«Невероятный Уильям Тенн», как обозвал его в свое время Брайан Олдисс, основал свою школу юмористической и сатирической фантастики еще в сороковых годах. Или, можно сказать, возродил традицию, начало которой положено еще Джонатаном Свифтом.

Обыкновенно мы ведем летосчисление научной фантастики с Жюля Верна, Герберта Уэллса… ну, возможно, еще с Мэри Шелли. В них тоже можно найти толику «свифтоватости», но у Тенна она выражена в на порядок более чистом виде по сравнению с любым другим фантастом его поколения. Он быстро ухватил суть писательского взгляда на вещи, – забавный, саркастический и серьезный одновременно, что сделало его естественным наследником традиций Свифта и Вольтера. Эрик Фрэнк Рассел, Фредерик Пол, Дэймон Найт, Роберт Шекли, Фредерик Браун, Сирил Корнблат, Харлан Эллисон, Норман Каган, Роберт Лафферти, Барри Молзберг и Дуглас Адамс – все они и многие другие, каждый по-своему, но вторили работам Тенна, поскольку те не могли не оказывать на них влияния, пусть порой даже совершенно неожиданным образом. Видит бог, мне смешно читать некоторых критиков, пишущих про то, как повлияли на тот или иной рассказ Тенна работы, опубликованные позже.

При том, что Тенн – юморист серьезный, всегда старающийся завладеть вниманием читателя прежде, чем тот успеет собраться с мыслями для сопротивления, эта его стремительная «свифтоватость» имеет две отрицательных стороны.

В жанре научной фантастики всегда сложно отделить серьезных писателей от производителей развлекательного чтива – во-первых, в связи с особенностями их публикации, а во-вторых, потому что развлекательное чтиво часто претендует на серьезность… ну, или пытается это сделать. Юмористические писатели и прочий забавный литературный народ в силу специфики своего творчества редко достигают вершин профессии (в плане наград, да и объемов продаж). Тенн стал первопроходцем, пример которого вдохновил многих других. Огромное количество последователей, кстати, заметно смазало эффект от его творчества, который мог бы быть просто оглушительным, когда бы не имитаторы. Можно сказать, он был бабочкой-монархом (Danaus plexippus), которую ошибочно считали бабочкой-вице-королем (говорят, бабочки-вице-короли – Limenitis archippus – на птичий вкус сильно горчат, но отличить их от других невозможно, пока не попробуешь). Повторюсь: плохо это или хорошо, но Тенн оказал огромное влияние.

Можно, конечно, сказать, что в пятидесятых годах издатели благосклонно принимали имитаторов Тенна, потому что те представляли собой как бы его смягченные версии – не столь серьезные, не столь критически настроенные к миру и человеческой натуре. Рассказы Тенна всегда оставляют по себе некий беспокойный осадок, хотя читаются на одном дыхании и вообще забавны и приятны. Его формальная традиционность лежит на поверхности, тогда как критический радикализм скрыт в глубине, что не мешает ему успешно избавляться от наших предубеждений.

Коммуникабельный, но в высшей степени восприимчивый человек, Тенн замолчал в конце шестидесятых, хотя как раз в это время (в 1968-м) вышло впечатляющее, пусть и с разного рода редакторскими купюрами шеститомное издание от «Бэллэнтайн Букс». Из разговоров с ним у меня сложилось впечатление, что ему самому его произведения представляются порой недостойными.

Он продолжил свою карьеру титулованным педагогом в колледже, оставив за собой такой объем написанного и напечатанного, которому позавидовал бы любой писатель этого жанра.

В семидесятые он опубликовал всего один заметный рассказ: «Таки у нас на Венере есть рабби!» – рассказ, которого ждали уже давно. Он говорил о нем еще с пятидесятых. Я уговорил Джека Данна, который редактировал тогда «Уондерин Старз», хоть клещами, но вытянуть у автора эту работу. Рассказ приняли очень хорошо, он собрал положенную долю номинаций и вошел в антологии лучших фантастических рассказов года.

