ОЖИДАНИЕ
Даниил Романович еще раз внимательно осмотрел все в своей институтской лаборатории. Ничего тут не оставалось такого, чем могли бы воспользоваться чужие руки, Нельзя было заставить работать большой стационарный лучевой аппарат. Пуст, без крупицы радиоактивного вещества, был и портативный аппарат. Даниил Романович оставил его в лаборатории на самом видном месте.
Теперь надо пойти на квартиру и просмотреть бумаги. Дани ил Романович закрыл дверь на ключ и из коридора глянул в окно на улицу. У подъезда остановилась автомашина с красным флажком. Должно быть, Латов. А, возможно, и сам посол?
По лестнице, чуть нагнувшись, бодро поднимался Латов. Черный костюм сидел на нем безукоризненно. Завидев Галактионова, он улыбнулся, выражение озабоченности исчезло с его красивого лица. Когда Латов улыбался, он выглядел очень молодым.
— Мне необходимо встретиться с директором, — объяснил цель своего приезда Лагов. — Я разговаривал по телефону, и он назначил время…
— Но директора, кажется, нет, — сказал Даниил Романович. — Впрочем, мы выясним у ассистента.
Выяснилось, что Доминак внезапно почувствовал себя очень плохо и уехал домой. Он просил передать извинения…
— Что ж, — пожал сильными плечами Латов, — приезд мой сю да официальный, и мы можем, Даниил Романович, свободно поговорить.
Они прошли в небольшой, рядом с лабораторией, кабинет Галактионова.
— Как настроение, дорогой мой соотечественник? — Латов снял шляпу, присел на стул.
— Должно быть превосходным, — не очень весело ответил Галактионов.
— А на самом деле?
— Как ученый, я весьма доволен своим третьим опытом. Я сделал все возможное, остальное не зависит от меня.
— Вы правильно поступили, что не назвали по телефону имя Брауна, говорили только о своем третьем опыте, — сказал Латов. — Для меня все было понятно. Но что с Брауном?
— Он уехал с Юв Мэй и профессором Шельбой на телецентр.
— Вот как! Гм…
Латов помолчал. Даниил Романович ожидал обнадеживающего слова — верит ли хоть сколько-нибудь Латов в успех этого дела?
Вместо короткого ответа Лавр Афанасьевич начал говорить о сложном положении внутри Атлантии. Прежний премьер-министр поступил неосмотрительно, связав страну жесткими обязательствами перед штабом ОВОК. В народе усиливается недовольство тем, что иностранные войска ведут себя в Атлантии бесцеремонно. Это недовольство обострилось с появлением здесь Фромма. Даже в правительстве не все согласны с его явно авантюрными действиями.
— Жильмаро все это знает лучше меня, — заключил Латов. — Я слышал, директор телецентра большой ловкач. Трудно сказать, как он поступит в этом случае. Нельзя возлагать на него все надежды. Мы принимаем свои меры…
— Скажите, Лавр Афанасьевич, вы действительно хотели встречи с Доминаком? — спросил усмехнувшись, Галактионов.
— А как же! — просто ответил Латов. — Конечно, уважаемый Даниил Романович, мне хотелось встретиться с вами, хотелось бы видеться как можно чаще, но я приехал к директору института. Мы ведем честную дипломатию. Есть термины — «международная вежливость», «международная взаимность». Это не только слова. Вы, конечно, помните международный конгресс онкологов в Москве? Хотя, может быть, вы и не знаете, что один из членов делегации, а именно личный секретарь видного ученого Атлантии — это действительно видный ученый, и я не хочу называть его имени, догадаетесь сами, — так вот его помощник или секретарь совершил в Москве нечто подсудное по нашим законам. Но профессор попросил — понимаете? — попросил не судить в Москве преступника. «Не надо, — сказал он, — омрачать судебным разбирательством наши чувства, преисполненные благодарности за то, что мы получили на этом конгрессе». С ним согласились, и материалы отправили в Атлансдам. Здесь я выяснил; виновник был наказан судом, наказан, правда легко, но важно то, что условие было выполнено. И вот этот ученый в связи с шумом вокруг вашего имени обратился с письмом к советскому послу. Он просит напомнить Доминаку об инциденте в Москве, о дружелюбии советских людей. И я приехал.
Латов взял шляпу и, вытянувшись, как будто стоял перед Доминаком, заговорил официальным тоном:
— Я прибыл к вам, господин директор, по весьма важному делу. Посол поручил мне ознакомить вас с этим письмом и напомнить вам о том, что главным основанием всех международных отношений является взаимность. В чем вы, как директор, можете обвинить своего коллегу профессора Галактионова? А если вы сами не верите в его преступление, то почему не воспользуетесь предоставившейся возможностью отплатить добром?..
