Глава 3
Детектив Хант сидел за заваленным бумагами столом в своем тесном офисе. Папки лежали и на картотечных шкафах, и на незанятых стульях. Немытые кофейные чашки соседствовали со служебными записками, которые так и остались непрочитанными. Часы показывали без четверти десять. Здесь давно требовалось навести порядок, но ни твердости духа, ни сил для решения задачи не находилось. Хант поскреб лицо и с ожесточением – так что посыпались искры – потер глаза. Лицо под ладонями ощущалось как что-то грубое и щетинистое, и детектив знал, что выглядит никак не меньше, чем на все свои сорок и еще один год. За последнее время он так сильно похудел, что костюмы висели на нем как на вешалке. В спортзале и стрелковом тире его не видели месяцев шесть. Поесть больше одного раза в день получалось редко, но все это не имело значения.
Сейчас перед ним лежала копия дела Алиссы Мерримон. Вторая копия, захватанная, с загнувшимися уголками страниц, хранилась дома, в запертом на ключ ящике стола. Хант листал страницы методично, вчитываясь в каждое слово: полицейские отчеты, протоколы опроса свидетелей, заключения. Сама Алисса смотрела на него с увеличенной школьной фотографии. Черные, как у брата, волосы. То же телосложение, те же темные глаза. Затаенная улыбка. Воздушная легкость, унаследованная от матери, нечто неуловимо-изысканное, для определения чего Хант, как ни старался, так и не нашел подходящего слова. Может быть, дело в слегка раскосых глазах? Или в прижатых ушах и фарфоровой коже? В общем выражении невинности? К этому последнему Хант возвращался чаще всего. Девочка выглядела так, словно за всю свою жизнь не допустила ни одной нечестивой мысли, не сотворила ни одного недостойного поступка. Качество это, в той или иной степени, было присуще и ее матери, и брату, но в ней оно проявлялось сильнее всего.
Хант еще раз потер колючую физиономию.
Он понимал, что принял дело слишком близко к сердцу, но оно взяло его за горло и не отпускало. Один лишь беглый взгляд на офис показывал всю глубину его падения. Другие дела, другие люди требовали к себе внимания. Реальные, живые люди, пострадавшие так же, как Мерримоны. Но они отступили на второй план, отошли в тень, а почему, он и сам не мог бы объяснить. Пропавшая девочка проникла даже в его сны. Она приходила в той же, что и в день похищения, одежде: линялых желтых шортах и белом топе. Бледная. С короткими волосами. Восемьдесят фунтов. Жаркий весенний день. Никакого указания на то, когда именно это случилось. Сон начинался внезапно, словно вдруг выстреливала пушка, и сцена заполнялась цветом и звуком. Что-то затягивало ее в некое темное место под деревьями, тащило сквозь теплые, прелые листья. Протянутая рука, раскрытый в крике рот, белые-белые зубы. Он нырял за этой рукой, промахивался, и она вскрикивала, а длинные пальцы увлекали ее в неведомый темный тайник.
Когда такое случалось, Хант просыпался в поту, размахивая руками, будто разбрасывал листья. Сон находил его два-три раза в неделю и повторялся без изменений, совпадая во всех деталях. Он выбирался из постели, обычно около трех часов ночи, еще дрожа, умывался холодной водой и долго смотрел в покрасневшие глаза, потом спускался вниз и корпел над бумагами оставшиеся до утра часы, пока не вставал сын и новый день не вцеплялся в него длинными пальцами.
Сон стал его персональным адом, дело – религиозным ритуалом, и вместе они пожирали детектива заживо.
– Доброе утро.
Хант вздрогнул, поднял голову. На пороге стоял Джон Йокам, его напарник и друг.
– А, Джон… Доброе утро.
Йокаму шел шестьдесят четвертый год. Его каштановые волосы сильно поредели, а эспаньолку прошили серые нити. Худощавый, но подтянутый, умный, но чересчур сметливый и донельзя циничный. Напарниками они были четыре года, вместе отработали с дюжину дел, и Хант относился к Йокаму с большой симпатией. Сдержанный и смекалистый, Джон обладал редкой проницательностью для работы, которая и не требовала меньшего. Он работал сколько нужно, когда того требовало дело, прикрывал напарника с тыла, а если и бывал чуточку мрачноват, чуточку замкнут, то Ханту это не мешало.
Йокам покачал головой.
– Хотел бы я прожить ночь так, чтобы выглядеть, как ты сейчас.
– Вот уж нет.
– Знаю, Клайд, – тут же посерьезнел Йокам. – Это я так, шучу. – Он показал пальцем за спину. – Там звонят. Подумал, может, возьмешь…
– Возьму. А что такое?
– Насчет Джонни Мерримона.
– Серьезно?
– Какая-то леди. Хочет поговорить с копом. Я сказал, что единственный настоящий коп здесь сегодня – это я. Что есть еще эмоционально покалеченный и с навязчивым неврозом, вроде бы смахивавший когда-то на копа. Что она может и его поиметь. То есть обоих. Одновременно.
