был королевским массажистом для Ивара Бескостного, когда Ивар был королем территории на дальнем юге этого государства, Дэвис был теперь первым массажистом у Пачакути. Его работа злила и раздражала его, потому что на Земле он был доктором медицины, и весьма хорошим, а после — остеопатом. Он ездил по многим местам в США, читая лекции и находя большое количество коллег по остеопатии. Когда он начал стариться, он основал и возглавил колледж в Лос-Анджелесе, основанный на эклектической дисциплине, невропатии. Там применяли лучшие теории и технологии безлекарственной терапии: остеопатию, хиропрактику, ханемазизм и всякое другое. Когда Дэвис умер в 1919 году в возрасте восьмидесяти четырех лет, его колледж все еще процветал. Он был убежден, что колледж будет расти и образует новые ветви по всему миру. Но люди из конца двадцатого века, которых он встречал, говорили ему, что они никогда не слыхали ни о нем, ни о его колледже.

Семь лет тому назад Ивар был вынужден бежать из своего царства из-за измены своего помощника, Торфинна Разбей-Череп. Дэвис, Фаустролл и Энн Пуллен ушли вместе с Иваром. Они не знали, чего ожидать от Торфинна, но предвидели, что им это не понравится.

После многих битв, пребывания в рабстве и побегов, все это время двигаясь вверх по Реке, их захватили в плен подданные Инки. И здесь они оставались, перенося все, что им пришлось, и замышляя когда-нибудь обрести свободу.

Ивар был терпелив, точно лиса, наблюдающая за соблазнительной курицей, но его терпение иссякло. Почему именно викинг не был увлечен идеей освободиться самому по себе, Дэвис не понимал. Ведь они стали бы для него обузой — с точки зрения Дэвиса, во всяком случае. Но не поддающийся анализу магнетизм держал эту четверку вместе. Одновременно с тем, что они привлекали друг друга, они и чувствовали друг к другу отвращение. Они вращались друг возле друга по какой-то замысловатой орбите, которая даже у астронома вызвала бы головную боль, если бы он попытался ее вычислить.

Около десяти минут перед своим запланированным появлением по солнечным часам Дэвис уже был в здании, занятым двором Инки. Это было строение из четырех стен и крыши, сидящей на пересечении множества балок на сто футов над землей. Скелетообразный город скрипел, стонал и раскачивался вокруг, над ними и под ними. Снаружи дома было шумно, а внутри только чуточку потише. Хотя Инка сидел на бамбуковом троне на возвышении, выслушивая своих просителей, люди, окружавшие его, громко разговаривали друг с другом. Дэвис протиснулся сквозь них и стоял теперь за несколько футов от возвышения. Через некоторое время Инка поднимет барабан из рыбьей кожи, ударит трижды и удалится в маленькую комнатку в женщиной, которую выбрал для удовлетворения королевской похоти. После этого Дэвис будет массировать королевское тело.

Пачакути был коротышом, с темной кожей и ястребиным носом, высокими скулами и толстыми губами. Вокруг бедер его короткой приземистой фигуры было обвязано длинное зеленое полотенце, служившее кильтом, а красное полотенце с голубым краем покрывало его плечи, как плащ. Его головной убор составляло свернутое тюрбаном полотенце, отороченное кругом из дуба, из которого торчали длинные поддельные перья разных цветов, вырезанные из дерева.

Был бы Пачакути обнаженным, часто думал Дэвис, он бы не выглядел монархом. Весьма немногие раздетые короли могли бы соответствовать своему званию. В самом деле, даже сейчас, в его наружности не было ничего более примечательного, чем в любом из его подданных. Но его манеры и поведение были определенно королевскими.

Кто же была та женщина, которая сегодня разделит королевское ложе? Дэвис думал, что ему это безразлично. И тут он увидел, как его bete noir, Энн Пуллен, сопровождают два стражника, а за ними следуют еще два. Толпа отступила перед ней. Когда она дошла до помоста, она остановилась, повернулась кругом и улыбнулась, обнажая красивые белые зубы, расположенные позади ярко накрашенных губ.

Хотя Дэвис испытывал к ней отвращение, он признавал сам себе, что она красива. Эти длинные золотистые косы, поразительно изящное тонкокостное лицо, торчащие груди совершенной формы, которыми она гордилась, тонкая талия и бедра и длинные стройные ноги делали ее похожей на богиню. На Венеру, какой та была бы, если бы Праксителю случилось мечтать об Энн Пуллен. Но ведь она такая шлюха, подумал Дэвис. Хотя, Елена Троянская, вероятно, тоже была шлюхой.

Стражники провели ее в дверь той комнаты, где ждал ее Инка. Через какой-то миг она уже вошла в комнату, а стражники впустили большеглазого низенького священнослужителя, который наблюдал за потенцией Инки во время его половых сношений. Когда король окончательно выбивался из сил, королевский свидетель выходил и комнаты и объявлял, сколько раз Инка овладел своей женщиной.

Толпа будет ликовать и поздравлять своих соплеменников. Королевство будет продолжать процветать; все хорошо в его городском мире.

Но берегись, если Инку постигнет неудача.

Дэвис никогда не ругался. По крайней мере, на Земле. Но теперь он выругался:

— Черт ее побери!

Она отдается Инке и станет теперь одной из его жен, возможно, любимой. Но почему? Она что, поссорилась с Иваром, с тех пор как он сходил на сторожевую башню? Или Инка искушал ее такими предложениями, что она больше не могла отказывать ему? Или она, грешница и проститутка, отвратная тварь из ноздрей Господа, просто решила, что ей хочется возлечь с Инкой, прежде чем она сегодня ночью сбежит из этого королевства? Говорят, что этот человек имеет необыкновенную мужскую мощь.

Какова бы ни была причина, Ивар все равно узнает о ее неверности. Правда, ему случалось в прошлом прощать ей измены, но тогда Энн сохраняла благоразумие и выбирала время, когда он и сам был с другой женщиной. Со стороны Энн совокупляться с Инкой чуть ли не при всем честном народе, как оно было, — оскорбление, наносимое Ивару. Хотя он обычно хорошо владел собой, он мог бы отреагировать так же безошибочно, как зажженная спичка, поднесенная к пороху.

— Что нашло на эту женщину? — пробормотал Дэвис. — В дополнение к целой орде мужиков?

Энн Пуллен была из Америки конца семнадцатого столетия, которая жила — а жила она самой полной жизнью — в Мэриленде и Вестморлендском графстве, Виргиния. Рожденная в квакерской семье, она перешла в лоно епископальной церкви вместе с большинством ее семьи, табачных плантаторов. Она выходила замуж четырежды: мужчина по фамилии Пуллен был ее последним мужем. Когда она завела первого любовника и когда у нее был последний, она точно не знала. Но они у нее появлялись и исчезали, по крайней мере, в течение сорока лет ее бурной земной жизни.

Как она заявляла — и это случилось во время публичной записи, — она не видела причины, почему бы женщине не наслаждаться той же свободой, которая является привилегией мужчин. Хотя в ее эпоху это было опасное убеждение, она избежала арестов за распутство и адюльтер. Однако дважды ее чуть не высекли по решению суда, когда она обвинялась в нападении на женщину, которая ее оскорбила.

Возможно, изоляция Мэриленда и Виргинии, где она жила, дала ей возможность избежать сурового наказания, которому она бы подверглась в более цивилизованной области, расположенной у моря. Или, может быть, это было благодаря горячей и драчливой натуре, диким обычаям и свободному духу вестморлендцев ее времени. В любом случае, на Земле она была ужасной грешницей, как считал Дэвис, а в мире Реки она стала еще хуже. Церковь Христа, к которой он принадлежал, заставляла его презирать ее и возмущаться ею. В то же время, он горевал, потому что ее, несомненно, будут жечь в аду. Иногда, хотя он стыдился после себя самого, в своих видениях он упивался ее корчами и криками во время мучений адских.

Итак, нынче Иезавель вдруг решила совокупиться с Пачакути. Она не могла сделать больше, чем это, чтобы создать трудности. Разве что сказать Инке, что Ивар, Дэвис и Фаустролл собираются покинуть это королевство. Но даже она не будет столь низкой тварью.

Или будет?

Дэвису захотелось улизнуть от двора, но он не смел сердить Инку. Он был вынужден слушать крики и стоны экстаза, издаваемые императором и Энн Пуллен. Придворные и солдаты прекратили свою болтовню, чтобы их послушать, что делало все еще хуже для Дэвиса. Особенно из-за того, что они ничуть не были шокированы. Вместо того, они ухмылялись, хихикали и щипали друг друга. Несколько женщин и мужчин щупали друг друга, а одна пара уже открыто совокупилась на полу. Дикари! Животные! Где та молния, что будет жечь их — в преддверии ада? Где отмщение Господне?

Через несколько часов священнослужитель вышел из комнаты. Улыбаясь, он прокричал, что Инка все еще отличается мужественностью, требуемой богами и его народом. Государство будет процветать; хорошие времена продолжается. Все, кроме Дэвиса и парочки на полу, шумно приветствовали это известие.

Некоторое время спустя рабыни внесли в комнату чаши и кувшины с водой и полотенца — чтобы выкупать и вытереть Инку и Энн. Когда они вышли, верховный священнослужитель подошел, чтобы совершить очистительный ритуал. Когда с ним было покончено, слуга объявил Дэвису, что император готов принять его. Сжав зубы, но пытаясь в то же время улыбаться, Дэвис вступил в комнату беззакония. Но — несмотря на омовение, от обоих все еще несло потом и обильными сексуальными выделениями.

Энн, совершенно обнаженная, развалилась на ложе. Она вытянулась, когда он вошел, потом повернула к нему свою грудь. Одно из ее главных удовольствий было демонстрировать перед ним свое тело. Она знала, в какое негодование это приводит его.

Император, тоже обнаженный, возлежал на массажном столике. Дэвис подошел, чтобы обрабатывать его. Когда он закончил, ему было велено массировать Энн. Когда император встал со столика, рабы одели его в великолепный церемониальный костюм, великолепный, по крайней мере, по стандартам мира Реки. Потом он покинул комнату, и толпа приветствовала его радостными криками.

Энн взгромоздилась на массажный столик и повернулась к нему передом. Она сказала на виргинском диалекте своего времени:

— Давай, протри меня как следует, Энди. Император ворочал меня и так, и эдак. Я обучила его многим позам, которых он и не знал на Земле, и он всеми ими воспользовался. Был бы не таким святошей, я бы и тебя научила.

Две женщины-прислужницы оставались в комнате, но они не понимали по-английски. Дэвис, пытаясь, чтобы голос его не дрожал от гнева, спросил:

— И что, как ты думаешь, собирается делать с этим Ивар?

— А что ему делать? — легкомысленно ответила она вопросом. Тем не менее, мышцы ее слегка напряглись. Потом она добавила: — А тебе-то какое дело?

— До греха есть дело каждому.

— Именно те самые слова я могла бы ожидать услышать от вонючего проповедника.

— Вонючего? — переспросил Дэвис.

— Распущенный идиот.

Дэвис массировал мышцы плеч. Он нашел бы весьма легким делом двигать свои пальцы все выше, сомкнуть их вокруг ее шеи и стиснуть. Хотя он не был крупным мужчиной, руки у него были очень сильные. На минутку он почти осознал, как такая фантазия овладевает его сознанием. Но истинный христианин не убивает, как бы ни сильно было искушение. С другой стороны, ведь в действительности он не убьет ее. Завтра же она появится где-то в другом месте и будет наводить порчу на других. Хотя — далеко отсюда.

— Распущенный, — повторила она. — Ты так меня ненавидишь из-за того, что в глубине души тебе бы хотелось переспать со мной. Старый Адам в тебе мечтает меня изнасиловать. Но ты загнал это желание в тени своей греховности, в Старого Рогача, который там скорчился и притаился. Я так говорю, потому что знаю мужчин. Там, в глубине, они все братья. Все, все, говорю тебе!

— Шлюха! Дрянь! Ты лжешь! Ты хотела бы познать, всех мужчин в мире, вот и…

Она резко повернулась. Она улыбалась, но глаза ее сузились:

— Познать всех мужчин! Ах ты, идиот сладкоречивый! Ты что, не умеешь выражаться на добром английском? Уж не говорил бы «гоп», пока не перескочишь!

Хотя Дэвис еще не закончил массаж, он вышел из комнаты. Фырканье и хихиканье рабов неслось ему вслед сквозь все бамбуковые стены, которые он проходил. Они ни слова не поняли, но интонации голосов его и Энн и ее жесты можно было легко прочесть.

Вспомнив о чем-то, он вернулся в комнату. Энн сидела на столике и вертела своими длинными ногами. Кажется, она была довольна собой. Дэвис встал в дверях и сказал:

— Ты знаешь, что решил Ивар для нас сегодня ночью?

Энн кивнула и ответила:

— Он мне говорил.

— Значит, у тебя была последняя утеха твоей похоти?

— Я играла в животное о двух спинах с королями, но никогда не делала этого с императором. Теперь — если бы мне только найти бога, который взял бы меня, как Зевс взял Леду. Или великого бога Одина — Ивар клянется, что происходит от него. Бога, у которого жизнеспособность продолжается вечно, и нет никаких угрызений совести впоследствии, и он всегда был бы добр ко мне. Вот тогда моя жизнь была бы совсем полной.

— Меня вырвет, — предупредил Дэвис и снова вышел.

— Это одна из форм извержения спермы, — громко сказал она ему вслед.

Дэвис спустился по тысячам ступенек, все это время удивляясь, зачем эти ненормальные язычники выстроили такой неудобный город. Достигнув земли, он поискал Фаустролла вдоль берега Реки, пока, наконец, не обнаружил, что тот ловит рыбу с пирса. Бамбуковая корзина француза содержала семь-восемь видов полосатых рыб, которых называли зебрами. Он описывал своим собратьям-рыбакам сложность той науки, которую изобрел. Он называл ее патафизикой. Дэвис мало что в ней понимал. Так же мало, вероятно, разбирались в ней и люди, сейчас его окружавшие. Они кивали в ответ на его объяснения. Но озадаченное выражение их лиц показывало, что мыслями они так же далеки от него, как бывало большинство его слушателей. И то, что Фаустролл не очень хорошо владел языком суахили, определенно не помогало им понять его.

3

— Патафизику, — монотонно провозглашал Фаустролл, — трудно определить, потому что для ее определения нам приходится употреблять непатофизические термины.

Он должен был применять французские слова, перемешанные с суахили, потому что «патафизика» и многие другие термины отсутствовали в языке инков. Таким образом, он еще больше сбивал с толку свою аудиторию. Дэвис решил, что Фаустроллу не так уж и важно, понимают ли его слушатели. Он говорил исключительно для самого себя, с целью убедить самого себя.

— Патафизика — это наука о той области, которая находится за пределами метафизики, — продолжал Фаустролл.