Надо отметить тот вклад, который Тенн внес в образ мышления, необходимый для работы в области научной фантастики. «Дети чуда» (1953) стали едва ли не первым опытом в издании тематических антологий. Эта книга выделяется разнообразием представленных в ней рассказов, а также выбором авторов, в том числе и работающих вне жанра сай-фай, не говоря уже о предисловии и примечаниях. Эта антология стала первой в ряду ежегодных от Клуба научно-фантастической литературы. Два включенных в нее эссе – «О фантастике в научной фантастике» (1955) и «Был джаз, стало музыковедение» (1972) – и сегодня обязательны к прочтению каждому, кто неравнодушен к идеалам настоящей научно-фантастической литературы.

Первые два десятилетия творчества Тенна отмечены целым рядом выдающихся рассказов:

«Бруклинский проект» назван Фрицем Лейбером «восхитительно циничным описанием путешествия во времени».

«Огненная вода» – один из самых невероятных рассказов из всех, опубликованных Джоном У. Кемпбеллом. Он уникален в том смысле, что в его случае Кемпбелл отказался от обычного своего табу на все рассказы, в которых земляне уступают пришельцам и в которых явственно слышно оплакивание того, кем Ларри был и кем он никогда не станет на фоне отчаянных попыток землян сохранить рассудок, пока явно превосходящие их пришельцы расселяются по нашей планете. Этому рассказу стоило бы присудить все возможные награды еще в год его первой публикации. Обязательно прочитайте его вместе с более поздним «Жили люди на Бикини, жили люди на Атту».

«Поколение Ноя» – один из лучших когда-либо написанных рассказов на тему ядерной угрозы. Подобно «Огненной воде» его неоднократно перепечатывали в сборниках лучшей фантастики.

«Все кончается щелчком» (изначально «Из всех возможных миров»), «Дитя Среды» (захватывающее продолжение часто публикуемой «Игры для детей»), «Время ждет Уинтропа» (известный также как «Уинтроп был упрям»), «Курс на восток!» и «Шоколадно-Молочное Чудище» заняли почетное место в издаваемых Джудит Меррилл ежегодных антологиях; «Берни по прозвищу Фауст» по праву считается лучшим рассказом 1964 года.

«Уинтроп» демонстрирует нам замечательный пример использования экзотических идей, в том числе чрезвычайно продвинутых биологических концепций, – еще одна характерная черта рассказов Тенна, совершенно необычная для 1950-х.

«Открытие Морниела Метьюэя» позволяет нам заглянуть в успешный творческий процесс, часто демонстрируемый слишком банально. Жак Садуль назвал этот рассказ «самым прекрасным примером темпорального парадокса во всей научной фантастике».

«Хранитель» с его призывом не отделять искусство от утилитарного и «Вплоть до последнего мертвеца» с мастерским использованием закулисья космической оперы, каждый по-своему трогают нас так, как способны лишь немногие фантастические рассказы.

При том, что эпитет «сатирический» подходит к большинству произведений Тенна, такие его рассказы, как «Огненная вода» или «Бруклинский проект», демонстрируют нам такой уровень достоверности, какой редко можно найти в классической, скорее, развлекательной школе сатиры. Тенн всегда мастерски обыгрывает ситуации, сначала привлекая наше внимание, затем вызывает еще большее любопытство, заставляя смеяться, и, наконец, взрывается умной, полной наблюдательности иронией. Стоит вам проникнуться предлагаемой Тенном ситуацией, и вы уже не сможете оторваться от чтения. Полная сатиры ирония, парадоксальность, гротеск и подпускаемая время от времени доза горечи творят с фантастикой настоящие чудеса, поскольку Тенн объединяет их с изрядным человеческим опытом вне замкнутого мирка фэнтези, где исполняются любые желания и властвует сила.