– Ладно, умник. На какой линии?
Йокам продемонстрировал свои прекрасные фарфоровые зубы.
– На третьей, – сказал он и вышел с видом важной птицы.
Хант взял трубку и нажал кнопку «флэш».
– Детектив Хант.
Молчание, потом женский голос. Старческий.
– Детектив? Не знаю, нужен ли мне детектив… Вообще-то дело не такое уж и важное. Я просто подумала, что кто-то должен знать.
– Все в порядке, мэм. Ваше имя, пожалуйста.
– Луиза Спэрроу. Как птичка.
Голос подходящий.
– Что вас беспокоит, миз Спэрроу?
– Тот бедненький мальчик. Вы, наверное, знаете, у него пропала сестра…
– Джонни Мерримон.
– Да, он самый. Бедняжка… – Она помолчала секунду-другую, после чего ее голос окреп. – Он был у меня дома… только что.
– С фотографией сестры, – вставил Хант.
– О… Да. А как вы узнали?
Хант не ответил.
– Пожалуйста, мэм, ваш адрес.
– У него же все хорошо, да? Знаю, пройти через такое… Просто сегодня ведь обычный день, дети в школе, и это все так печально… видеть ее фотографию, и его самого… они так похожи, а он как будто и не вырос, но задает эти вопросы, словно я могла иметь какое-то отношение…
Мальчишка у бакалейного магазина. Глубоко посаженные глаза. Настороженность.
– Миссис Спэрроу…
– Да.
– Мне все же нужен ваш адрес.
* * *
Джонни Мерримона Хант нашел в квартале от дома Луизы Спэрроу. Мальчик сидел на бордюре, свесив ноги в сточную канаву. На рубашке темнели пятна пота, влажные волосы склеились на лбу. Видавший виды велосипед лежал там, где бросили, наполовину в траве чьей-то лужайки. Склонившись над развернутой картой, накрывавшей его ноги, как одеяло, Джонни задумчиво кусал ручку. Из состояния полной сосредоточенности его вывел лишь стук дверцы. В этот момент мальчик напомнил детективу испуганного зверька, но уже в следующий он взял себя в руки. В его глазах промелькнуло узнавание, потом решимость и что-то более глубокое.
Согласие с собой.
И коварство.
Мальчишка смерил глазами расстояние, словно прикидывая, успеет ли вскочить на велик и сбежать. Он даже рискнул бросить взгляд на ближайший лесок, но Хант уже подошел ближе.
– Здравствуйте, детектив.
Хант снял очки. Его тень упала на ноги мальчика.
– Здравствуй, Джонни.
Тот начал складывать карту.
– Я знаю, что вы хотите сказать, так что можете не говорить.
Хант протянул руку.
– Можно посмотреть карту? – Джонни замер, и на его лице снова появилось выражение загнанного зверька. Он пробежал взглядом по длинной улице, потом посмотрел на карту. – Видишь ли, я слышал про нее, – продолжал Хант, глядя мальчику в глаза. – Сначала не поверил, но люди говорили… Сколько раз, Джонни? Сколько раз я предупреждал тебя об этом? Четыре? Пять?
– Семь, – едва слышно ответил Джонни, вцепившись в карту побелевшими от напряжения пальцами.
– Я верну ее тебе.
Мальчик поднял голову, и в его глазах уже не было никакой хитрости. Детектив видел перед собой ребенка. Испуганного ребенка.
– Обещаете?
Какой же он маленький.
– Обещаю.
Джонни поднял руку, и Хант взял карту. Мятая, мягкая, с бледными полосами от складок. Детектив опустился на бордюр рядом с мальчиком, развернул большой лист с фиолетовыми чернильными пометками на белой бумаге. Это была так называемая налоговая карта, с фамилиями и адресами, и она покрывала лишь часть города, может быть, около тысячи домохозяйств. Примерно половину из них перечеркивал красный крестик.
– Где ты ее взял?
– У налогового инспектора. Они недорогие.
– Есть все? На весь округ?
Джонни кивнул.
– Красные пометки?
– Дома, где я был. Люди, с которыми разговаривал.
Хант даже не нашелся что сказать. Это сколько ж надо времени, чтобы объехать такую территорию на разбитом велосипеде…
– А те, что со звездочкой?
– Одинокие мужчины. У меня от этих типов мурашки по коже бегали.
Хант сложил карту и протянул ее мальчику.
– На других картах такие же пометки?
– На некоторых.
– Это нужно прекратить.
– Но…
– Нет, Джонни. Это нужно прекратить. Ты вторгаешься в частную жизнь. К нам поступают жалобы.
Джонни поднялся.
– Я никаких законов не нарушаю.
– Ты – прогульщик. Вот и сейчас пропускаешь занятия. К тому же это опасно. Ты понятия не имеешь, кто живет в этих домах. – Хант щелкнул по карте, и Джонни убрал ее. – Я не могу потерять еще одного ребенка.