— Это наука воображаемых решений, наука особых, кажущихся исключений. Патафизика считает, что все предметы равны. Все предметы патафизичны. Но только немногие люди применяют патафизику сознательно. Патафизика — не шутка и не мистификация. Мы серьезны, мы не смеемся, мы истинны, как ураган.

Почему-то он добавил по-английски по непонятной Дэвису причине:

— Патафизика синаптична, не имеет отношения к синоптике.

Очевидно, он оставил язык инков. Он продолжал по-французски:

— В заключение, хотя ничего никогда не может быть окончательно завершено, мы ничего не знаем о патафизике — и все же, знаем все. Мы рождаемся со знанием ее — и, в то же самое время, рождаемся абсолютно невежественными относительно нее. Наша цель — двигаться вперед и обучать невежд — то есть, нас, пока мы все не просветимся. Тогда человечество, как мы, к несчастью, знаем теперь, будет трансформировано. Мы станем такими, какими предполагал нас видеть Господь, во многих отношениях, в любом случае, даже если Бог не существует, но, насколько нам известно, оборотная сторона его — хаос, а, зная истину, мы в нашей телесной форме окуклимся и превратимся в подобие истины. Что будет достаточно.

Так вот он, подумал Дэвис, тот самый человек, который в самом деле подходит к определению Энн — «слабак». И все же… и все же… в словах Фаустролла есть какой-то смысл. Убрать только словесные украшения, и получается, что он говорит о необходимости для людей смотреть на вещи под другим углом зрения. Что это говорил тот араб конца двадцатого века, которого он встречал так много лет тому назад? Абу ибн Омар цитировал… как бишь его имя? — а! - человека по фамилии Успенский. «Думайте другими категориями» — вот оно! «Думайте другими категориями». Абу говорил: «переверните предмет, посмотрите на его нижнюю сторону. Говорят, что часы круглые. Но если циферблат повернут к нам Верным углом, часы эллипсоидны… Если бы всем приходилось думать иными категориями, особенно в эмоциональной, семейной, социальной, экономической, религиозной и политической областях, человеческие существа избежали бы многих проблем, которые делают их жизни такими несчастными».

— На Земле этого не случилось, — возразил тогда Дэвис.

— Но здесь это возможно, — настаивал Абу.

— Полная возможность! — согласился Дэвис. — Если все не обратятся к Господу, к Иисусу Христу, за спасением.

— Если бы истинные христиане, не были ханжами, эгоистами, слабовольными, несчастными, узколобыми существами, какими являются большинство из них… Я оскорблю вас, если скажу, что вы один из них, хотя вы станете это отрицать. Значит, оно именно так и есть.

Дэвис тогда подошел поближе, чтобы ударить того человека, но отвернулся, дрожа от ярости, и покинул его.

Он все еще приходил в негодование, когда вспоминал обвинения Абу.

— Фаустролл! Мне надо с тобой поговорить, — окликнул его Дэвис по-английски.

Француз обернулся и предложил:

— Начинай.

Дэвис рассказал ему насчет Энн и императора. Фаустролл сказал:

— Ты можешь сообщить Бескостному об этой пикантной ситуации, если она тебя задевает. Мы бы не хотели быть с ним по соседству, когда он о ней услышит.

— О, он о ней услышит, хотя и не от меня. Вся местность здесь — лава слухов и сплетен. Ты все еще намерен бежать из этих мест сегодня ночью, как договорено?

— С Иваром, или без него, с Энн и с тобой — или без вас?

Он указал куда-то мимо Дэвиса и добавил:

— Кто-то ему уже сообщил.

Дэвис повернулся. Настоящий город, состоящий из скелетов башен, начинался за полмили от берега Реки. Викинг шагал по площадке по направлению к входу на лестницу. В руке он сжимал рукоятку громадного каменного топора. Кроме того, он нес еще очень большой заплечный мешок. Дэвис предположил, что в нем — грааль Ивара. Но он так раздулся, что там должно было быть что-то еще. Даже на таком расстоянии Дэвису было видно, что лицо и тело Ивара были ярко-красными.

— Он собирается убить Инку! — воскликнул Дэвис.

— Или Энн, или обоих, — заключил Фаустролл.

Было слишком поздно ловить его. Если бы даже им это удалось, они бы не смогли его остановить. До того они несколько раз видели его в состоянии безумной ярости. Он вполне мог бы обрушиться на их скальпы своим топором.

— Он не пройдет мимо телохранителей Инки, — сообразил француз. — Думаю, единственное, что нам остается делать, это следовать по нашему плану и уходить ночью. Энн и Ивара там не будет. Нам с тобой придется уходить без них.

Дэвис понял, что Фаустролл крайне расстроен: он сказал «я», а не «мы».

К тому времени викинг достиг третьего этажа и прошел через него.

На мгновение он исчез за полупрозрачной стеной из кишок рыбы-дракона.

— Я чувствую, что вроде бы бросаю его, — сказал Дэвис. — Но что мы можем сделать?

— Мы передумали, что является прерогативой, в самом деле, даже обязанностью философа, — объявил Фаустролл.

— Самое меньшее, что мы можем сделать, это последовать за ним и подвергнуться тому же, что произойдет с ним. Мы даже, вероятно, сможем каким-то образом помочь ему.

Дэвис вовсе не считал так. Но он не хочет позволить этому дурню проявить больше храбрости, чем это делает он сам.

— Прекрасно. Давай, пошли.

Они положили свои пожитки в заплечные мешки и заспешили в город. Вскарабкавшись на разные лестницы и лесенки, они оказались на том этаже, где находилось жилище Инки. Они увидели много суетящихся людей и услышали большой шум. С большого расстояния слышался такой гвалт, какой может поднять только большая толпа. В то же время, они почувствовали запах дыма. Пахло совсем не так, как бывает, когда в жилище горит множество огней, чтобы приготовить пищу. Следуя в направлении шума и отстраняя людей, бегущих к лестницам и лесенкам, они вышли на небольшую площадку.

Строения вокруг нее, в большинстве бамбуковые с половинными стенами, были правительственными учреждениями. «Дворец» Инки был самым большим зданием, высотой в три этажа, но узким. Хотя там имелась крыша, стен было всего ничего. Дальняя его сторона примыкала к главному эшафоту города.

Аромат дыма сделался сильнее, и кругом носилось больше мужчин и женщин. Двое пришедших никак не могли ничего понять в этом шуме и криках, пока Дэвис не уловил слово, означающее на суахили «пожар». И только тогда они осознали, что вся эта буря вовсе не вызвана Иваром. Или, возможно, и вызвана. Дэвис вспомнил о громадном заплечном мешке Ивара. Может, там у него были сосновые факелы и земной сосуд, наполненный лишайниковым алкогольным напитком?

Сильный ветер нес облака на юг, что объясняло, почему запах дыма был таким стойким на нижних уровнях. Было бы опасным подходить ко дворцу. Бамбуковый пол площади теперь быстро горел, и им необходимо было обойти это место кругом. Насколько им было известно, на другой стороне пол тоже загорелся. Возле них работала пожарная команда, энергично поднимая большие ведра с водой при помощи шести лебедок. Через многие открывшиеся пространства между комнатами и этажами Дэвис заметил цепочки людей, передающих ведра с водой из реки.

Все это произошло очень быстро.

Теперь Дэвис различал явственный запах горящей плоти. И он разглядел несколько тел, лежащих в пламени. Несколько секунд спустя сквозь прогоревший пол упал чей-то труп на этаж ниже.

Казалось невозможным, чтобы один человек мог устроить все это разрушение.

— Ну что, и теперь пойдешь? — спросил Дэвис. — Ивар обречен, если он уже не мертв. Нам бы лучше спуститься на землю, пока не попали в огонь.

— Рассудок не всегда превалирует, — отформулировал Фаустролл. — Но с пожаром это бывает.

Они, кашляя, отступили, пока огонь не рассеялся достаточно для того, чтобы они могли увидеть, что происходит. Внешняя сторона здания была от них за несколько ярдов. Рядом была лестница и несколько отверстий в полу, чтобы спускаться через них по приставным лесенкам.

Но они не могли туда добраться из-за толпы, которая их окружала. Путь к основной лестнице и к приставным лесенкам был запружен рычащим, визжащим и дерущимся народом. Некоторые из них падали прямо на головы спасателей на этаж ниже.

— Возможно слезть по балкам внешнего здания! — взвыл Фаустролл. — Давай попробуем сбежать по ним!.

К тому времени и у других появилась та же мысль. Но пространства для всех оказалось достаточно.

Когда Дэвис с французом попали на землю, руки и ноги у них тряслись от усилий, а ладони, животы и ноги были как следует ободраны. Они пробились сквозь толпу и вскоре оказались близко от Реки.

— Теперь пора оценить маленькое парусное суденышко и поплыть вверх по реке, — заметил Фаустролл.

Дэвис поглядел на скелетообразное здание и на народ, суетящийся вокруг и все еще выходящий из него. Бригада, орудовавшая ведрами, к этому времени завершила свою работу, хотя всего несколько минут назад он поспорил бы на что угодно, что весь город обречен. Дым исчез, за исключением нескольких струй.

У них с Фаустроллом вещи все еще были при себе. А на рыбачьем судне, стоящем на якоре за несколько ярдов от берега, хватало шестов, сетей и копий. Вполне достаточно.

Когда они вперевалку добрались до лодки, они увидели какого-то мужчину со смуглой кожей, темноволосого, с близко посаженными глазами, лежащего на полу лицом кверху. Его челюсти медленно двигались.

— Жвачка грез, — определил Фаустролл. — Он сейчас где-нибудь среди инков Перу, в мозгу его видения страны, которую он когда-то знал, но по-настоящему она никогда не существовала. Или, может быть, он летает быстрее света среди звезд, где-нибудь на краю безграничного.

— Ничего такого великолепного, — с отвращением возразил Дэвис. Он указал на вздыбленный пенис мужчины. — Он грезит о том, что лежит с самой прекрасной женщиной в мире. Если у него есть для этого воображение, в чем я сомневаюсь. Эти люди — невежественные и грубые крестьяне. Высшая точка их мечтаний — легкая жизнь без всяких обязательств, без хозяев, которых надо слушаться, масса еды и пива, и чтоб каждая женщина была рабой их любви.

Фаустролл взобрался на борт.

— Ты просто описал рай, друг мой, то есть, мир Реки. Если не принимать во внимание хозяев, которых надо слушаться, и того, чтобы каждая женщина была рабой любви, ты так причудливо описал ту часть человечества, которая носит вельветовые облегающие штаны. Избавься от хозяев и согласись, что многие женщины будут тебя презирать, но зато есть много других, которые не будут, и ты получишь невообразимый мужской идеал жизни в загробном мире. Однако, не так уж скверно. Определенно шаг вперед от нашей родной планеты.

Что до этого парня, он рожден среди бедноты и жил среди нее. Но бедняки — соль земли. Мы не имеем в виду под солью экскрецию, создающуюся определенными геологическими явлениями. Мы имеем в виду соль, остающуюся на коже после большого количества труда и сильного потения, соль, аккумулирующуюся от недостатка мытья. Этот вонючий минерал и пласты гниения, отделяющиеся от кожных клеток, и есть соль земли.

Дэвис залез в лодку, встал и указал на брызжущий пенис мужчины:

— Ого! Ниже, чем животное! Давай-ка, выбросим обезьяну за борт и отправимся.

Фаустролл засмеялся.

— Без сомнения, он мечтает об Энн, нашей местной Елене Троянской. Что ж, мы тоже это делали — и не стыдимся. Однако, откуда ты знаешь, что он не мечтает о мужчине? Или о своей любимой ламе?

— Ты тоже отвратителен, — поморщился Дэвис. Он наклонился и ухватил мужчину за лодыжки. — Помоги мне.

Фаустролл просунул руки лежащему под мышки и поднял его.

— У-ух! Почему притяжение усиливается, если мы поднимаем труп или пьяного, или находящегося под действием наркотиков? Ответь нам, друг наш филистимлянин. Ладно, ответим за тебя. Это потому, что сила тяжести не есть неварьирующаяся сила, всегда отвечающая тому, что мы называем законами физики. Сила тяжести меняется в зависимости от обстоятельств. Таким образом, в противоположность учению Гераклита, то, что поднимается, не всегда опускается.

— Лопочешь, как обезьяна, — недовольно буркнул Дэвис. — Ну, начали! Раз, два, три!

Мужчина плюхнулся в воду набок, вынырнул на поверхность, потом, бессвязно что-то бормоча, поднялся. Он оказался в Реке по пояс и пошел к берегу.

— Благодари же нас за ванную, в которой ты так давно нуждался! — засмеялся Фаустролл и начал поднимать заменяющий якорь камень.

Но Дэвис показал рукой на берег и заметил:

— Вот они идут!

Солдаты в деревянных шлемах и с копьями в руках бежали по направлению к ним.

— Кто-то на нас донес! — и Дэвис застонал в досаде.

Через две минуты их уже вели к тюрьме.

4

Ивара и Энн не убили. Викинг сражался с большой группой солдат, убивая и раня многих из них, все же он каким-то образом достиг своей цели, хотя из многочисленных ран у него струилась кровь. Его залитый кровью топор с треском опустился на голову Инки, и Пачакути перестал быть императором. Ивар не предпринял попытки убить Энн. Единственной причиной, что он этого не сделал, было то, что его сбили с ног сейчас же, как только он размозжил череп Инки.

По закону Королевства Восходящего Солнца Ивара следовало сохранить живым, чтобы подвергать многодневным пыткам до тех пор, когда его тело уже не сможет их воспринимать. Но тот, кто захватил власть, придумал другое. Тамкар был начальником полка, но не являлся законным наследником трона. Он немедленно поднял свое войско против солдат Пачакути, поубивал их и объявил себя Инкой. Его люди убили других военачальников, оставшиеся из тех полков подчинились новому Инке. Это что касается традиции в порядке наследования.

Хотя публично Тамкар объявил Ивара вне закона, в душе он должен был бы благодарить его. Он приговорил викинга к Прыжку Смерти, но это давало Ивару крошечный шанс победить и быть изгнанным из королевства. Энн Пуллен, Фаустролл и Дэвис не принимали участия в убийстве Пачакути, все же их на суде признали виновными в связи с викингом. На самом деле новый Инка просто избавлялся от тех, кого считал опасными для себя. Он собрал человек двадцать мужчин высокого ранга и заставил их прыгать с мостика. Это не удалось никому, кроме двоих. Народу это понравилось, хотя многие были разочарованы, потому что не все потерпели неудачу. Тамкар разыскал еще других, кто, как он подозревал, мог отнять у него трон. Их, наряду с преступниками, заставили выполнить Прыжок. Толпа любит зрелища. После такой раскачки наступило главное событие. Теперь Ивар и его товарищи имели удобный случай привести в дрожь публику. Не говоря уже о них самих.