Конечно, присутствует здесь и положенная научной фантастике тематика, но как раз тогда, когда вы уже готовы принять ее за чистую монету, Тенн оглушает вас чем-нибудь сугубо земным и до боли знакомым. Писатель он на редкость хитрый, умеющий внедрить нам в мозг безукоризненно отполированные формулировки, но каждый раз совершенно неожиданным образом. Многие его рассказы отличает полная красоты главная линия повествования, но эстетические качества всегда оттеняются в них иронией и лукавством, прежде всего, лукавством, за которым виднеется авторитет писателя, который абсолютно точно знает, что он хочет сказать, и который подобно Оскару Уайльду считает, что ум в сочетании с красноречием сами по себе способны открыть человеку глаза. Порой автор, способный смеяться и плакать одновременно, обладающий интеллектом и драматическим талантом, не находит себе места на рынке, который просто не знает, что делать с такими работами. К счастью, тирания рынка имеет свои пределы, так что труды Тенна просочились-таки к нам и вошли в золотой фонд научной фантастики.

«Вопрос частоты» – рассказ, высмеивающий постоянно существующую угрозу «оглупения» – сегодня актуален так же, как и в 1951-м. Мороз пробирает по коже, когда вдруг осознаешь: дела обстоят именно так, ведь корпорации нанимают ничтожеств, чуть ли не намеренно выискивая этих ничтожеств среди «нормальных» людей. Можете повысить планку страха, вспомнив, что наша конституция обязывает государство обеспечивать граждан образованием, поскольку подлинная демократия невозможна без образованного электората. Впрочем, ту часть граждан, которая принимает решения, можно назвать искусственными гражданами, и известны они как корпорации, права которых значительно шире, нежели у всех прочих «граждан». А следовательно, давать образование всем и каждому означало бы для них делиться властью и богатством.

Два единственных более или менее длинных произведения Тенна – это повесть «Обитатели стен» (1968; журнальная версия, вышедшая в «Галактике» – 1963) и короткая повесть «Лампа Медузы» (1968; журнальная версия – 1951). Если вы читаете это послесловие, не прочитав еще этих вещей, я советовал бы начать с более короткой. Забавная, в высшей степени атмосферная и замечательно разыгранная, эта недооцененная работа выходила прежде лишь в тоненьких, в бумажных обложках сборниках. С учетом подхода Тенна к работе, неудивительно, что в этой работе нашли отражение традиции журнала «Анноун Уорлдз» Джона У.Кемпбелла – единственного более-менее солидного издания, в котором тогда, в сороковые годы, могли печататься юмористические рассказы, тем более что Тенн только-только начинал писать в этом жанре.

Что же касается «Обитателей стен», истории о человечестве, ютящемся в стенах домов, принадлежащих оккупировавшим Землю огромным пришельцам, – так вот, этот сюжет отлично отображает одну из главных в творчестве Тенна тем: что человечество вовсе не таково, каким оно представляет себя в своих религиозных или политических мифах; что биологическая история нашего рода развивалась вне зависимости от наших желаний и что порой мы начинаем об этом догадываться, а иногда даже и осознаем, но изменить это, по крайней мере сразу, у нас не получится, поскольку даже в устремлениях наших сердец мы свободны не до конца.

Биологические, антропологические проблемы всегда находились в сфере внимания Тенна, и в этой связи он основывает свою работу на самом, возможно, действенном из всех методов научной фантастики: на столкновении возможного с действительностью, демонстрируя при этом фантастическую способность к выживанию.

Эрик-Одиночка, глазами которого мы как бы снизу вверх смотрим в этой повести, постепенно понимает, что его общество не таково, каким он его считал, что его право на перемещение – только видимость, и, наконец, что коренные земляне весьма ограничены в выборе. Поскольку изменения радикального масштаба, похоже, маловероятны, он принимает свою вновь открытую реальность и присоединяется к заговору, имеющему целью возродить власть землян исподволь. Эрик становится участником встречного вторжения мелких землян, проникающих на звездолеты пришельцев, а затем – и на миры их империи. Можно припомнить при этом наших предков, мелких млекопитающих, предавших яйца огромных динозавров и сумевших пережить столкновение земли с астероидом. Мне вспоминается также «Вселенная» Роберта Хайнлайна, в которой люди давно позабыли, что их мир – это звездолет, который должен достичь отдаленной звездной системы после того, как сменят друг друга многие поколения. И Тенн, и Хайнлайн говорят нам, что мы почти не знаем себя; что на самом деле наши поколения страдают амнезией и что нам пора напомнить: мы тоже живем на корабле, обращающемся по орбите вокруг звезды; что мы родом из далекого прошлого, а впереди у нас путь в еще более далекое будущее, и что помочь нам в силах только знание, очищенное от беспочвенных надежд и мифов. И, как можно предположить по открытиям в области космологии и биологии, нас ожидает еще множество не самых приятных откровений, как в духе Галилея, так и в духе Дарвина.

