Дэйн Хелстром Дыра в Аду[22] - Мир реки. Сборник. Кн.1-6 - Филип Хосе Фармер - RutLib.com

Дальше: Майк Резник, Барри Н. Мальзберг Всяк человек Бог[25]

7

Ветер плевался дождевыми каплями в окно, прямо в лицо Дэвису. Скользнула новая полоса тьмы и отрезала от поля зрения Дэвиса людей. Гром грохотал ближе, точно угрожающий бандит. Стрелы молний, короткие вспышки лучей фонаря Господня (искали ли они честного человека?) с шумом освещали место действия. Дэвису удалось разглядеть Ивара и его людей, которые бежали через вершины ближайшего холма к Реке. Он видел и другие массы людей, точно гигантские амебы, сползали они с холмов на равнину. Это были воины, спешащие присоединиться к Ивару. Более крупные скопления жителей долин, ожидающие прихода короля, были, как оказалось, материнским корпусом амебы.

Новая вспышка — и разрывающая небо полоса, на этот раз ближе, открыла большое количество лодок в плавнях, которые были пустыми долгое время. Эти лодки, должно быть, приплыли недавно с верхнего течения. Много судов около самого берега: гребные лодки, долбленые челноки, катамараны, килевые суденышки, драккары, торговые суда с широкими парусами — галеры. Паруса их были свернуты, и все они ощетинились копьями.

Воины Ивара со всех частей королевства пробрались сюда под покровом ночи. Конечно, должны быть еще части, которые будут атаковать противоположный берег, владения Арпада, вверх по Реке. Атака, вероятно, направлена против мадьярского королевства. Теперь Дэвис не понимал, почему он так удивлялся и гадал, что задумал король. Однако Ивар был непредсказуем, и было рискованно держать пари о любых его дальнейших ходах.

Секретность, с какой выполнялась операция, производила на Дэвиса сильное впечатление. Он и понятия о ней не имел, а ведь он часто бывал в обществе короля. Операция, хотя в ней участвовали тысячи людей, которые каким-то образом не открыли ее планы своим женам, поистине была крайне впечатляющей.

Но молнии собирались раскрыть вторжение арпадовым часовым. Разве только некоторые из людей Ивара перешли Реку раньше и убили часовых.

Через некоторое время центр бури бушевал над территорией, хорошо видной Дэвису. Теперь воины сгруппировались у берега и садились в лодки. Так часто и ярко сверкали молнии, что Дэвис мог видеть продвижение нападающих. Они казались ему многоногими фигурами, а отдельные люди в них не были видны на таком расстоянии сквозь пелену дождя.

Дэвис втянул в себя воздух. На противоположном берегу Реки тоже готовился к сражению флот.

Через несколько секунд позади войск Ивара на берегу стали собираться еще группы людей. Дэвис простонал и пробормотал:

— Арпад сыграл подлую игру!

Силы Арпада собрались дальше, выше по Реке, и теперь крадутся вдоль берегов, чтобы подойти к флангу Ивара. Желающий захватить врага врасплох сам оказался застигнут врасплох; хитрую лису перехитрили. Мадьяр собирается зажать своего прежнего союзника между двумя силами. Но это легче спланировать, чем выполнить. Люди Ивара, находящиеся на берегу, хотя и были застигнуты врасплох, но не побежали. Они яростно сражались, а их береговые силы численно превосходили силы врага. Скоро воины Ивара в лодках присоединятся к тем, которые сражаются на берегу. Они плыли к открытому берегу и к заводям со всей скоростью, на какую только способны весла. Хотя сидящие в лодках не могут вернуться к берегу так, чтобы люди быстро высадились, они все-таки смогут все выйти на берег до того, как следующие силы врагов прибудут с противоположного берега. И они опрокинут засаду — если только Ивар имел к этому отношение. Он был очень холодным и быстрым мыслителем.

Его люди, ветераны многих сражений, легко не ударяются в панику.

Тем временем, флот Арпада находился примерно в четверти мили от места своего назначения. Командир, который, как догадывался Дэвис, был сам Арпад, не такой человек, чтобы отставать от своей армии, имел две альтернативы. Он мог приказать, чтобы лодки возвращались на берег и там ждали неизбежного истребления от войск Ивара. Или же Арпад мог продолжать плыть прямо вперед, надеясь, что участники засады задержат людей Ивара на достаточно долгое время, чтобы ему успеть высадить на берег свою армию.

Дождь усилился. Теперь Дэвис видел битву как сквозь загрязненные очки. А затем, пять или шесть минут спустя, ливень начал ослабевать. Худшее осталось позади, буря утихала, но гром и молния все еще свирепствовали над землей. Постепенно звездный свет между тучами обнаружил, что в схватку вмешалась третья сила. Это был большой флот, который должно быть, недавно обогнул изгиб Реки на расстоянии полумили к северу. Дэвис не мог распознать, кто были моряки. Но единственно, кто мог подойти с севера, было войско Торфинна Раскалывающего Черепа.

На Земле Торфинн был графом Оркнейских островов и части северной Шотландии. Хотя он был могучим воином, о чем свидетельствовало прозвище, он умер в 963 году в собственной постели. «Соломенная смерть», как называли ее норвежцы, не была той судьбой, к которой он стремился. Только те мужчины, которые были убиты в сражении, попадали в Вальхаллу, Зал Убитых, где днем герои бились друг с другом ежедневно, и убитые воскресали, чтобы сражаться на следующий день; где еда и хмельной мед были лучше, чем что бы то ни было на Земле, и где по ночам Валькирии Одина вывинчивали мозги пьяных героев.

Но Торфинн проснулся в долине Реки вместе с остальными: с храбрыми и трусливыми, с монархами и рабами, с уважаемыми и презираемыми, с честными и бесчестными, с искренними и лицемерами, с учеными и невеждами, с богатыми и бедными — и со счастливыми и несчастными.

Однако же оказалось, что Мир Реки во многих отношениях похож на Вальхаллу. Мертвые вставали на следующий день после смерти, — хотя редко в том же месте, где они умерли; пища и питье были великолепными; роковые раны быстро заживали; отрезанная нога или выбитый глаз снова отрастали; встречались женщины таких сексуальных качеств, о каких не слыхали в Вальхалле. Конечно, валькирии никогда не жаловались и не надоедали, но ведь они были мифическими существами, а не реальными.

А кто был он, Эндрю Пэкстон Дэвис, пацифист, христианин и добродетельный раб, что он делает, стоя здесь и наблюдая за битвой между язычниками? Теперь, теперь, именно теперь — время сбежать.

Он живо сунул свои немногие пожитки в мешок из рыбьей кожи и схватил рукоятку своего грааля. Как араб в ночи, я украдкой ухожу, подумал он. За исключением того, что мне не надо складывать свой шатер, которого у меня нет. Он быстро вышел из своей каморки и заторопился вниз по узкой винтовой лестнице. Он никого не встретил, пока не вышел во двор. Там Дэвис разглядел впереди темную фигуру. Он остановился, сердце его заколотилось сильнее, чем если бы это было вызвано бегом. Но вспышка молнии обнаружило лицо той особы, которая взывала в нем такой страх.

— Доктор Фаустролл!

Француз попытался отвесить поклон, но вынужден был ухватиться за край стола, чтобы не упасть вниз лицом.

— Доктор Дэвис, я полагаю? — пробормотал он.

Американец собирался поспешно миновать его, но задержался из-за человеколюбивого импульса. Он сказал:

— В Ахероне волнения, дорогой мой друг. Теперь пора нам обрести свободу. Ивар собирался совершить вероломную атаку против Арпада, но Арпада осенила та же самая идея — выступить против него. Расплачиваться нужно дьяволу, и Торфинн, союзник Ивара, только что появился. Воцарился хаос. Мы имеем отличную возможность убраться отсюда во время этой неразберихи.

Фаустролл приложил руку ко лбу и простонал:

— Вверх по Реке? Наши главные цели — стремиться к тому, что, возможно, не существует?

— Подумай, друг! Ты что, хочешь остаться рабом? Теперь настало время, мы получили единственную возможность, какой у нас вообще когда-либо может быть!

Фаустролл наклонился, чтобы взять свой грааль и удочку. Он снова застонал и произнес:

— La merde primitive! Дьявол использует нашу голову как наковальню.

— Я иду, — предупредил Дэвис. — Ты можешь идти со мной или нет, как желаешь!

— Твоя забота о нас трогательна, — откомментировал француз. — Но мы действительно не должны бежать. Хотя мы побывали в зависимости на всю жизнь, мы никогда не были рабом. Не то что биллионы с ограниченным и свиноподобным мозгом, мы всегда были свободны.

Далекая вспышка слабо осветила Фаустролла. Его глаза вращались, как будто бы он пытался разглядеть что-то неуловимое.

— Тогда оставайся здесь и будь свободен в своих несчастных узах! — закричал Дэвис. — Я чувствовал, что мой долг сообщить тебе, что происходит!

— Ты самый надоедливый человек, какого я когда-либо встречал! Овод по-своему приносит пользу, особенно если он снабжен не только передним, но и задним жалом.

Дэвис фыркнул и отправился прочь. Но, как только он начал спускаться с холма, на котором стояла башня, он услышал, что Фаустролл зовет его.

— Подожди же нас, друг мой! Если ты и в самом деле таков.

Дэвис остановился. Он не мог утверждать, что ему нравился этот гротескный тип. Но… что-то в абсурдном французе взывало к нему. Возможно, подумал Дэвис, это говорит во мне врач. Этот человек сумасшедший, и я должен о нем позаботиться. Может быть, я смогу когда-нибудь его вылечить.

Но более вероятно, это что мне не хочется остаться одному. Компания безумца лучше, чем никакой. Иногда.

Гром и молния обрушились на долину. Через несколько минут яркие зигзаги и грохочущий шум будут вне поля зрения и слуха. Тогда, как почти всегда бывает, как будто бы где-то закрыли клапан. Тучи исчезнут минут через тридцать — или около того. И наполненное звездами небо прольет свой бледный огонь на бледное оружие воинов и на их темную кровь. И это сделает зрелище более легким для Фаустролла и для него, Дэвиса.

Теперь Дэвис смутно слышал пугающие его звуки сражения. Резкие пронзительные крики, лязг мечей, бой барабанов, а потом — рев черных пороховых бомб, разрушающих себя во взрыве света. Дэвис также осознал, что башня, в которой, как ему казалось, нет ни одной живой души, полна жизни, точно встревоженный муравейник. Силуэт Дэвиса был высвечен многими факелами большого количества людей, устремившихся с башни.

Среди них бежала и Энн Пуллен. Она набросила себе на плечи тяжелое полотенце, и еще одно, длинное, обернула вокруг талии. Но ее побелевшее лицо и струящиеся вниз светлые волосы были живыми под пламенеющим факелом, который она держала высоко.

Другие люди пробегали мимо Дэвиса на своем пути вниз с холма. Был там Шарко, бежавший со скоростью, которую позволяла ему его волочащаяся нога. В одной руке он нес грааль, в другой — меч, а большой мешок был приторочен к его боку.

Люди, очевидно, бежали или чтобы присоединиться к Ивару в сражении, или найти место, откуда они могли бы наблюдать его вблизи. Более вероятно — второе. Если они подумают, что дела оборачиваются против Ивара, они тоже убегут.

Дэвис выхватил факел у какой-то рабыни, когда она мчалась мимо него. Она протестовала, но не стала с ним драться. Дэвис высоко держа факел, указал на Реку:

— Пошли!

