Книга: ГЧ [Генератор чудес]
Назад: ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ СЛУЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Дальше: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛУЧИ ЖИЗНИ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
КЛАДЫ ВЫСОКОЙ ЧАСТОТЫ

На другой день Николай с утра настроил один из генераторов на «узел условий». Пробирки пошли в термостат. Через день они будут взяты в лабораторию на анализ, и тогда… Вот тогда-то и произойдет взрыв!
Половину серии — обычную порцию пробирок для одного генератора — он облучил сам. Чтобы не возбуждать подозрений Ридана, нужно было пропустить еще такую же, потому что другой генератор уже был выключен. Николай поручил эту работу Ныркину, а сам перешел в свою электротехническую лабораторию, где монтировался большой «консерватор». Пока пробирки с сюрпризом будут выдерживаться в термостате, он решил закончить монтаж, чтобы потом, после окончательной проверки «узла условий», сразу приступить к облучению более крупных проб мяса и целых туш.
Чем удачнее шло дело, тем увлеченнее работал Николай. Создавая сушилку, он впервые стал организовывать работу других, руководить людьми, и теперь ему казалось, что нет предела количеству дел, которые можно совершить в любой срок… Он не замечал, что обилие людей, помогавших ему, не уменьшало забот: он продолжал сам проверять все, что делалось. Заботы все более густой паутиной оплетали его. Уходить от них он еще не умел.
И не только «консерватор» поглощал его мысли. Чувствуя, что работа подходит к концу, он все чаще вспоминал о своем «генераторе чудес» — единственной идее, которую он не довел до конца. Пусть его расчеты оказались ошибочными, но разве это значит, что можно бросить идею, забыть о ней! Нет, он искал ошибку. Как только в мыслях об очередных делах появлялся просвет, поиски эти возобновлялись. А в отдельной комнате, примыкающей к электротехнической лаборатории, на столе уже возвышался остов «ГЧ», вынутый из ящика, и некоторые детали были укреплены на своих местах. Скоро можно будет окончательно восстановить аппарат, и тогда профессор получит, наконец, то, что ему нужно.
Еще одна неспокойная мысль то и дело вспыхивала в голове Николая. Прошло уже больше полугода с того момента, когда он получил шифрованное сообщение от немецкого «ома». За это время многое могло произойти в Мюнхене. Что с аппаратом Гросса? Николай представлял себе жизнь немецкого народа, и воображение рисовало ему самые печальные картины судьбы неизвестного друга… Да, конечно, это был друг. Продолжительное молчание только подтверждало это… Николай продолжал со свойственной ему пунктуальностью через каждые два дня в 21.10 по московскому времени внимательно прослушивать весь «любительский эфир».
Анна знала расписание радиоработы Николая и всякий раз, когда он после своих путешествий по эфиру выходил из кабинета в столовую, устремляла на него тревожный вопросительный взгляд. В ответ он молча пожимал плечами.
На этот раз они оказались одни в столовой.
— Что же это значит, Николай Арсентьевич? — тихо спросила Анна. — Неужели там… все кончено?
— Кто знает? В лучшем случае молчание может означать, что фашистские инженеры еще не разгадали тайну машины Гросса. И наш друг ждет. Сообщать нечего. Возможно, он слышит меня, но сам не выходит в эфир, чтобы не попасться.
— Хоть бы так! — с надеждой произнесла Анна.
И вот однажды в исключительно оживленном стрекотании любительских сигналов Николай вдруг услышал знакомый призывный клич. «Он… он!» взволнованно вслушивался Николай, ожидая конца вызова.
Да, это был он.
— Новая антенна выполнена точно по вашей схеме. Ждем продолжения, — сразу передал Николай, ответив на вызов.
— Хорошо. Принимайте.
Последовали цифры. Николай записывал весь превратившись в слух, боясь шевельнуться, чтобы не пропустить какую-нибудь точку. Так прошло минут десять.
Вдруг где-то совсем рядом в эфире возникли другие сигналы. Это были обычные сигналы настройки, ничего не выражавши: повторялась одна буква «ж»: три точки — тире, три точки — тире и так далее. Они слышались где-то «близко» от цифр немца, потому что их волна на какую-то долю метра отличалась от волны, на которой принимал Николай. Потом они, крадучись, подскочили ближе, еще… еще…
Кто-то настраивал свой передатчик на ту же волну. Николай понял. Отчаянным напряжением слуха он успел выловить еще три-четыре цифры из беспорядочной тарабарщины спутавшихся точек и тире.
Хищник эфира, точно нацелившись на свою жертву, прибавил мощность, и сигналы «ома» потонули в хриплом реве.
Николай быстро встал и рванул дверь. Анна и Наташа вздрогнули, повернулись к нему.
— Скорей сюда! — и Николай метнулся было назад, к передатчику, как вдруг из-за двери появился Виклинг.
— Что случилось? — встревоженно спросил он.
Николай опешил. Черт возьми, из-за наушников он не слышал, что пришел Виклинг.
— Ничего особенного… Анна Константиновна, идите сюда на минутку.
Она вошла, и Николай довольно недвусмысленно запер за ней дверь. Они переглянулись, молча оценив получившуюся неловкость. Николай махнул рукой: ладно, мол, обойдется, и снова вскинул наушники. Рев еще продолжался.
Одного взгляда на ряды только что записанных цифр в приемном журнале было достаточно, чтобы Анна поняла все.
Продолжая слушать, Николай вынул листок с шифром.
— Надо быстро расшифровать, — шепотом сказал он. — Связь прервана, но еще может возобновиться.
— А может быть, лучше сделать это потом? — Анна кивнула в сторону столовой.
Внезапно рев прекратился. Океан эфира покойно и неумолчно шумел своим ровным прибоем. Николай ждал. Эфир был спокоен.
— Да, лучше отложим, — ответил, наконец, Николай, не снимая наушников. — Идите туда и выпутывайтесь. Но помните… — он приложил палец к губам.
Анна вышла.
— Ну, решено, начинаю заниматься радио, — сказала она Виклингу. — Действительно, это увлекательная вещь. Теперь я понимаю, почему Николай Арсентьевич просиживает ночи за передатчиком. Знаете, Альфред, сейчас я слышала голос какого-то любителя из Нью-Фаундленда! С той стороны земного шара! Настоящий голос, не какие-нибудь точки-тире. Замечательно!
Виклинг сделал вид, что поверил Анне, и в то же время дал понять, что на самом деле он только помогает ей выйти из неловкого положения. Скоро он ушел, оставив в душе Анны гнетущее чувство незаслуженно нанесенной ему обиды.
Девушки поспешили к Николаю. Текст радиограммы уже был расшифрован. Анна быстро перевела его:
— «Имею достоверные сведения подготовке военного нападения. Сообщите ЦК партии. Группа военных инженеров, работавших над машиной Гросса уничтожена, машина тоже. Гросс и его помощник Мюленберг погибли. Захваченные документы, очевидно, сохранились. Возможно восстановление. Передаю описание принципа воздушного кабеля, специально составленное погибшим соавтором Гросса. Ионизация достигается путем поляризации воздуха одновременным воздействиям двух смежных направленных лучевых полей сантиметрового диапазона с отношением частот…»
Друзья молчали. Угроза, звучавшая в первом сообщении немецкого друга, теперь шагнула ближе, стала явственней и страшнее. Еще более встревожились девушки, когда Николай объяснил, почему текст прерван.
— Значит, за вашими разговорами в эфире следят!
— Да, — ответил Николай, — теперь это ясно. Опасения Феди подтверждаются. Может быть следят и за нами здесь… Нужно уничтожить все лишнее… а то еще выкрадут, чего доброго…
Он собрал все листки, относившиеся к расшифровке радиограмм, с усилием заставил себя вырвать из своего «вахтенного журнала» две страницы с записями приема… Эти две страницы и листок с шифром он сложил вместе и спрятал их под тяжелую раму письменного стола. Только что принятый расшифрованный текст положил в карман пиджака. Все остальное скомкал, унес в кухню и там сжег.
Вернувшись, он решительно поднял телефонную трубку.
— Удобно ли? — заметила Анна. — Уже двенадцатый час.