Через две недели после смерти Пачакути Дэвиса и остальных его союзников ровно в полдень привели к башне. Их содержали в тюрьме, так что у них было пространство для усиленной практики. Они практиковались в прыжках в длину на дорожке и над ямой с песком, приготовленных для тех, кто осужден на Прыжок Смерти. Народ любит хорошее зрелище, а императору нравилось то, что нравилось народу. Он сидел на стуле на возвышении, с которого тянулась дощечка к свободе.

Били в барабаны и дули в единорожьи рога. Толпа собравшаяся внизу, громко одобряла объявление о первом прыжке.

Фаустролл, стоя позади Дэвиса, напутствовал:

— Помни, друг наш. Степень силы тяжести зависит от положения того, кто ее вызывает. Если была бы такая вещь, как удача, мы попросили бы, чтобы она была с тобой!

— Удачи и тебе тоже, — поблагодарил Дэвис. Интонация у него получилась очень нервной, даже в собственном восприятии.

Начальник королевской стражи прокричал, что он начинает счет. Прежде, чем кончились две минуты. Дэвис пробежал по тридцатифутовой дощечке, сильно оттолкнулся от ее края правой ногой и воспарил вверх. Именно тогда экстаз охватил его. Впоследствии он поверил, что это было единственным, что привело его к спасению. Это было дано ему Богом, без сомнения. Он был спасен тем самым Существом, которое спасло Даниила в львином логове.

Тем не менее, он тяжело упал вперед, так как его ноги, сразу за пальцами, застряли в конце дощечки. Грудью и лицом он больно ударился о твердое тисовое дерево, находившееся в конце доски. Его руки вцепились в доску, хотя ему вовсе не грозило свалиться с нее. Прежде, чем встать, он немного полежал. Приветствия, крики «ура!» и радостный шум поднимались над толпой с земли… Дэвис не обращал на них внимания, когда прыгнул с доски на площадку, после чего стражники отвели его в сторону. Сердце у него быстро колотилось, и долгое время он не мог унять дрожь. К тому моменту уже Фаустролл бежал по дощечке, лицо его исполнилось решимости.

Он тоже воспарил, хотя Дэвис сомневался, что француза охватил тот же экстаз, какой испытал он. Он не отклонился ни на дюйм, но сумел заставить себя упасть вперед. Если бы он упал назад и таким образом повис в воздухе, он бы свалился вниз.

Он широко улыбался, когда встал рядом с Дэвисом.

— Мы такие великолепные атлеты! — воскликнул француз.

В третий раз забили барабаны и зазвучали рога. Энн, так же обнаженная, как ее предшественники, причем кожа ее побелела от страха, побежала по трапу. Склонившись вперед, работая руками и длинными стройными ногами, она без колебаний перепрыгнула через пустоту.

— Какова смелость! Какова отвага! — воскликнул Фаустролл. — Ну и женщина!

Дэвис, несмотря на неприязнь к ней, заметил себе, что француз прав. Но ее храбрости и силы было недостаточно, чтобы удачно приземлиться. Конец доски стукнул ее по диафрагме, а локти зацепились о дерево. Дыхание со свистом вырывалось из нее. Примерно мгновение она висела, перебирая ногами. Ее попытки восстановить дыхание были мучительными. Тогда она вытянула руки и стала двигать ладонями по краю доски. Лицо уткнулось в дерево. Она начала скользить назад, захват ее пальцев ослабел.

Ивар взревел, его голос прорвался сквозь бурные крики толпы и шум людей, стоявших на площадке:

— Ты же валькирия, Энн! Держись! Ты можешь сделать это! Подтянись вверх — и вперед! Я встречу тебя на площадке! Если я упаду, мы опять с тобой встретимся где-нибудь на Реке!

Это удивило Дэвиса. В течение двух недель их тюремного заключения Ивар ни слова не говорил, обращаясь к Энн. И она с ним не разговаривала.

После его криков Энн улыбнулась, хотя сделала ли она это от отчаяния или от радости услышать слова Ивара, было вопросом. Она обливалась потом, лицо ее даже несколько увяло в сильном сопротивлении, она подтянулась вперед, и вот ее ноги перестали свисать. Тогда она перекатилась на спину и лежала так, вытянувшись, а груди у нее быстро поднимались и опускались. На ее диафрагме сохранился красный след от удара. Две минуты спустя она встала на четвереньки и проползла несколько футов. Потом поднялась на ноги и нетвердо, но с гордым видом прошла к площадке.

Фаустролл обнял ее, возможно, несколько с большим энтузиазмом, чем позволяла скромность, когда она присоединилась к нему. Она немного поплакала, Фаустролл тоже плакал. Но они отделились друг от друга, чтобы проследить за Иваром, когда снова загремели барабаны и завыли рога.

Громадный мужчина ступил на трап, его бронзово-рыжие волосы так и сверкали на солнце. Как до него делали другие прыгуны, он наклонялся, приседал и подпрыгивал в качестве разминки. Но вот он согнулся, губы его шевелились, считая секунды вместе с начальником стражи. Затем он выпрямился и побежал, работая массивными ногами. Планка прогнулась от его веса. Его левая нога соскользнула вниз всего за несколько дюймов от конца. Он выпрямился, болтая ногами.

Он свалился за фут от конца победной доски. Руки его протянулись и схватились за края деревянной поверхности близко от ее конца. Планка опустилась, немного поднялась и вновь прогнулась. Она громко затрещала.

Дэвис закричал ему:

— Вставай на доску! Она сейчас сломается!

Ивар уже раскачивался, отклоняясь назад, чтобы уловить момент для рывка вперед, так что ему удалось поставить ногу на планку. Как только он пробрался вперед, сильный шум толпы объявил ему, что доска сломалась. Энн пронзительно кричала. Дэвис затаил дыхание. Фаустролл взвыл:

— Mon dieu!

Ивар зарычал и скрылся из поля зрения. Дэвис кинулся вперед и прижался животом к поручням. Планка продолжала переворачиваться. Но викинга не было видно.

Дэвис наклонился сильнее. Там, за тридцать футов от него, внизу, Ивар свисал на руках с покосившейся балки. Когда он качнулся в сторону башни, он достаточно продвинулся, чтобы ухватиться за одну из горизонтальных балок, протянувшихся вдоль главной постройки. Свисая с балки, за которую он держался руками, он ухитрился передвинуться ближе к зданию. Но он, должно быть, соскользнул и упал. Но снова он спасся, ухватившись за поперечную балку, находящуюся под углом в сорок пять градусов к внешней части городской постройки. Его тело, должно быть, сильно ударилось об эту балку, а руки скользили вниз по наклонному дереву, оставляя следы размазанной крови.

Когда они остановились там, где другая стоящая под углом балка соединялась с той, за которую он цеплялся, он изо всех сил постарался подтянуться. И это ему удалось. Потом ему нужно было вскарабкаться назад, наверх, и он попал на площадку, где стоял Дэвис. Не сделай он этого, он бы не был освобожден.

К тому времени Тамкар оставил свой трон, чтобы поглядеть через площадку вниз, на викинга. Он состроил гримасу, когда увидел, как Ивар медленно, но уверенно пробирается вверх по внешней стороне здания. Но даже Тамкар вынужден был подчиняться правилам Божьего суда. Никому не разрешалось вмешиваться в то, что делал Ивар. Только ему предстояло добраться до площадки — или упасть. Прошло десять минут, или около того, и появились бронзовые волосы викинга, а за ними его ухмыляющееся лицо. После того, как он перевалил через поручни, он на некоторое время прилег, чтобы восстановить силы.

Как только он смог встать, он обратился к Тамкару:

— Без сомнения, боги покровительствуют нам четверым. Они предназначили нас для более великих подвигов, чем быть твоими рабами.

— Я так не думаю, — возразил император. — Вас освободят, как приказывают боги. Но далеко вы не уйдете. Сразу к северу от нашего государства вас схватят дикари, и вы больше не будете свободными. Постараюсь убедиться в этом.

С мгновение было похоже на то, что Ивар собирается броситься на императора. Но копья королевских стражников были наготове для него на этот случай. Ивар расслабился, улыбнулся и произнес:

— Посмотрим.

Дэвис чувствовал себя опустошенным. Божий суд был достаточно ужасен. Теперь, после того, как они его пережили и остались невредимы, они снова попадают в руки зла. Здесь, по крайней мере, у них было вдоволь пищи. Но сразу же за верхней границей Королевства Восходящего Солнца, земля по обе стороны от Реки была занята людьми, которых лучше избегать. Они давали своим рабам достаточно еды, чтобы те работали: им доставляло наслаждение распинать рабов на крестах и привязывать их на долгое время в мучительных положениях; они получали удовольствие от того, что ели их. Если вы были их пленниками и внезапно вас начинали обильно кормить, вы понимали, что главная цель — сделать вас пожирнее для основного блюда.

Дэвис подумал, что ему было бы лучше, если бы он упал и умер. По крайней мере, тогда у него были бы равные шансы проснуться снова далеко к северу от этих мест.

Он все еще пребывал в дурном расположении духа, когда лодка увозила их в пределы того, что инки называли Страной Зверей. Два матроса начали спускать треугольный парус. Дэвис сидел вместе с другими пленниками в середине суденышка. Руки их были связаны впереди веревками из рыбьих кишок. Они были обнаженными и с собой везли только свои пожитки. По обе стороны стояли стражники с копьями.

Начальник стражи объявил:

— Не пройдет и нескольких минут, и вы все будете свободными. — Он захохотал.

Очевидно, император послал весть диким зверям о том, что скоро у них будут новые рабы в качестве его дара. Группа смуглых, но белых людей стояла у причала на правом берегу. Они размахивали копьями с кремневыми наконечниками и большими дубинками, исполняя дикий танец, солнце сверкало на их блестящих светло-серых шлемах из рыбьей чешуи. Дэвис раньше слышал, что они, как предполагалось — какое-то североафриканское племя, и жили где-то в каменном веке. Зрелище заставило его обливаться потом и ощущать боль в желудке. Но пока что они не нападали на лодки.

Ивар, сидевший рядом с Дэвисом, тихо сказал:

— Нас четверо. Стражников десять. Трое матросов не в счет. Нас больше. Когда я дам команду, Фаустролл и я нападем на них, со стороны кормы. Ты, рыжеволосый и ты, Энн, атакуете других. Свои мешки используйте как молоты, раскачайте их за ручки.

— Счет в нашу пользу! — повторил Фаустролл и рассмеялся. — Вот это согласуется с патафизикой!

Ивар наклонился и сделал усилие, чтобы развязать веревку, держащую его руки вместе. Лицо его покраснело, мышцы походили на змей, шевелящихся под кожей. Стража только глумилась над его усилиями. Но челюсти у них отвисли, когда веревка лопнула, и он, рыча, вскочил, размахивая вещевым мешком. Твердый нижний конец задел подбородок стражника. Ивар схватил его падающее копье другой рукой и метнул его в живот другому стражнику.

Инки не ожидали сопротивления. Они были убеждены, что, если что-то и возникнет, прирученные рабы легко будут приведены в порядок. Но викинг обезвредил для борьбы двух стражников через какие-то секунды после того, как она началась.

Дэвис и Энн размахивали своими мешками с хорошим результатом. Его мешок отправился вверх и попал в промежность ближайшего стражника. После этого у него не осталось времени, чтобы видеть, что делают его товарищи. Наконечник копья поразил его в бедро, и тут же человек, который его ранил, упал, когда мешок Дэвиса стукнул его сбоку по голове.

Все закончилось за пять секунд. Матросы выпрыгнули в воду. Ивар побежал к рулевому, который прыгнул за борт. Выполняя команды викинга, произносимые утробным голосом, женщина и двое мужчин подняли парус. Дикари на берегу громко заорали и немедленно начали садиться в лодки. Забили барабаны, очевидно, передавая сигнал тем, кто находился выше по Реке, чтобы они перехватили лодку рабов.

Те были близки к тому, чтобы сделать это. Но Ивар, превосходный моряк, избежал врагов и затем оставил их позади. Они плыли на север, к свободе.

5

Прошло восемнадцать лет после побега из Земли Зверей. Беглецы много боролись за свободу, несколько раз их захватывали в плен, пострадали от нескольких сотен неприятных происшествий и десятков ран. Но они прожили в этом государстве, Джардине, в течение семи лет, в относительном спокойствии и довольстве.

С Эндрю Дэвисом разделяла хижину Рэчел Эйбингдон, дочь американской четы миссионеров. Дэвис обратил ее в свою веру: в то, что искупитель родился снова на Реке, и что однажды они должны найти его. Тем временем, они проповедовали среди местных жителей, не особенно успешно, зато у них появилось около десятка учеников. Материально Дэвис процветал. Много мужчин и женщин ежедневно приходили к нему, чтобы делать массаж или лечить остеохондроз. За лечение они платили предметами, которые он мог обменивать на другие товары, если он того желал, и их мешки изобиловали изысканными продуктами. Жизнь была легкой. Горожане не жаждали власти, во всяком случае, политической. Дни для Дэвиса проходили так, как будто бы он находился в стране праздных мечтателей. Золотые дни рыбалки и счастливые вечерние сидения вокруг костров, поглощения еды и разговоры плавно переходили из одного в другое.

Ивар Бескостный стал военачальником армии, организованной исключительно в целях защиты. Но соседние государства за тысячи миль вверх и вниз по Реке не находились в состоянии войны. В качестве военного он не имел особенно много дел, кроме того, чтобы тренировать солдат, проверять пограничные стены и время от времени проводить маневры.

Энн давно уже перестала жить с Иваром. К удивлению Дэвиса, она ударилась в религию. То есть, если Церковь Второй Попытки можно было назвать религией в истинном смысле этого слова. Миссионеры, которых он слышал и с которыми мог поговорить, требовали верить в Создателя. Но они утверждали, что вся земная религия на преуспела в том, чтобы объявить их божественно воодушевленными. Создатель (они избегали слова — Бог) создал существо, превосходящего человека, незадолго до великого воскрешения земных мертвецов.

Это были некие ангелы из плоти и крови, они назывались Творцы, их миссия заключалась в том, чтобы спасти все человечество от него самого и поднять на уровень духовности — тот же, что у Творцов. Мужчины или женщины, которых не удается таким образом поднять после неопределенно долгого количества времени, были обречены. Они будут вечно бродить по пустоте в виде наделенных сознанием и лишенных материальности существ без воли.

— Этика сторонников Второй Попытки очень высока, — усмехнулся однажды Дэвис во время разговора с Энн. — Они не обращают внимания на сексуальную мораль постольку, поскольку принимаются во внимание силы устрашения.