Легче сказать, чем сделать. Как раз когда они достигли края равнины, они вынуждены были остановиться. Мимо пробиралось большое количество мужчин, многие несли факелы. Дэвис взглянул на круглые деревянные шлемы, обшитые кожей и покрытые перьями, широкие темные лица, глаза с глубокими складками. Он простонал. Затем воскликнул:

— Еще люди Арпада! Это, должно быть, второй фланг!

Они не были мадьярами, но солдатами из старинных горожан Сибири, служившие Арпаду, образовывавшие десять процентов населения королевства. Они выглядели куда более похожими на американских индейцев, чем на эскимосов или чукчей. Группа в шесть или семь человек оторвалась от остальной массы и галопом помчалась к ним. Дэвис взвыл:

— Беги! — и сам помчался назад, вверх по холму.

Сзади послышался топот босых ног по мокрой траве и влажной грязи. Но это оказался Фаустролл.

Когда он наполовину поднялся на холм, Дэвис оглянулся назад. Их больше не преследовали захватчики. Обнаружив, что этих двух мужчин им не убить так легко, они снова присоединились к армии.

Через некоторое время они с Фаустроллом перестали взбираться на склон холма, а спустились на край равнины. В течение десяти минут свет звезд затуманился облаками.

— Пора искать лодку, — предложил Дэвис.

Медленно и крадучись они шли между хижинами. То и дело приходилось обходить трупы. Большинство из них были женскими, но некоторым из женщин удалось убить вторгшихся врагов до того, как их зарезали.

— Никогда не кончающаяся история, — вздохнул Дэвис.

— Когда они научатся прекращать убийства, насилия, грабежи? Неужели не могут понять, что это ничего им не дает? Не могут…

— Они не понимали на Земле, откуда им понять это здесь? — спросил Фаустролл. — Но может быть, здесь это увязающий процесс. Мы имеем не только вторую попытку, но множество шансов. А потом, в один прекрасный день — пуфф! Злые, мелочные, вредные и лицемерные исчезнут! Давай надеяться, что это не означает, что здесь не останется никого. Или, возможно, это способ, благодаря которому все так и сбудется. — Он вдруг умолк, показал и объявил: — Эврика!

Здесь было множество лодок, причаленных к берегу или стоящих на якоре за несколько футов от него. Они выбрали себе каноэ с небольшой мачтой. Но, как раз когда они сталкивали каноэ с травы в воду, они вздрогнули от воя, раздавшегося у них за спиной:

— Подождите! Бога ради, подождите! Я хочу с вами!

Они обернулись и увидели, что за ними ковыляет Шарко. Он тащил еще второй мешок, довольно большой, у себя за спиной. Несомненно, подумал Дэвис, он наполнен добычей, награбленной Шарко по дороге. Несмотря на страх, его предательская натура взяла верх.

Дэвис сказал:

— Здесь нет места для троих.

Тяжело дыша, Шарко остановился в нескольких футах от них.

— Мы можем взять лодку и побольше.

И он быстро повернулся, глядя вниз по течению. Отдаленный шум неожиданно стал слышаться с более близкого расстояния. Свет звезд упал на темную и неразличимую массу, приближающуюся с юга. Крики и звяканье бронзы усиливались оттуда. На несколько минут шум перестал двигаться по направлению к Дэвису. Затем звуки прекратились, и группа людей опять стала приближаться, теперь гораздо быстрее.

Кто бы ни были эти люди, гнавшиеся за сбежавшими, их убили. Но позади тех из них, кто остался жив, слышались шум и крики. Люди, бежавшие в сторону Дэвиса, побежали.

— Возьмем одну из лодок! — завывал Шарко. — Они все схватят, и у нас ни одной не останется!

Дэвис подумал, что это хороший совет, но он вовсе не намеревался брать этого нытика с собой. Он продолжал помогать французу сталкивать каноэ. Оно соскользнуло в воду. Но к нему, разбрызгивая воду, подобрался Шарко, зашвырнул туда свой грааль и мешки и начал забираться сам. Дэвис схватил мешки и бросил их в воду. Шарко взвыл от ярости и нанес кулаком удар по подбородку Дэвиса. Оглушенный, Дэвис пошатнулся назад и упал в воду. Когда он, брызгаясь, поднялся, он увидел, что Шарко идет за мешками. Он прыгнул в лодку и выбросил оттуда грааль крючкотвора. Это заставило Шарко закричать еще громче. Без грааля он должен или умереть с голоду, или обходиться той пищей, которую ему удастся выпросить, и рыбой, которую поймает.

Фаустролл, все еще стоя в воде, согнулся пополам от хохота.

Гнев Дэвиса отступил и сменился отвращением к себе самому. Он терпеть не мог Шарко, Но презирал себя за то, что его ненавидит и за то, что вышел из себя. Трудно действовать по-христиански, когда имеешь дело с такими «неряхами-мешочниками» (это слово он узнал от живших в конце двадцатого века).

Но у него больше не было времени сосредотачиваться на собственных ошибках. Бегущие мужчины остановились совсем близко к нему. Они казались сильно запыхавшимися, хотя это было не единственной причиной их остановки. Это были Ивар и около пятидесяти его норвежских и франкских воинов, да еще с десяток женщин. Одной из них была Энн Пуллен. Ивар истекал кровью, хотя не был тяжело ранен, а с боевого топора, которым он все время размахивал, тоже капала кровь. Он, вероятно, часто пускал его в ход против преследователей. Некоторые из его людей спорили и доказывали, что не надо останавливаться. Сначала Дэвис вообще не понял, что произошло. Послушав некоторое время, пока он залезал в каноэ, он понял их ситуацию.

Очевидно, тыловая атака застала Ивара врасплох. Но его люди были сплоченными, а воины Арпада отступили. Как только это произошло, Арпад во главе своего флота начал штурмовать берег. В свалке рукопашного боя Ивар убил Арпада.

— Я отрубил ему руку с мечом, — кричал Ивар. — И тогда его войска растерялись и побежали. Мы их перебили!

8

Но у Торфинна Раскалывающего Черепа были свои планы. Он отправил часть своей армии обежать западный берег. Пока они это выполняли, он атаковал тыл Арпадова флота. Это отчасти объясняло панику среди людей Арпада на восточном берегу.

Затем Торфинн решил — а может быть, он принял это решение уже давно — предать Ивара. Таким образом, он стал бы хозяином не только своего королевства, но и земель Арпада и Ивара.

Ивар со своими солдатами не ожидали предательства, но быстро сориентировались и яростно сражались. И все-таки, они были вынуждены бежать, и охотничьи псы Торфинна лаяли совсем у них по пятам.

Ивар вскричал по-норвежски:

— Предатель! Предатель! Нет веры, нет веры! Торфинн поклялся Одином на священном кольце, что мы с ним — братья!

Дэвис не мог не улыбнуться при всей своей тревоге. Из того, что он знал о северных королях и их братьях, он был убежден, что нет ничего необычного в том, что они пытаются убить друг друга. На самом деле, это типично для большинства королевских родов средневековья, независимо от национальности.

Да, он находится среди варваров, и он только что собирался освободиться от них, когда Норны распорядились иначе — чтобы солдаты догнали его. Нет, подумал он, это вовсе не Норны, три Судьбы древней скандинавской религии в облике трех женщин. Это Бог так определил. Я так долго был среди викингов, что начинаю думать так же, как они.

Тем временем Ивар перестал бредить. В одном из внезапных перемен настроения, характерных для него, он смеялся над собой:

— В конце концов, Торфинн только сделал то, что мог бы проделать и я, если б у меня были условия. Воспользоваться случаем — и повернуть события! Захватить власть! Власть!

Фаустролл, сидевший теперь в каноэ, позвал его:

— Ваше величество, достойный потомок великого короля Убу! Мы верим, что власть — это то, что мотивирует почти все поступки людей, и власть является более значительной причиной для самых рациональных и лживых поступков, чем религия, хотя то и другое никак не связаны! Вы — истинный сын Адама, не говоря о Еве, и, возможно, потомок того падшего ангела, который видел, что дочери людские прекрасны, и шли к ним, и возлежали сними! Иди, иди, иди, сын наш! Размышляй над властью, поклоняйся ей, слушайся десяти тысяч ее заповедей! Но мы — глас вопиющего в пустыне! Кричать о джунглях, удобренных никогда не кончающейся жаждой власти в ее десяти тысячах проявлений, — вот истинное дерьмо вселенной!

— Но все же — иногда имеется Святой Грааль. Ищите его, находите его, хватайте его! Спасайтесь посредством его! В Граале вы найдете величайший фонтан власти! Но он делает все остальные виды могущества бессильными!

Советники Ивара болтали между собой, когда Фаустролл говорил, но умолкли, когда их вождь поднял руку. На некотором расстоянии, недостаточно большом, чтобы успокоить взвившиеся нервы Дэвиса, раздавались крики воинов Торфинна, которые бежали вслед за беглецами.

— Бога ради! — буркнул Дэвис. — Давайте сядем в лодку и уплывем!

— И странный же ты человек, доктор Фаустролл! — закричал Ивар. Тронутый, какими-то богами тронутый. Ты, должно быть, послан ими! Или случаем, о котором я так много слышал от людей более поздних времен, с тех пор как пришел в этот мир. Как бы то ни было, ты послан мне. Так что, вместо того, чтобы тебя убивать, что принесет мало пользы, разве что избавиться от твоего присутствия, да и тогда ты можешь мне попасться снова, — я поеду с тобой. Возможно…

Ивар помолчал с секунду, пока остальные рядом с ним сильно встревожились. Затем он заревел:

— По лодкам!

Никто не возражал, хотя немногие из самых агрессивных воинов вздохнули. Они разобрались по суденышкам, хотя и без паники. Ивар громко выкрикивал команды, распоряжаясь, кому в какую лодку сесть. Дэвису он скомандовал быть вместе с Фаустроллом и Энн Пуллен, заняв самое большое судно с местами для четырнадцати гребцов. Ивар сел на руль, когда гребцы начали свою работу, и развернули большой парус.

Ивар громко расхохотался и объявил:

— Норны снова мне улыбнулись! Это, должно быть, те лодки, которые люди Арпада пригнали на берег для атаки на фланге!

Дэвис, Пуллен и Фаустролл сидели на скамье как раз рядом с рулевым. Француз воскликнул:

— Возможно, это знак от них, чтобы вы навеки оставили эту территорию!

— Как? Чтобы я позволил Торфинну с его тролличьим сердцем каркать, будто он победил Ивара Рагнарссона?

Он заорал по-норвежски на воинов, которые все еще не сели в лодки:

— Эй, вы там! Хельги, Кетиль, Бьорн, Транд! Столкните пустые лодки в воду! Поглумимся-ка над нашими врагами, пока они в бешенстве пляшут на берегу и произносят проклятия и угрозы, которые повредят нам не больше, чем плевки против ветра!

Хельги Умник взревел:

Бескостный их без лодок
Оставил, без добычи.
Безголовый Торфинн,
Будешь без удачи!

Те, кто был достаточно близко, чтобы слышать, разразились хохотом. Ивар тоже смеялся, пока не подавился, что успокоился Дэвиса, который, услышав вису, встревожился. Датчане выходят из себя, когда кто-нибудь употребляет прозвище, которое они не желают слышать.