— Я в наркомат… Если он еще там, значит можно…
Через несколько минут Николай вышел «погулять». От Ридана, который сидел у себя в кабинете, приходилось пока скрывать немецкие дела и это тяготило Николая… «Ничего, — подумал он, — теперь уже скоро он будет знать все…»
* * *
Наступил последний из трех дней, которые Николай выторговал у Ридана «для нормальной работы», как он говорил.
В десять часов утра, когда во всем особняке Ридана уже шел хорошо налаженный рабочий день, произошло нечто необычайное, Анна и Наташа оставили книги, спустились вниз на волейбольную площадку около дома и начали расставлять на ней дужки крокета. Через минуту к ним вышли Мамаша и Виклинг. Николай погасил лампы своих генераторов и появился с черного хода, от «зверинца». С улицы пришел Федор Решетков и, положив какой-то сверток на скамью у площадки, присоединился к компании. В двадцать минут одиннадцатого в лабораторию Ридана позвонил лаборант-бригадир, который руководил анализом проб мяса. Он просил профессора зайти в «анализаторскую» лабораторию, чтобы выяснить какие-то недоразумения. Профессор поспешил туда.
— В чем дело? — спросил он входя.
— Какая-то ерунда, Константин Александрович. Похоже, что пробирки идут прямо с генераторов, а не из термостата.
— Почему вы так думаете?
— Да потому, что мясо совсем свежее. Вот смотрите, — он показал книгу записей. — Вчера последняя партия дала, в среднем, шестьдесят девять и одну десятую процента распада — почти норму, а сегодня следующая дает ноль.
Ридан схватил книгу и впился в нее глазами.
— Сколько проб вы уже проверили?
— Шестьдесят две.
— И все дают ноль?
— Все до одной!
— Да-а, странно… Сомнительно! Вы говорили с Тунгусовым?
— Нет еще. Решил сначала вам сказать.
— Так… Идемте к нему выяснять.
Открыв дверь в генераторную, Ридан в изумлении остановился на пороге. В комнате никого не было, конвейеры работали вхолостую, лампы генераторов были темны.
— Так и есть… что-то неладно.
Уверенный, что с Тунгусовым что-то случилось, он выскочил в коридор и огромными стремительными шагами помчался к комнатам инженера, как вдруг остановился так внезапно, что бригадир лаборантов, спешивший вслед за ним, чуть не сбил его с ног.
В открытое окно снизу, из сада, доносились голоса, среди которых Ридан явственно расслышал фразу, сказанную Тунгусовым:
— Нет, Анна Константиновна, к сожалению, я в мышеловке.
Профессор высунулся в окно. Несколько секунд он молча смотрел на играющих в крокет, как бы стараясь понять, что происходит.
— Э, друзья мои, что это с вами случилось? — крикнул он, наконец.
Странно: никто не услышал его. Он крикнул еще что-то, но среди играющих вдруг возник такой оживленный спор по поводу какого-то неверного удара, что профессор махнул рукой, отпрянул от окна и, бормоча: «Черт знает что такое!», понесся по лестнице вниз. Уже у самой площадки его, наконец, увидели.
— Товарищи! Что это вы? Николай Арсентьевич… О, и Федор Иванович здесь! Здравствуйте!
Тунгусов спокойно нацелился, ударил шар молотком и ответил:
— Да вот видите… Решил заняться спортом.
И он деловито направился за шаром, удачно прокатившимся через дужку. Все, казалось, были целиком поглощены этим шаром и даже не глядели на профессора. Ридан недоумевал.
— …Но позвольте, Николай Арсентьевич, у вас там с конвейером что-то не в порядке. На анализ поступают пробирки со свежим мясом… Генераторы не работают…
— Ну что же, — Николай снова ударил молотком, — так и должно быть, Константин Александрович. А генераторы я выключил.
— Как «должно быть»? Почему выключили? Ничего не понимаю! — Ридан вспылил, наконец, по-настоящему.
Николай подошел к профессору. Все окружили их.
— А какой у нас сегодня процент распада? — невинно спросил Николай, обращаясь к бригадиру.
— Никакого! — вне себя крикнул Ридан. — Ноль!
— Ну вот видите, как прекрасно! Пробирки пролежали в термостате сорок восемь часов, как полагается. В анализе ноль распада. Вот я и выключил генераторы.
Ридан недоуменно оглядел задорно улыбающиеся лица.
— Вы хотите сказать…
— Я хочу сказать, что наши поиски закончены, Константин Александрович. Задача решена. — Он протянул руку Ридану, широко улыбаясь.
— Ура-а-а! — грянуло вокруг них, и окна института заполнились фигурами сотрудников, удивленно созерцавших совершенно непонятную сцену. Ридан душил в объятиях инженера, вокруг них пять человек, потрясая крокетными молотками, что есть мочи кричали «ура», а рядом с огромной книгой в руках стоял бригадир лаборантов.
Наконец Анна пригласила всех наверх. По пути Николай вкратце рассказал Ридану, как ему удалось найти сложные формулы кривых и графически определить «нулевую» комбинацию условии, при которой облучались сегодняшние пробирки.
Профессор был в восторге.
— Теперь остается выяснить, сколько времени будет действовать облучение, надолго ли сохранится мясо. Вам ведь это важно, не так ли?
— Конечно, — ответил Николай. — Два месяца — вот условие, которое я обещал наркому выполнить. Но предварительно надо добиться таких же результатов с большими объектами с целыми тушами. «Консерватор» почти готов, наладить его можно дня в два.
— Значит, анализы пока прекратим?
— Да, конечно.
Они отправились в большую «анализаторскую» лабораторию. Ридан объявил лаборантам, что первый этап работы успешно закончен и что они могут четыре дня отдыхать, после чего анализы будут продолжаться…
В столовой гремели веселые голоса. Готовился торжественный завтрак. Мамаша с Виклингом раздвигали стол, девушки готовили посуду. Федор из своего таинственного свертка вынимал тяжелые бутылки шампанского. Тетя Паша на кухне орудовала блестящей аппаратурой.
* * *
Успех Николая воодушевил всех обитателей ридановского особняка. Профессор готовился к новой серии исследований, составлял план работы, намечал препараты, готовил образцы таблиц для записей. Если для Николая его победа могла оказаться только первым, хотя и решающим шагом всей работы, то Ридан был уже удовлетворен вполне: для его целей достаточно было сорокавосьмичасового сохранения ткани.
— Выйдет у вас или не выйдет более продолжительный срок, — говорил он, — моя задача уже решена. Мои «консервы» пока не требуют слишком продолжительного хранения.
Николай внутренне вздрагивал от таких намеков, всякий раз вспоминая посещение страшной ридановской лаборатории.
— Какие же ткани или органы вам нужно будет сохранять живыми?
— Все! Разные! Всякие! Любые! Ах, Николай Арсентьевич, какое замечательное достижение! И ведь неожиданно! Разве я мог мечтать о такой возможности? А теперь… Ваши консервы — чепуха, детская забава в сравнении с тем, что я сделаю. Вот увидите! А если вы решите, наконец, проблему генератора мозговых лучей, тогда… — Тут Ридану не хватило слов, чтобы выразить те изумительные перспективы, которые открывались в связи с этим перед наукой.
«Сказать или не сказать?» — подумал Николай, вспомнив о тайне, которую он и Анна до сих пор тщательно скрывали от Ридана. В конце концов, нет оснований дольше скрывать: работа над «консерватором» кончится на днях, и тогда ничего не сможет помешать Николаю взяться за восстановление «ГЧ». А перед этим следовало бы поговорить с профессором, выяснить более подробно его надежды.
Он посоветовался с Анной.
— Можно, — решили они.
Вечером Николай пришел к Ридану в кабинет. Тот сидел в своем кресле у стола и что-то писал.
— Ну, я, кажется, кончил подготовку, — оживленно встретил он инженера. — Завтра начинаю сам облучать. Утром попрошу вас только проэкзаменовать меня по технике облучения. Программа у меня довольно сложная и обширная, но дьявольски интересная! Вы представьте, ведь что произошло: мы победили распад белка, главную основу смерти всего живого! Открываются перспективы, которые я просто не в состоянии охватить умом… Растерялся, мечусь… Черт его знает, что вы со мной сделали… Думаете, сколько мне лет сейчас? Двадцать, от силы! Мечтать начал. Врываются всякие идеи, обдают, как холодными брызгами, увлекают, тянут в будущее… А мне надо понять настоящее… Разве то, что у нас сейчас получается с мясом, это что-то небывалое? Ничего подобного. А мощи? Они понятны на юге, в жарком климате. Понятны северные мамонты в мерзлоте… Но ведь это же бывает и в умеренном климате! Никто толком не разобрался, что это за штука. А Рубинштейн! Помните?