— Сексуальная мораль была необходима на Земле, — объяснила ему Энн, — чтобы защищать детей. А еще — венерические заболевания и нежелательные беременности причиняли большие страдания. Но здесь-то нет таких болезней, а женщины не беременеют. В действительности, самым могучим элементом сексуальной морали на Земле была концепция собственности. Женщины и дети были собственностью. Но здесь нет ничего подобного собственности, никакой личной собственности. Во всяком случае, кроме личного грааля да нескольких полотенец и инструментов. Большинство из вас, мужчин, все еще не усвоило эту идею. Если быть справедливыми, так много женщин тоже этого не понимает. Но все вы в один прекрасный день научитесь.

— Ты все еще потаскушка, — зло сказал Дэвис.

— Потаскушка, которая тебя-то вовсе не желает, хотя ты и хочешь меня. В тот день, когда ты это поймешь, ты будешь на один шаг ближе к истинной любви и к спасению.

Как всегда, Дэвис, сжав зубы и сцепив ладони, удалился, и все тело его напряглось. Но ему было невозможно оставаться вдали от нее. Ведь если бы он перестал с ней разговаривать, он никогда не смог бы привести ее к истинному спасению.

Фаустролл два года назад объявил себя Богом.

— Тебе больше не нужно искать, друг наш, — сказал он Дэвису. — Вот он, перед тобой, Спаситель. Сходство во плоти с человеком, которое мы приняли, не должно тебя обманывать. Это необходимо, чтобы помешать тебе и всем нам остальным быть ослепленными нашей славой. Прими же нас как своего Бога, и мы разделим нашу божественность с тобой.

— В самом деле, ты уже божественен. Что я сделаю, так это открою тебе, как ты сможешь ее реализовать и как действовать, осуществляя свое славное предназначение.

Фаустролл был безнадежен. Философия его была вздором. И все же, по какой-то причине, Дэвис не мог не слушать его. И он делал это вовсе не для развлечения, как раньше считал, и не из-за того, что мог бы заставить Фаустролла увидеть Свет. Вероятно, это было из-за того, что ему нравился Фаустролл, несмотря на его приводящие Дэвиса в ярость замечания. Было что-то в этом французе.

Дэвис месяцами не видел Ивара, когда однажды Ивар вплыл в его поле зрения. «Вплыл» — подходящее слово: Ивар был как громадный корабль, целый линкор. Позади него шел куда меньший человечек. Он был коротышкой, худым, черноволосым и черноглазым. Лицо у него было узким, нос громадный и с горбинкой.

Ивар заревел на эсперанто:

— Эндрю Рыжий! Все еще мечтаешь найти женщину, которая даст рождение второму Христу? Или ты уже бросил эту задачу?

— Вовсе нет!

— Тогда почему же ты сидишь на своей заднице день за днем и неделя за неделей, месяц за месяцем и год за годом?

— Вовсе я не сижу! — с негодованием воскликнул Дэвис. — Я многих людей обратил, которые отвергали Христа! Или таких, которые никогда о Нем не слыхали, которые не бывали в состоянии благодати!

Ивар махнул рукой, как бы отвергая значительность всего этого.

— Да ты бы мог их поместить под одной крышей в маленькой хижине. Ты что же, собираешься вечно болтаться здесь, когда, несмотря на все твои знания, твой Иисус находится на верхней Реке и ждет, чтобы ты появился и чтобы он мог послать тебя проповедовать?

Дэвис почуял какую-то ловушку. Викинг ухмылялся, как будто бы собирался наброситься на него.

— Куда больше смысла поджидать Его здесь, — сказал Дэвис. — Он придет в один из дней, и я буду готов приветствовать Его.

— Лентяй, лентяй, лентяй! Правда-то в том, что тебе нравится жить тут, где никто не собирается убить тебя или превратить в раба. Ты делаешь слабые попытки читать проповеди, а большую часть времени проводишь на рыбалке — или кроешь свою женушку!

— Да посмотри-ка ты сюда, — начал Дэвис.

— Я уже здесь — и я смотрю. И то, что я вижу — это человек, который когда-то был огнем, а теперь он остыл и боится испробовать трудностей или страданий.

— Неправда!

— Я упрекаю тебя, но я упрекаю и себя самого. У меня тоже была мечта отправиться вверх по Реке, пока я не доберусь до ее устья. Я надеялся найти там те существа, которые создали этот мир и которые вызвали наше воскрешение. Если бы они не ответили на мои вопросы добровольно, они бы сделали это по принуждению. Я это обещаю, хотя они, кажется, неизмеримо могущественнее меня.

Но я забыл свою мечту. Выражаясь твоими словами, я был как дома в Сионе. Но это место — не Сион.

Дэвис кивнул в сторону человека, который пришел с Иваром:

— Кто это?

Большая рука Ивара подтолкнула маленького человечка вперед:

— Его зовут Бахаб. Он новенький. Бахаб араб, — Он родился на Сицилии, когда его народ захватил этот остров. Не знаю уж, где он жил согласно твоим представлениям, но это неважно. У него имеется интересная историйка, которая мне напомнила о том, что я позабыл. Говори же, Бахаб!

Человечек поклонился. Он заговорил высоким голосом и с сильным акцентом — на эсперанто. Хотя некоторые употребляемые им слова отсутствовали в местном лексиконе, Дэвис из контекста понял их значение.

— Я уверен, вы меня извините за такое внезапное появление и за то, что я, возможно, помешал. Я предпочел бы сидеть с вами за чашкой кофе и хотел бы познакомиться с вами до того, как начну мою историю. Но некоторые люди такие варвары, или, я бы сказал, у них иные привычки.

— Неважно, — громко перебил Ивар. — Начинай же свою историю!

— A-а, да. Несколько лет тому назад я был в верхней части Реки, далеко отсюда. Я разговаривал с человеком, у которого оказались удивительные новости. Не знаю, правда это или нет, хотя ничего не приобретал, если и лгал мне. С другой стороны, иные люди лгут просто ради удовольствия говорить неправду, сыны шайтана. Но иной раз, если ложь произносится просто для развлечения…

— Не собираешься ли ты заставить меня пожалеть, что я привел тебя сюда? — заорал Ивар.

— Прошу прощения, ваша милость. Человек, с которым я разговаривал, сказал, что у него есть любопытная история. Он много бродил, вверх и вниз по этой долине, но никогда не встречал ничего такого удивительного. Кажется, он однажды побывал в одной местности, где некая женщина, которая дала клятву остаться в девицах, зачала.

— О, Бог мой! — воскликнул Дэвис. — Может ли такое быть правдой?

Бахаб ответил:

— Я не знаю. Я не был свидетелем этого события, и я скептически настроен. Но другие, которые там были в то время, поклялись, что этот человек сказал правду.

— Ребенок! Ребенок! — воскликнул Дэвис. — Это был мальчик?

— Увы, нет. Это был младенец женского пола.

— Но этого быть не может! — удивился Дэвис.

Бахаб помолчал, как будто бы размышляя и ожидая, не назовет ли его Дэвис лжецом. Потом он улыбнулся:

— Я только говорю вам о том, что тот человек и остальные, — а всего их было пятеро — рассказывали мне. Непохоже, чтобы все они сговорились мне лгать. Но, если это вас оскорбляет, я ничего более не скажу.

— О, нет! — поспешил заверить его Дэвис. — Я вовсе не оскорблен. Наоборот. Пожалуйста, продолжайте.

Бахаб поклонился, затем добавил:

— Все это произошло за много лет до того, как я попал на ту территорию. Теперь этот ребенок должен быть совсем взрослым, — если такой ребенок был. Возможно, та женщина не сохранила девственность, как поклялась, возможно, отец ребенка — какой-нибудь мужчина. Но это уже было бы достаточным чудом, так как все мужчины и женщины, кажется, стерильны.

— Но ребенок — девочка? — переспросил Дэвис. — Этого не может быть!

— Я разговаривал с умными мужчинами и женщинами конца двадцатого века, по христианским меркам, они называют себя учеными, — заверил его Бахаб. — Они мне объяснили, что, если бы женщина забеременела благодаря химическим методам, родился бы ребенок женского пола. Я не понимаю их болтовни насчет «хромосом», но они меня уверяли, что девственница может зачать только девочку. Они также сказали, что в их времена такого никогда не случалось. И ни в какие времена до них — тоже.

— Они не принимают во внимание Бога в своей науке, — объяснил Дэвис. — Однажды такое случилось… когда родился Христос.

Бахаб выглядел недоверчивым, но ничего не сказал.

— То, что по твоему предположению должно случиться, — вставил Ивар, — и то, что случается на самом деле, часто не одно и то же. Ты все еще не знаешь правды. Единственный путь, который ты можешь себе определить, это отправиться вперед и убедиться самому. Ведь не можешь же ты не заинтересоваться только потому, что младенец был женского пола? Были женщины-богини, ты это знаешь.

— Ты прав, Ивар, — согласился Дэвис. — Я должен найти эту женщину и ее дочь и поговорить с ними. Признаюсь, ты прав и в том, что я позволил лепи и покою убаюкать себя и чуть не заснул.

— Едем! Я тоже спал! Но я устал от этой бессмысленной жизни. Мы построим лодку и поведем ее вверх по Реке!

— Рэчел будет довольна, — сказал Дэвис. — Я так думаю.

Рэчел была в нетерпении скорее ехать, хотя и она была разочарована в том, что Спаситель оказался женщиной.

— Но вообще-то мы не знаем, правдива ли эта история, — сказала она. — Или это может быть полуправда. Возможно, младенец был мужского пола, но злые люди переиначили историю, сделали ребенка девочкой. Это ложь, которую начал Дьявол. У него так много замыслов, чтобы ввести верующих в соблазн и заставить ошибаться.

— Мне не нравится так думать, — заявил Дэвис. — Но ты, возможно, права. Какова бы ни была правда, мы должны ее обнаружить.

Фаустролл выразил желание поехать с ними.

— Это непорочное рождение может быть патафизическим исключением. Патафизика, как мы отмечали многократно, есть наука об исключениях. Мы сомневаемся, что подобное случилось, потому что не помним, чтобы мы это сделали. Нам будет приятно разоблачить шарлатанов, которые клялись, что именно так и случилось.

Энн Пуллен заявила, что остается в Джардине. Никто, однако, и не просил ее их сопровождать. Дэвис думал, что обрадуется, когда услышит эту новость. Но он почувствовал внезапную боль. Он не понимал, почему так разочарован и почему чувствует стеснение в груди. Он презирал эту женщину.

Месяц спустя лодка была закончена, славное суденышко с единственной мачтой и двадцатью веслами. Ивар подобрал команду, мускулистых мужчин и испытанных в боях женщин, все они жаждали оставить позади легкую жизнь. Только двое из учеников Дэвиса были допущены в лодку Ивара, и это потому, что они не возражали, чтобы драться в процессе самозащиты. Остальные, все пацифисты, должны были следовать за ними на меньшем судне.

На рассвете назначенного для отплытия дня они собрались у грейлстоуна. После того, как камень с грохотом послал в воздух белые вспышки, путешественники подняли свои Граали, наполненные теперь различными продуктами, пивом, сигаретами и жвачкой грез. Дэвис хотел отдать табак, пиво и жвачку команде, хотя предпочел бы выбросить все это в Реку. Так как завтрак для них был назначен на борту попозже тем же утром, они начали садиться в лодку с пирса. Воздух был прохладным, но Дэвис дрожал больше от волнения.

Долгое время он сознавал, что чего-то в его жизни не хватает. Теперь он понял, что это было желание предаваться исследованиям и поискам приключений. На Земле он путешествовал, разъезжая по всем Соединенным Штатам, читая лекции и основывая остеопатические колледжи. Он встречался с враждебностью местных врачей и публики, провоцируемой докторами медицины. Он испытал насмешки, освистыванья, смертельные угрозы и брошенные в него тухлые яйца. Но он упорно продолжал свою кампанию, и, в конце концов, он и его коллеги победили.

В мире Реки он редко оставался подолгу на одном месте, разве что его обращали в рабство. Он был земным бродягой, передвигающимся то туда, то сюда, и моряком, отваживавшимся на далекие путешествия. Он не испытывал настоящего счастья, пока у него не появлялась цель, манящая его в дальние земли.

Ивар стоял на задней палубе возле рулевого и ревущим голосом выкрикивал приказы. Он тоже был счастлив, хотя и жаловался на нерасторопность и неуклюжесть команды.

Двое норвежцев с узловатыми мышцами начали отвязывать веревки, держащие судно у причала. Они прекратили, когда Ивар заревел на них, чтобы они подождали. Дэвис услышал крик какого-то мужчины и оглянулся на берег. Верхушка солнца как раз осветила горы; в его лучах растворялась серость, незнакомец был освещен. Он бежал через долину, махая руками и взывая на эсперанто:

— Не уезжайте! Подождите меня! Я хочу ехать с вами!

— Лучше бы у него была веская причина нас задержать, — громко сказал Ивар. — Не то попадет он в воду!

Дэвиса заинтересовал таинственный незнакомец, но он тоже почувствовал что-то безотчетное. Не было ли это предвестьем беды? Не принес ли этот человек неприятные новости? Хотя Дэвис не имел никаких причин это подозревать, он почувствовал, что был бы счастливее, если бы этот человек вовсе не появлялся.

А тот добежал до пирса и остановился, тяжело дыша, его дорожный мешок болтался у него в руке. Он был среднего роста, но длинноногий. У него было красивое лицо сильного мужчины, удлиненное, узкое, хотя отчасти затемненное черной шляпой с широкими полями, сидящей на макушке. Из-под тени от шляпы виднелись темные глаза. Длинные волосы, падавшие из-под шляпы, были блестящими и черными. Плечи его прикрывал черный плащ. Вокруг пояса он обвязался черным полотенцем. Его сапоги были из блестящей черной рыбьей шкуры. На черном поясе укреплены деревянные ножны, из которых торчала рукоятка рапиры — тоже из рыбьей кожи. Если бы оружие было сделано из железа, это было бы уникально для данной местности.

— Что тебя сюда принесло и почему ты каркаешь, как ворона, предвещая нам несчастье? — заревел Ивар.

— Я только что услыхал, что вы отправляетесь вверх по Реке, — сказал незнакомец глубоким голосом. Его эсперанто тяжело перебивалось родным языком, в котором, должно быть, было много резких звуков. — Всю дорогу с гор я бежал бегом, чтобы застать вас. Я бы хотел записаться в команду. Вы найдете, что я подходящий спутник. Я отлично умею грести, и я превосходный лучник, хотя из-за последних событий утратил свой лук. И драться могу.

Он выдержал паузу, затем добавил:

— Хотя я и был когда-то мирным человеком, теперь я живу шпагой.

Он вытащил свою рапиру. Она и в самом деле была стальная.

— Многих людей она пронзила.

— Твое имя? — заорал Ивар.

— Откликаюсь на Ньюмена.

— Я ожидаю и получаю беспрекословное послушание, — предупредил Ивар.

— Вы его получите.

— Какова твоя цель?