— Слова мне нравятся, — признал Ивар. — Но, Хельге, размер у тебя подкачал. Скверно. Но если принять во внимание, что мы спешим, и что размер у тебя всегда хромает, как будто бы это новорожденный жеребенок, пробующий скакать…

Он снова хохотал несколько минут. Потом, опомнившись, взревел:

— Гребите, как будто дочь Локи, ведьма Хель, хватает вас за лодыжки холодной, как у покойника, рукой, чтобы стащить вас в ад. Согните спины, как будто вы — лук Улла, а ваши руки — стрелы бога длиной в сто лиг! Грести, грести, грести!

Бывали, наверное, гребцы такие же неутомимые, как норвежцы, но не было гребцов лучше. Но эти люди побывали в рукопашном бою, а ничто не требует столько энергии. Тем не менее, они налегли на весла так, как будто бы всю долгую ночь спокойно спали.

Их враги на берегу остались далеко позади. Звездный свет мерцал на громадной массе вдоль восточного берега, движущейся вверх по Реке. Позади они оставили около полумили. Флот Торфинна, по крайней мере, часть его, рьяно пустился вслед. Не так уж рьяно, наверное, поскольку его воины тоже утомились от битвы.

— Направимся в королевство моего брата, Сигурда Земля-В-Глазу! — громко велел Ивар. — Это далеко, но наши преследователи устанут раньше нас. Тогда мы будем в безопасности и сможем бездельничать, пить густое сладкое лишайниковое пиво и ликер из грааля, сколько душа попросит.

Мы также восполним там недостаток красивых женщин. Или vice versa.

Гребцам не хватало дыхания, чтобы расхохотаться, хотя некоторые пробовали.

Сигурд был одним из немногих людей, которым Ивар доверял и, вероятно, был его единственным достойным доверия братом. В молодости он был могучим викингом. Но, достигнув среднего возраста, повесил свой меч на стену и стал мирным и справедливым правителем Сьеланда, самого крупного датского острова. Королевство, которое Сигурд основал, придя в Мир Реки, находилось в четырехстах милях от земель Ивара. Однажды Сигурд навещал своего брата, а Ивар гостил у него дважды. Дэвис каждый раз виделся с Сигурдом. Стройный, хитрый, на белке правого глаза красное родимое пятнышко, из-за которого Сигурд и получил свое земное прозвище. Родимое пятно прошло, когда он очутился здесь, а прозвище осталось.

Мысли Дэвиса прервали какие-то крики у него позади. Он встал и оглядел приподнятую рулевую палубу. К лодке, где находились Хельги и еще трое, в воде приближался человек. Хотя Дэвис не мог разглядеть пловца, он понял. Что это должен быть Шарко. Очевидно, он просил взять его в лодку. Но гребцы смеялись, проплывая мимо, и вскоре Шарко, все еще крича, остался позади.

Волна сочувствия пробежала по Дэвису. Шарко был лгун, мошенник, хвастун, задира и трус. Но все же — этот человек не мог поверить, что есть люди — и таких много, — которые его не любят. Мысль была патетической, и Дэвис в ту минуту пожалел его.

Дэвис сел и посмотрел на Энн, которая сидела рядом с ним. У нее надо головой было повязано маленькое голубое тонкое полотенце, точно шарфик, какие женщины а Земле носят в церкви. У нее на лице застыло странное выражение, смесь нежности и тоски. Или это так показалось Дэвису, хотя кто знает, о чем думает эта сучка. И все же — она выглядела, точно мадонн, мать младенца Иисуса, изображенную на росписи, которую Дэвис видел в церкви.

Интересно, подумал он, не так ли она выглядела, когда была ребенком. Что стерло с ее лица эту нежность, эту доброту?

И тут она повернула голову и спросила:

— Какого черта, на что это ты глазеешь, похотливая деревенщина?

Дэвис вздохнул, находя удовлетворение в том моменте, когда он жалел ее из-за ее утраченной невинности. И ответил:

— Да ни на что особенное.

— Воображаешь, что можешь со мной так разговаривать, раз мы оказались рядом, — огрызнулась она. — Но я этого не забуду.

— Ваше величество напоминает короля Людовика XIV французского, о котором кто-то сказал, что он никогда ничего не забывает, — сказал Дэвис. Потом добавил, затаив дыхание: — И тот же человек сказал, что король никогда ничему так и не научился.

— Что-о?

Как не по-христиански с моей стороны, подумал Дэвис. Почему я не могу научиться подставлять другую щеку? Не надо было ей ничего говорить. Молчание мучеников.

Позже Ивар перевел четверых с задней лодки на свою. Поздним утром ведущая лодка флота Торфинна оказалась далеко впереди остальных. За час до полудня она оказалась на расстоянии летящей стрелы от судна Ивара. Ивар повернул лодку кругом, сбил стрелами семь человек, протаранил врага и взял на абордаж. Дэвис и Фустролл сидели на своих местах, когда кипела битва. Энн Пуллен ранила нескольких человек их своего женского лука. Какова бы она ни была, подумал Дэвис, храбрости ей не занимать. Но надеюсь, что она не повернется и не застрелит и меня.

Ивар потерял шестерых, но убил всех врагов, кроме тех, кто попрыгал в Реку. Остальные лодки Торфина еще не показались. Ивар захватил лодку противника и оставил свою. Он со своей командой продолжали плыть дальше с веселыми песнями.

К тому времени, как они добрались до Сигурдова королевства, они прошли, по крайней мере, через сорок кошмаров наяву. Или так почудилось Дэвису, хотя норвежцы просто наслаждались этими кошмарами. Одни битва следовала за другой, и одно бегство за другим. Государства на сотни миль вверх по Реке от бывшего королевства Ивара тоже находились в состоянии кровавой бойни. Войны на земле Ивара, кажется, заразили насилием другие страны, ни одна из которых не была стабильной. Рабы бунтовали, а короли и королевы пытались воспользоваться ситуацией, чтобы нападать друг на друга Дэвис считал, что только эта полуанархия способствовала тому, что флот Ивара продвинулся так далеко. И даже при этом все суда, кроме четырех, первоначально вышедших в путь, были потоплены или захвачены. Те, кто все пережил, жили рыбой, которую они ловили, плывя вверх по Реке. То и дело, их отпускали на сушу, чтобы они пополнили свои Граали. Но, даже когда люди выглядели мирными и дружественными, викинги нервничали. За улыбками их хозяев могли таиться планы захватить гостей в рабство.

— О Господи, — молился Дэвис, — прошу Тебя, останови это убийство, разбой и насилие, муки сердечные, грабежи, ненависть и разврат. Сколько это может продолжаться?

Так долго, как люди позволят себе совершать все эти ужасные деяния, подумал он, Господь не собирается вмешиваться. Но, если так, он имеет в уме Своем благую цель…

Через несколько часов после рассвета флот прибыл в королевство Сигурда. Или — туда где оно было. Совершенно очевидно, что и оно разорвано на части борьбой, войну, кажется, принес сюда ветер.

Мужчины и женщины, напившись пьяными, резвились, размахивая оружием и несколькими отрубленными головами. Большинство бамбуковых хижин и деревянных построек горели, повсюду валялись трупы. Как только флот приблизился к берегу, целая орда забралась в лодки и начала грести по направлению к судам Ивара.

— Кто они такие? — удивился Ивар. И тут же спохватился: — Неважно. Плывите дальше!

— А где же ваш брат? — спросил Дэвис.

— Он, наверное, спасся бегством. Надеюсь на это. Что бы с ним ни случилось, спасти его я не могу. Нас слишком мало.

После этого он много часов молчал, расхаживая взад и вперед по небольшой палубе. Он много хмурился, а один раз ударил себя в грудь ладонь. Однажды он испугал всех людей в лодках, закинув голову назад и завыв продолжительно и печально.

Бьорн Огрубевшая Нога, стоящий около Дэвиса, осенил себя Торовым молотом и задрожал.

— Крик самого великого волка Фенриса исходит из его горла, — сказал он. — Ивар действует так, словно собирается стать берсерком! Готовьтесь защищаться. А еще лучше — прыгайте в Реку!

Но Ивар прекратил выть и огляделся вокруг, как будто бы его только что перенесли сюда из-за миллионов миль. Затем он зашагал к переднему краю палубы и воззвал:

— Остеопат! Клоун! Давайте сюда!

Неохотно, зная о том, что действия норвежца непредсказуемы и часто их следует ужасаться, Дэвис поднялся по короткой лесенке вместе с Фаустроллом. Дэвис не догадывался, о чем думает Фаустролл, но он сам был готов последовать совету Бьорна.

Ивар посмотрел на них сверху, на лице его возникло какое-то выражение, которое невозможно было прочесть.

— Вы двое низкого ранга, но мне случалось наблюдать, что даже у раба может быть больше мозгов, чем у его хозяина. Я слышал, как вы говорили каждый о своих поисках — дух их, признаюсь, я не понимаю. Но вы меня заинтриговали. Особенно когда вы говорили о тщетности и пустоте вечной борьбы за то, чтобы завоевать больше земли, больше собственности и больше власти. Возможно, вы правы. На самом деле, я не знаю. Но несколько минут тому назад какой-то дух овладел мной. Возможно, меня схватил бог, который нас создал, кто бы он ни был. Неизвестный и безымянный бог. Чем бы ни было это странное состояние, я вдруг почувствовал себя опустошенным, как будто бы мой мозг и кровь вылились из меня. Это ужасное ощущение скоро прошло, и я увидел смысл вашей мудрости. И в этот самый миг я был ошеломлен бесполезностью всего, что я до сих пор сделал. Я понял, что устал вечно сражаться за то, чтобы получить власть, а потом воевать за то, чтобы иметь еще больше власти. Слава кажется золотой. Но на самом деле она свинцовая.

Он улыбнулся им, потом посмотрел им через головы на север. Когда Ивар опять заговорил, он продолжал смотреть мимо них. Это выглядело так, подумал Дэвис, как будто бы Ивар рассматривает что-то и в самом деле очень величественное.

Фаустролл тихонько прошептал:

— Он видит, как туманна соединительная точка между нулем и бесконечностью.

Дэвис не успел ничего сказать, потому что Ивар уставился на него и на француза. Когда Ивар говорил, он требовал полного вашего внимания, и чтобы его не прерывали. Но Дэвис подумал — нет, это не то, что бы оно ни значило. Это… не могу вспомнить греческий теологический термин… это означает полное внезапное перерождение духа. Похожее на изменение состояния духа и цели, которое Савл испытал на дороге к Дамаску… он фанатически преследовал христиан… великий свет появился, даже когда он замышлял смерть для всех христиан… он упал ненадолго, парализованный… когда же очнулся, он стал ревностным учеником Христа. Внезапно, неожиданно, непредсказуемо ни для кого. Воодушевление, торопящее вас к Северному Полюсу, поворачивает вас помимо вашей воли и направляет к Южному Полюсу. Были зарегистрированы похожие мистические или психологические преображения духа.

Дэвис ощутил ужас. Только через несколько секунд холод, который прошел по его коже, исчез.

Однако, напомнил он себе, этот неожиданный поворот не всегда совершался к добру. Хотя это случалось редко, тут совершался поворот от добра к злу. Как будто бы Сатана, подражая Богу, тоже дотрагивается до его души.

— Бог не говорил словами, — продолжал Ивар. — Но ему и не надо было слов. Он сказал, что я должен идти вверх по Реке, пока не приду к ее истоку, неважно, как далеко он окажется. Там я найду мощь сверх всякой мощи.

— Всегда так — мощь, власть, — буркнул Фаустролл. Он произнес это так тихо, что Дэвис едва расслышал его, и Дэвис был уверен, что до Ивара слова француза не дошли.