— Какой Рубинштейн? — Николай совсем оторопел под натиском «двадцатилетнего» профессора.
— Ну как же! Николай Рубинштейн, брат знаменитого Антона, тоже музыкант, основатель Московской консерватории… Он умер в 1881 году в Москве. А вот несколько лет назад вскрыли его склеп и гроб — через 53 года после смерти! — и оказалось: лежит свеженький, как будто только что умер. Никакого бальзамирования не было. Сохранилось все — одежда, даже розы на груди… А знаете, в чем дело! Свинцовый запаянный гроб! Это работа свинца, Николай Арсентьевич, я уверен. Я знаю несколько таких случаев, связанных со свинцом… Ну? Разве не увлекательно? Нужен простейший опыт для начала серьезного исследования: взять свинцовый футляр, вложить туда мышь или крысу, только что убитую или даже живую, запаять, и через месяц вскрыть… Потом еще мёд… Тело Александра Македонского сохранили от разложения в меду…
Он вдруг смущенно рассмеялся, глядя на Николая, — тот стоял неподвижно, лицо его отражало напряжение, будто он с трудом поглощал этот необузданный поток мыслей. Николай не умел слушать иначе: он вникал в смысл. А Ридан почувствовал неловкость увлекшеюся человека, — зачем это игривое обнажение своего неупорядоченного мыслительного сырья…
— Видите, какая катавасия в голове…
— Я это хорошо понимаю, — ответил Николай. — У меня, ведь то же самое…
— Знаю… у нас много общего — в самом главном — в творческой основе наших натур… Это большая сила… — Ридан решительно удержался от соблазна продолжить объяснение в любви. — Итак, Николай Арсентьевич, сейчас я буду выяснять два вопроса. Все ли ткани и соки организма одинаково реагируют на консервирующее облучение. Значит придется испытать довольно много образцов. И второй, решающий для меня судьбу метода, вопрос: не вызывает ли облучение каких-либо функциональных нарушений в органах. Ибо, если орган в результате облучения потеряет способность нормально работать, то его и хранить не к чему…
— Надолго у вас эта программа рассчитана?
— В неделю все облучу. Затем буду исследовать.
— А я за это время думаю покончить с «консерватором».
— Так… — профессор помолчал немного. — А потом? Николай почувствовал, как напряженно ждет Ридан ответа.
— Потом возьмусь за «ГЧ», — просто сказал он.
— Как… опять новая работа?! Что за «гече»?
— Нет, это старая работа. Это то самое, чего вы ждете, Константин Александрович… «ГЧ» — «генератор чудес». Мы с Федором в шутку так назвали тот самый генератор, о котором я рассказывал вам в самом начале нашего знакомства… Помните? Теперь я хочу его восстановить. Правда, то, чего я ждал от него, не получилось. Но кое-какие «чудеса», о которых я узнал позднее, произошли, и о них я хочу вам рассказать. Вы помните, чем кончилось ваше прошлогоднее выступление в Доме ученых. И вот я установил, что вы тогда потеряли сознание в тот самый момент…
Ридан схватился за ручки кресла, как бы готовясь вскочить. Лицо его выражало крайнее изумление.
— Я потерял сознание? — перебил он Николая. — Ничего подобного. Я не терял сознания. Прекрасно помню, как…
— Погодите, Константин Александрович. Сейчас мы установим точно это обстоятельство.
Николай подошел к столу взял кусок бумаги и написал на нем:
LMRWWAT.
— Вам знакомы эти буквы? — спросил он.
Ридан посмотрел внимательно, потом откинулся на спинку кресла, смотря куда-то в темный потолок.
— Припоминаю… Да, да: Анна как-то надоедала мне за чаем с этим… ребусом, что ли…
— И больше ни о чем не говорят вам эти буквы?
— Нет, ни о чем.
— Так вот… Теперь слушайте. Вы написали их на доске тогда в Доме ученых. Это видели все. А Муттер даже переписал их себе в записную книжку. Этого факта вы не помните. Значит, вы были в бессознательном состоянии.
— Чертовщина какая-то! — Ридан начал ходить по ковру у стола, круто поворачиваясь. — Очень странно. Я прекрасно помню свое состояние тогда. Сначала…
— Погодите минутку, — перебил снова Николай. — Разрешите мне рассказать об этом. Сначала вы почувствовали слабость… Имейте в виду, я не присутствовал тогда в зале, я был у себя дома. Затем вами начало быстро овладевать сомнение в правильности той основной идеи, которую вы собирались изложить. Быстро прогрессируя, сомнение достигло степени уверенности в ошибке, почти отчаяния…
— Николай Арсентьевич, это мистификация! — вскричал Ридан. — Что это значит?
— То, что я сам в тот же момент пережил все это. Я испытывал тогда свой «генератор чудес». Вы знаете, моя квартира была недалеко от Дома ученых. Луч генератора, направленный в окно, случайно попал в это здание — я потом проверил это — и, очевидно, коснулся вас.
Ридан застыл, опершись обеими руками на стол. Вся его фигура выражала напряженный интерес к тому, что рассказывал Николай.
— Хорошо… Какой же вывод?
— Очевидно, лучи моего генератора, действуя на человека, вызывают в нем это состояние отчаяния. Вы попали прямо под луч, я подвергся действию поля, находясь в непосредственной близости к генератору. И мы оба испытали одно и тоже. Действие моего «ГЧ» на мозг мне кажется несомненным.
Николай ожидал, что теперь-то Ридан разразится, наконец, бурей восторга, видя, что его мечта, собственно говоря, уже осуществлена.
Ничего подобного не произошло.
Ридан стоял неподвижно в прежней позе, смотрел на Николая и, казалось, не видел его. Наконец он выпрямился.
— Постойте… Я помню, рассказывая об этом генераторе, вы сказали, что у вас ничего не вышло, «получилось не то, что нужно». Что же, собственно, показало это испытание? Действительно оказалась ошибка?
— Да, к сожалению.
— И вы именно тогда убедились в этом?
— Да.
— Так. Значит, чувство огорчения или даже отчаяния, которое вы пережили в тот момент, было вполне естественно и без влияния излучений генератора, не так ли?
— Пожалуй, — согласился Николай.
— Заметьте: я тогда почувствовал это отчаяние без всяких на то оснований. У меня никакой ошибки не было! Это — первое обстоятельство, делающее ваш вывод недостаточно убедительным. Теперь дальше: буквы… Вы-то знаете, что они обозначают?
— Знаю.
— И тогда знали?
— Тогда я знал только об их существовании, значение их мне не было известно.
— И что же… Вы много думали о них?
— Да, и очень даже. Мне нужно было во что бы то ни стало разгадать их смысл, ибо в них таился ключ к расшифровке одного секретного сообщения, которое я тогда получил по радио.
— Прекрасно! — в голосе профессора уже звенели нотки торжества. — Теперь вы понимаете, в чем дело? Как же вы не обратили внимания на это второе и самое важное обстоятельство? Вам были знакомы эти буквы, может быть вы даже думали о них в тот момент.
— Кажется, так и было, Константин Александрович ..
— Ну вот! А я о них не знал и не мог знать. И вдруг я в бессознательном состоянии стал писать их на доске… Понимаете? Ведь это явная картина гипноза! — выпалил профессор. — Это то самое, чего я добиваюсь от физики уже год. И оказывается, уже год, как проблема лучей мозга решена практически! Николай Арсентьевич! Фу, черт, это просто счастье какое-то!
— Значит, все-таки я был прав, заключив, что лучи моего «ГЧ» действуют на мозг?
