Лукас просыпается от телефонного звонка. Он хватает устройство с тумбочки, крепит к правой щеке. Скорее всего, это кто-то из списка разрешенных контактов, поэтому Лукас подключается к линии. Он не слишком силен в цифрах, с чтением и того хуже, однако у него настоящий дар различать звуки и голоса. В трубке по-особенному молчат. Тогда он понимает.

– Во сколько бежим? – спрашивает голос.

– Ты не бежишь, – отвечает Лукас. – Ты мертв.

И отключается.

Почти сразу Лукас ощущает жалость. И капельку вины. Но главным образом он злится, поскольку уже знает, чем все закончится.

Часы на тумбочке и телефон показывают одно и то же время. Пять часов три минуты утра. То, что называет себя Уэйдом Таннером, прямо сейчас берет барьеры, пытаясь вновь прорваться в список разрешенных номеров. Такой забег может длиться десять секунд, а может и десять минут. И пока этот разговор не завершится, заснуть не получится. Но если Лукас сам наберет личный номер Уэйда, то создастся впечатление, будто он не прочь поболтать, а это вовсе не так. Вот почему он велит своему телефону перестать сопротивляться и принимать все входящие.

И звонки не заставляют себя долго ждать.

– Знаешь, что тебе нужно? – произносит сексуальный голос девушки-иностранки. – Развлечься.

Лукас дает отбой и смотрит на дисплей. Входящих сигналов, умоляющих его об ответе, уже дюжина. Две дюжины. Помечена всякая хренотень для взрослых или фуфло о пляжной распродаже. Он выбирает наугад среди оставшихся звонков, и мужской голос произносит:

– Умоляю, не вешай трубку.

Акцент кажется знакомым и приятным, слова звучат напевно.

– Я живу в Гоа, и у меня нет денег на кондиционер, и на еду тоже нет. Но у меня есть дочь, очень хорошенькая.

Лукас стонет.

– И еще маленький сын, – продолжает голос, запинаясь в конце каждого слова. – Тебе знакомо чувство отчаяния, друг мой? Тебе понятно, на что способен пойти отец для спасения своей драгоценной кровиночки?

Лукас отключает звонок и принимает очередной входящий сигнал.

В трубку возвращается молчание, таинственная пустота. И опять то, что не Уэйд, произносит:

– Так когда мы побежим?

– В семь часов, – отвечает Лукас.

– От «Игрека»?

– Само собой.

Хриплый голос Лукаса всегда кажется слишком громким – самую малость; широкий выразительный рот отчетливо артикулирует звуки. Лицо его, обожженное солнцем и обветренное, как у всех спортсменов-бегунов, несет печать еще более тяжких испытаний. Сверкающие карие глаза в постоянном поиске препятствий. Длинные черные волосы седеют и редеют на макушке, зато тело, несмотря на сорок четыре года, находится в прекрасной форме: широкие плечи, мощная грудь и тонкая талия, а ноги исключительно длинные.

– Ты бежишь с нами? – спрашивает Уэйд.

– Да, – Лукас садится в кровати, холодная тьма обступает его со всех сторон.

– Кто еще собирается?

Едва Уэйд начинает говорить, на его голос тут же накладываются другие звуки. Кажется, что покойный собеседник сидит в большом помещении, заполненном людьми, и все они стараются вести себя тихо, пока он общается. Лукас так и видит перед собой эту картинку: куча людей толпится и толкается, шуметь никто не хочет, но каждому из них тоже нужно шептаться, нужно дышать.

– Кто еще? – повторяет Уэйд.

– Все, полагаю.

– Хорошо.

– А сейчас мне надо поспать.

– Пользу сна переоценивают, – говорит Уэйд.

– Как и многое другое.

Голос смеется. Раньше, услышав подобный звук, можно было подумать, что ты свихнулся. А сейчас это вроде как в порядке вещей.

– Ладно, больше тебя не беспокою, – говорит Уэйд. – К тому же мне надо еще кое-кому позвонить.

И снова в трубке воцаряется правильная пустота. То самое отсутствие звука, когда на том конце линии никто ничего не говорит.

Лукасу больше не спится, но он всегда может выпить кофе.