— Вы оба, меситель больной плоти и насмешник над все, что люди считают здравым смыслом, — сказал Ивар, — тоже имеете свои цели. Один хочет найти младенца, рожденного девственницей. Другой надеется отыскать истину, которая ускользает от всех людей от самого рождения человечества.

— Он сделал паузу, потом продолжал: Хотя вы не воины и взгляды у вас странные, вы можете быть чем-то вроде спутников, в которых я нуждаюсь для долгого пути. Что вы скажете?

Тон его был таким, словно он оказывает снисхождение этим приглашением. Но все же он рассматривал его как комплимент.

Фаустролл ответил:

— Король Убу и два его шута в поисках Святого Грааля? Ну что же, я с удовольствием пойду с тобой.

Дэвис не колебался:

— Почему бы и нет? Возможно, мы все ищем одно и то же. Или, если это не так, мы найдем одно и то же.

Примечание автора

Очевидно, что приключения этой троицы будут иметь продолжение и будут включены в том II мировой антологии Мира Реки.

У меня сильное ощущение, исторической непрерывности, которое усилилось, пока я изучал свою генеалогию. К настоящему моменту у меня имеются 275 доказанных американских предков и несколько европейских. Так что я решил — почему бы не использовать некоторых из них в Мире Реки, где живут теперь все, кто когда-либо жил и умер? Я так и сделал.

Таким образом, все названные по именам герои этой истории, кроме Фаустролла (Альфреда Жарри) и Шарко, мои прямые предки. Доктор Эндрю П. Дэвис — мой пра-пра-дедушка (1835–1919). Он был выдающимся человеком, эксцентричным правдоискателем и новатором. Энн Пуллен — моя девять раз пра-бабушка. Согласно судебным отчетам, она была настоящим исчадием ада, вспыльчивая и распутная женщина в эпоху, когда было крайне опасно для женщины быть такой. Что до моих отдаленных предков, Ивара Бескостного и других викингов, мужчин и женщин, их ныне живущие потомки в 1991 году насчитывают много миллионов. Разумно принять на веру, что, по крайней мере, три четверти моих читателей могут быть в числе этих потомков.

Дэйн Хелстром
Дыра в Аду

Его перо часто устремлялось в Ад. Теперь он, которому полагалось бы быть в Раю с его обожаемой Беатриче, попал в яму — такую, как описал в «Чистилище».

Годами он искал на Реке единственную женщину, которую когда-либо по-настоящему любил, свет его жизни и его поэзии. Теперь он находился в темнице, куда засадил его человек, которого он по-настоящему ненавидел.

Яма площадью в восемь квадратных футов и глубиной двенадцать футов находилась на вершине холма. Стенки ее были из дубовых стволов, наклоненных вовнутрь. (Весь мир, думал он, имеет наклон внутрь и держит меня в тюрьме). Яма была в тени, за исключением того времени, когда солнце светило прямо над головой. О, благословенное солнце! О, быстро движущееся солнце! Остановись на своем пути!

По самые лодыжки в сточных водах стоял Данте Алигьери, с опрокинутым кверху лицом. Рассвету уже час. Скоро появится проклятый враг Данте, Бенедикт Каэтани, папа Бонифаций VIII с 1294 по 1303. Данте узнает, что Бонифаций приближается, потому что он слышит лай и вой псов. И все же — нет собак в этом месте, которое может быть Чистилищем, а может быть — и Адом.

Через несколько минут он застыл. Тявканье, лай и вой звучали слабо. Как будто бы он только что различил звуки, исходящие из трех голов Цербера, противного природе пса Сатаны, охранявшего вход в Чистилище. Вскоре эти звуки сделались громкими, и он увидел владельца собак.

— Еще одно данное Господом утро, — провозгласил Бонифаций. — Время мне первый раз помочиться. Я крещу тебя, синьор Алигьери, во имя тех, кого ты с такой ненавистью отправил в Ад!

С закрытыми глазами Данте вытерпел дождь, который обрушился на него отнюдь не с небес. Минуту спустя он открыл глаза. Папа сбросил свое одеяние и деревянную тиару в форме пчелиного улья. Собаки — обнаженные мужчины и женщины, стоящие на руках и коленях или на руках и пальцах наг — рыскали вокруг краев ямы. Ошейники из рыбьей кожи были прикреплены к своре, которую держали мужчины и женщины двора Бонифация. Кобели, стоящие у края ямы и параллельно с ней, задрали по задней лапе, чтобы облегчиться в чистилище.

Бонифаций навис над ямой своими ягодицами, в то время как двое слуг держали его за руки, чтобы он не упал назад.

— Во имя тех, кого ты несправедливо поместил в Ад в своей порочной поэме, даю тебе хлеб и вино лишенных благословения! Ешь это и славься в пресуществовании твоего павшего бога, Люцифера!

И тут же дюжина собак опорожнила содержимое своих кишечников. Только стоя в центре ямы, можно было избежать того, чтобы в тебя попали.

После года такой жизни, думал Данте, он должен быть задохнуться нечистотами, ежедневно выливаемыми в яму. Но множество червей, поедающих экскременты, держали их уровень на высоте его лодыжек. Бонифаций выпрямился было, но снова согнулся, когда несколько рабов стали лить воду между ягодицами папы. Тем временем, собаки лаяли, выли, скулили и визжали.

Данте закричал:

— Да заставит тебя Бог вечно носить железную тиару, раскаленную добела, в Его гневе!

— Данте Алигьери никогда не научится!. — взвизгнул папа. — Ему ли пасть на колени, этому непреклонному флорентийцу, и умолять прощения у тех, с кем он обошелся жестоко и несправедливо? Нет, не ему! Его ум — такое же дерьмо, как то, в котором он живет!

Ты совершил богохульство, когда написал обо мне в «Чистилище», будто бы я нахожусь в Аду, когда я еще был жив! Даже Господь не помещает людей в Ад до того, как они умрут!

— Ты был и есть воплощение зла! — вскричал Данте. — Разве человек, служащий Богу, сотворит собак из людей, неважно, какова их вина!

Бонифаций взвизгнул:

— На колени, свинья, гвельф проклятый, сознайся, что ты несправедливо обошелся со мной, покайся истинно! Тогда сможешь продолжать путь, чтобы искать твою любимую Беатриче! Хотя тебе следовало бы искать Бога, а не такую шлюху, как она!

— Фиг тебе! — заорал Данте. И он откусил свой большой палец и запустил в Бонифация.

— Данте сам себя осудил сидеть в яме; он признается в своей вине и грехе. Так продолжай же страдать в своем справедливом наказании!

Тут папа, рабы, охранники и свора собак ушли. Четверо стражников остались, дабы убедиться, что он не найдет никакого способа покончить с собой.

Сегодня ночью, как каждую ночь, разразится такой ливень, что он сможет лечь в воду и утонуть. Проделать это будет означать совершить не прощаемый грех, такой грех, который автоматически принесет проклятие душе. Будет ли это грех в этом мире? Ведь здесь, если человек умирает, он вновь поднимается к жизни через двадцать четыре часа, хотя вдалеке от того места, где умер. Есть ли это в таком случае грех — убить себя? Логика говорит, что нет. Все же, он не мог быть уверен. То, что Бог запретил на Земле, должно быть запрещено и в этом мире. Или заповеди здесь каким-то образом изменены, чтобы подходить условиям?

Не отстраняясь от хлюпающей мягкой жижи у себя под ногами, он шагал взад-вперед. Раздумья его перешли от не имеющего ответа вопроса к самоубийству в этом мире и конфликтам, кипевшим, во время его жизни. Когда он был спокоен и логичен, что бывало не часто, он говорил себе, что кровавые ссоры между гибеллинами и гвельфами или между темными и светлыми гвельфами насчет политико-религиозных убеждений не имели никакого значения теперь.

Громадное большинство бунтовщиков никогда и не слыхали об этих конфликтах — и зевали бы от скуки, если бы им об этих распрях рассказали. Только на этой территории, где жили итальянцы его эпохи, старая ненависть свирепо разгоралась. Все же ее следует забыть. В долине Реки возникают гораздо более важные проблемы, которые требуют решения. Если с ними не разобраться, спасения им не достигнуть.

Но не смог ни забыть, ни простить.

Ровно в полдень загромыхали грейлстоуны. Эхо, разносимое горами, едва успело утихнуть, когда он услышал, что к нем приближаются собаки. В скором времени лай и вой, смешанные с щелканьем плеток, раздавались над ним и вокруг него. Данте посмотрел вверх, прикрывая глаза от солнца. Крик вырвался из его груди, он упал на колени. Потом произнес:

— Беатриче.

Бонифаций обнаженный стоял у края ямы с плеткой в руке, он объявил:

— Твой долгий поиск окончен, синьор! Сегодня утром работорговцы доставили сюда твою возлюбленную шлюху! Вот она, славная сучка, которая должна гореть в пламени!

Данте отвел глаза, но заставил себя снова взглянуть. И снова закричал от ужаса.

Она, обнаженная, стояла на четвереньках. Она плакала, ее лицо настолько исказилось, что он не смог бы узнать ее. Но нечто, какой-то божественный элемент, что-то вроде молнии, блеснувшей между небом и землей, озарило его сознание, исходя от нее. Он мгновенно понял, что это Беатриче.

Бонифаций, ухмыляющийся, как лиса перед тем, как съесть цыпленка, потянул ее за свору и пнул под ребра, хотя и не сильно. Она послушалась его приказа подойти к самому краю ямы и встать очень близко. Потом он передал поводок стражнику и встал на четвереньки позади нее.

— Сучку надо брать сзади, — крикнул он.

Она закричала:

— Данте!

Другой стражник взмахнул плетью и огрел ее по плечам. Она опять закричала.

— Не разговаривать! — приказал Бонифаций. — Ты бездушная псина, а собаки не разговаривают!

Он устроился над ней. Она закричала, когда он проник в нее.

Данте снова и снова подскакивал вверх и выл, как собачонка. Но он не мог прыгнуть так высоко, чтобы схватиться за край.

— Смотри, смотри, грешник! — приказывал Бонифаций.

— Я не пес, но я оседлал, точно кобель, сучку, которую ты так любил!

Данте хотел закрыть глаза, но не мог.

И тогда Беатриче потянулась вверх и подняла вместе с собой Бонифация. Хотя стражник свирепо дернул за поводок, он не смог ее остановить. Она в этот момент была сильна, как будто ангел отмщения влил в нее свою священную свирепость.

Она повернулась кругом и ухватилась за Бонифация. Крича и визжа, оба свалились в яму, поводок вырвался из руки стражника. Она устроилась на папе верхом и ударами заставила его пустить ветры. И тут же начала рвать его нос зубами. Она перестала кусаться только когда копье, брошенное стражником, вонзилось глубоко ей в спину.

Она произнесла, задыхаясь:

— Мать тв… хочу… умереть навсегда, — и скончалась.

Стражники закричали на Данте, чтобы он отошел от папы. Тот спихнул труп женщины в сторону и с трудом поднялся на ноги. Данте, плача от горя и ярости, вытащил копье из своей любимой и воткнул его острие в брюхо папе. Потом дернул его и начал поворачивать.

Стражник, который только что спрыгнул в яму, побежал к Данте с копьем наперевес, но поскользнулся в нечистотах и тяжело упал лицом вниз.

Данте поднял копье, чтобы пронзить-стражника. Он колебался. Если он убьет стражника, его тоже пронзят копьем. Но слуги папы сделают это только для того, чтобы помучить его, а после, вероятно, опять бросят его в яму.

Когда стражник, поскользнувшийся в нечистотах, попытался встать, Данте вскричал:

— Беатриче! Подожди меня!