— Э! «На мозг!» — передразнил Ридан. — Вы совсем не были правы. Вы решили, что эти лучи, действуя на мозг, вызывают чувство отчаяния. Простите, ерунда! Лучи солнца вызывают ощущение света, значит, тоже действуют на мозг. Все действует на мозг. Если бы дело обстояло так, как вы заключили, то ваш генератор не стоил бы выеденного яйца. Никому не нужно ваше чувство отчаяния! Нет, тут было нечто гораздо более важное. Мысль об ошибке, сомнение, чувство отчаяния, наконец, эти буквы — все это было, у вас, в вашем мозгу. А луч генератора передал это мне, овладев моим мозгом. Только одно мне непонятно, каким образом излучения вашего мозга смешались с волнами луча генератора. Но тут уж я ничем помочь не могу. Вы сами должны мне объяснить, как это возможно.
Николай был взволнован блестящим анализом Ридана. Необычайные, почти фантастические и в то же время неотразимо реальные выводы его с трудом укладывались в сознании. Теперь Николай вспомнил все, вспомнил свое движение, продиктованное усталостью, когда он прильнул головой к баллону лампы «ГЧ». Если от его мозга действительно шли в этот момент какие-то излучения, то они легко могли попасть на систему, модулирующую «несущую» волну. А тогда и луч «ГЧ» мог оказаться во власти мозга Николая. Так оно, очевидно, и было. Он объяснил это Ридану.
— Вот видите, — вскричал тот в восторге, — все ясно! Теперь я могу сказать точнее: волны вашего «ГЧ» относятся к диапазону порядка двух-трех тысяч ангстрем. Тут-то и расположены митогенетические, некробиотические и всякие другие биолучи. Ваш «генератор чудес» как раз то, что мне нужно, чтобы получить власть над живым организмом! Ох, Николай Арсентьевич, какое же это удивительное счастье!
— Погодите, Константин Александрович! Вы говорите, митогенетические лучи. Это те, которые вызывают усиленное деление клеток. Между тем тогда же, при испытании «ГЧ», я пробовал действовать лучом на дрожжевые культуры и никакого эффекта не получил.
— Никола-ай Арсентьевич, — укоризненно протянул профессор. — Опять вы делаете ту же ошибку…
Но Николай уже и сам это понял.
— Простите, каюсь, все ясно. Точность настройки. И спасибо вам, Константин Александрович! Очень возможно, что и моя ошибка с «ГЧ» состоит именно в этом — в недооценке точности настройки!
В результате этого разговора они наметили такую программу: Виклингу как искусному «верньерщику» поручается срочное выполнение новых тончайших органов настройки для «ГЧ». Николай, закончив «консерватор», собирает, наконец, свой заветный аппарат не отвлекаясь больше ничем.
Ридан поставил еще такой вопрос: нельзя ли сделать так, чтобы «ГЧ» мог служить не только генератором, но и приемником биологических лучей? Это было бы очень важно в дальнейшей работе с аппаратом.
Николай выкурил папиросу, походил по кабинету и сказал:
— Можно.
* * *
«Консерватор» не был похож ни на одну из существующих машин. Новый аппарат выбрасывал из себя лучистую энергию. Поток ее падал из укрепленного на высоте двух метров параболического рефлектора вниз, на небольшой конвейер, по которому должны были двигаться с определенной скоростью крупные «объекты облучения».
Непосредственно к конвейеру примыкал генератор, напоминавший своим внешним видом трехэтажный буфет. Все пространство, занятое рефлектором и потоком энергии, было заключено в клетку из густой медной сетки. Она изолировала энергию от внешнего мира и предохраняла людей от ее влияния. Пол в этом месте устилали заземленные свинцовые листы.
К моменту пуска «консерватора», для которого пришлось высвободить одно из лабораторных помещений, Мамаша подготовил еще одну большую комнату, где облученные туши должны были пролежать в ящиках два месяца — испытательный срок. Организацию этой «теплицы» Мамаша целиком взял на себя, оборудовал его усиленным отоплением, увлажнителями воздуха, стеллажами, самозаписывающими термометрами, психрометрами…
Перед пуском Николай не ложился спать. Всю ночь он провозился, налаживая машину с Ныркиным и Суриковым, увлеченными работой не меньше, чем он сам. Зная, что завтра машина должна быть пущена в ход, эти заядлые энтузиасты сами отказались прекратить работу, пока все не будет окончательно налажено.
Николай добивался абсолютной точности. Последний разговор с профессором сделал его еще более осторожным. Правда, здесь в «консерваторе», только ультракороткие волны. Это не микроволны, не биолучи. Но, кто знает, не решают ли дело и тут какие-нибудь тысячные доли волны?
К утру все было готово.
Мамаша в этот день чуть свет отправился на бойню. К началу работы в институте он вернулся оттуда во главе колонны из двух машин-холодильников. Рабочие начали выгружать и вносить прямо в помещение «консерватора» продолговатые ящики с заключенными в них тушами свиней, овец, баранов. Были здесь и отдельные части больших туш и разнообразные виды мясных полуфабрикатов.
Приехал Федор, предупрежденный Николаем накануне. Улучив подходящий момент, Ридан отозвал инженера в сторону.
— Слушайте, Николай Арсентьевич, а не следует ли сообщить наркому?
— Нет, — твердо ответил тот. — Я уже думал об этом. Лучше подождать, когда все будет окончательно проверено.
Началось облучение.
Самый большой ящик поставили на площадку в начале конвейера. Николай стал позади, у боковой стенки генератора, где были сосредоточены контрольные приборы, все органы управления, и запустил сразу и генератор, и мотор конвейера.
Прошло несколько секунд, прежде чем взметнувшиеся стрелки приборов успокоились и застыли на своих местах. Все было правильно. Скорость движения конвейера определяла экспозицию облучения.
— Давай, — сказал Николай, и Ныркин сдвинул ящик с площадки на движущуюся ленту.
Через секунду ящик уже вошел в отверстие клетки. Его обдал поток лучистой энергии. Не останавливаясь, ящик выскользнул на другую площадку, в конце конвейера. Ящик сняли и увезли на тележке.
— И все?! — удивился Федор.
— Все, — устало ответил Николай. — Теперь можно продолжать в том же духе.
Один за другим прошли через таинственный, невидимый поток все семьдесят ящиков, привезенных с бойни. Их отправили в «теплицу» и разместили на стеллажах. Но это не был конец. Едва убрали последнюю партию ящиков, как Мамаша, подобно опытному режиссеру, вывел на сцену новую серию их. Тщательно пронумерованные разных размеров ящики с неизвестным содержимым были заготовлены Риданом. В некоторых из них что-то скреблось, сопело, стукало.
— Ну, Николай Арсентьевич, — сказал Ридан, — теперь попрошу вас несколько изменить настройку. Дайте минимальную мощность излучения, какая допустима при сохранении прежних условий волны и экспозиции.
Николай снова стал к пульту. Несколько ящиков были облучены один за другим. Потом Ридан попросил прибавить немного мощности и снова пропустил несколько ящиков. Так повторялось несколько раз.
Наконец все было закончено. Щелкнул рубильник. Лампы генератора погасли, движение прекратилось. Николай медленно выходил из-за конвейера.
Вдруг он пошатнулся и остановился, прислонившись плечом к стене. Федор быстро подошел к нему.
— Что, устал, Коля? — тревожно спросил он, обнимая его.
Ответа не последовало. Ноги Николая внезапно подкосились, и он рухнул на пол.
* * *
В сложном внутреннем мире человека есть явления простые, понятные, — как голод, страх, любовь, первое ощущение старости или покоряющего величия природы, красоты… Настоящий смысл, их суть познается только собственным опытом. Иначе они непостижимы, и тут бессильны любые средства познания, объяснения, изображения. Даже самый талантливый художник может раскрыть их лишь тому, кто уже коснулся их сам. Когда же человек впервые сам познает в жизни эти явления, их смысл оказывается для него неожиданно глубоким и большим, он меняет представления, становится источником силы и мудрости. Такой была для Тунгусова его болезнь.
Уложенный Риданом в постель, он послушно и спокойно выполнял все предписания профессора. С тех пор как он открыл глаза после обморока, все представилось ему совсем по-иному. Телом владела слабость и лежать было приятно. В голове наступил покой, — это тоже было приятно; мысли текли медленно, без напряжения, соблюдая очередность, не нагромождаясь, как прежде, одна на другую. Николай лежал и удивлялся новым ощущениям. В конце концов, было глупо так издеваться над собственным мозгом. Он же прекрасно видел, что наступает какой-то предел напряжению умственной энергии: на это указывала бессонница, об этом говорила ему бешеная чехарда мыслей. Разве он не знал, что это за симптомы?