– Я сам о себе позабочусь.
– Да, ты уже говорил это сегодня утром.
Джонни отвернулся, а Хант, скользнув взглядом по узкой скуле с желваком под натянутой кожей, заметил на его шее шнурок с перышком. Яркое, светло-серое, оно выделялось на фоне застиранной рубашки.
– Это что? – спросил он, меняя тему.
Джонни торопливо убрал перо под рубашку.
– Пенек.
– Пенек?
– Ну зачаток пера. На удачу.
Еще одно перо детектив увидел на велосипеде, большое, коричневое.
– А то? – Он показал на перо. – Оно чье? Ястреба? Совы?
Джонни не ответил, и его лицо не выразило никаких эмоций.
– Тоже на удачу?
– Нет. – Джонни помолчал, отвел глаза. – Это другое.
– Послушай…
– Вы видели в новостях на прошлой неделе? Нашли ту похищенную в Колорадо. Знаете про нее?
– Знаю.
– Пропала год назад, а нашли в трех кварталах от дома. И все это время была там, меньше чем в миле от семьи. Сидела под замком в какой-то вонючей дыре, в подвале. С ведром и матрасом.
– Джонни…
– В новостях показывали фотографии. Ведро. Свеча. Грязный матрас. Низкий потолок, четыре фута. Но ее же нашли.
– Всего лишь один такой случай.
– Они все похожи. – Джонни повернулся к Ханту; казалось, глаза его потемнели еще больше. – Всегда сосед или друг, кто-то, кого ребенок знает или мимо чьего дома проходит каждый день. И находят их всегда неподалеку. Даже если мертвые, они всегда близко.
– Это не всегда так.
– Но иногда, иногда так.
Хант поднялся.
– Иногда, – мягко сказал он.
– Если вы бросили дело, это не значит, что и я должен.
Глядя на мальчишку, видя его отчаянную убежденность, Хант испытал глубокую печаль. Будучи ведущим детективом департамента полиции, он участвовал во многих расследованиях и потому взял дело об исчезновении Алиссы на себя, сделав больше, чем кто-либо другой, для возвращения бедной девочки домой. Он отдал расследованию многие месяцы и настолько пренебрег собственной семьей, что жена, в отчаянии и тихом гневе, в конце концов ушла от него. И все ради чего? Алисса пропала. Пропала бесследно, и им еще повезет, если удастся обнаружить хотя бы ее останки. Случай в Колорадо не значил ровным счетом ничего. Хант знал статистику: большинство похищенных не доживали до следующего дня. Вот только легче от этого не становилось. Он по-прежнему хотел вернуть девочку домой. Так или иначе.
– Дело не закрыто, сынок. Никто ничего не бросил.
Джонни поднял велосипед, скатал карту и сунул в задний карман.
– Мне надо идти.
Детектив положил руку на руль, горячий от солнца и шершавый от ржавчины.
– Я давал тебе послабление. Больше не могу. Это нужно прекратить.
Джонни потянул велосипед на себя, но не сдвинул и на дюйм.
– Я могу сам о себе позаботиться, – едва ли не прокричал он.
Хант впервые услышал, чтобы мальчишка говорил так громко.
– В том-то все и дело. Не ты должен заботиться о себе. Это обязанность твоей матери, а она, честно говоря, и за собой-то приглядеть не может, не говоря уже о тринадцатилетнем мальчишке.
– Думайте что хотите, но вы ничего не знаете.
Удержав его взгляд еще на секунду, Хант увидел, что злость в темных глазах сменилась испугом, и понял, как сильно нужна мальчику его надежда. Но мир недобр к детям, и запас терпения в отношении Джонни Мерримона у него исчерпан.
– Если поднимешь сейчас рубашку, сколько синяков я увижу?
– Я сам могу о себе позаботиться.
Заявление прозвучало заученно и неубедительно, и Хант понизил голос.
– Я ничего не могу сделать, если ты перестанешь со мной разговаривать.
Джонни выпрямился и отпустил велосипед.
– Я пойду пешком, – сказал он и повернулся.
– Джонни.
Мальчишка будто и не слышал.
– Джонни!
Теперь он остановился.
Хант подвел к нему велосипед. Спицы на ходу пощелкивали.
Джонни положил руки на руль.
– У тебя есть моя карточка?
Паренек кивнул.
Хант шумно выдохнул. Он и сам не мог объяснить, что так тянуло его к Джонни. Может, он видел в нем что-то? Или острее, чем следовало бы, чувствовал его боль?
– Не потеряй. Держи при себе. Звони в любое время. О’кей?
– О’кей.
– И я не хочу больше слушать жалобы на тебя.
Джонни промолчал.
– Сейчас прямо в школу?
Молчание.
Хант посмотрел на чистое голубое небо, потом снова на мальчика. Черные влажные волосы, упрямый подбородок.
– Будь осторожен, Джонни.