Он упер тупой конец копья в бревенчатую стену, а острие вонзил себе в желудок. Несмотря на агонию, он продолжал надвигаться на острие, пока оно целиком не вошло в него.

Он совершал грех самоубийства. Но это был единственный способ бегства. Если он действительно отправится в Ад из-за своего злодеяния — если это было злодеяние — он охотно уплатить полную цену.

Беатриче находилась от него на расстоянии вытянутой руки. Потом, в течение двух минут, она исчезла.

Но ее можно будет снова найти.

Хотя бы пришлось искать ее сто лет, он найдет ее.

Конечно же, Бог понимает его великую любовь к ней. Не станет же он ревновать из-за того, что его создание, Данте Алигьери, любил Беатриче больше, чем он любил своего Создателя.

Последняя мысль Данте растворилась во тьме… Прости… не хотел так…

Аллен Стил
Благословенная земля

1

— Мне не хватает моего золотого зуба, — сказал Кейт.

Он сидел на краю дубового помоста, болтая ногами над бамбуковой планкой. У «Зомби Мерси» был перерыв во времени репетиции. Несколько титантропов, рабочих сцены, нашли себе занятие, проверяя электрический кабель, не прогорела ли изоляция из рыбьей кожи, и перестраивая массивные громкоговорители.

В звуковой кабине, установленной в середине амфитеатра на открытом воздухе, король разглагольствовал перед каким-то несчастным техом о периодически повторяющихся проблемах питания для микрофонов; ему не было слышно ни слова из того, что говорилось, но унизанный кольцами королевский указательный палец качался взад и вперед, и голова теха поочередно кивала, качалась, кивала, качалась, как будто бы отмечая время: да, сэр Элвис, нет, сэр Элвис, да, сэр Элвис, нет, сэр Элвис…

— Зуба у тебя не хватает…

Сидя рядом с Кейтом, прислонившись спиной к монитору, Джон прикурил кривой «косячок» от зажигался и втянул дым в легкие.

— Ну и что? У меня вот очков не хватает.

— Ну-у, ты всегда был очень похож на эльфа в этих очках…

— Конечно же, нет, — буркнул Джон. На секунду он задержал дыхание, потом сделал выдох. У них за спиной Сид уныло отрабатывал начальные пассажи «Анархии в Соединенном королевстве» на своем бас-кларнете. Брайана нигде не было, видно, как обычно. — И кстати, я никогда не верил этой истории о том, как ты разбил себе рот, когда въехал на «кэдди» в бассейн в Холидей Инн…

— Вовсе не «кэдди», — настойчиво возразил Кейт, — это был чертов «линкольн Континенталь», и я так здорово сломал себе передний зуб, когда вылезал из воды и карабкался на борт, убегая от медноголовых…

— Да, да. Слыхали мы всю эту жалобную историю много раз. — Джон передал косячок Кейту. — И вовсе я не выглядел эльфом в очках. Терпеть я не мог эти контактные линзы, которые Эпштейн заставил меня носить.

— Слышно о нем что-нибудь в последнее время?

— Нет, с тех пор, как он присоединился к даоистам… кроме того, Йоко нравились очки…

— Ой, Бога ради, парень, когда ты прекратишь болтать о своей старушке? — Кейт поднял одну из барабанных палочек и рассеянно почесал ею свою загорелую спину. — Я хочу сказать, что ты становишься большим котом, чем Фрэнк Синатра…

— Господи! — Джон строго посмотрел на него. — А что, Синатра здесь?

Кейт передернул плечами:

— Не то чтобы я слыхал о нем. Просто поговорка, которую я подцепил у одного из янки. — Он сделал сильную затяжку и передал окурок Джону. — Пигпен меня научил так говорить, — припомнил он. — Или это был Лоуэлл…

— О’кей, так со мной регулярно бывает… — Джон мрачно посмотрел на пустые бамбуковые скамейки перед сценой. Рассеянно полез под кильт и почесался. — Но мне все равно ее не достает, — сказал он нежным голосом. — Хорошая баба была. И певица тоже хорошая.

Кейт состроил гримасу, но мудро удержал рот закрытым. С мгновение они оба помолчали, слушая, как Сид с трудом продирается через «Боже, храни королеву», — версия панков, которую трое других членов «Зомби Мерси» отказывались исполнять во время представлений. Кейт наклонил голову в сторону парня.

— То есть, я хочу сказать, ты считаешь — юный мистер Ритчи тоскует по Нэнси? — спросил о тихим голосом. — Эта мерзавка была просто отрава. Даже когда она показалась здесь два месяца назад, он велел ей отвалить, не то он опять ее проведет…

Голова Сида вздернулась:

— Не говорил я! — закричал он.

Джон взглянул на него через плечо:

— Полегче, парень, — буркнул он. — Этот, не от мира сего, всего только шутит.

Сид не довольствовался объяснением. Он схватил гитару, снял перевязь с плеча и швырнул инструмент на сцену, напугав одного из титантропов.

— Вы, старые пердуны, меня тошнит от вас, — пробурчал он, шагнув к занавешенной двери, ведущей на сцену.

— Так давай, стошни, — сказал ему вслед Кейт. — Только сначала убедись, что ты не делаешь это опять прямо в посудину со своим ланчем. Ха-ха-ха-ха-ха!

Маниакальный смех Кейта был одной из немногих черт, которые так нравились в нем Джону. Он стряхнул с себя печальные воспоминания о физиономии своей жены, когда подошел, чтобы взять косячок из пальцев Кейта.

— Вовсе он не скучает по Нэнси, — сказал он, — но я полагаю, он скучает по поездке верхом на старой белой лошадке.

— Точно так же. Это его, в конце концов, и прикончило, — Кейт нахмурился, задумчиво постучал барабанными палочками у себя между ногами. — Начинаю думать, что то же самое сделало и спиртное, которое я лакал…

— Вы оба целыми неделями покупали его друг другу, насколько я припоминаю…

— Да. Так и есть. — Озорная улыбка снова появилась на его добродушной физиономии. Я-то хоть состариться умудрился, пока начал брюзжать. А этот парнишка — да он едва достаточно взрослый, чтобы бриться…

— Надеюсь, я помру, прежде чем состарюсь, — пропел Джон.

— Роджер был трепач, и Пит тоже. Бык слишком мало говорил, и слава Богу…

— И правда. Что я чувствую насчет Джорджа…

— Ах-ха-ха-ха-ха! Господь предпочитает басистов… или кларнетистов! — Кейт поднял палец, чтобы пощупать свои молодые неповрежденные передние зубы. — Но мне, знаешь ли, все еще не хватает моего переднего зуба. Он был такой классный. Птички считали, что он сексапильный. Думаешь, я смогу найти другой…

— Эй! Вы что себе воображаете, что вы тут делаете?

Джон и Кейт оглянулись на звук баритона с южным акцентом. Король выходил из правой кулисы, хлопая в ладоши, чтобы призвать к вниманию.

— Черт, — буркнул Джон, потихоньку гася окурок у себя за спиной и загораживая его ладонью.

— Мне казалось, я предупреждал, — заревел Король, — никаких наркотиков во время работы!

Кейт непонимающе глядел на него:

— Но мы не работаем, друг, — произнес он безумно мягким голосом. — Мы чай пьем. — Он показал на полуденное солнце. — Вот, видишь? Время чаепития.

Лицо Короля посинело от злости.

— Не вижу, чтобы тут было накрыто к чаю, сынок! Все, что я здесь вижу — это чертова марихуана, которую я велел вам не курить во время репетиций! Ну, так верните сюда Сида и Брайана, и чтоб вы были уверены, что вечером сможете так играть, что от вас только задницы останутся, потому что сегодня после обеда пароход приходит, слышите вы меня?

— А кто у них звезда? — спросил Джон.

— Другой оркестр! — заорал король. — И они-то останутся звездами всю неделю, потому что вы, английские дырки в заднице, не можете свое дерьмо при себе удержать, а вот американские парни могут, и не нравится мне ваше отношение, и я считаю, все вы играете, как английские педики, и мне начхать на то, что вы были из Битлов…

— Говоря откровенно, — прервал его Джон, — мне тоже.

Эти слова заткнули его собеседника, но Джон не мог отказать себе в том, чтобы поиграть в ножички немножко подольше. Он прочистил горло, опираясь подбородком на ладонь правой руки.

— А скажи-ка, — спросил он, — все еще злишься на меня за свои фильмы?

Король нахмурился, но ничего не сказал; он никогда не был искусен в быстрых ядовитых ответах. Кейт скрыл ладонью свою мечтательную улыбку.

— Черт бы побрал долбаных английских уродов, — наконец проворчал он и начал пробираться назад к пульту. — Думаете, что это вы изобрели рок-н-рол…

Солнце высветило буквы, выложенные из полудрагоценных камней на спине его жилетки: ЗД — Займись Делом. Джон наблюдал, как уходит Король, некоторым образом печалясь за него. Года два назад, когда Элвис начинал ими руководить, он еще обладал полученной сразу после воскрешения стройностью, красотой и сексуальностью, оставшимися от зрелых годов его Солнечной Студии. Теперь он опять начинал становиться тучным, к общему негодованию, только еще хуже: он давал своим волосам расти как попало, и зад его отвисал под кильтом. Хуже всего, что он превратился в зеркальный образ своего старого менеджера, хотя без искупающих качеств полковника. И петь он совершенно не мог. Зато он был Королем Благословенной Земли; если вам не хотелось быть рыбаком, фермером или рабом, вы играли по его правилам.

— Он был куда симпатичнее до того, как умер, — прошептал Кейт.

Джон засунул бычок в рот и задумчиво пожевал его, собирая на язык остатки жженой травки. Потом встал и грубо хлопнул барабанщика по плечу.

— Все мы были симпатичнее, — ответил он. — Теперь давай, друг. Назад, к жернову.

— Рок-н-ролл, — прошептал Кейт.

2

Остров был известен как Благословенная Земля.

Через тридцать лет после Дня Воскрешения это было единственное место в мире, где можно было услышать живой рок-н-ролл, и существование его в значительной степени обеспечивали влиятельность и божья искра Элвиса. Он кое с кем договорился из власть имущих, набрал в команду титантропов, за два-три года отыскал воскресших музыкантов, сделал переводы песен… И вот наконец Элвису удалось организовать небольшую колонию на маленьком островке за сто миль вверх по Реке от Пароландо, нераскрытом скоплении грязи и камней, где обретались два невостребованных грейлстоуна. Не совсем неожиданно он решил назвать этот остров Благословенной Землей. Так его и занесли на пароходные карты, название, под которым он стал известен сотням тысяч жителей Долин, услышавших о нем…

Остров Благословенная Земля имел только одно приносящее прибыль занятие: рок-н-ролл, исполняемый живо и громко. Элвис оказался достаточно оборотист, чтобы не посадить свои оркестры на речные пароходы и не отправить их в концертные туры вверх и вниз по великой Реке; существовало еще слишком много нецивилизованных мест, где его группы могли потерять не только Граали и с таким трудом организованное оборудование, но и жизни. Вместо того он благоустроил остров и дал знать, что супергруппы играют на нем шесть вечеров в неделю, восемь месяцев в году, и пускай все желающие приезжают к нему. Билеты можно приобрести на пристани в обмен на все, в чем нуждается пятьдесят постоянных жителей Острова Благословенная Земля, будь то рыба, материя, обработанные металлы, инструменты, открытые Граали, речные продукты, дополнительное спиртное и сигареты, новые зажигалки, драгоценные и полудрагоценные камни, поклонники (особые поклонники) за неделю торговли получали доступ в обнесенный частоколом амфитеатр острова Благословенная Земля.