В первый момент после обморока, еще не понимая, что, собственно, случилось, он почувствовал страх, и, конечно, страх за судьбу «ГЧ» и всех ридановских надежд.
— Это опасно? — тревожно спросил он.
Профессор успокоил его быстро и резко:
— Это пройдет бесследно, если вы будете вести себя разумно. Между прочим, вы уже стали взрослым…
Для Ридана это был элементарный случай. Отдых, покой, немного развлечений — и все пройдет. Но как заставить этого сумасшедшего инженера отдыхать? Он подумал и решил действовать «террористически».
— Две недели будете лежать, — заявил он пациенту таким тоном, что Николаю стало ясно: лежать ему действительно придется.
В тот день, когда все это произошло, Анна сдала последний экзамен по теории музыки. Возбужденная успехом, наполненная радостью свободы после долгих недель усидчивой работы, девушка легко взбежала по лестнице, как весенний ветер, впорхнула в столовую… и сразу остановилась в тревоге. Что-то случилось… Озабоченные лица Федора и Наташи, пузырьки каких-то лекарств на столе — все это бросилось ей в глаза.
— Что такое? — произнесла она упавшим голосом.
— Ничего, Аня, не волнуйся, все уже прошло, — торопливо успокоила ее Наташа. — Был обморок у Николая Арсентьевича.
— Ну вот! Я говорила… А отец?..
Ридан вышел из кабинета Николая и плотно закрыл за собою дверь.
— А! Анка… Можно поздравить? — он поцеловал дочь. — Знаешь уже? Да, ты была права. Ну, ничего, все в порядке. Я его обманул, сказал, что нужно лежать две недели. Пусть думает так, это ему будет полезно. Чур, о делах с ним не говорить, друзья! Выдумывайте самые невероятные темы, только не о генераторах, не о технике.
— И не о «лучах смерти», — многозначительно добавила Анна, обращаясь к Федору.
Профессор посмотрел на нее удивленно.
— А это что еще?
— Это… государственная тайна, известная только нам: Николаю Арсентьевичу, Федору Ивановичу, Наташе и мне. Мы решили открыть ее и тебе. Но больше никто не должен знать.
— Черт возьми, какое торжественное начало!
Они разместились у стола тесной группой, и Анна рассказала отцу всю историю с расшифровкой сообщений таинственного друга из Германии.
Ридан выслушал рассказ внимательно. Потом молча встал, ушел к себе в кабинет и долго сидел в кресле, теребя бороду, как бы решая какой-то сложный и важный вопрос.
* * *
Николай знал, что Анна вернулась. Он услышал ее голос, когда Ридан, выходя, на секунду открыл дверь. Его охватило непреодолимое желание видеть ее. Сейчас она войдет, вероятно… как жаль, что он не мог наблюдать за ней в тот момент, когда она узнала об его обмороке! Может быть он понял бы тогда кое-что…
Время шло и никто не входил. Из столовой доносились приглушенные звуки шагов, сдвигаемых стульев; голосов совсем не было слышно. Удивительно медленно шло время, всегда такое стремительное… Часы, даже сутки часто проскальзывали незамеченными… Николай машинально смотрел на настольные часы и с удивлением видел, как большая минутная стрелка, с трудом подойдя к очередной черточке на циферблате, будто прилипала к ней и долго не могла сдвинуться с места…
Ну и нечего смотреть на нее! Он закрыл глаза… Придет или не придет?
Если не придет, все ясно. Хотя… Ридан мог запретить «беспокоить». Он так решительно закрыл дверь…
Как все-таки глупо было так жить! Не бывать в театрах, не слышать музыки, прекратить чтение. Конечно, он стал дичать. О чем можно разговаривать с таким человеком? О генераторах? Только о генераторах! О «сушильных», «консервных», лабораторных, полупроизводственных, «чудесных»… Фу, черт, стыдно! Вот Виклинг не выходит из темпа культурной жизни…
Николай услышал легкое прикосновение к дверной ручке.
Потом дверь тихо отворилась.
Три осторожных шуршащих движения…
Он еще крепче сомкнул веки. Сердце вдруг заколотилось на всю комнату.
Он чувствовал, почти видел, как Анна приподнимается на носках, чтобы издали узнать, спит он или нет.
— Смелее, смелее, Анна Константиновна, — не поднимаясь, тихо сказал Николай.
Она вышла из-за высокой спинки кровати, несколько смущенно протягивая ему руку.
— Как вы узнали, что это я?
— Я слышал ваши движения, узнал ваши шаги. И я… очень ждал вас…
Что-то более сильное, чем ее воля, охватило Анну, заставило пальцы быстро сжать пальцы Николая, и сразу же, испуганно выдернуть руку.
Несколько мгновений она выдерживала его взгляд, полный восхищения, потом опустила глаза.
В этот момент Наташа и Федор вошли в комнату. Быстро завязалась общая беседа; друзья наперерыв старались придумывать подходящие темы, чтобы как можно дальше отвлечь внимание больного от всего, что было связано с его работой. Николай заметил эти не слишком искусные маневры и вдруг расхохотался так громко и весело, что все испугались, уж не истерика ли это.
Одновременно с двух сторон появились в комнате Ридан и тетя Паша. Их встревоженные лица смутили Николая.
— Простите, я, кажется, напугал вас. Больному, очевидно, не полагается смеяться? Но, право, Константин Александрович, они тут так усердно развлекали меня… Знаете, что, товарищи? Честное слово, мне это уже не нужно. Я вылечился! Нет, нет, не от слабости, конечно, а от прежнего своего стиля работы и жизни. Во мне какой-то переворот произошел. Я хочу гулять, хочу читать, ходить в кино, на концерты. Я буду заниматься спортом… вероятно.
Это «вероятно», рассмешив всех, оказалось убедительнее других доводов Николая.
— Вы это серьезно? — спросил Ридан.
— Совершенно серьезно. Я испугался. Не хочу падать в обмороки, глупо ведь. Эдак я свихнусь и… не успею ничего сделать.
— Хорошо. Теперь я вижу, что перелом действительно произошел. Но чтобы восстановить нервную систему, вам придется отправиться в санаторий месяца на полтора. Необходимо переменить обстановку, климат, природу…
Николай нахмурился.
— Полтора месяца… — тоскливо протянул он.
Федор посмотрел на него сочувственно. У него был свой взгляд на это дело.
— Эх, Константин Александрович, — вздохнул он, — дали бы вы мне его в полное распоряжение, я бы ему в месяц вернул силы, да еще прибавил бы хороший запас здоровья, свежести и совершенно новых впечатлений.
— Каким образом? — встрепенулся Ридан, всегда внимательный к советам людей, не причастных к медицине.
— А вот как. Я бы взял его с собой в путешествие, которое собираюсь совершить этим летом. Путешествие особое, в лодке, по реке. Я уже провел таким образом три отпуска, так что имею некоторый опыт. Делается так: подбирается небольшая команда, человек пять-шесть. Мы выбираем реку, по возможности, дикую, в отдаленном малонаселенном районе Союза. По железной дороге добираемся к какому-нибудь пункту в ее верховьях. Тут приобретаем большую лодку, закупаем провиант, погружаемся, и начинается жизнь на воде. Мы идем вниз по течению до заранее намеченного пункта, где ликвидируем свой плавучий дом и кончаем путешествие. Я прошел так по Уралу, по реке Белой и Северной Двине. Правда, такие экскурсии не очень-то комфортабельны и легки, но результаты получаются замечательные. Толстяки теряют лишний жир и становятся более подвижными, худые, наоборот, прибавляют в весе. Воздух, солнце, вода! А сколько всегда приключений, сколько интереснейших впечатлений! Охота, рыбная ловля, ягоды, грибы…
— Правильно! — воскликнул Ридан. — Вы правы, Федор Иванович. Санаторий отставить. Ничего лучшего нельзя придумать для Николая Арсентьевича.
— А женщин вы брали с собой? — спросила Наташа.
— Да, брали. Но… выбирали их очень осторожно, как, впрочем, и мужчин. Я повторяю, это не так просто и легко, как кажется.
Девушки переглянулись, очевидно охваченные одной и той же мыслью.
— Справимся, Натка? — лукаво улыбаясь, спросила Анна.
— Ясно!