— Конец Реки, хотя я не спешу попасть к нему.

Ивар захохотал, потом сказал:

— У нас есть кое-что общее, хотя, я полагаю, многие пытаются туда попасть. У нас найдется для тебя место, если ты действительно хороший гребец. Поднимайся на борт. Позже в свою очередь сядешь грести.

— Спасибо.

Лодку оттолкнули от пирса, и два норвежца прыгнули на палубу. Вскоре судно уже шло вверх по Реке. Когда подул утренний бриз, гребцы вставили весла в уключины, подняли косой парус, и команда уселась, чтобы перекусить.

Ивар спустился с палубы, чтобы побеседовать с людьми средней части судна. Остановился над новичком.

— Какую интересную историю ты нам принес?

Тот посмотрел на него снизу вверх:

— Я их много знаю.

— Все мы знаем, — сказал Ивар. — Но какую ты считаешь самой интересной?

Ньюмен прикрыл ладонью глаза, как бы для того, чтобы загородиться от света, пока он копается в своей внутренней пустоте. Кажется, нащупывал какое-то сокровище.

Наконец, произнес:

— Пожалуй, самый забавный был человек, который претендовал на то, что он Иисус Христос. Ты о нем знаешь — или ты жил в те времена и в том месте на Земле, где о нем ничего не слыхали?

— Моими богами были Один, Тор и другие, — проворчал Ивар. — Я принес им в жертву многих христиан на Земле. Но ближе к концу жизни я стал христианином. Ты мог бы сказать, что больше из желания оградить себя, чем по истинной вере. Когда я попал в этот мир и нашел, что это не Вальгалла и не Рай, хотя здесь больше похоже на Вальгаллу, чем на Рай, я отверг обе веры. Но трудно не взывать к родным богам, когда я в них нуждаюсь.

— Те, кто никогда не слыхал об Иисусе на Земле, слышали о нем здесь, — сказал Ньюмен. — Но ты-то достаточно знаешь о нем, так что мне нет нужды тебе объяснять, кто он такой.

— Да уж как я ни старался знать о нем поменьше, мне это никак не удавалось, — ухмыльнулся Ивар. Он указал на Дэвиса: — Вот этот человек, Эндрю Рыжий, то и дело о нем болтает.

Дэвис протиснулся поближе к Ньюмену и заявил:

— Мне не терпится услышать твою историю, незнакомец. Но этот человек, который претендует на то, чтобы быть Христом, не может быть Им. Он на небе, хотя, возможно, он и перевоплотился в женщину в этом мире. Или так говорят некоторые. Мы с моей женой плывем вверх по Реке, чтобы найти ее.

— Удачи вам, хотя есть шанс, что она может оказаться и в низине Реки, — ответил Ньюмен. — Но я надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что ты будешь разочарован, даже если найдешь эту женщину?

— Довольно! — оборвал Ивар. — Давай историю!

— Я попал на определенную территорию вскоре после того, как человека, называющего себя Иисусом, распял фанатический средневековый монах, немец. Его звали Крамер Молот. Распятый человек все еще был жив, так что ты поймешь, как скоро после этого события я туда прибыл. Ну, если короче, так я с ним говорил, прежде чем он умер. А после я разговаривал с мужчиной, который жил во времена того, распятого человека, и в том же месте на Земле, и хорошо его знал. Этот человек подтвердил, что умерший на кресте действительно был Иешуа, как называл его свидетель.

Я был очень близко к нему, когда он произносил свои последние слова. Он закричал: «Отец! Они знают, что делают!

Не прощай их!» Это звучало так, как если бы его опыт в этом мире лишил его веры, какую он имел на Земле. Как будто бы он знал, что человечество не стоит спасения — или что он не сумел выполнить свою миссию.

— Невозможно! — воскликнул Дэвис.

Ньюмен холодно воззрился на Дэвиса:

— Так я лгу?

— Нет, нет! Я не сомневаюсь в правдивости твоего изложения случившегося. Но я не могу поверить, что тот человек на кресте на самом деле был Иисус. Он не первый и не последний из тех, кто говорил, что он Спаситель. Некоторые могли искренне поверить, что они таковыми и были.

— Как ты расцениваешь показания свидетеля?

— Он лгал.

Ньюмен пожал плечами.

— Мне-то все равно.

Рэчел тронула Дэвиса за плечо:

— Похоже, что ты встревожен.

— Нет. Я рассержен.

Но он был и расстроен, хотя понимал, что не должен бы.

В тот вечер судно пристало возле грейлстоуна. После того, как камень испустил гром, команда поела. Они поедали и только что пойманную и приготовленную местными жителями рыбу. Дэвис сидел в кружке у бамбукового костра. Фаустролл сидел рядом.

Француз сказал:

— Твоя жена была права, когда заметила, что ты казался встревоженным рассказом Ньюмена. И наверное, до сих пор не успокоился.

— Моя вера не рухнула и даже не пошатнулась, — заверил его Дэвис.

— Так ты говоришь. Твое тело и твой голос выдают, что ты погружен в черные мысли.

— Свет рассеет тьму.

— Возможно, друг, — согласился Фаустролл. — Ну, поешь немного рыбы. Она великолепна. Это то, во что можно верить.

Дэвис не отвечал. Вид грязных губ Фаустролла и мысль о поверхностной натуре француза вызывала у него тошноту. Или тошнота возникла по другой причине? Он был гораздо более расстроен, чем хотел признаться Рэчел или Фаустроллу.

— Этот незнакомец, он говорил так авторитетно, — вспомнил Фаустролл. — Конечно, так говорят все сумасшедшие.

— Сумасшедшие?

— Есть что-то нездоровое в этом человеке, хотя он владеет собой. Ты этого не заметил? Одет в черное, как будто в трауре.

— Просто он напоминает еще одного корыстного авантюриста, — объяснил Дэвис.

Фаустролл положил руку на плечо Дэвиса:

— Есть кое-что, что мы должны тебе сказать. Может быть, мы неверно выбрали время, мы видим, что ты в такой меланхолии. Но раньше или позже, ты, который ищет Свет, должен открыть на это глаза, хотя Свет может оказаться не того цвета, которого ты ожидал.

— Да? — Дэвис крайне заинтересовался.

— Мы говорим о том случае, когда ты перепрыгнул через пустоту между планками Пачакути. Ты говорил, что был охвачен духовным экстазом, как только твоя нога оторвалась от доски. Экстаз поднял тебя в воздух, как будто ты был шаром, надутым газом. Ты прыгнул выше, чем должен был, выше, чем был способен. Ты говорил, это дал тебе Бог. Но…

Дэвис, сидя, выпрямился. В глазах мелькнул интерес:

— Да?

— Ты преодолел промежуток и опустился на планку. Но твоя нога зацепилась за ее конец. В результате ты приземлился больно и мучительно. Ты мог бы тогда свалиться с планки, если бы не схватился за нее сбоку.

Фаустролл умолк. Дэвис спросил:

— Ну и что из этого?

— Экстаз — это прекрасно. Он благополучно перенес тебя. Но потом — ты зацепился за планку. Пришла реальность, экстаз исчез.

— И что из этого?

— Мы проводим аналогию, возможно, прибегаем к иносказанию. Вспоминай тот прыжок, друг, в то время как твое странствие есть поиски того, что может быть воображаемым. Экстаз нематериален и дается временно. А реальность жестока и продолжительна и часто мучительно и больно калечит. Что ты станешь делать, если обнаружишь, что та женщина вовсе не была беременна, и никакого ребенка нет?

Реальность может быть дубинкой, которая расшатает твою возможность снова ощущать тот экстаз. Мы надеемся, и это тебе на благо, что ты никогда не найдешь этого ребенка.

Подумай об этом.

Джоди Линн Най
Коль не по нраву пьеса королю…

— Нет, вы слушайте те строчки, которые произносите, — просил свою труппу Вильям Шекспир. — Если вы станете просто декламировать, вы не вызовете сочувствия у публики. — А вы, сэр, — он повернулся лицом к одному из актеров, — вряд ли они будут переживать за вас. Вы гнусный непорядочный негодяй, выдумщик, лжец и клеветник. Ваше наказание, по крайней мере, в высшей степени заслужено.

— Виновен, как сам грех, милорд, — ухмыльнулся Вашингтон Ирвинг, облокачиваясь о поручни судна «Город Лондон». — Не могу не надеяться на сочувствие. Оно в натуре человеческой. Сожалею, Вилл. Попытаюсь еще раз быть нераскаявшимся Люцио. Повторю снова, мера за меру.

Вилл отвернулся, чтобы слегка улыбнуться каламбуру молодого человека.

— Ну, так сделайте это. А вы, герцог, умоляю, попытайтесь быть более величественным. Вы же центральная фигура, из-за вас все и случается.

Аристофан резко кивнул ему. Из-за своих черных, как вороново крыло, бровей и курчавых, точно у барана, волос, он все время выглядел строго, но Вилл понял, что это выражение лица скрывает могучее чувство юмора. Он был также неисправимой «сухопутной крысой» и страдал всякий раз, когда Труппа Шекспира путешествовала по Реке на какие-нибудь гастроли. Он неверной походкой прошелся по палубе и ухватился за поручень рядом с Ирвингом. Его оливкового цвета лицо побледнело.

— Скоро мы пристанем к берегу, амики Виль?

— Как только увидим знамя, мой друг, — пообещал Шекспир, — но только если народ Алкополандо падет в пределах границ тех, кто готов принять и выпустить на сна сушу такими, как мы есть. Строчку, пожалуйста, мистер Ханг.

— «Честь в том залог, — ты женишься на ней», — тотчас выдал Ханг Йи, сидевший на бочке против двери каюты. Их суфлер никогда не нуждался в том, чтобы обращаться к тексту: он был записан в его вместительной памяти.

Внезапный шум прервал их беседу.

— Эй, Вилл, — взывал к нему Гарун Бакстер, размахивая деревянным рогом. — Так мы играем финал или нет? У Уэббера как раз достаточно пороха для того, чтобы мы еще разок пробежали пьесу, прежде чем остановиться и снова повторить.

— Ты прав, Гарун. Очень хорошо! Начнем! — Вилл хлопнул в ладоши и перекричал весь шум голосов на трех ведущих суднах. — И — раз, два, три!

* * *

Когда он проснулся в этом мире, голый и безволосый, Шекспиру достаточно повезло, чтобы попасть среди большого количества людей, явившихся сюда из его собственной эпохи, из Англии конца семнадцатого века, включая даже двух актеров его компании из Стратфорда — уж это было просто чудо! Поскольку здесь не было нужды бороться за одно только выживание, казалось в высшей степени естественным продолжать с того места, где они остановились. В течение короткого промежутка времени Малый Стратфорд, под каким названием стала известна тесная группа лесов и опушек, хвасталась тем, что является единственной организованной театральной труппой и вверх, и вниз по Реке.

Ведущая актриса была сестра Маргарет, бывшая монахиня, которая обожала шекспировские драмы и разражалась истерическим смехом каждый раз, когда слышала реплику «Офелия, иди в монастырь!», хотя ни разу не объяснила, почему. Раз уж она пережила потерю своей религии, монашеской одежды и безопасности монастыря, они с Биллом стали неразлучны. Не будучи красавицей с точки зрения других мужчин, она обладала сияющими темными глазами и густыми черными волосами — два качества, которые Вилл всегда считал привлекательными. Фигура у нее отнюдь не была сформирована из одних костей, что ценили уроженцы двадцатого века, но она была пышной и обладала теплыми изгибами тела. В этой комедии она играла миссис Овердан, но она уже успела побывать няней Джульетты, Элизабет Вудвилл и аббатисой Эмилией, все она исполняла с одинаковой самоуверенностью. Она изображала ведущую хора и играла мелкие роли, и все же у нее оставалась энергия для того времени, когда они вдвоем оставались наедине. Поистине Господь призывал служить себе самых невообразимых женщин. Она была удивительным адресатом сонетов.

Остальные три драматурга пришли в Малый Стратфорд по одному. На второй год после воскрешения по Реке приехал Ирвинг вместе с Хангом Йи — в лодчонке из бамбука, нечто вроде рыбацкого судна. Американец оказался дружественно настроенным и сердечным, всегда готовым погасить любой спор при помощи юмора. Ханг Йи был просто сокровищем. Он держал в уме все тексты, какие он когда-либо читал, какие бы они ни были банальные, но среди них — все пьесы Вилла. Другой житель двадцатого века называл этот талант «зрительной памятью». Что бы это ни было, Вилл благословлял это качество, Потому что всякий раз, когда появлялся любой незнакомец из шестнадцатого столетия и узнавал, кто он такой, он требовал отрывок из одной из его пьес. Как автор своих произведений, он хранил в памяти определенное количество им написанного, но в качестве драматурга он вечно вынашивал новые проекты и расстраивался, если его аудитория требовала всего лишь тех же старых вещей.

Аристофан прибыл в Малый Стратфорд с группой Второй Попытки, и, когда они двинулись дальше, он остался, говоря, что нашел свою церковь. Английский у него был неважный, но вразумительный. Он быстро совершенствовался в этом языке, пока учился переводить собственные произведения, так что затем уже смог писать на английском и на эсперанто. Вилл был знаком с классиками, поскольку без стыда и совести заимствовал строки своих исторических пьес у афинян. Аристофан философски относился к тому, что его использовали как источник для заимствования реплик. Он признавался, что и сам почерпывал свои идеи у предыдущих драматургов и историков, и ему было небезынтересно, что они думают о нем. Что делало его несчастным, так это то, в то время как все остальные были равны в языке, популярности и качестве представления, современная публика все же предпочитала произведения Шекспира его пьесам.

Англичанин двадцатого столетия, Уэббер, пробудился на пятый год Воскрешения около центрального грейлстоуна Малого Стратфорда. В его лице труппа потрясающе талантливого музыканта. На электронном «рояле», который колонии удалось выторговать за целый сезон пьес, поставленных Шекспировской труппой, Уэббер сочинил цикл зажигательных мелодий, и инструментальных, и для пения. Почти в каждом случае его музыкальный темп был много быстрее, чем песни и баллады из времен Вилла. Уэббер убедил его, что эта музыка будет популярной у современной публике, которая составляла в любом случае около четверти населения. Другие музыканты, как Бакстер, иные располагающие самодельными инструментами из дерева, кости и струн из кишок, тоже нашли свой путь в театральное объединение, и, таким образом, получился неплохой оркестр под руководством дирижера Уэббера.