Каждую неделю к пристани причаливал другой пароход, выгружал очередных сто с лишним пассажиров, которые совершали торгово-обменную поездку вверх или вниз по Реке через Остров Благословенная Земля. Они окружали свои грузы на причале, потом отправлялись в торговые будки на подветренном берегу острова, где находился грейлстоун для посетителей. Допускалось пребывание на Благословенной Земле ровно на неделю, с разрешением за дополнительную плату посещать амфитеатр. Однако, поскольку все оружие конфисковывалось на причале титантропами и посещение амфитеатра было скорее приятным, немногие отказывались платить. Это было место, где многие воскрешенные могли провести настоящие каникулы в новом мире.

Разумеется, Благословенная Земля имела свои обязательства и необходимость кое-что оплачивать. Надо было не только давать взятки соседним проживающим на Реке национальностям, чтобы они защищали постоянных жителей острова от вражеских нашествий, но и все театральное оборудование — от электрогитар до относительно простых приспособлений для улучшения звука и до гидроэлектрогенераторов, которые обеспечивали все энергией, — подлежало налогам, отдаваемых жителям Пароландо и Новой Богемии, которые, в свою очередь, получали львиную долю от прибылей Острова Благословенная Земля. В результате такой системы на острове было довольно мало возможностей для персональных благ постоянным жителям острова. Так как считалось, что Король часто держит многих под наблюдением, трудно было бы не работать как следует. То есть, если стирание пальцев до кости игрой на грубых медных струнах ежевечерне нельзя считать работой…

На Благословенной Земле было два постоянных оркестра, и они каждый вечер в концертный сезон менялись. Один оркестр — американцы, Возрожденный Уондер Крик: Лоуэлл Джордж, певец и гитарист; Дуан Оллмен, гитарист; Берри Окли, басовая гитара, Род «Пигпен» Мак-Куэн, аккордеонист и гармонист, Деннис Уилсон, барабан и — когда она была трезва и способна добраться до сцены — Дженис Джоплин, вокалистка. Крикеры придерживались стиля графства Мэрин, который находил теплый прием у большинства жителей Долины, учитывая аграрные условия, с которыми они столкнулись со Дня Воскрешения; нетрудно было добиться успеха исполнением «Гордой Мэри» или «Смотри, как Река течет».

С другой стороны — «Зомби Мерси», которые находились в явно невыгодном положении. Им досталось смешанное наследство групп Битлз, Роллинг Стоунз, Ху и Секс Пистолз, и квартет мог справляться всего с несколькими номерами, приемлемыми для среднего уровня жителя Долины, но звук у них больше приближался к исполнению Британского Нашествия (обоих из них), выдаваемый гитарами хард-рок, который, кажется, не устраивал большинство публики. Песни вроде «Холодный турок» и «Как мне надоели США» не говорили много публике, так удалившейся от проблем героина или Дядюшки Сэма. Отсюда — оба оркестра имели противоположные репутации. Если Дженис начинала бессвязно бормотать под действием лишайникового вина, с ней рядом всегда находился ее старый друг Пигпен, который ее выручал. А «Зомби Мерси» заслужили себе дурную репутацию тем, что на сцене иной раз начинали тузить друг друга, а за сценой устраивали кулачные бои и выяснения отношений… а Сид не мог отрицать, что иногда плевался в передние ряды публики, если слышал от них презрительные насмешки.

Не раз Элвиса спрашивали покровители Благословенной Земли, почему нельзя найти и нанять других воскресших рокеров. Обычно Элвис отделывался тем, что бормотал: «неплохая идея, друг, я над ней подумаю» или — «мы, знаете ли, выправляем контракт» — но настоящая причина состояла в том, что те музыканты, которых отыскали за долгий период его поисков талантов, были единственными, кто до сих пор считал, что они имеют отношение к музыке. Джими Хендрикс был жив, но местом его пребывания стал теперь Соул Сити, где он изредка играл блюзы в дуэте с Робертом Джонсоном; никто из населения за пределами штатов африканского наследия никогда не слышал их исполнения. Хэнк Уильямс и Пэтси Клайн женились и владели фермой по нижнему течению, как и их ближайший сосед, Большой Боппер. Ронни Ван Зандт и Стив Гэйнс стали рыбаками; Бадди Холли и Ричи Вэйленс содержали небольшую авиакомпанию, полеты по Новой Богемии. Боб Марли имел репутацию революционера, тайно путешествующего по Долине Реки с целью вдохновлять и организовывать восстания угнетенных наций-рабов повсюду, где только он и его шайка проафриканцев могла их найти. Бон Скотт стал безнадежным наркоманом, бродягой без грааля, везде, где только мог, он садился на корточки и выпрашивал необходимые продукты и предметы в любой деревне, которая готова была его принять.

И никто не знал, что случилось с Джимом Моррисоном… если он на самом деле умер в Париже, когда все поверили, что так с ним и произошло.

3

Незадолго до заката грейлстоун распределял обед с обычными своими звуками и яростью. Поскольку публика сняла свои Граали, титантропы отворили деревянные ворота в частоколе амфитеатра и позволили вновь прибывшим войти внутрь. Между тем, под факелами, окружавшими сидячие места, сотня вновь воскрешенных сидела на бамбуковых скамьях или стояла, ожидая, что оркестр займет места на сцене. Летний вечерний бриз доносил разные смешанные запахи — жареной рыбы, лишайникового вина, табака и сигарет с марихуаной — вместе с негромким жужжаньем голосов, нетерпеливыми свистками и хлопаньем ладоней. Звуки и запахи рок-н-ролла.

— Десять минут до начала, Джон.

Джон вернул занавес из рыбьей кожи на место: он раздвинул его на полдюйма, чтобы взглянуть на публику от входа за сценой. Он обернулся, чтобы посмотреть на костлявую молодую женщину, которая тихонько подошла к нему сзади.

— Уже прижал его для тебя, любовь моя, — сказал он терпеливо.

Она в явном смущении замигала; он ущипнул складку на занавесе:

— Видишь?

Мэри Уэст Винд покраснела и опустила глаза в пол, смутившись из-за того, что вовремя не поняла предерзостный намек. Джон широко улыбнулся ей, чтобы показать, что он ничего такого не имел в виду, и она заметно успокоилась. Мэри Уэст Винд была цветущим ребенком из Сан-Франциско, пока шесть таблеток ужасного ЛСД не отправили ее навсегда на земляничные поляны. Здесь, на Благословенной Земле она служила рабочей сцены и дежурной поклонницей для обоих оркестров. Однако она была такая милая и невинная, что ни один из рокеров — и даже Сид, даже в самые распутные моменты — не осмеливался изнасиловать ее, хотя Джон полностью осознавал, что она отдает ему особое предпочтение.

— Король меня просил поручить тебе разыскать Брайана, — робко поведала Мэри. — Хочу сказать, я знаю, где он, но я не могу… хочу сказать, я не должна…

Джон вздохнул и протер ресницы большим и указательным пальцами. Зрение у него теперь стало совершенным, но ему все еще не хватало его очков. Точно как у Кейта с его прогнившим золотым зубом.

— Знаю, знаю, — пробурчал он. — Проклятье… ладно уж, пойду поищу нашего искателя приключений.

Он начал отходить от занавеса; Мэри почтительно отступила, чтобы дать ему пройти к короткой лесенке, ведущей в артистические уборные. Повинуясь внезапному импульсу, Джон наклонился и по-братски быстро клюнул ее в щеку.

— Всегда стой на своем, дорогая, — шепнул он ей на ушко. Мэри захихикала и опять покраснела, пока Джон скакал вниз по ступенькам.

Помещение за сценой было длинным деревянным сараем, разделенным на отдельные уборные и большую «зеленую комнату», помещавшуюся как раз позади выхода на сцену. Члены группы «Возрождение Уондер Крик» собирались в зеленой комнате, ожидая своего вечернего выхода. Дуан репетировал щипки на отсутствующей гитаре, Берри, Лоуэлл и Пигпен играли в покер, Деннис дремал на кушетке в углу, а Дженис, как всегда, начинала напиваться. Как и сам Джон, все они нарядились в простые кильты, сандалии и рубашки или жилетки из кожи морского окуня.

Давно миновали дни тщательно продуманных театральных костюмов, вместе с вытянутыми в длину лимузинами и перегруженными дорогами, шампанским в охлажденных ведерках и подаваемыми обедами из пяти блюд, хрустальными бокалами для пунша, наполненными кокаином, и агентами, которые указывали в контракте непременные пять фунтов конфет M&M’s, да еще чтобы вытащили все красненькие…

С другой стороны, не хватало также многих людей, обычно болтавшихся прежде в помещении за сценой: излишне пестро одетых диск-жокеев, фотографов-неудачников, готовых запечатлеть вас, пока фотоаппарат вспыхивает вам прямо в лицо, так что фотография может быть опубликована в следующем номере «Биллборд», студийных репетиций, загромождающих коридор, движения руками и плечами в попытке затолкать втершихся сюда раболепных победителей местных состязаний с копиями альбомов, которые вы больше всего ненавидите, бормочущих пустомель, пристающих к вам, когда вы пытаетесь проложить себе путь в туалет, и, конечно же, поклонников с их спутанными волосами и разбитыми губами, которым не терпится трахнуть рок-звезду, так чтобы они смогли описывать это событие еще десять лет в своих воспоминаниях; или, по крайней мере, заставить своих регулярных любовников невероятно ревновать.

Учитывая все это, Джон был только счастлив, что все эти модные и претенциозные обычаи теперь удалены со сцены. Оставалась только музыка, чистая и простая, точно в заброшенном розовом саду, очищенном от лоз с широкими листьями и удушающими сорняками… Хотя некоторые вещи остались такими же…

Он прошел через зеленую комнату и спустился в короткий и узкий коридорчик к артистическим уборным. Сид был в своей комнате, очевидно, распростерся на кровати, его гитара прислонена к стене. Джон просунул голову в дверь, просунул пальцы в рот и резко свистнул.

— Вставай, вставай, убийца юный! — заорал он. — Время концерта!

Ресницы Сида зашевелились:

— Пошел ты… чертов хиппи, — пробормотал он из глубины своих наркотических галлюцинаций.

Но Джон уже вышел в зал, прошел по короткому боковому коридорчику, ведущему к двери на сцену. Внизу он услышал голоса, но не остановился, чтобы посмотреть. Вероятно, Король взывает к силам ада ради кого-то другого, ради воображаемого или истинного проступка…

Дверь комнаты Брайана была заперта. Джон остановился и приложил ухо к пробковой панели; он слышал изнутри слабые стоны удовольствия между биением тела о тело. Он усмехнулся: Брайан занимается своим обычным предконцертным делом. И каждый вечер новая девушка; все, что ему для этого требовалось, это заглянуть в ближайший лагерь зрителей и поискать, пока не найдет птичку, которая не станет возражать, чтобы ее трахнул человек, учивший Мика Джаггера петь. Если бы все жители Долины не стали стерильными в День Воскрешения, Брайан, вероятно, целую деревню населил бы своими незаконнорожденными отпрысками к сегодняшнему дню…

Но хватит — значит хватит. Пора работать. Джон набрал в легкие побольше воздуха, потом подавил желание заорать. Вместо этого он тихонько постучал костяшками пальцами в дверь, зажал свой нос большим и указательным пальцами другой руки.

— Телеграмма для мистера Джонсона! — объявил он в нос.