— Команда готова, товарищ капитан, — козырнула Анна вскакивая. — На этот раз вам не придется ее подыскивать.
— В самом деле! Это было бы чудесно!
— Правильно, Анка! — поддержал Ридан.
— Только все же придется найти еще одного мужчину. Если две женщины, нужно трех мужчин, это уж я знаю по опыту.
— Так вот третий, — Николай указал на Ридана.
— Верно! Ну, конечно! — девушки захлопали в ладоши.
— Ну, нет! — засмеялся Ридан. — Мне это не подойдет. Я все равно сбегу. Знаете что? Предложите Виклингу. Он спортсмен и, пожалуй, будет полезен. А мне он пока не нужен.
Наташа недовольно дернула носиком, однако возражать не стала: все были согласны с Риданом.
На этом и порешили. Федор взял на себя выбор подходящей реки и составление плана подготовки к путешествию. Анна должна была поговорить с Виклингом.
Беседа эта состоялась на следующий же день. По желанию Виклинга, они встретились на набережной а предвечерний час. Анна чувствовала, что Виклинг не зря стремится к уединению с ней, и немного волновалась.
Выслушав ее сообщение о предполагаемом путешествии, он некоторое время молчал. Анна взглянула на него удивленно.
— Вам не нравится этот проект? — спросила она.
— Нет, это великолепный проект! И вы знаете, что я был бы счастлив провести целый месяц с вами… и с вашими друзьями.
— И с вашими друзьями, — поправила Анна.
— Я не знаю, Анни, так ли это, — грустно ответил Виклинг. Усилившийся акцент выдавал его скрытое волнение. — Об этом я хотел говорить с вами. Могут ли быть друзья, среди которых нет доверия?
Анна почувствовала себя как бы пойманной на месте преступления. Что делать? Виклинг был прав.
— Разве вам не верят? — спросила она, видя, что уйти от ответа не удастся.
— Вы это знаете, Анни. Профессор и Николай Арсентьевич совместно решают какую-то интересную проблему. Какую — это для меня тайна. Я — наблюдательный человек и знаю, что вы с друзьями меняете иногда тему разговора, когда я прихожу. Что-то скрываете. Ваша вспышка интереса к радиосвязи была неудачна, вы сами знаете. Вы не умеете лгать. О, конечно, я не могу требовать доверия… как другие. Но… разве это есть дружба, Анни?
Намек на «других» уколол Анну, и она вдруг почувствовала, что владеет положением.
— Вы не понимаете, Альфред. Отец никогда и никому не говорит конкретно о своих целях. Он борется за власть над организмом, за продление жизни. Николай Арсентьевич помогает ему в технике. И ничего он сам толком не знает. Что касается наших тайн, то… Скажите, Альфред… Я слышала, что вы явились в Советский Союз, чтобы передать нам какое-то важное изобретение. Вы можете сказать мне, что это за изобретение?
— Анни! Но я не имею права.
— Значит, вы мне не доверяете?
— Это же другое дело! Это не мой личный секрет.
— Вот видите! — подхватила Анна. — Тогда и нечего обижаться. Во всяком случае, могу вас уверить, что никаких тайн направленных против вас, у нас нет.
Виклинг вдруг повеселел.
— Ну, тогда простите, Анни. Я вижу теперь, что вел себя глупо. Я не думал, что у вас государственная тайна… — Он искоса взглянул на нее, рассмеялся и быстро продолжал. — Я должен благодарить вас за урок. У советских людей особая этика, совершенно новая. Ее не так легко понять человеку буржуазного воспитания. Оставим это. Поговорим о путешествии. Когда вы решили ехать?
— Как только Николай Арсентьевич поправится. Отец говорит, что недели через две.
— Как же вам удалось уговорить его бросить работу?
— Уговорили. Он сам понял, что ему нужно отдохнуть.
— А радио? Он всегда говорит, что часто должен дежурить в эфире.
— Он оставляет товарища Ныркина вместо себя.
— Так. А вы говорили с профессором? Может быть, я буду нужен ему?
— Говорили. Он сказал, что в ближайшее время вы ему не понадобитесь.
Виклинг помолчал с минуту.
— Вот что, Анни, — сказал он затем, — мне нужно согласовать вопрос об отпуске со своим начальством. Если отпустят, я еду с вами. Завтра же выясню. Теперь скажите… — голос Альфреда стал мягче, бархатистее и Анна инстинктивно взяла себя в руки. — Кому принадлежит эта мысль… предложить мою кандидатуру?
— А это очень важно Альфред?
— Очень важно, Анни. От этого может зависеть весь смысл моего участия в экскурсии.
— Тогда вы можете отказаться.
Они прошли молча несколько шагов.
— Понимаю… И вас это нисколько не огорчит, Анни?
— Очень огорчит. Наш капитан требует, чтобы в команде было трое мужчин. А третьего у нас нет. Брать незнакомого…
— С вами невозможно разговаривать, — грустно усмехнувшись, перебил Виклинг…
Анна возвращалась домой одна, обдумывая этот разговор. Как будто она не сделала ошибки. Виклинга порой становилось жалко, в самом деле, недоверие — плохая штука. Он прав. Надо будет поговорить со всеми и постараться рассеять эту атмосферу отчуждения ни в чем перед ними не провинившегося человека.
* * *
Николай начинал томиться. Шел уже четвертый день его «лежачей жизни».
Ридан пришел к нему утром, осмотрел, расспросил о сне и течении мыслей.
— Ну, вот что, — сказал он, — давайте поговорим серьезно. О прежнем образе жизни не может быть и речи. Не так ли?
— Конечно.
— Так. Значит, поняли. Сейчас здоровы, можете встать. Ехать вам пока нельзя, вы еще слабы, нужно окрепнуть, отдохнуть. Работать можно, но полегоньку. Что вы думаете делать?
— «ГЧ», — коротко ответил Николай.
— И больше ничего?
— Больше ничего. С «консерватором» кончено на два месяца. Если, конечно, туши не начнут разлагаться раньше времени.
— А ваши ночные путешествия по эфиру?
— Я уже сговорился об этом с Ныркиным. Он очень опытный, способный коротковолновик и, конечно, сумеет после нескольких уроков усвоить мою манеру работать на ключе, мой «почерк». Будет регулярно приходить сюда в дни моей «эфирной вахты» и просиживать за передатчиком часа два.
Этот план вернул Ридану обычную веселость. Мечта его близилась к осуществлению. С каким нетерпением он ждал этого момента, какой борьбы с самим собой стоило ему удерживать Николая от работы!
Николай встал, принял по совету профессора крепкую хвойную ванну, а после завтрака погулял немного по саду. Потом отправился в свою рабочую комнату, где на отдельном столике его ждал остов «ГЧ». Разобранные детали лежали тут же. Николай вскрыл ящик и достал из вороха мягких стружек новый, совсем небольшой баллон свинцовой лампы…
…Вечером пришел Федор. С тех пор, как было задумано их летнее путешествие, и Федор стал «капитаном», он почти ежедневно бывал в ордынском особняке. Возникало много всяких подготовительных дел, требовавших обсуждения. Прежде всего надо было избрать маршрут, найти подходящую реку. Это оказалось далеко не простым делом, хотя будущие путешественники единодушно сходились в основном: река, должна быть «дикой» — малообитаемой, несудоходной, лесной и «охотничьей».
И вот друзья сидели за столом, заваленным географическими картами, туристскими справочниками. По многу раз обсуждали они то одно, то другое предложение, и… никак не могли найти «свою» реку в великом речном обилии советской страны.
Наконец появился и Виклинг. Внимание всех привлек небольшой плоский ящик, который он торжественно поставил на стол перед Николаем.
— Вот вам подарок к выздоровлению.
В ящике оказалась готовая передняя панель для «ГЧ» со всеми органами управления. Это был шедевр точности и изящества. Большая круглая шкала настройки заключала в себе две тысячи делений, из которых каждое можно было с помощью дополнительной микрометрической шкалы разделить еще на сто равных движений стрелки. Ридан и Николай были восхищены. Поистине, Виклинг показал себя артистом в этой работе.
Бережно уложив панель в ящик, Николай отнес его к себе. Теперь оставалось только смонтировать «генератор чудес»!..
Когда заговорили о предстоящей экспедиции, Виклинг сокрушенно развел руками.
