ОН ДОЛЖЕН ЖИТЬ
Оставив Брауна под наблюдением помощников и Эрики Зиль тон, профессора собрались в соседней комнате на консилиум.
Это был необычайный консилиум. Речь шла не о больном, которому угрожает смерть, а о человеке, который был мертв, — теперь ему возвращена жизнь, но надолго ли?
У Галактионова за эти два дня осунулось лицо, впервые он заметил, что сдают нервы, но он старался быть хладнокровным.
— Дорогой коллега, — сказал он, обращаясь к Мартинсону. — Если бы не ваши многочисленные опыты по оживлению сердца, все наши усилия ни к чему бы не привели.
— Да, пожалуй, — согласился Мартинсон. — Однако самое главное — все-таки мозг, роль облучения. Но не будем сейчас тратить времени. Важно выяснить — сумеем ли мы теперь уже просто больного человека поставить на ноги. От этого зависит многое… Будем откровенны, как всегда. Прогноз, если не безнадежный, то очень серьезный. Ваше слово, дорогой коллега.
И Галактионов подтвердил, что надежды на выздоровление Брауна очень мало. Правда, благодаря облучению удалось возобновить дыхательные функции тканей мозга, активизировать энзимные системы. Но слишком поздно пришлось начать мероприятия по оживлению организма в целом. Есть опасение, что идет процесс необратимых изменений в структуре тканей мозга, они будут прогрессировать, а это в любую минуту может парализовать деятельность жизненно важных органов, того же сердца.
Арвий Шельба, утративший в эти дни присущее ему добродушие беспечного человека, вскочил с кресла и воскликнул:
— Черт меня возьми вместе с папой римским! Неужели я до сих пор занимался не тем, что нужно было делать? И неужели ничего не могу предложить в такой критический момент?! — Он по привычке взъерошил волосы, потом гордо приподнял голову и закинул руки за спину. — Нет, друзья, у меня есть серьезное соображение. Организм Брауна не нуждается в омоложении, это так. Но изобретенный мною препарат содействует в высшей степени повышению жизненного тонуса, это проверено. Почему бы нам не испробовать? Тем более что препарат абсолютно безвреден.
— Вы правы, — Галактионов протянул руку Шельбе. — Если мы знаем, что Брауну, несмотря на все наши усилия, все равно угрожает неизбежная смерть, мы обязаны дать ему возможность говорить. Пусть эта вторая его жизнь будет очень короткой, но нужно, чтобы он почувствовал себя в этой жизни человеком святого долга…
— Но прежде всего ему нужен покой, — сказал Шельба. — Иначе нет смысла применять мой препарат.
— И ни в коем случае нельзя впускать к нему эту красавицу, — сказал суровый Мартинсон. — Невеста она или жена — все равно нельзя, как бы она ни просила.
— Согласен, — кивнул головой Галактионов. — Итак, в нашем распоряжении еще один, вернее, только один день.
Раздался легкий стук в дверь. Галактионов, подойдя, отк рыл ее и увидел Макса. Вернувшись, он сообщил Мартинсону и Шельбе:
— Профессор Доминак прошел в свой кабинет.
Доминак несколько дней не появлялся в институте и, каза лось, забыл, что является его директором.
— Мы должны пойти к нему, — Мартинсон поднялся с кресла. — Но, разумеется, не для того, чтобы говорить о Брауне.
— Не поставить ли перед ним вопрос прямо, — сказал разгорячившийся Шельба, — с нами он или против нас?
— Не будем торопиться, — возразил Галактионов. — Раздоры сейчас ни к чему, они только помешают нам. — Он чувствовал, что не для философских разговоров соизволил явиться в институт Себастьян Доминак.
— Идемте, идемте, — горячился Шельба. — Если потребуется, я скажу ему прямо…
Втроем они вошли в просторный кабинет директора. Окна бы ли плотно закрыты шторами, в сумраке желтела лысина Доминака, склонившегося над письменным столом.
— Мы к вам, господин директор, — сказал Шельба, выступив вперед.
— Садитесь, пожалуйста. — Но так как при этих словах Доминак сам встал, то никто не сел. — Я сам хотел вас пригласить. Есть очень важное сообщение. — Доминак, как всегда, смотрел не в лица, а на ноги тех, с кем разговаривал. — Правительство приняло решение, признало нежелательным размещение института в нашей стране. Причины известны. Правительство санкционировало предание суду профессора Галактионова. За что — вам тоже…
— Вы считаете это правильным? — перебил его Шельба.
Доминак не ответил. Он вдруг сел и обхватил свою большую гладкую голову руками.