Латов надел шляпу. Даниил Романович заметил:
— С Доминаком разговаривать бесполезно. Он помощник Нибиша…
— И все-таки… Как видите, Даниил Романович, мы стараемся воспользоваться любой возможностью. Сейчас я должен ехать: предстоит еще много работы. Вас не удивляет, что мы до сих пор избегали решительных шагов?
— Нет. Надо полагать, опасность для меня невелика. Но меня беспокоит другое…
— Мы не хотим обострений. Подождем до завтра.
— Подождем.
Галактионов проводил Латова и, расставаясь, пообещал сообщить ему с телецентра любую весть.
Вернувшись на квартиру, Даниил Романович перебрал все бумаги в письменном столе. Ничего компрометирующего тут не было — это он знал точно. Однако найдутся такие записи, которые могут быть использованы провокационно. Одни бумаги он оставлял в столе, другие бросал в камин.
Кажется, все было просмотрено и рассортировано. Оставался один фотоальбом. Задумчиво перелистывал Даниил Романович толстые страницы, заполненные снимками разного формата.
Полицейские с радостью ухватятся за этот фотоальбом. Комбинируя разные фотографии, они могут представить Галактионова на страницах газет в обычной для них манере. Они изобразят его страдальцем в коммунистической стране и другом предателя Коровина. Они могут показать, как готовился Галактионов к отъезду в Атлантию, и проиллюстрировать это соответствующими фотографиями — Галактионова «инструктируют» работники Госбезопасности: есть снимок — Даниил Романович перед отъездом в кругу друзей, они жмут руку, хлопают по плечу — «ни пуха, ни пера»; один шутливо грозит пальцем — «не забывай, пиши!» Легко «сделать» его развратником: в альбоме много фотографий женщин — родные сестры, подруги жены, научные работники института… Потом оправдывайся. Да и не дадут. Лучше сжечь…
Он увидел лицо жены, улыбку дочери, хмурый взгляд своего брата, фотографии многих друзей, кремлевскую стену и голубей на асфальте, свою лабораторию в московском институте, фронтовую машину — будку на зимней дороге, рядом с обгоревшим немецким танком, травянистый берег озера и двух рыболовов с удочками в руках, теплоход, идущий по Волге, снова снег, чистый, без следа, и одинокую березу с длинными серебряными ветвями…
Нет! Что бы там ни было, а все это слишком дорого…
Он включил телевизор. Давали военный фильм. Ревели бомбардировщики, со свистом летели авиабомбы, грохотали взрывы и вспыхивало пламя. Снова Даниила Романовича охватила тревога. Все это, и во много раз страшнее, может начаться завтра.
Фильм прервали, и директор, молодой человек в роговых очках, объявил:
— Сегодня в одиннадцать часов будет важная передача. За помните: ровно в одиннадцать…
Даниил Романович схватил трубку телефона. Латов отозвался: да, он слышал, теперь совсем не надо волноваться…
Верно говорят: «Нет хуже, как ждать да догонять». Теперь оставалось только ждать. Все, что было в силах, кажется, сделано, а в остальном — надо положиться на друзей.
Раздумывая о своем положении, вспоминая спокойные слова Латова, Даниил Романович приходил к выводу, что зря он так волнуется. Третий опыт он проводил вместе с Мартинсоном и Шельбой, они объединили все свои усилия. Теперь деятельность советского профессора неотделима от деятельности известного всему миру старого ученого, лауреата Нобелевской премии, и от профессора, не столь известного, но достойного уважения и славы: ведь препарат Шельбы — хорошая новинка, и ученый мир высоко оценит его. Втроем они работали в полном доверии друг к другу, и каждый сознавал, на что идет — успех будет общим и горести, если они выпадут, — тоже общие.
Но, может быть, власти Атлансдама сочтут оживление Брауна вмешательством в дела их страны и всего содружества наций? Странно и дико расценивать убийство человека как факт обычный, годный для использования в самых подлых целях, а возвращение человека к жизни, как преступление! Ни один здравомыслящий человек в мире не согласится с этим. А зачем властям Атлансдама мировое общественное мнение? Здесь свои законы. Их много. И все же никто из правительственных лиц Атлантии не смог придумать еще одного — объявить преступным возвращение жизни человеку.
Нет, Галактионов не совершил никаких преступлений, не нарушал законов чужой страны. Власти Атлансдама не имеют основания на его арест.
Логически выходило так. Но как только Даниил Романович, оторвавшись от мыслей, оглянулся вокруг — один в четырех стенах! — и подумал, что полиция может появиться в любую минуту, снова на сердце стало тревожно.
Время шло, стрелки часов поднимались вверх, к цифре 11. Еще пять минут. Пять минут…
Они составляют короткий период клинической смерти, после чего следует смерть биологическая — необратимый этап умирания организма. Галактионов сумел использовать эти критические, неповторимые пять минут — и вот Браун будет говорить!