— Я не знаю, как быть, товарищи. Очень хочется отправиться с вами, но через полтора месяца мне необходимо уехать в командировку по поручению главка на один из новых заводов. Правда, там мне работы всего на один-два дня, нужно принять монтаж электрооборудования. Но задержать пуск завода нельзя.
Это было неожиданное осложнение. Через полтора месяца их путешествие еще не могло закончиться.
— А куда вы, собственно, отправитесь, где находится завод? — спросила Анна.
— Далеко, около Уфы, километров сто к северо-востоку.
— Позвольте, — вмешался Федор, — к северо-востоку, значит где-нибудь недалеко от реки Уфы… А какой пункт?
Виклинг назвал. Федор моментально отыскал это место по карте.
— Ну, конечно! Почти на самом берегу. Товарищи, все ясно: едем на Уфу. Смотрите, вот Красноуфимск, отсюда начинаем и идем вниз до самого устья, до города Уфы. Тут будет… километров шестьсот! Смотрите — горы, река почти не судоходная… А тут, против вашего завода, мы и будем, приблизительно, через полтора месяца. Если вам нужно точно, подгоним. А два дня поживем на реке, подождем вас. Ну, поехали?..
* * *
Ночь.
Окно в сад раскрыто настежь. За окном — гроза. Дождь шелестит в ветвях лип, иногда порывами ветра врывается в комнату, торопливо шлепая по подоконнику.
Ридан не спит. Он беспокойно ворочается в своем кресле у письменного стола: то откидывается назад, то склоняется над объемистой пачкой исписанных листов. Это та самая рукопись, в которой будет сказано все — и то, чего Ридан не успел сказать тогда в Доме ученых.
Листы рукописи порывисто взлетают и ложатся слева. Ридан просматривает то одно, то другое место, читает отдельные куски рукописи, иногда делает пометки на полях.
«…Гениальный физиолог нашего времени академик Павлов раскрыл тайну регулирующей деятельности мозга. Мы знаем теперь что основу этой деятельности составляет процесс образования рефлекторных связей между различными точками мозга. Стало понятным, как любые изменения в окружающей среде отражаются на функциях организма, как определяется поведение, как создаются представления. Все это результаты каких-то связей между элементами мозга, воспринимающими раздражения, и теми, которые управляют функциями.
Однако, что это за связи? Каким путем раздражение от возбужденного нервом мозгового центра мгновенно переносится к определенному, регулирующему центру? Какова физическая природа этой связи?
Современная физиология не даст ответа на эти вопросы.
Теперь, когда мы доказали, что в основе деятельности мозга лежат электромагнитные колебания ультравысокой частоты, нам легко найти нужные ответы. Связь между отдельными элементами мозга осуществляется путем электрического резонанса, совершенно аналогично тому, как устанавливается радиосвязь между антеннами передатчика и приемника. Но приемные элементы мозга гораздо более совершенны, чем современные радиоприемники: они способны сами настраиваться в резонанс под влиянием приходящей волны (в пределах некоторого диапазона микроволн)».
Два листка перелетают налево. И опять читает Ридан отдельные места, нервно постукивая толстым цветным карандашом по бювару.
«…Таким образом, можно утверждать, что если бы радиотехнике удалось создать физический источник биологических волн (генератор), то мы получили бы возможность приводить в действие любой активный элемент мозгового вещества, а следовательно, и вызывать в организме любые свойственные ему функции. Для этого было бы достаточно подвергнуть голову человека воздействию луча генератора, настроенного на определенную элементарную волну, физиологическое значение которой заранее выяснено. Из всех бесчисленных элементов мозга, охваченных действием луча, резонировать будет только один: тот, который сам способен возбуждать данную волну. На все остальные элементы мозга луч не окажет влияния…»
Дальше следует глава «О мощности мозговых импульсов».
И выводы:
«…Изложенное выше позволяет заключить, что нормальная интенсивность лучистой энергии, вырабатываемой мозгом, настолько мала, что не может быть уловлена ни одним из современных физических методов. Это обстоятельство ни в какой степени не мешает ей оказывать могущественное действие на приемные элементы мозга, специально для этого приспособленные природой. Сила воздействия объясняется предельной способностью приемных аппаратов мозга резонировать на приходящую волну.
Однако, как мы убедимся в дальнейшем, мощность мозговых импульсов не всегда одинакова…»
Ридан перелистывает много страниц, находит место, где наверху написано: «О распространении лучистой энергии за пределы мозга». Глава называется «Факты». Он внимательно просматривает ее.
«Итак, мы ознакомились с обширной группой фактов, которые не могут быть объяснены с точки зрения положений современной биологии. В самом деле, возьмем ли мы приведенные нами свидетельства Фабра о несомненной связи между насекомыми, находящимися на расстоянии нескольких километров одно от другого, или примеры странного гипнотического влияния змей на лягушек, птиц и млекопитающих, подобные же факты из жизни рыб, наконец, целую вереницу явлений, связанных с поведением и представлениями человека под влиянием так называемого внушения или просто упорного взгляда — все эти факты не находят себе достаточно удовлетворительного объяснения в нашей науке. По-прежнему остается неразгаданной сущность гипноза. Смысл чрезвычайно многих столь же загадочных фактов принято „пояснять“ такими терминами, как „интуиция“, „инстинкт“, которые ничего по существу не объясняют.
Все рассмотренные нами явления одного порядка. Мы видим, что они широко распространены в животном мире и, очевидно, свидетельствуют о существовании какой-то совершенно новой для нас сферы проявления жизнедеятельности организма. Можно только удивляться упорству, с каким наука до сих пор игнорировала эту сферу. Однако любое из указанных явлений, будучи подвергнуто серьезному научному анализу, приводит к выводу о существовании лучистой энергии мозга, распространяющейся далеко за пределы его оболочки.
Среди приведенных выше многочисленных фактов, обследованных мною лично с возможной объективностью и осторожностью, был приведен ряд случаев, в которых действие одного мозга на другой сказывалось на весьма значительных расстояниях. Позволительно задать вопрос: правдоподобно ли, чтобы импульсы мозга, ничтожные по своей мощности, могли преодолевать столь огромные пространства, не теряя своей действенности? На первый взгляд это кажется невероятным.
Однако обратимся к физике, помня, что излучения мозга есть не что иное, как электромагнитные волны, и что частота их колебаний колоссальна; она значительно превосходит частоту радиоволн и почти достигает частоты рентгеновых лучей.
Во-первых. Интенсивность излучения всякого радиопередатчика постепенно уменьшается по мере удаления от антенны. Но можно ли утверждать, что на каком-либо определенном расстоянии это излучение исчезает вовсе? Очевидно, нет. Если примитивный детекторный приемник улавливает передачу крупнейшей радиостанции Москвы не дальше, чем в шестистах километрах от нее, то простейший ламповый приемник обнаруживает ее сигналы уже на расстоянии до двух тысяч километров, а чувствительность наиболее совершенных супергетеродинных приемников практически почти не ограничена расстоянием. Таким образом, ясно, что дальность действия электромагнитных волн столько же зависит от мощности их источника, сколько и от совершенства приемной аппаратуры.
Пусть с точки зрения современной радиотехники интенсивность мозгового излучения ничтожна. Но ведь именно к этой ничтожной интенсивности и приспособлены природой приемные элементы мозга. И вполне естественно, что они гораздо более совершенны и чувствительны к волнам мозга, чем современные приемники — к волнам радиостанций.
Во-вторых. Посмотрим, какую роль играет частота колебаний в распространении электромагнитных волн. Длинноволновая радиостанция должна обладать огромной мощностью, чтобы быть слышной далеко. Длинные волны не проникают ни за пределы земной атмосферы, ни сквозь толщу земной коры, а поглощаются ими.
Короткие волны, обладающие большей частотой колебаний (до 30 миллионов колебаний в секунду), уже почти не поглощаются ни верхними, ионизированными слоями атмосферы, ни землей, а отражаются ими. Поэтому они даже при очень незначительной мощности передатчика способны перекрыть расстояние в десятки тысяч километров.
Ультракороткие волны, частота колебаний которых достигает сотен миллионов колебаний в секунду, распространяются на еще более далекое расстояние даже при ничтожной мощности передатчика. Они еще не могут проходить сквозь земную кору, но пробивают ионизированные слои атмосферы и исчезают в космическом пространстве.