— Господа, я узнал страшную новость. Профессор Галактионов, вам лучше бы выйти… Впрочем, все равно… Я только прошу вас, господа, не говорить пока никому, Дело в том… Дело в том… Мы накануне войны, и, возможно, завтра наши народы, профессор Галактионов, будут врагами; следовательно, и мы с вами.
Для самого Доминака эта новость, видимо, была потрясаю щей. Разговоры о войне шли давно, к ним привыкли, как к любой трескотне газет. Неожиданным явился угрожающий поворот от разговоров к делу, поставивший всех в Атлансдаме, в том числе и Доминака, перед лицом опасности. Доминак, казалось, еще больше постарел, сразу же обессилел.
Галактионов как можно спокойнее сказал:
— Мы с вами, профессор, давно противники, противники в науке. Но не враги, чтобы браться за оружие.
— Мой долг, мои чувства патриота, — склонив голову, тихо проговорил Доминак, — повелевают мне быть вместе с народом.
— А ваш народ хочет войны? — шагнул к столу Мартинсон. — Я знаю: мой народ не хочет и не будет воевать. Мы трое, — он указал на Шельбу и Галактионова, — остаемся друзьями, будем работать во имя жизни. Вам не удастся судить Галактионова. Скоро мир услышит имена преступников.
Мартинсон, насупив седые брови, повернулся и пошел к двери. Шельба поклонился Доминаку, проговорил с язвительностью:
— Передайте вашему правительству и всем ученым благодарность за гостеприимство.
Галактионов не обмолвился ни словом. Он думал об одном: «Нельзя терять ни минуты. Этот день решает все…»
Закрывая дверь, они услышали возглас Доминака, прозвучавший слабо и растерянно:
— Господа, подождите, я не хотел…
Но они, не задерживаясь, прошли в лабораторию.
Эрика Зильтон доложила, что Браун хочет видеть профессора Галактионова и говорить с ним. Но когда Даниил Романович вошел в палату, Браун уже спал — напряжение, потребовавшееся для разговора с Эрикой, сильно утомило его.
— Дорогой друг, — обратился Галактионов к Шельбе. — Приступайте к делу. Сейчас вся надежда на ваш препарат.
— Если это не поможет, — задумчиво проговорил Шельба, — то я откажусь от звания профессора и попрошусь к вам в ассистенты.
— Идите, профессор. Он должен жить.
Через час Браун проснулся. Взгляд его был осмысленным, почти ясным. Галактионов не разрешал ему говорить, он сам задавал вопросы и просил отвечать на них коротко.
— Капитан Браун, вы слышите меня?
— Да.
— Вы помните, что с вами произошло?
— Я вспомнил…
— Вам рассказывала Эрика Зильтон о себе?
— Да.
— И о Гуго?
— Да.
— Вы знаете, за что вас убили?
— Я понял все.
— Меня обвиняют в убийстве, моей Родине угрожают войной. Нужно сказать правду.
— Я понимаю…
Мартинсон, стоявший рядом с Галактионовым, прошептал ему:
— Скажите всю правду о состоянии его здоровья. Он должен знать, чтобы рассчитать свои силы.
Галактионов кивнул головой и снова обратился к Брауну:
— Вы смелый, честный человек. Но вы многого не знали в жизни. Вы прожили тридцать лет. Не скрою, что ваша вторая жизнь может продлиться всего тридцать часов. Вас не пугает это?
Браун промолчал.
— За эти тридцать часов, — продолжал Галактионов, — вы сможете совершить такой подвиг, который человечество никогда не забудет. Мы вернули вам жизнь, но вы вправе распоряжаться ею, мы не вынуждаем вас поступать вопреки вашему желанию. Мы бессильны продлить вашу жизнь на годы и десятилетия, как это хотелось бы вам и нам. Но вы можете словом правды продлить жизнь миллионам людей.
— Да, да, — сказал Браун. — Я хочу попробовать сесть.
— Попробуйте.
Браун поднял забинтованную голову, уперся руками о постель и сел. Тело оказалось послушным — как хорошо! Он попытался встать на ноги. И — встал. Держась за спинку кровати, он сделал неуверенный шаг, еще один. Посмотрел в окно, оно было прикрыто тонкой занавеской, щедрый свет летнего солнца проникал в комнату. Как приятно ощущать солнечное тепло, как желанна и дорога жизнь! Он шагнул к окну, протягивая руки и ловя солнечные лучи, и чуть не упал пошатнувшись.
— На первый раз довольно, — сказал профессор. — Лежите и отдыхайте. Сейчас придет к вам Гуго, он расскажет о Кайзере.