К половине седьмого утра содержимое целого кофейника уже переместилось в его желудок и растекается по кровеносным сосудам. В доме около десяти градусов тепла, поэтому на нем плотная полипропиленовая фуфайка и синяя ветровка с черными штанами – все эти вещи служат ему не первый год. А вот кроссовки почти новые. В телевизоре на кухне Стив Маккуин гоняется за наемными убийцами среднего возраста вместо того, чтобы заняться чем-нибудь путным – например, переспать с Жаклин Биссе. Маккуин мчится на машине, а Лукас протирает кофеварку и столешницу, а еще кружку с эмблемой «Бостонский марафон – 17». В эфир запускают рекламу, очередную просьбу о материальной помощи; со смесью жалости и раздражения Лукас выключает телевизор. Затем он опускает ручку термостата на пять градусов вниз и надевает чистые кольчужные перчатки мясника и шерстяные варежки, которым стукнуло почти пятнадцать лет. Головная повязка болтается у него на шее. Он натягивает черную вязаную шапочку, все еще пахнущую нафталиновыми шариками. Рюкзак ждет его у запасного выхода, готовый отправиться с ним в путь. Лукас надевает его, застегивает ремни. Остается выполнить лишь еще один ритуал – закинуть правую ногу на табуретку и приладить поудобнее чудо-браслет на голой лодыжке, чтобы тот мог беспрепятственно соприкасаться с его телом и сообщать куда надо о том, что его носитель трезв.

Воздух снаружи ледяной и промозглый. Лукас бежит трусцой по переулку, сворачивает туда, где ветер. Руки движутся свободно, придавая ускорение и без того широкому шагу. Даже при неспешном темпе заметно, как стремителен Лукас. Мечта любого тренера – открыть миру подобный талант: эдакое сочетание силы, грации и врожденной выносливости. Шаг такой плавный, такой грациозный. Такой совершенный. Поставь на эту голову кружку пива – ни одна капля не выплеснется. Однако по закону природы в таком идеальном теле должны водиться хоть какие-нибудь мозги, а чтобы осушить чертову кружку пива, есть много других способов.

Необязательно читать новости, чтобы узнавать новости.

Где-то вдалеке на два голоса воют сирены, каждая в погоне за собственными неприятностями. С выбоинами и колдобинами на этой улице не соскучишься, из половины фонарей выкручены лампочки: и городскому бюджету экономия, и пару-тройку кусков угля можно сберечь. В спящих домах темно и тихо, каждый из них под завязку забит изоляционными материалами и оборудован дровяной печью. В большинстве дворов имеется свой огород с компостной кучей и бочкой дождевой воды. Половина крыш обшита солнечными панелями. Когда Лукас въехал в свой дом, вдоль улицы росли огромные робинии и болотные дубы. Однако большинство этих деревьев срубили на дрова – и потому что их кроны заслоняли от солнца дома и огороды. Потом те же самые дровосеки высадили молодые деревца – угольные патриоты повелись на налоговые заманухи; вот только к тому времени самые могучие деревья уже были принесены в жертву ради нескольких ночей дымного тепла.

Необязательно путешествовать по свету, чтобы знать, что где происходит.

Последний дом в этом квартале являет собой территорию Флориды. Переселенцы оттуда поселились в доме пару лет назад. Они хвастали своими тучными накоплениями и гениальными детишками – звездами спорта. Но рабочих мест, кроме Интернета да тяжкого труда на полях с ветряными мельницами, здесь нет, а сбережения всегда кончаются раньше, чем хотелось бы. Их большие автомобили оказались на федеральных свалках во время программы оптимизации. Лишняя мебель и драгоценности были распроданы в счет уплаты аренды. Катер и трейлер украсились табличками «Продается»: так они и торчат за гаражами, где их припарковали навечно. А потом к соседям приехали родственнички из Майами, уговорили впустить к себе пожить – именно тогда в полицию стали регулярно поступать жалобы на пьянки и драки, а затем парочку звезд спорта арестовали за контрабанду. С тех самых пор соседи из привилегированных эмигрантов официально превратились в простых беженцев.

Когда Лукас бежит против ветра, у него болят только щеки, а больше ничего. Поворачивает на запад – здесь уже теплее градусов на десять. В темноте лучше держаться середины улицы и следить за всем, что может ходить или бегать. Люди скорее бросят собственных детей и свои дома на затопленных берегах, но только не питомцев – питбулей и волкодавов. Конечно, разумнее бежать с выключенным телефоном, но Лукасу приятнее иметь дело сразу с двумя мирами. Его отдельный маленький мирок – это славное устройство, оно питается движением, жизнью. Крошечная проекция висит перед правым глазом Лукаса. Сейчас, пробегая по улице вместе с воображаемыми собаками, он не обращает внимания на экран. Тут-то и приходит звонок.