Что ж удивительного, если волны мозга, частота которых достигает нескольких квадрильонов колебаний в секунду, окажутся способными свободно проникать сквозь толщу земли и достигать любой точки на ее поверхности по прямой линии, не затухая, не ослабляясь сколько-нибудь заметно? Количество переходит в качество. Колоссальная частота колебаний как бы заменяет собою мощность их генератора — мозга.
Существуют, однако, факты, указывающие на то, что и мощность мозгового излучения далеко не безучастна к процессу передачи импульсов от одного мозга к другому. Еще в 1930 году В.В.Лепешкиным в Барселоне были открыты так называемые некробиотические лучи, испускаемые организмом в момент смерти. Природа этого излучения так и осталась неразгаданной. Теперь мы можем допустить, что это обычные для нервной системы электромагнитные волны. А самый факт их обнаружения указывает на то, что момент смерти — момент прекращения генерации лучистой энергии мозга — сопровождается мгновенным и, очевидно значительным повышением мощности излучения.
И это далеко не единственный факт, убеждающий в том, что мощность мозговых лучей непостоянна и от ее колебаний зависит степень воздействия на другой мозг, точно так же, как от колебаний мощности радиостанции зависит сила сигналов, улавливаемых приемником. Дальше мы увидим, как внушение и гипноз — явления, широко распространенные в животном мире, — объясняются способностью некоторых видов животных и некоторых людей произвольно усиливать мощность своего мозгового излучения и свободно направлять его поток.
Обычно при спокойном состоянии мозга мощность его излучений не выходит за рамки определенной нормы; в моменты психических напряжений она повышается в разной степени. Сообразно этому и влияние мозга сказывается с большей или меньшей силой воздействия на подсознательную сферу другого мозга.
Некробиотические лучи, очевидно, представляют собой одну из наиболее высоких степеней мощности излучения, ибо у человека их воздействие способно вызывать галлюцинации и, следовательно, частично выключать сознание. Здесь воздействие приходящих сигналов чужого мозга настолько сильно, что приемные элементы мозга-приемника начинают вибрировать в резонанс с ними».
Ридан переворачивает страницу, и в этот момент часы в столовой бьют один раз. Профессор хмурится, вынимает свои карманные часы. Половина второго…
Его нога нервно прыгает под креслом, ритмически поскрипывая ботинком. Давно прекратился дождь.
Нет, не рукопись задерживает профессора в этот поздний час у стола.
Он продолжает читать:
«Открытие некробиотического излучения приближает нас к пониманию наиболее „таинственных“ фактов из числа описанных мною в предыдущей главе. Я имею в виду случаи смерти, „почувствованной“ на расстоянии и вызвавшей своеобразные галлюцинации у близких людей. Однако, чтобы уяснить себе механику этого процесса, необходимо разобраться в его деталях. Может показаться странным, почему мы не ощущаем непрерывно этих „сигналов смерти“, которыми должно быть переполнено пространство, окружающее нас. И почему только близкие нам люди, да и то чрезвычайно редко, сообщают нам о своей гибели таким удивительным способом?
Да, бесконечное множество сигналов, и не только смерти, но и самой обыденной жизни, ежеминутно принимает мозг непосредственно, без всякой помощи наших органов чувств. Вот два человека — мать и ребенок или муж и жена. В течение ряда лет они почти ежедневно бывают вместе. Мозг каждого из них своими нормальными импульсами воздействует на мозг другого. Каждое движение мысли, каждое желание, вспышка гнева, воли, впечатление — все это дает свою гамму излучений, воспринимаемых, помимо сознания, мозгом близкого человека. Эти излучения систематически заставляют резонировать приемные элементы другого мозга в своеобразных комбинациях, характерных только для данного человека.
Так в мозгу формируется «электрический образ» близкого человека, как повышенная способность воспроизводить только ему одному присущие, характерные комбинации импульсов.
Вы проходите сквозь толпу. Голоса людей не привлекают вашего внимания. Но достаточно услышать слово, произнесенное хорошо знакомым человеком, как вы, еще не видя его, тотчас выхватите его голос из массы чужих голосов и моментально представите себе и внешний облик, и характер, и манеры знакомого.
Теперь нетрудно понять, почему наш мозг из множества проносящихся мимо него сигналов схватывает только те, которые вырвались из мозга близкого человека. В конечном счете это условный рефлекс, знакомый «рисунок» импульсов приводит в действие целую систему уже связанных между собой резонаторов, формирующих в сознании знакомый образ.
Но почему случаи приема «сигналов смерти» сравнительно редки? Трудно ответить на этот вопрос. Возможно, прежде всего, что они далеко не так редки, как кажется. Нам становятся известными только особенно яркие и вполне достоверные факты из этой области, а сколько-нибудь сомнительные мы отметаем, стараясь найти для них возможно менее научные, менее обязывающие объяснения, вроде случайности, совпадения и пр. Несомненно также, что способность реализовать полученные извне излучения мозга, то есть превращать их в представления, в образы неодинаково выражена у разных людей, как неодинакова способность их поддаваться гипнозу и внушению. К тому же она, конечно, зависит от общего состояния психики в момент воздействия излучения, от напряжения внимания, от подготовленности к восприятию данного образа и т.д. Все это может служить причиной того, что большинство «сигналов» проходит незамеченным.
Мы еще не имеем данных, чтобы судить о том, в каких масштабах проявляется влияние одного мозга на другой. Но можно утверждать, что далеко не все мысли, идеи, представления возникают в нашем сознании вполне самостоятельно, без помощи другого мозга»…
Ридан резко поднимает голову. Едва слышное, быстро нарастающее жужжание внутреннего телефона заставляет его порывисто схватить трубку.
— Да?
— Константин Александрович, все готово.
— Готово? — восклицает Ридан, и глаза его расширяются и сверкают от волнения. — Можно начинать? А… вы не устали, Николай Арсентьевич? Может быть, лучше отложить на завтра?
— Нет, нет… Давайте попробуем.
— Смотрите… Ну, иду.
Ридан переводит сигнальный рычажок телефона, и через минуту в трубке слышится какое-то хриплое бормотанье.
— Тырса? Проснулись? Давайте наверх всё, что мы отобрали.
Профессор исчезает в темном коридоре. Рабочая комната Тунгусова встречает его большим светящимся кругом виклинговской шкалы на «генераторе чудес», который стоит посредине комнаты. Маленький параболический рефлектор, укрепленный сверху, направлен в глубину комнаты, на свободную часть стены, покрытую большим свинцовым квадратом. Николай сидит поодаль на рабочем табурете, устало облокотившись на стол, и курит.
Потом появляются клетки с животными: собака, кролик, морская свинка, белая крыса, мышь. Поставив их горкой у стены, Тырса молча уходит. Ридан плотно запирает за ним дверь.

 

Было уже совсем светло, когда оба, совершенно обессиленные от обилия переживаний и усталости, вышли из комнаты. Ридан проверил, на месте ли ключ и щелкнул замком.
— Надо соблюдать теперь особую осторожность, — сказал он. — Мы владеем богатством, равного которому нет в мире. И ещё одно, Николай Арсентьевич… Никому ни слова. Даже нашим… пока…
Николай молчит. То, что происходило только что перед его глазами, не было похоже на действительность. Это был сон. И смысл его ускользал от Николая. Пусть… Это дело Ридана.
Усталость, раз овладевшая Николаем, теперь легко возвращалась снова. Он едва держался на ногах и не хотел думать.
Ридан, наконец, сообразил это и, обняв, повел его в столовую. Стараясь не шуметь, он разыскал в буфете закуски, достал коньяк, налил две больших рюмки.
— Ну, Николай Арсентьевич… — Ридан хотел сказать что-то торжественное и проникновенное о победе разума, о могуществе их содружества, но заметил, как напряженно следит Николай за своей рукой, боясь расплескать коньяк. Он быстро чокнулся и добавил: — Пейте скорей. Вам это необходимо сейчас…
Назад: ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ СЛУЧАЙНЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
Дальше: ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ЛУЧИ ЖИЗНИ

Svetawig
ЗАБАВНО))) --- Согласен, замечательная фраза скачать фифа, скачать фифа или скачать crack fifa 15 скачать fifa