С годами Малый Стратфорд получил свою долю жителей двадцатого века из области развлекательной индустрии. Почти все эти люди в самом деле появились у грейлстоунов в течение нескольких лет, и они называли развитие труппы «примитивным». Некоторые оставались, в том числе две высокие актрисы, одна с чистой кожей, гладкой, как лед, которая уверяла, что она однажды играла мать Гамлета, а другая — с золотисто-рыжими волосами и насмешливой улыбкой, которая могла что-то сделать в любой роли, какую ей давали, будь это оруженосец, звезда или хозяйка гостиницы. Вилл был также рад присутствию темнокожей американки; Шери Бэнгс, которая когда-то работала «техническим редактором» на Бродвее. Вилл напряженно думал, пытаясь представить себе громадный город, о котором рассказывала эта девица, на месте крошечной деревушки Костуолд, какой в его дни был Бродвей. Уэббер, главный советчик Шекспира относительно последней человеческой эры, презирал почти всех людей, которые появлялись впоследствии, отвергая их как «испорченное отродье» из Большого Голливуда.

Предметы собственности были среди других практических эффектов, доступных труппе. Костюмы при отсутствии шерсти, полотна, шелка или хлопчатобумажной материи могли изобретательно изготовляться только из запаса полотенец, а они собрали их массу. Таким же образом декорации делались главным образом из деревянных столбов, задрапированных раскрашенными полотенцами и плакатами с надписями о том, что они изображают. Легче всего было ставить «Макбета»: для него требовался всего лишь «горящий очаг», да повернутая противоположной стороной лестница, изготовленная во время пути вниз по Реке для «Ромео и Джульетты». Столь малое количество театрального реквизита делало легким транспортировку пьес и актеров на борту парусных судов, главными из которых были «Анна Хатавей» (Вилл все лелеял надежду, что когда-нибудь оригинал увидит на борту свое имя и объявится), «Город Лондон» и «Елизавета Р.». Каюта Вилла, которую он делил с Маргарет и наиболее изысканными и ценными предметами реквизита, располагалась на корме главной палубы «Города Лондона». На каждом из более крупных пароходов могло спать сорок человек, а флотилия из более мелких судов везла остальных членов их бродячей труппы, так же, как и большую часть реквизита.

Аристофан не испытывал трудностей относительно бедного убранства сцены или недостатка костюмов. Он научил Вилла кое-каким приемам вырезания масок. Они вместе поставили «Облака», сделанные из пластмассы несравненным и незаменимым Хангом Йи, под музыку Уэббера. Шекспир пришел в восторг от этой постановки и не мог дождаться премьеры.

Еще одной принадлежностью, ради которой труппа трудилась целый сезон или даже больше, было печатное приспособление. Применяли разработанную тяжкими трудами технику Мира Реки, используя ящик, называемый людьми из двадцатого века «аккумулятивной батареей», при помощи цепи ее присоединяли к гигантским взрывающимся «грибам» грейлстоунов, и те трижды в день давали питание этому устройству и трансформировали энергию в музыку, свет и речь. Туда, куда полагалось помещать грааль, вставляли свинцовые листы, а они питали внутренность громадного керамического предмета в форме урны, представляющий собой глиняный слой изоляции. Из этой урны более мелкие проводки из свинца проходили через регулирующуюся угольную батарейку, а она в меньших дозах питала ту часть механизма, где отсутствовали подвижные кружочки, которые, усвоив уроки Уэббера, Вилл привык называть «клавишами». Он научился также писать на современном английском и пользоваться гибкой проволокой. При том же напряжении молнии из «урны» обеспечивали еще и питание для рояля Уэббера и для двух прожекторов, — бесценная драгоценность, которая поступила к ним из Пароландо, за много тысяч грейлстоунов выше по Реке. Все эти приспособления путешествовали с ними всякий раз, когда труппа отплывала.

И они плавали. Хотя «этики» снабжали их пищей и одеждой и необходимыми принадлежностями для постройки навеса, театральный народ жаждал аплодисментов публики. Специалисты по развлечениям отчаянно нуждались в том, чтобы привлекать внимание. Лесть делала их способными взлетать выше, чем любые десять порций жвачки грез. Более того, после нескольких лет работы Малый Стратфорд нуждался все в большем количестве дерева, тканей, краски, чтобы ставить пьесы и заставлять зрителей захотеть приходить снова и снова.

Вилл постоянно фантазировал, что в один прекрасный день он встретит свою патронессу, королеву Елизавету. У него не было ни малейшего сомнения, что одно из крошечных королевств около Реки принадлежит ей; но никто из его вездесущих людей еще не докладывал ему о том, что таковое обнаружил. Он не знал, какими преимуществами он будет обладать, имея покровительницу в этом мире, где каждый человек обладал тем, что у него уже было, то есть, ничего плюс грааль, плюс то, что может предоставить ему его генетический ум. Здесь не было золота, не было земель, чтобы их распределять, довольно мало защиты от беглых рабов и пиратов, от ливневых дождей. И все же он жаждал ее одобрения, которым наслаждался при ее жизни.

Так как не было возможности обмениваться деньгами, труппа собирала товары соответственно цене допущения на их представление. Порция вина, кусок дерева, несколько драгоценных листов бумаги служили билетами для входа в бродячий театр. Дерево и краски были самыми необходимыми предметами. За цену шестидесяти упаковок голубых теней для глаз его труппа поставила полностью все представление «Легенда о спящей лощине» по книге Ирвинга, музыка Уэббера.

Преодолевая трудности, раз в сезон маленькие парусные суда ходили вверх по течению, чтобы вернуть грузы в Малый Стратфорд. Вечной угрозой были пираты. Не однажды труппа становилась жертвой объединенных пиратских рейдов, и становилось еще хуже, когда нападающие понимали, что здесь им не могут ничего предложить, кроме дерева и открытых тюбиков губной помады. Раньше или позже явится один из пиратов из бывшей публики и узнает, что где-то среди бамбуковых лодчонок спрятано электронное оборудование, и тогда все будет потеряно. Труппе приходилось заботиться о том, чтобы выглядеть безвредными, бедными, беспечными, но недоступными — довольно трудная комбинация условий.

И все же, последние несколько лет дела шли хорошо. Каждый шаг назад уравновешивался и перевешивался четырьмя шагами вперед. Участники театра, включая самого Вилла, были суеверны до крайней степени, выбирая некоторые счастливые пьесы и обращаясь к различным богам и святым, более не существующим, чтобы им дали безопасно пройти по этим коварным водам. Их слава распространялась в пределах расстояния в несколько тысяч грейлстоунов, там, где их ждали и приветствовали, и все же, труппа стремилась увеличить свою территорию, чтобы привлечь новых поклонников. Развлечений было мало, и их нужно было искать далеко в Мире Реки, так что труппу Вилла почти всегда принимали хорошо. Он чувствовал, что может счастливо продолжать вечно.

Весьма неравномерное распределение технических средств настоятельно заставляло труппу правильно выбирать площадки для представлений. Им приходилось избегать тех мест на берегах, где не стояли на якоре никакие другие суда. Если у окружающего народа не хватало металла, один вид тщательно изготовленных деревянных декораций Вилла и содержащихся в образцовом порядке кораблей вызывали у аборигенов желание перевернуть все до последнего бревна и мешка, пока они не находили острые режущие инструменты.

И Вилл поневоле находил, что нуждается в вооруженной милиции, чтобы сопровождать и охранять «урну» Фуллера, рояль, освещение и счетную машину, пока эти предметы находились на берегу.

Он наклонился через борт и наблюдал, как ловкие серебристые рыбки подхватывают крошки, которые он ронял в воду, когда волны плескались о борт. Все парусные суда были построены на манер испанских галеонов, глубоко уходили под воду в центре, но высоко поднимались на корме и на носу. Каюта Вилла, которую он делил с Маргарет, выходила у кормы на главную палубу.

— Мастер Шекспир! Эй!

Он взглянул вверх на девушку, поставленную наблюдать за берегом, его взгляд устремился в том направлении, куда она показывала. На берегу справа от них белело знамя, сделанное из белых полотенец, прибитое к широким воротам палисада. Оно гласило: «Добро пожаловать, театральный корабль!»

— Наконец-то! — выкрикнул Аристофан. — Приехали!

Маргарет гордо стояла с ним рядом, когда Вилл выступил навстречу триумвирату, управлявшему Алкаполандо. Первый консул, по имени которого называлась вся нация, склонился над ее рукой.

— Приятно познакомиться, леди Маргарет, мистер Вилл, — заверил консул Капоне, становясь навытяжку.

Он был крупный и широкоплечий, а нос его выглядел так, как будто бы кое-кто нарочно скосил его метким ударом. На руках и на лице у него были шрамы, выглядящие так, словно их нанесли нарочно. Синяя и зеленая татуировка украшали его грудь и предплечья.

— Мы в таком восторге от вашего знамени, господин консул! — Маргарет мило улыбнулась ему. — Не часто нам приходится видеть такое… доброжелательное приветствие. Никто раньше не вывешивал ради нас знамя.

— A-а, да, у нас тут творятся большие дела, — грациозно ответил Капоне. — Я давно уже ваш поклонник, мистер. Вилл.

Вперед протиснулись остальные два консула, и Капоне представил их. Как и Капоне, они были крупные мужчины, их длинные черные волосы перевязаны узкими ленточками.

— Филипп Македонский и Кохиз с Великих Равнин. Они тоже большие ваши поклонники. И еще приглашены почетные гости из двух-трех мест по нижней Реке. — Капонэ скосил глаза за суда Шекспировской Труппы — Они еще не прибыли.

Шекспир положил дружественную руку на предплечье Капоне, и его повели на огороженную частоколом территорию населенного пункта. Люди из его труппы и остальные два консула последовали за ними. За загородкой раскинулся большой поселок из бамбуковых хижин, над ними нависало величественное состоящее из трех равных частей здание, стоящее на крутом берегу и выходящее на равнину Реки. Все это место было вычищено, как миска нищего, и все жители, каких Вилл мог увидеть, если они не крутились вокруг приезжего театра, с деловым видом спешили выполнять свои обязанности.

— Тогда разрешите нам, добрый консул, побеседовать с вами о… о непривлекательной стороне нашего партнерства, до того, как подойдет труппа. Тем временем, — Вилл оглядел остальных через плечо, — моя труппа устроит все так, что мы сможем начать сразу же, как только прибудут ваши гости.

Ирвинг бросил на Вилла насмешливый взгляд и пошел за греческим драматургом назад к суденышкам, чтобы начать разгрузку оборудования.

— Какая прелестная местность, — заметила Маргарет, оглядывая все вокруг расширенными глазами.

Она стремилась выглядеть невинной, но в каждой детали занималась надувательством, насколько только было возможно. В ее прошлой жизни Маргарет обучалась в церковной школе, и Вилл знал, что она ничего не упустила из тех уроков. Целый ряд настойчивых пожатий его руки ее пальцами сообщил ему, что она заметила здесь железные инструменты и электрическое оборудование. Теперь было безопасно обнаружить их собственную технику. Это была хорошая новость, он зависел от своих механических устройств.

— Милорд консул, мы рады возможности развлечь и позабавить вас, — начал Вилл, снова уводя разговор к делу. — Мы предлагаем сегодня показать две пьесы. Одна будет готова вскоре после ланча, а вторую мы покажем после обеда. А в антракте у нас есть музыканты, жонглеры и фокусник, который выдает разные шутки на современном английском, в то время как выполняет свои чудеса. Утром мы снова отправляемся в путь, оставив вам нашу благодарность и, мы надеемся, счастливые воспоминания о себе.

— Звучит заманчиво, — сказал Капоне. Двое других лучше понимали английский, чем говорили сами, и они предоставили первому консулу вести основные переговоры. Они только кивали. — А что насчет пьес?

— Дневная пьеса будет комедия в стиле древней Греции. Музыкальное переложение «Облаков» Аристофана и Уэббера.

Шекспир, повернувшись вокруг грязной «площади», указал назад, по направлению к воротам. Кучка копьеносцев, более, чем обычно, оживленная своим заданием, выносила на берег тридцати футовый фаллос, сделанный из дерева, обтянутого материей.

— Вот центральный орнамент декорации. Смело, но традиционно.

— Уберите его, — возмутился Кохиз, сердито взмахнув рукой в направлении громадного члена. — Он оскорбляет нас. Такая вещь при публике есть непотребство.

— Сказать вам по правде, Вилл, — Капоне положил свою массивную руку на плечи драматурга, отводя его в сторону, — я бы лучше посмотрел одну из ваших пьес, чем что-то из этого древнего грека, если вы меня понимаете.

— В послеобеденном спектакле мы покажем «Комедию ошибок», — протестовал Вилл, — которую написал я.

— Лучше бы посмотреть «Ричарда Третьего», — предложил консул. Его голос сделался еще тише. — У меня есть свои причины, так что я хочу, чтобы вы показали эту пьесу. Есть возражения? — Этот вопрос прозвучал угрозой, которую Вилл решил не замечать.

— Никаких, сэр. Тогда, — галантно произнес Вилл, обращая свою реплику и к двум другим консулам, — мы лишим вас «Комедии ошибок», которая повествует о глупости ошибок, милорды, и вместо нее дадим вам славную постановку этой драмы. Думаю, вы найдете достоинство в предложении моего соотечественника.

— Нет. Мы хотим две ваших пьесы, вполне традиционных, но ничего нового или слишком грязного. Не знаю я этого Аристократа, или как там вы его назвали.

— Сэр, его имя — Аристофан, оно так же достойно запоминания, как ваше или мое.

— Забудьте о нем. Будет две ваших пьесы — или ничего. Покупатель всегда прав, верно?

— Верно.

Вилл вздохнул, думая, как он будет объяснять греку, что опять современная публика не оценила его достоинства. Единственное, что делало новость не до конца скверной, так это то, что самому Аристофану нравилась заглавная роль в «Ричарде Третьем», драме почти для одного актера, с массой возможностей для «навязших в зубах сцен», как выражались его современные коллеги. — И много ожидается публики?

— Все население, — с широкой улыбкой заявил Капоне.

— Алкаполандо — это страна, где вы можете видеть демократию по римскому образцу, так что когда одному из нас достается какое-то удовольствие, такое же получает каждый.

— И у вас есть все для каждого? — спросила Маргарет, затаив дыхание.

Вилл договорился о справедливой цене услуг его труппы и сопроводил Маргарет назад к кораблям, неся туда новости об условиях спектакля и о своих наблюдениях. Гигантский фаллос был возвращен на берег и убран прочь, его заменили тронами, бочками и другими никогда не меняющимися стандартными знаменами. Фуллеровская урна была извлечена из потайного убежища, заземлена и свинец поместили куда надо, чтобы дождаться полудня.

Труппе с постоянным репертуаром легко было настроиться на ходу, сменяя один текст другим. Все костюмы, имевшиеся в их распоряжении, были под рукой, а реквизит был сделан так, чтобы подходил для любой пьесы. Состав актеров, разумеется, знал свои роли. Несколько женщин из хора «Облаков» должны были подоткнуть волосы, чтобы играть юных принцев, приговоренных к заключению в Тауэр, а еще несколько — чтобы изображать лордов, которых убьет Ричард.