Облегченный вздох и женское хихиканье с той стороны двери.

— Иду! — весело отозвался Брайан.

— Уверен, что идешь, — обрадовался Джон. — Осталось пять минут!

— Увидимся в полпятого.

Опять подавленный смех.

— Прекрасно, сэр.

Джон мог не беспокоиться о том, чтобы Брайан вовремя пришел на сцену, это Сид доставлял всем сплошные неприятности. Теперь надо найти Кейта; еще ниже он мог слышать сверхактивное «ратта-тап-тап» — удары барабанных палочек по мебели. Кейт был наэлектризован и готов к представлению, как обычно. Ну, если только он снова не устроил полный погром в своей комнате…

Когда он повернулся, чтобы пройти по коридору в другую сторону, Джона напугал тяжелый удар по его плечу. Он подскочил на полфута вверх, потом обернулся, чтобы обнаружить массивную волосатую фигуру титантропа, загородившую коридор.

Джон облокотился о стену, ухватившись рукой за колотящееся неистово сердце.

— Ой… Билли, это ты, — едва выдохнул он. — Ты меня вусмерть напугал, друг.

Билли был один из титантропов, которые работали на острове. Хотя у оркестров и групп редко возникали проблемы с людьми из слушателей, которые искали бы пути к артистическим уборным, Элвис настаивал на том, чтобы один из титанов был записан в штат как обеспечивающий безопасность.

Билли охранял дверь выхода, мимо которой Джон только что прошел. Никакого списка гостей было не нужно: если Билли называли имя — как делал Брайан каждый вечер — Билли помнил это имя неделями, даже месяцами, и пропускал его носителя. А если кто-нибудь пытался его надуть или проложить мускулами путь к уборным, таким посетителям обычно давали урок перелета через частокол.

— Шозалею ваш бешпокоить, — произнес Билли с обычным своим акцентом, — но кто-то у двери наштаивает ваш видеть.

Билли выглядел раздраженным, как если бы только из-за того, что ему приходилось сгибаться почти пополам, чтобы не стукнуться о потолок своим громадным черепом. Джон вздохнул: положение звезд рока умерло в этой жизни после смерти, но это обстоятельство все еще не препятствовало некоторым ревностным любителям стремиться получать автографы в самое неподходящее время.

— Скажи им, я уже собираюсь на сцену и повидаюсь с ними позже, — начал он.

— Он шкажал, он лучче повидает ваш шейчаш, — настаивал Билли. Прежде, чем Джон успел ответить, он добавил: — Он ш Черкви Второй Попытки, шкажал, што ш тех пор ваш жнает.

Билли сделал паузу, затем еще добавил:

— Он шкажал, это вазно. Шкажал, его имя — Дзим.

Джон растерянно смотрел на Титана:

— Джим? Я не знаю никого по имени…

Он осекся. Долгую-долгую секунду Джон простоял, таращась на Билли, пытаясь осознать, что он сказал ему. Когда до него дошло, что это значило, первым его импульсом было громко закричать, чтобы примчались Кейт и Брайан… черт, не только они, но еще и Дуан, и Пиг, и Дженис, и Мэри Уэст Винд, и кто-нибудь еще, кто помнил это волшебство, любого в пределах слышимости его голоса, кто помнил Ящерного Короля.

Джон вобрал в себя воздух.

— Извини, — пробормотал он, потом проскользнул под правую подмышку Билли и медленно пошел назад к пересекающему путь коридору. Позади он слышал нервный стук барабанных палочек, слабый женский вскрик оргазма. Все вокруг него было звуком: треньканье немых струн Дуановой гитары, чей-то смех над устарелой шуткой, отдаленное хлопанье ладоней в публике, ждущей увидеть ожившие легенды их прошлого. Джон пустился галопом…

Он остановился на перекрёстке коридоров, вылупившись на открытую дверь. Свет факелов снаружи высветил фигуру в длинном одеянии, полуразличимую, стоявшую за дверью…

Никто его, тем не менее, не окликнул. Никто не сделал жеста узнавания, никто не сделал знакомого движения по коридору ему навстречу. Только похожая на монаха фигура в строгом коричневом платье, на шее у которой висело спиральное ожерелье из рыбьей кости, ждала на самом пороге уборной. В темной яме капюшона лицо, в котором чудилось что-то знакомое, впервые увиденное много лет тому назад в Торонто, когда их имена вместе красовались на афише…

— Джим? — прошептал он. — Джим, неужели это ты?

— После концерта, Джон. — Голос звучал очень низко, но ошибки быть не могло — это тот самый голос. — Приходи сюда, когда отыграешь.

И фигура растаяла в тенях, дав двери снова медленно затвориться.

Джон глазел на нее до тех пор, пока Кейт не стукнул его одной из своих барабанных палочек и не напомнил ему, что люди ждут. Впервые за тот промежуток времени, который хоть кто-то мог помнить, Джон опоздал выйти на сцену.

4

Концерт «Зомби Мерси» продолжался около часа; никто не удивлялся, а меньше всех — Джон, что выступление вышло неудачным.

Джон давным-давно уже понял, что истинной проблемой группы было то, что при всей расстановке звезд, все ожидали услышать свой любимый репертуар Битлз, Роллинг Стоунз или группы Ху, или Секс Пистолз. Однако между возможностями членов каждого оркестра была большая разница, которая не могла быть легко преодолена тем, что все они были британские рокеры; это все равно что ждать сотрудничества Нэта Кинга Коула и Джими Хендрикса лишь на том основании, что они оба — черные американские музыканты.

В то время как для Кейта, например, было возможно в совершенстве выстучать атомную атаку во вступлении к мелодии «Я вижу на Целые мили», Джон затруднялся в пении слов. Хотя Джон и Брайан были вполне счастливы исполнять «Рубиновый вторник» — единственную песню, общую для двух их групп, — Кейт почти засыпал на своих барабанах, а Сид строил гримасы на публику, показывая, как ему скучно. Джон отставал от Сида в песне «Анархия в Соединенном Королевстве»; Брайан строил страшные рожи при маниакальном звуке басов и ударах по струнам гитар, а Сид с трудом выдерживал деревянные духовые инструменты Брайана при исполнении «Не всегда получишь то, что хочешь». Единственная песня, в которой все четыре музыканта сыгрались вместе, была «Суета-маята», несмотря на то, что было совершенно ясно: этот номер публика все еще связывала с Чарльзом Мэнсоном; даже когда оркестр выдавал повторные аккорды, слишком многие лица слушателей выглядели так, словно на сцену вдруг выползли четыре гигантских таракана. Мэнсон и его оркестранты буквально испортили эту песню на веки-вечные.

И только когда три остальные члена группы покидали сцену, чтобы дать Джону спеть «Вообрази» в качестве финала, толпа зрителей, казалось, просыпалась от ступора, в котором сидела с остекленевшими глазами, и даже подхватывали припев.

Хотя это вовсе не было так уж неожиданно: именно эта песня затрагивала струнки в сердцах жителей Долины, которые, в конце концов, оказались возрожденными в мире без границ, стран или флагов. В заключение песни Джон вставал из-за самодельного пианино среди растущих аплодисментов, один раз раскланивался — и благодарно покидал сцену.

Все в полном составе уже слонялись по зеленой комнате; Кейт боролся врукопашную с Дуаном, Брайан начал разговор с Дженис, Берри и Деннисом, а Сид молча устроился в уголке, вылупившись на всех присутствующих с презрением некогда бывшего в моде панка. Джон прошел мимо них совершенно незамеченным, остановился возле своей уборной, чтобы положить гитару на кровать, потом несколько мгновений постоял, нерешительно вглядываясь в пакет, обернутый рыбьей кожей, лежавшей на столе.

— Что за черт, — пробормотал он про себя.

Затем он вытащил из пакета косячок, вышел из комнаты и направился вниз по коридору, к выходу.

Билли занимал свой пост, сидя возле открытой задней двери на громадном дубовом табурете. Когда Джон появился, великан вскочил.

— Он вше здет ваш, — доложил он. — Я шпрошил, мозет он в васу комнату пойдет, но он не жахотел.

— А, черт… извини, Билли, вше в порядке, — титантропический акцент Билли был некоторым образом заразителен. — Поговорю с ним за дверью.

Билли понимающе кивнул. Джон похлопал его по волосатому предплечью и вышел из здания.

Окруженная деревьями территория позади сценического сарая была темной, ее освещали только два мерцающих наполовину выгоревших факела, обозначавшие путь к внешним домам. Джон слышал ритмические удары ладоней публики, вызывавшей вторую группу выйти на сцену. Глаза его привыкли к полутьме после ярких огней сцены и стали оглядывать тени.

— Джим? — тихонько позвал он. — Эй! Джим?

Закутанная фигура, которую он видел раньше, вышла из тени дуба.

— Здесь, — сказал спокойный голос внутри поднятого капюшона.

Джон сделал шаг вперед, затем нерешительно остановился.

— Если это в самом деле ты, — ответил он, — дай мне увидеть твое лицо.

После секундного колебания руки этого существа задвигались в темных складках его одеяния и опустили капюшон. Еще через мгновение он ступил еще дальше в полосу света, демонстрируя себя Джону.

Это был и в самом деле Джим, но совсем не тот Джим, которого он помнил. Его темные волосы больше не спускались до плеч, вместо того они были коротко подстрижены, очень коротко, почти как у монаха. Лицо все еще отличалось поразительной красотой, но знакомое сияние мужественного мальчика совершенно исчезло, оставив только нейтральное, почти блаженное выражение. Джим, во всяком случае, умер, раздавленный пьянством, его внутренние ощущения были похищены алкоголем и наркотиками.

Теперь он выглядел снова омолодившимся, но выглядел как закутанный в плащ силуэт, стоящий в этом скудном освещении, точно он материализовался из одной из поэм Уильяма Блейка, который произвел на него, студента факультета искусств, громадное впечатление.

— Ты немного изменился, — констатировал Джон.

Глаза Моррисона блеснули под тяжелыми веками:

— Мы никогда не были с тобой близки, Джон, так как же ты можешь судить, насколько я изменился? — Он поднял руки, рукава соскользнули вниз. — Может, я всегда такой и был.

Джон усмехнулся:

— Никогда не видел тебя в таком одеянии на обложке альбома «Роллинг Стоунз». — Джим только во все глаза глядел на него, нисколько не развеселившись. Джон вытащил косячок, который он прихватил, выходя из своей комнаты. — Не присоединишься ли ко мне для небольшой затяжки? — Джим не ответил. — Что, больше не употребляешь наркотики, а? А что если нам пойти и подцепить каких-нибудь девчонок в таком случае? — Ответом снова было молчание. — Ну, почему бы тебе не пойти со мной и не найти дело для твоего члена, в память о старых временах, а?

Глаза Джима на секунду зажмурились, он как бы сдерживал себя.

— Я теперь вне всего этого, — ответил он невыразительно. — Но — да, ты прав. Я переменился.

— Вот я и то заметил, — Джон вставил в рот косячок, прикурил от зажигалки и втянул в себя терпкий дым. В одной жизни человек носит облегающую черную кожу и французские шелковые рубашки, а в следующей украшает себя мешковиной и золой. Фокусы. — Ты концерт слышал? — спросил он, выдыхая через нос.

— Слышал.

— Не совсем, конечно, восторженный отзыв… — Джон наклонил голову в сторону двери. — Эй, а почему бы тебе не войти — и я тебя представлю другой группе? Большинство из них думает, что ты не исполнял этого, но они с удовольствием дадут тебе посидеть среди них. Господи, ты же, по крайней мере, сможешь получше них исполнить «Зажги мой огонь».