– Да?

– Ты еще не убежал? – спрашивает Уэйд.

– Нет, все еще сижу, – говорит Лукас. – Пью кофе, смотрю на умерших людей по телевизору.

В ответ звучит смешок.

– Согласно показаниям GPS, ты бежишь. Темп – миля за восемь минут: для тебя это все равно что пешком, нога за ногу.

– А копы знают? – спрашивает Лукас.

– Знают что?

– Что ты позаимствовал у них систему слежения?

– Ну и? Собираешься сдать меня им?

Нет, но на этом Лукас отключает телефон. К нему возвращается прежняя злость, и следующие несколько кварталов его ноги буквально летят над землей.

На улице возле здания клуба «Игрек», что в деловой части города, стоят люди. Пловцы и тяжелоатлеты кутаются в теплые шубы; закаленные бегуны одеты легче, в нейлон и полипропилен. Тротуар завален спортивными сумками. Люди стараются держаться спиной к ветру. При каждом выдохе или сказанном слове над их головами поднимаются струйки пара, подсвеченные голубоватым сиянием из-за стеклянной двери «Игрека».

Лукас замедляет бег.

Чей-то ворчливый голос произносит:

– Кто-то тут вскочил спозаранок.

Перейдя с бега трусцой на целеустремленный шаг, Лукас всматривается в лица и улыбается – сперва Одри, а потом уже всем остальным.

– Где же твой велосипед? – вопрошает голос.

– Пит, – произносит Одри. – Прекрати.

Но искушение слишком велико. С добродушной угрозой в голосе Пит Кадзян интересуется:

– Неужели копы и велосипед твой забрали?

– Да, – говорит Лукас. – Мой велосипед, и мои коньки, и мои лыжи. У меня и лошадка-пони была, но они ее застрелили. Так, на всякий случай.

Все, включая Пита, дружно смеются над остроумным ответом.

Лукас сбрасывает рюкзак и встряхивает руками. Пальцы затекли от ремней.

– Семь часов, – произносит Пит, дергая одну из запертых дверей. – А что важные птицы намерены делать сегодня?

– Сидеть на крылечке и каркать, – откликается Лукас.

Бегуны смеются.

– Какая сегодня дистанция? – спрашивает Одри.

– Миль двенадцать, а может, и четырнадцать, – отвечает Пит.

– Четырнадцать – это правильно, – говорит Даг Гатлин. Быстрый Даг. Он старше всех остальных, но тело у него поджарое, как у гончей.

Даг Крауз – самый младший из всех и самый крупный.

– Десять миль звучит куда как лучше, – говорит он.

– Сара и Мастерс тоже собираются, – сообщает Быстрый Даг.

– Да, мечтать не вредно, – говорит Пит, смеясь.

Закатив от досады глаза, Гатлин поясняет Краузу:

– Они встретят нас здесь и пораньше вернутся назад. И ты сможешь закончить вместе с ними.

– А Варнер где? – интересуется Крауз.

– Наверняка опоздает минут на пять и захочет посрать, – фыркает Пит. Бегуны смеются.

И тогда широкоплечая пловчиха начинает колотить в запертую дверь. Крауз смотрит на Лукаса.

– Он тебе звонил?

– Да.

– Мне он звонил дважды, – говорит Гатлин.

– Всем звонил с утра пораньше, хотя бы по разу, – произносит Пит. Бегуны вглядываются в пустой сверкающий вестибюль.

– Меня он обычно не беспокоит, – замечает Крауз.

– Должно быть, плохая ночка выдалась на небесах, – говорит Лукас. Бегуны сдержанно смеются – скорее для того, чтобы показать, что шутка была смешной, чем потому, что им действительно весело.

Тем временем пловчиха отходит от двери.

– Здесь Дин, – говорит она.

Дин – это высокий рыхлый парень, он все делает неспешно. Дин неторопливо идет через вестибюль. Вставляет ключ в замок, будто обезвреживает бомбу. Судя по тому, как медленно открывается дверь, весит она полтонны, не меньше.

– Что, холодно? – писклявым голоском интересуется Дин.

Неразборчивые ответы поднимаются в воздух тонкими струйками пара.

В вестибюле выстраивается очередь. Одри занимает место рядом с Лукасом:

– Думаешь, в этом все дело? Плохая ночка ему выдалась?

– Я вообще ни о чем не думаю, – говорит Лукас. – Если с утра я надеваю кроссовки, значит, день будет удачным.