Как Вилл и предвидел, Аристофан был возмущен:

— Вся эта современная публика, они не понимают хорошего театра, — жаловался греческий драматург. Драматическим жестом он повязал себе на грудь белую материю и принял героическую позу. — Пойду, порепетирую мой текст с Хангом Йи. Он, по крайней мере, видит достоинства классического театра.

Вилл не стал ему возражать, он погрузился в собственные мысли. Какую причину на самом деле мог иметь консул Капоне, настаивающий на такой специфически исторической драме, как «Ричард Третий»? Ни один из консулов не принадлежал к шекспировской эре. Должно быть, репертуар был важен для одного из ожидающихся гостей. Вилл почувствовал возбуждение. «Ричард Третий» было проклятием от души монарха из Плантагенетов. Возможно, Капоне нужна эта пьеса ради Елизаветы? Вилл взволновался при мысли, что он увидит ее опять, положит свои произведения к ее ногам после столь долгого времени. Он решил, что это предоставление должно быть лучшим из всех, какие были когда бы то ни было представлены по этому сценарию, чтобы доставить ей удовольствие.

В крайне хорошем настроении Вилл съел свой ланч. Труппа собралась вокруг него ярдов за сто от грейлстоуна, наполнившего для каждого рог изобилия, все они пробегали строки пьесы между кусками цыпленка в остром соусе из шафрана со сметаной. Все воодушевились перед спектаклем. Даже Аристофан преодолел уныние и разразился хохотом в ответ на примитивные шуточки неугомонного Ирвинга в перерыве между декламацией своих строк.

— Что за негодяй этот Капоне, — заявил Ханг Йи. — Ему подходит твоя строчка: «Они так грубо подражают людям».

— Здесь большое население, Вилл, — сказала Маргарет, изящно вытирая руки о траву. — Недостаточно большое, чтобы опустошить все грейлстоуны, но, кажется, здесь необычные толпы. Я считала, что с нескольких кораблей в гавани будет меньше.

— Вероятно, Капоне и его фавориты обладают такой властью, что никто из них не хочет отсюда уезжать, — предположил Аристофан. — Все идет хорошо, смотрите: у них куда больше вещей, чем у нас, и здесь так много толстых горожан.

— Кажется, слишком хорошо, чтобы быть правдой, — откомментировала Шери, услышав последнюю реплику. — Кроме того, что как обычно, всякое дерьмо пытается нас клеить, все идет, как швейцарские часы.

— И я тоже верю в вашу пословицу «нет боли — нет воли», — сказал Вилл задумчиво, возвращаясь на землю от своих мечтаний о том, как он становится на колени перед Елизаветой для обряда посвящения в рыцари и соответствующих почестей. — Не возьмете ли кого-то из своих в центр деревни? Посмотрите краски и вино, или что там еще будет в большом количестве, но держите уши открытыми, чтобы не пропустить сплетен.

* * *

Шери и ее шпионки вернулись, чувствуя беспокойство.

— Здесь всего больше, чем я могу рассмотреть, братец. Кроме одного: здесь есть рабы Грааля. Видела я этих тощих парней, раздирающих листья железного дерева на волокна. Они не выглядят достаточно сильными, чтобы выполнять какую-то другую работу. Разговорчики Большого Дяденьки Капоне насчет демократии по римскому образцу — просто кусок дерьма.

— Мудрейший путь — предосторожность, — настаивала Маргарет, похлопывая пальцем по верхушке своего грааля.

— Все, кто не участвует в спектакле, остаются в лодках. Если вы будете выглядеть богатыми, они вас за богатых и будут считать, и…

— Ну, ну, милая, — перебил ее Вилл. — У нас нет доказательств, что эти люди что-то замышляют против нас.

— Береженого бог бережет, — напомнил Уэббер, оттопыривая нижнюю губу. — Я хочу, чтобы весь оркестр все время охраняли. Индийский консул так пялился на мой рояль — я могу назвать это только крайней алчностью. Не хочу превращать «Комедию ошибок» в «Симфонию застигнутых врасплох».

В невероятно быстрый срок труппа установила три занавеса, которые служили кулисами, отделением для оркестра и будкой для освещения. Алкаполандоанцы с интересом наблюдали, как устанавливаются декорации и как каждый актер появляется, одетый и загримированный для первой пьесы.

Постановка «Ричарда Третьего» шла на удивление хорошо. Греческому драматургу нравилась реакция толпы на его дергающуюся походку и быстроту, подобную молнии, с которой менялись его настроения, и он играл соответственно им. Юморист в нем отступил перед славой изображающего в избытке жестокость Ричарда. Публика затаила дыхание в сценах убийства Кларенса и детей и съежилась, когда урод Герцог Глостерский принялся хитроумно ухаживать за изысканной утонченной Анной.

Королеву Ричарда играла Сенг Хай, стройная китаянка из четырнадцатого века, она в труппе была инженю. Она могла бы также исполнить роль Адрианы в «Комедии ошибок» позже. Сочувственные возгласы раздались со стороны публики, когда она отшатнулась от объятий Аристофана. Уэббер ввел тремоле, чтобы усилить настроение ужаса.

Будучи сам крупным блондином, Шекспир изображал приговоренного Георга, Герцога Кларенса. Он наслаждался своей пьяной пошатывающейся походкой на сцене, заканчивая тем, что погружал голени в бочку с мальвазией (бочку на сцене изображала только передняя ее половина). Когда он погружался в нее, рабочий сцены выплескивал в воздух стакан с разбавленным водой вином, и Вилл испускал пьяный вопль, который быстро перебивался неразборчивым бормотанием. Не особенно тонко, но эффектно. Когда публика начинала кричать в беспокойстве, Вилл трепал рабочего по плечу, падал на четвереньки и уползал со сцены.

После этого он был свободен и мог смотреть из-за кулис. Аристофан работал превосходно. Его первоначальная разочарованность из-за того, что его пьесу заменили одной из «старых штуковин» Вилла, очевидно, рассеялась, и он держал публику в большом напряжении. В центре первого ряда вокруг Триумвирата сгруппировались их помощники, переполненные восторгом.

Вилл изучал каждое лицо в публике, ища Елизавету. До того, как началась пьеса, он был слишком занят, чтобы выходить и встречать приходящих гостей. Она должна быть здесь; все его органы чувств говорили ему, что он находится в несомненном присутствии королевской особы.

Но нигде среди незнакомцев не видел он рыжеволосой головы. Недалеко от представительного мужчины с орлиным клювом вместо носа сидела белокожая леди с каштановыми волосами, вьющимися у нее над ушами, но она была единственной женщиной в первом ряду. Вилл почувствовал разочарование. Постойте — а вот за ними сидит высокая женщина с тюрбаном, накрученным вокруг головы, с тонким профилем… Нет, это вовсе не она: снова разочарование. Госпожа не пришла. Тряхнув головой, чтобы отогнать свои необузданные иллюзии, Вилл пошел в заднюю часть «театра», чтобы проверить освещение.

* * *

Когда он приблизился к шатру Шери, дородный мужчина с арбалетом шагнул ему навстречу.

— Ты куда? — проревел он.

— Хочу посмотреть на остальных из моей труппы, — с достоинством отвечал Вилл. — Я хозяин этой театральной компании. — Мужчина заколебался, а Вилл смело сказал:

— Я могу ходить повсюду, где захочу. Ваш первый консул меня заверил, что я в этом городе свободен.

— О, да, — мужчина улыбнулся и опустил арбалет. — Валяйте, идите.

Что-то очень много стражников было расставлено вокруг для удобства Вилла. Возле осветительного столика в трехслойном шатре Шери нервно посмотрела на него и со значением шевельнула левым плечом. Вилл посмотрел в ту сторону. Там стоял лучник, опираясь спиной об одно из знамен. Вилл успокаивающе похлопал Шери по предплечью и вышел. Другие стражники следили за рабочими сцены, когда те носили реквизит туда и сюда с кораблей. И еще один отделился от остальных и сопровождал Вилла всю дорогу до корабля. На причале стояли два арбалетчика и внимательно оглядывали всех проходящих.

— Это больше, чем почетная стража, Вилл, — шепнула ему Маргарет, когда он вернулся к последним сценам и к поклонам.

Аристофан произносил свой монолог. Публика встретила его горькую улыбку своей.

— Капоне не боится за нашу безопасность. Он просто не хочет, чтобы мы уехали.

— Чепуха, женщина, — отмахнулся Вилл. — Мне плевать на выражение лица этого человека, он меня не волнует. Я убежден, он попытается нас обмануть при расчете, как всегда делают другие господа и дамы — и на нижней Реке, и на верхней. Никто не ценит наше время, как будто бы все, что мы делаем, несущественно.

— Вилл, — перебил их Бакстер. — Вилл, они заплатили вперед!

Шекспир умолк на полуслове и посмотрел на исполнителя на рожке для подтверждения. Бакстер усиленно закивал, показывая на кипу узлов в кулисах. Это было почти беспрецедентное явление во всей их деятельности. Остальные повернули к нему заинтригованные лица.

— Вот теперь я встревожен, — выговорил Вилл.

Дэнни Бакарди, первый исполнитель на духовых инструментах, вставил свое замечание:

— До меня дошли слухи, когда мы ходили, торгуя, что Триумвират хочет нас здесь задержать с выгодой для себя. Им нужны наши корабли, Вилл. Они возьмут нас в рабство, заберут наши суда, и, что бы это ни значило, на борту «Лондона» есть телеграф…

— Они не получат мое оборудование, — сказал Уэббер.

— Или меня.

— Один из них ущипнул меня за… — пожаловалась Сонг Хай, показывая назад и краснея.

Остальные нашептывали друг другу истории о подобной же агрессии. Ханг Йи заставлял пьесу продолжаться на сцене, делая знаки и шипя на каждого актера перед тем, когда подходила его или ее реплика. Было просто невероятно, что кто-то мог сосредоточиться на роли, если учесть, что творилось за занавесом.

— Я тоже видел, — подтвердил Аристофан, когда сошел со сцены для короткого отдыха. — Женщина, которая пыталась защитить свою честь пощечиной, была опрокинута стражником на землю. Здесь женщин совсем не уважают.

— Что мы можем сделать? — задал вопрос Ирвинг. — Они между нами и пристанью.

Пьеса пришла к завершению. Ричард пал в битве с Ричмондом, который говорил с Дерби о будущем Англии. Во время долгой церемонии вызовов актеров Вилл напряженно думал. Он гримасничал, улыбался, кланялся и уходил за занавес, предоставляя звездам своего представления принимать долгие аплодисменты.

Ему удалось придумать один-единственный план, который был дерзким и требовал в качестве своей худшей стороны пожертвовать только одним актером. Нет причин, чтобы остальные страдали из-за его глупости, когда высадились здесь по его настоянию, не имея особо распространенной информации об истинной природе народа Алкаполандо — это ему нужно принять на себя все удары, а остальные пусть останутся свободными. Взамен за их преданность на нем лежала ответственность за их безопасность. Он шепотом сообщил свой план Маргарет и Хангу Йи, когда занавес упал в последний раз. Маргарет побледнела от удара, но невозмутимый Ханг Йи пообещал распространить новость среди остальных членов труппы.

* * *

Консулы подошли поздравить театральную компанию в конце пьесы, особенно расхваливая основного актера.

— Этот Аристокрасис — ценная собственность, о’кей, — сказал Капоне, похлопывая греческого драматурга по плечу.

— Завтра ты сможешь здесь еще что-то такое же замечательное, или, может быть, мы дадим тебе выходной день. Я еще не решил.

— Прошу извинить меня, сэр, — вмешался Вилл. — Завтра мы уезжаем, сразу после завтрака, как договаривались.

— Черта с два вы уедете, — рявкнул консул. — Вы нам понравились, вы остаетесь. Правильно? Мы… продлеваем ваш контракт до неопределенного будущего. Вам нужна публика — мы предоставим вам лучшую публику, каждый вечер, — маленькие светлые свинячьи глазки Капоне сделались мечтательными. — Я стану предметом зависти каждого дона вверх и вниз по Реке. Им придется приезжать ко мне, чтобы посмотреть на вас. — Он принял более деловой вид.

— Кроме того, я мог бы использовать ваши кораблики, так что я их конфискую. Не слишком быстры, зато устойчивы. И такие большие! Они мне нравятся. Их высокие борта выдержат много стрел, прежде чем потонут. Здорово для авангарда стражи. Так что вы остаетесь. Финал. Итак, что у вас имеется на завтрашний день?

Страхи Вилла подтвердились. Он отвел первого консула в сторонку.

— Поговорим о будущей программе позже, ладно? Если планировать заранее больше, чем на день вперед, может случиться неудача.

— О’кей, — согласился Капоне с беспокойством. И Вилл понял, что американец может верить большому количеству суеверий, как его народ. Это нечто, на чем он сможет сыграть в дальнейшем.

— Милорд, мы можем предложить кое-что более волнующее, чем «Комедия ошибок» на сегодняшний вечер. Надеюсь, вы извините замену.

Консул, кажется, был раздосадован.

— Что-нибудь, написанное вами? Я не хочу больше никакой иностранной ерунды. То есть, этот парень хороший актер, но все-таки… Этот громадный член вызвал у моих людей отвращение.

— Нет, сэр. Я уже отказался от произведения моего собрата сегодня, хотя, даю на отсечение мою голову, когда-нибудь вы придете к тому, что они вам понравятся, — сказал Вилл, излучая откровенность, которой он не чувствовал. Он устремил свои большие глубокие глаза на Капоне, желая, чтобы тот поверил его словам. Капоне с трудом стряхнул его чары, потом пожал плечами:

— Д-да, разумеется. И что это такое?

— Я бы сыграл для вас «Бурю», мою любимую пьесу среди других произведений, которые написал. А я сам, — добавил он с притворной скромностью, — буду играть Просперо. Лучшей роли нет. В будущем я, без сомнения, услышу ваши похвалы спектаклю сегодняшнего вечера.

— Потрясающе! — воскликнул его собеседник.

* * *

Обед проходил в подавленном настроении. Арбалетчики нависали на них с некоторого расстояния, когда труппа собралась на избранном ими склоне холма, разговаривая вполголоса.

— Ты не можешь предлагать это всерьез, Вилл, — сказала Сонг Хай, все еще всхлипывая. Она отказалась есть, хотя Ирвинг, бывший долгое время ее верным товарищем, пытался соблазнить ее отборнейшими кусками из обоих их обеденных сосудов. — Ты не можешь жертвовать собой.

— Я готов, — сообщил Вилл, — но, если все обойдется, мне не придется на это идти. Хитрость удастся, это должно так быть.