Слабая попытка улыбнуться.

— Вероятно… но я больше не пою.

— Правда? — Джон начал было следующую затяжку, но внезапно почувствовал себя дураком. Он наклонился, чтобы выплюнуть окурок в траву, потом отбросил его подальше. — Какая потеря… — Он сделал паузу, глядя в сторону неиспользованного окурка. — Знаешь, наверное, я тебе не говорил, но ты был действительно очень, очень хорош. Я даже чуточку завидовал твоему голосу. И некоторые вещи, которые ты писал, особенно стихи…

— Не для того я сюда пришел, Джон.

— Так какого дьявола ты сюда пришел, Джим? — Джон в запальчивости сложил руки на груди и уставился на ученика. — Пришел, чтобы важно постоять тут и посмеяться в рукав над дураком, который все еще поет пять вечеров в неделю «День триппера»?

— Я не смеюсь над тобой.

— Боже! — вскричал он, внезапно по горло сытый этим разговором. — Ты рассуждаешь, как вонючий священник!

Джон импульсивно резко повернулся и начал пробираться назад, к двери. Он уже был почти внутри сарайчика. Билли, приподнявшись с табурета, готов был отойти у него с дороги — когда Джон так же импульсивно повернулся назад.

— Из всех людей в мире, — рявкнул он, указывая пальцем на фигуру в плаще, — я мог бы, по крайней мере, от тебя ждать честности!

Лицо Джима оставалось пассивным, но на мгновение в его глазах короткой вспышкой мелькнуло раздражение.

— Я так мало тебе сказал, — голос его звучал спокойно.

— До сих пор говорил главным образом ты.

На несколько мгновений они уставились друг на друга. Через дверь Джон слышал доносившийся из коридора крик: «Ты, гребаный, трахнутый-перетрахнутый, с какой стати ты выдаешь эту гребаную песню, как…» и — «Катись отсюда, ты, пидор!» Судя по этим звукам, выясняют отношения после концерта Кейт и Сид.

— Билли, поди, прекрати это, пожалуйста, — пробормотал Джон, не глядя через плечо.

Он услышал, как табурет двинулся назад, и Билли начал маневрировать своим телом размером с хороший бьюик, пробираясь в коридор. Если Сид неблагоразумно не попытается опять стукнуть Билли, исход стычки можно считать решенным. Джон поколебался, затем пошел назад туда, где Джим терпеливо поджидал его.

— Ну, так говори же, — предложил он.

5

Далеко за полночь Джон лежал в своей палатке, разглядывая длинный деревянный центральный шест.

Мэри Уэст Винд крепко спала рядом с ним, большая часть простыней обернута вокруг ее нагого тела. Повинуясь порыву, он привел ее в свою палатку после представления; они занимались любовью с неистовостью подростков, все же, несмотря на свой пыл, она уснула почти сразу после того, как кончила. Джон, однако, почувствовал почти облегчение; он не был расположен разговаривать, на самом деле он чувствовал отдаленность от нее, даже посреди их любовных судорог. Они использовали друг друга каждый в собственных интересах: она, наконец, затащила в постель сексуального на вид парня с задней обложки «Познакомьтесь с Битлами», а он нашел временное облегчение от внутренних темных мыслей.

Теперь он лежал обнаженный поверх одеял, прислушиваясь к прохладному ночному бризу, припоминая другую позднюю ночь в иной жизни.

Как он выходил из машины со своей женой, держа под мышкой записи передачи на студии, сделанные в тот день. Обычная толпа собирателей автографов и фэнов повисли на передней дверце Дакоты. Пройдя на тротуар, Йоко шагала впереди него, расчищая ему дорогу в открытую арку входа в здание. Он чувствовал себя довольным сегодняшней работой, предвкушая, как будет играть со своим маленьким сыном, прежде чем его уложат спать…

Откуда-то сзади него позвал голос какого-то молодого человека:

— Мистер Леннон?

Поворачиваясь, он увидел затененную фигуру в боевой стойке за каких-нибудь пять футов, целящуюся из пистолета прямо в него.

Едва ли миг суматохи, он хотел что-то сказать… пока громкий пистолетный выстрел, вспышка из дула, страшная сила пяти пуль, которые вогнали в него…

Как он повернулся кругом, как кричало в агонии тело, как сознание онемело от того, что только что произошло, как он не мог поверить, что в него только что стреляли… как, спотыкаясь, приближалась Йоко… Боже, в него стреляли… Он умирает, говоря что-то, что он не может припомнить, своей дорогой жене, а привратник уже мчится к нему…

Сирена скорой помощи, кричащие голоса, кругом полисмены, холодная поверхность тротуара… беглый взгляд на молодого человека, стоящего на кромке тротуара и читающего книгу в бумажной обложке… его укладывают на носилки… тошнота, слабость, ощущение, что он уходит за пределы пространства и времени…

— Вы знаете, кто вы? — мягко спрашивает бесплотный голос фараона перед концом…

Что ж, констебль, по крайней мере, я думаю, что знаю. То есть, всего миг тому назад имя было у меня на кончике языка, как раз перед тем, как какой-то ненормальный олух меня подстрелил.

Я однажды с королевой за руку здоровался, и я абсолютно уверен, что играл однажды «Стадион», если вы об этом спрашиваете. Но, если только вы дадите мне несколько минут, я уверен, что смогу найти правильный ответ. Мммм… вы не станете возражать, чтобы ответ был неоднозначный, нет?

— Не так уж, к чертям, и смешно, — прошептал он себе самому.

— Мы не можем позволить вам продолжать, — сказал тогда Джим. — Слишком вы опасны.

Не думая об этом в действительности, Джон медленно перекинул ноги через край кровати; они начали отдыхать на грубых деревянных досках, на которых была раскинута палатка, и в течение нескольких секунд он вглядывался в темноту, прислушиваясь к ритмичному дыханию Мэри.

— Нам дается шанс, ты что, не понимаешь? — Голос Джима был почти умоляющим. Нас принесли сюда старики, каждый из нас из незапамятных времен, чтобы достигнуть персонального спасения через наши личные дела. Мы еще можем добиться единения с Богом, Джон, но только если дадим себе шанс…

Он мог слышать, как течет Река в темноте. В нижнем течении, где-то недалеко, выдолбленные каноэ плавно проделывают путь к Благословенной Земле, в них гребут члены Второй Попытки, которые ждали этого часа, когда все на острове будут спать.

Но ты и другие оживили старые пути. Вы принесли технику на этот остров, где некогда существовать только поддерживающие жизнь грейлстоуны, и вы используете эту технику, чтобы проповедовать зло. Вы снова принесли поклонение идолам, дебоши, похоть всевозможных видов… все то самое, что я сам осуществлял до возрождения…

Джон наклонился и поднял с пола кильт, который Мэри сорвала с него. Его взгляд блуждал по различным предметам, лежащим на столах и стульях вокруг его палатки — по запасной одежде, по его граалю, по резной деревянной табакерке и других сделанных вручную предметах украшательства, подаренных ему посещающими его поклонниками, по гитаре, — пока его глаза не остановились на длинном плоском предмете в углу.

Я-то надеялся, что ты можешь присоединиться к нам, но теперь вижу, что это невозможно. Все, о чем я прошу теперь, — чтобы ты получил мое свидетельство и понял, почему мы сделали то, что должны сделать, почему я привел их сюда…

Джон протянул руку и взялся за нож из рыбьей кости, вытащил его из ножен. Слабое красноватое сияние отразилось на его блестящей белой поверхности.

Рок должен умереть, Джон…

Он огляделся; через открытые клапаны палатки он увидел неожиданное сияние огня из амфитеатра.

Ты должен это признать…

И он исчез в глубоких ночных тенях.

— Черта лысого я это сделаю, — шепнул он огню. Сжимая нож в кулаке, он вышел из палатки.

По всему лагерю уже раздавались крики, крики удивления, гнева, шока, отчаяния. Он видел, как из палаток выскакивают люди, недоверчиво глядя на огонь, который пожирал территорию сцены. И вот пошли новые языки пламени, поменьше, помещение за сценой, столбы для усилителей, пульт, все по очереди охватывало пламя, а отдаленные фигуры, закутанные в плащи, перебрались через частокол и осуществляли поджог амфитеатра.

Все здесь сделано из дерева; раз сюда пустили огонь, все погибнет за считанные минуты.

Жар обдал его кожу. Он услышал, как в гневе ревет Элвис. Он видел сквозь деревья, как люди из публики движутся к осажденной сцене. Кто-то невдалеке пронзительно кричал от смертельной боли, внезапно крик прекратился, когда другой нож нашел пассивное горло сторонника Второй Попытки.

— Джон? — позвала его Мэри откуда-то сзади. — Джон, что происходит?

Джон проигнорировал ее. Где-то в центре пожара ждал его Джим, прыгая с факелом в руке, поджигающий драгоценное звуковое оборудование и акустические приспособления, и его, Джона, собственное, грубое, но незаменимое пианино. Музыкальная техника, по мнению группы религиозных фанатиков, бывшая корнем зла, подвергалась систематическому уничтожению.

Джон сделал еще несколько шагов в ночь. Не особенно трудно будет найти Джима. Он должен убедиться в том, что тот умрет, прежде чем покинет Благословенную Землю; он только не сказал Джону, что собирается сделать, и Джон пытался убежать от грубой реальности угрозы тем, что взял к себе домой маленького цыпленка-хиппи. Если курить достаточно наркотиков и достаточно долго трахаться, можно избежать соприкосновения со всем на свете. Дьявол, когда доходило до этого, он был классным мировым чемпионом, когда нужно было избежать ответственности.

Нет, хватит. Только не тогда, когда что-то, что он любит, поджигают факелами.

Мэри все еще выкрикивала его имя, когда он сделал еще несколько шагов в темноту, его ладонь покрывалась потом, держась за рукоятку ножа. Найти этого трахальщика. Схватить его за шею. Взрезать его распроклятую глотку…

— Вы знаете, кто вы такой? — снова спросил его безымянный полисмен в машин «скорой».

Он остановился у следа. Он почувствовал, как его колени дрожат, а он нагнулся к земле.

Он вспомнил клуб «Пещера». Он вспомнил зал Альберт-Холл. Он вспомнил первые американские гастроли и группы, которые рыдали над клочками земли, где он проходил. Он вспомнил, как поехал в Индию в то время, как умирал Эпштейн. Он вспомнил финальное представление на крыше в Лондоне с ребятами до того, как они стали считать это освобождением. Он вспомнил, как влюбился в Йоко. Он вспомнил их антивоенную демонстрацию — и все другие бесчисленные протесты и демонстрации против войн и насилия. Он вспомнил, как родился Джулиан, потом — Шон. Он вспомнил тот единственный раз, когда встречался с Моррисоном, за сценой в Торонто, когда еще гремели Пластик Оно Бэнд и Дорз. Он вспомнил, как написал песню о том, что нужно дать шанс миру…

— Господи Боже, — шепнул он, — что же я наделал?

Он не помнил, как бросил нож. В действительности, он помнил только то, как Кейт уселся рядом с ним на траву, зажег сигарету с марихуаной и предложил ему.

Назад: Легенды Мира Реки

Дальше: Майк Резник, Барри Н. Мальзберг Всяк человек Бог[25]

7

8

Примечание автора

Дэйн Хелстром Дыра в Аду

Аллен Стил Благословенная земля

1

2

3

4

5

Дэйн Хелстром
Дыра в Аду

Аллен Стил
Благословенная земля