— План простой, — объяснил Ханг Йи, методично откусывая кусок хлеба. — В конце «Бури» сцена постепенно пустеет, освобождаясь от актеров. Когда каждый из вас заканчивает свою роль, он — или она — любым способом продвигается к кораблям и уносит с собой все, что может, чтобы не привлекать внимания. Наблюдают не за всеми кораблями. Самый большой интерес представляют, кажется, три крупнейших из них, стража стоит только на причалах, где они пришвартованы. За другими присматривают разве что из любопытства. Вы сможете тихонько прыгнуть в воду в любом месте берега — и проплыть или пройти по воде под сваями.

— Но нас слишком много! — возразил Аристофан. — Нам никогда отсюда не выбраться.

Его слова невольно прозвучали слишком громко. Стража, вероятно, уловила последнюю фразу, потому что они пододвинулись ближе. Вилл подтолкнул Сонг Хай локтем.

— Сцена вторая, — шепнул он.

Девушка, сидя, выпрямилась и продекламировала на самых громких нотах своего голоса:

— Если своим искусством, мой дорогой отец, ты смог заставить эти дикие волны так бушевать, успокой их!

Стражники застыли и, казалось, ничего не понимали.

— Репетиция, джентльмены! — объяснил Вилл. — Имеешь ли ты достаточно фантазии, чтобы ступить на борт?

Стражники моментально повернулись к труппе спиной. Худое лицо Ханга Йи сморщилось в улыбке без участия губ.

— Мы выберемся, — пообещал Шекспир. — Сыграйте свои роли — и идите каждый своей дорогой, и когда-нибудь мы еще будем вспоминать сегодняшний вечер и смеяться.

* * *

Залитая светом факелов декорация «Бури» выглядела неистовой и таинственной жуткой. Вилл чувствовал, что она будет в совершенстве соответствовать его самому дерзкому представлению в жизни. В течение пьесы члены труппы при помощи разных незаметных знаков пытались проститься с ним, а он пытался предвидеть все трудности, какие могут у них возникнуть, когда они начнут все заново без него. Траурные же мысли ему следует отложить на более позднее время.

— Если мы больше не встретимся, милая Маргарет, — шептал ей Вилл, стоя рядом с ней в кулисах в то время, как разворачивалась первая сцена пьесы, — я хочу, чтобы ты руководила труппой. Тебе все доверяют. Ты разбираешься в практических делах нашего сообщества и можешь улаживать дрязги лучше, чем любой из троих моих собратьев-драматургов. Кое-кто немного поворчит, но в конце концов тебе будут только благодарны за то, что ты их избавишь от каждодневных мелких забот.

— Почему ты тогда сам выполняешь эти обязанности? — спросила Маргарет, пытаясь сохранить легкомысленную интонацию, устраиваясь поуютнее в сгибе его локтя. Он обнял ее.

— Я получаю удовольствие, выполняя их, — весело произнес Вилл. — Взываю к твоему милосердию, дорогая моя, ты это уже знала. Иди. Твоя реплика. Прощай. Пока мы снова не встретимся. Я люблю тебя.

С поцелуем на устах она пробралась вперед, чтобы спрятаться за высокой задрапированной ширмой, которая изображала поросшую мхом скалу. Он ощущал на губах вкус ее слез и пытался отогнать все сожаления, прилаживая на место фальшивую бороду и совершая преображение из драматурга в волшебника.

Представление продолжалось с большим успехом. Сонг Хай в роли Миранды выглядела вполне изящной. Ею сильно восхищались в первом ряду, где между консулами свободно циркулировало вино в больших глиняных кружках, перепадало и их преданным приверженцам, и гостям. В перерыве между кружками один из мужчин громко воскликнул, что он бы хотел приобрести ее для себя. Фарфоровые щеки девушки вспыхнули, и она содрогнулась, но, прирожденная актриса, без всякой паузы продолжала декламировать свою роль. Маргарет в роли Сикораке, матери Калибана, которую можно было видеть только в тени, когда ее отвратительный сын впервые упомянул ее, выбралась из-за своей скалы и исчезла за кулисами. Она отправилась на пристань, чтобы приготовить корабль к отплытию и собрать всех младших членов труппы, если ей не помешают это сделать люди Капоне.

* * *

Как и было договорено, каждый член труппы по очереди уходил. Сначала Калибан, потом придворные, потом Миранда и Фердинанд, и, наконец, танцующий дух Ариэля, оставив Просперо одного, величественно стоящего во мраке, освещенным единственным факелом, который он держал в руках, если его помощники достаточно быстро смогут работать, большие сценические фонари можно будет унести, завернутыми в паруса, на сходни. Если не смогут — все это оборудование останется вместе с Биллом.

К настоящей минуте другие кораблики, без сомнения, уже тихонько отплыли от причалов, повернув паруса по ветру. Они поплывут не туда, куда надо, следуя дуновению ночных ветров, а не дневных, но, раз они уже будут далеко, их никто не остановит. Вилл понимал, что только оппортунизм отдал его и его труппу в руки Триумвирату, что только он один должен расплатиться за ту ошибку, что они высадились здесь. Если обращение с ним Триумвирата будет слишком жестким, ему придется всего лишь вызвать у себя роковой сердечный приступ, и тогда к утру он будет свободен — где-нибудь в другом месте. Без своей любимой труппы, но все-таки он будет свободен, чтобы начать заново.

Наконец, наступило время для эпилога. Сцена была пустой и темной, только Вилл, освещенный, как фокусная точка. Он должен удержать внимание своих зрителей достаточно долго, чтобы быть уверенным, что все свершилось благополучно.

Он шагнул вперед, на авансцену, зная наощупь, как близок он к самому краю, как будто бы он на этой сцене родился. Речь Просперо прозвучала как мольба к Триумвирату. В ней говорилось о его обстоятельствах, как будто бы была написана специально для сегодняшнего случая. Вилл молча прочистил горло и начал:

«Разрушены все чары, и отныне
Завишу я от слабых сил моих.
Оставите ль вы здесь меня в пустыне?
Увижу ль я Неаполь и родных?
Мой брат прощен, я — снова на престоле:
Останусь ли я здесь по вашей воле?
Заклятия вы разорвите круг,
И бремя уз падет от ваших рук.
Участья дух пускай благоприятно
Повеет вновь, наполнив паруса,
Иль мой корабль погибнет безвозвратно.
Нет духов у меня, и чудеса
Я силой чар творить не в состояньи,
Я, как колдун, виновный в волхованьи,
Жду гибели — когда от злой судьбы
Спасенья не даруют мне мольбы,
Несущие для всех грехов прощенье.
Как для себя вы ждете отпущенья
Всех ваших вин, так с вами наряду
Себе от вас я оправданья жду».

Царственным жестом Шекспир перевернул факел и выпустил пламя на сцену у своих ног, посылая в полной темноте сигнал своим кораблям отчаливать. Он испытал острое, точно после удара ножа, сожаление, ощущение, что последняя вульгарная искра от его факела будет окончанием его драматической карьеры. Завтра его жребием станут зависимость от грааля, голод и безысходность. Не станет больше Шекспира, писателя, директора, менеджера шекспировской компании Малого Стратфорда. Он стоял, ожидая, чтобы стража подошла и взяла его.

В течение долгого-долгого мгновения публика молчала. А потом грянули аплодисменты, вырастая из нескольких робких ударов ладонями, от которых пошло эхо, словно удары дождя по крыше, преображаясь в истинный гром одобрения. Стоя со склоненной головой, он принимал все это как свою лебединую песнь.

Овация не прекращалась. Когда аплодисменты все продолжались и продолжались в темноте, Вилл почувствовал надежду. Может быть, не было нужды ему оставаться после всех. Может быть, его чары смогут удержать их на долгое время. Вилл поднял взгляд. Если этот оглушительный звук будет продолжаться еще в течение нескольких ударов его сердца, у Вилла будет масса времени, чтобы добежать до корабля. Попробовать стоит. Он ведь знал каждый дюйм сцены, даже в темноте. Подняв полы своего одеяния выше бедер, он отступил от лежащего факела и тихонько побежал от сцены влево.

Позади него продолжались бурные аплодисменты, крики:

— Автора! Автора!

Ритмический топот ног звенел по опушке.

«Эх, Вилл, — подумал он, — ведь это самый прекрасный момент твоей карьеры, — и ты со всех ног от него удираешь. О, все же, если бы ты остался, — да ведь это были бы самые продолжительные вызовы, какие ты только знал!»

Вдалеке от сцены его глаза начали привыкать к темноте. Он видел, как мерцают звезды сквозь пелену дыма, идущего от деревенских хижин. Стуча босыми ногами по центру города, он отыскал маленькую тропинку, ведущую к набережной. Стражи там не было. Очевидно, Капоне сказал правду, когда уверял, что все — или почти все — будут допущены на сегодняшнее представление. А уж на набережной, возле кораблей, непременно будет ждать стража. Он мог надеяться только на то, что милиция с ними поладила.

Тяжелый костюм Просперо мешал ему бежать. На бегу Вилл стащил его через голову и отбросил в сторону. Маргарет рассердится, заквохчет, что она столько времени потратила на эту искусную вышивку, но Вилл может потом приплыть за костюмом, чтобы взять его на борт. Никакая работа не стоит его жизни; с этим-то она с радостью согласится.

Перед ним замелькали заостренные штакетины, украшенные звездами и светом факелов по ту сторону от частокола. Вилл почти добежал до раскрытых ворот, когда какая-то тень шевельнулась, становясь между Биллом и свободой. Она подвинулась, и факел за воротами осветил лицо человека, которого Вилл видел среди публики, человека среднего роста с черными волосами и задумчивым унылым лицом. Вилл остановился, от шока оперся на пятки. Попался, так близко к свободе! Он оглянулся, ожидая, что следующим из тени выйдет Капоне.

Незнакомец положил правую руку на молот с железной головой Тора, висящий у него на кожаном поясе. Оружие было темным от свежей крови, которая стекала к его ногам на землю. Шекспир сглотнул комок. Он боялся за членов своей труппы. Он не слышал никаких звуков, кроме шума ветра и воды за воротами.

— Мастер Шекспир! — Это был не крик, но шипение, издаваемое темноволосым. — Вильям Шекспир, из бывшего Стратфорда?

— Я и есть он самый, сэр, — ответил Вилл, с трудом извлекая голос из сдавленного горла.

— Ричард, бывший герцог Глостер, к вашим услугам.

Вилл почувствовал, как кровь ударила ему в ноги. Он покачнулся. Ему следовало сразу узнать: красивые черты Плантагенетов так же четко отпечатались на его лице, как слова на проклятой рукописи пьесы. Король Ричард, чье короткое царствование непосредственно предшествовало его патронам, Тюдорам, — из всех мест этого города он ходит по моим дорожкам, — подумал Вилл, перефразируя реплику, которую часто произносил один из его актеров, желая подчеркнуть неудачное совпадение. За то, что Вилл оскорбил его так вопиюще, король размозжит ему голову мощным боевым молотом. Вилл очнется возле грейлстоуна далеко отсюда, вдалеке от всех, с кем он работал почти три десятилетия. Он чуть не расплакался из-за всех своих развеянных мечтаний, думая о том, что придется начинать все сначала, быть может, за миллионы миль отсюда. Или еще хуже, Ричард задержит его здесь, пока Триумвират и их стражники не поймут, что птички улетели и оставили его отвечать на их вопросы. Но Вилл оставался верен врожденному уважению к короне Англии: все, что он мог сделать, это отвечать и ждать последствий. Он отвесил глубокий поклон:

— Милорд!

— Шш-ш! — Ричард прервал его жестом. Его глаза горели тем внутренним огнем, который Шекспир много раз видел в глазах его правнучатой племянницы Елизаветы, он испугался. — Так что же, я — урод, калека, злобное существо, сэр? Разве я сидящий в банке паук, отвратительная горбатая жаба? Вы видите здесь хотя бы малейший намек на горб? — Он повернулся к Виллу здоровой мускулистой спиной. За исключением несколько увеличенных мышц на правой руке и плече, без сомнения, из-за ношения боевого молота, тело было такое же здоровое, как у любого жителя Земли или Мира Реки.

— Нет, сэр, — робко согласился Шекспир. — Не вижу.

Ричард снова повернулся и поклонился, слегка наклонив голову:

— Я хотел только прояснить факты. Благодарю вас. Все остальные обвинения, которые вы сделали, тоже неправда. Представление сегодня было прекрасным и трогательным, мастер Шекспир. Я и сам терпеть не мог этого ублюдка. Этот негодяй Капоне намеревался меня оскорбить, но у меня куда больше возможностей, о каких он и мечтать не смеет. Приезжайте когда-нибудь в Борсмарч. Вам будут рады. — Он посмотрел Виллу через плечо. — А теперь вам лучше идти, друг. Я завесил камеры наблюдения тряпками, но они скоро поймут происходящее, как понял я, и окажутся здесь, преследуя вас и вашу труппу. Стражники на причале, — он состроил гримасу, — мертвы. А остальных я задержу на некоторое время. Идите же!

— Милорд, я вас благодарю, — Вилл понимал, что лопочет неразборчиво, но шок, последовавший за шоком, подействовал ему на мозги.

— Уходите! — нетерпеливо подгонял Ричард.

Он вытащил молот из петли и повернулся лицом к воротам, подталкивая Вилла за них.

Вилл не нуждался в дополнительном импульсе. Он побежал.

Трап «Города Лондона» был уже поднят, но Ирвинг с Аристофаном бросили Виллу веревку, которая упала на причал, медленно разворачиваясь по мере того, как корабль отходил. Вилл пробрался между разбросанными телами стражников Капонэ и ухватился за нее до того, как она размоталась до самого конца. Он спрыгнул с причала в воду и предоставил друзьям втащить его на борт после того, как они повернули паруса по ветру.

— Все хорошо, что хорошо кончается, а? — спросил Ирвинг, когда Вилл достиг поручней и, пропитанный влагой, повалился на палубу.

Тяжело дыша, Шекспир кивнул. Остальные опустились перед ними на колени, ища синяки и сломанные кости.

— Едва спасся! Никогда, никогда больше!

— О, ты снова так поступишь, — уверенно заявила Маргарет, притягивая его к себе в сокрушительном объятии и протирая ему лицо полотенцем. — И снова, и снова, глупец ты, потому что ты не можешь жить без аплодисментов!

Четверо драматургов переглянулись. Ирвинг ухмылялся:

— Мне сдается, протест леди слишком основателен!

* * *

— Какая великолепная цитата! — заметил Уэббер, когда Вилл рассказал труппе историю своего спасения и неожиданной встречи с покойным королем. — Быстрее, запиши ее, пока не забыл. Мы сможем ее вставить в программку в следующем же месте, где дадим «Ричарда Третьего». «Я и сам терпеть не мог этого ублюдка». Великолепно!

— Мы не будем опять играть его так, — задумчиво произнес Вилл, внимательно вглядываясь в звезды, когда труппа уплывала. — Я намерен переписать пьесу.

Назад: Роберт Вейнберг Незаконченное дело[46]

Дальше: Джерри Олшен Так уж мы устроены [51]