«Обитатели стен» – повесть на редкость яркая. В ней очаровательные персонажи (Эрик знакомится в ней с Рашелью, дочерью Эстер, одной из самых симпатичных еврейских девушек во всей научной фантастике). Смерть дяди Эрика потрясает до глубины души. Повесть полна замечательных чудес и ужасающих коллизий, и все они описаны с потрясающей остротой. Что еще важнее, социальные системы исследуются в ней с антропологических позиций; пришельцы страшны, непонятны – и совсем чужие.

А еще нотки любви, сострадания и беспощадной сентиментальности у Тенна не отвлекают нас от еще более беспощадной правды о жалком, заблудшем человечестве.

При том, что подражать Тенну пытались многие (одна вышедшая в бумажной обложке повесть вообще внаглую копировала «Обитателей стен»), количество рассказов, выходящих из-под пера Тенна, заметно уменьшилось к концу шестидесятых – как раз тогда, когда начало казаться, что его писательская практика, помноженная на осмысление природы писательского ремесла вообще и научной фантастики в частности, придаст его творчеству новый импульс. Мне до сих пор кажется, что он вот-вот откроет новый период своего творчества. Когда я вспоминаю, что Джек Уильямсон на девятом десятке жизни продолжает писать более чем достойные книги, я непременно напоминаю себе, что Фил на поколение младше Джека. Тенн может делать все, что пожелает, если только Фил позволяет ему это – все, кроме халтуры (как он сам говорил, у него для этого недостаточно способностей).

Редкий писатель написал столько рассказов, заслуживающих наград и премий. Он принадлежит к великому поколению Хайнлайна, Кларка и Азимова и может служить живым укором нашим системам премирования. Его работа – наглядный пример того, что научная фантастика представляет собой литературу, способную побуждать нас видеть, чувствовать и думать (научная фантастика без мысли – это не научная фантастика). Тенн относится к бесконечной когорте сказителей, обнажающих наши слабости, нашу добровольную слепоту, нашу глупость, и всеми силами противостоящих смерти и амнезии поколений.

Личное знакомство с Филипом Классом – человеком и Уильямом Тенном – писателем не может не привести к тому, что вы поневоле начнете петь ему пусть ироничные, но дифирамбы.

Как раз когда я заканчивал писать это короткое эссе, мне позвонил Фил Класс.

– Я занят: я анализирую творчество Уильяма Тенна, – сообщил я ему, едва услышав его голос.

– Что ты имеешь в виду? – удивился он, точнехонько угодив в расставленную ловушку.

– Протираю штаны за рабочим столом – и пишу.

– А-а, – произнес он после долгой паузы, потом рассмеялся.

– Чего и тебе советую, – добавил я.

Все-таки прав Роберт Силверберг, оплакивающий (в предисловии к этому тому) все те рассказы и повести, которых Уильям Тенн не написал. Разумеется, виноват в этом единственно Фил Класс, а никак не Уильям Тенн. Настоящий писатель не может не отличаться чувствительностью, однако звериный оскал рынка требует некоторой толстокожести. К сожалению, это часто означает, что выживают наиболее толстокожие – и, как следствие, узколобые. Мне кажется, это обескураживает Фила, и тот командует Уильяму Тенну заткнуться. Одно хорошо: в этом случае качество с лихвой возмещает количество. Возможно, если бы Тенну дали «Хьюго» за «Огненную воду», все обстояло бы по-другому. Тенн упрям, а Фил только подначивает его.

Боб Силверберг называет эти два тома «тонкими». Попробуйте уронить хотя бы один себе на ногу, как это сделал я. Вам будет больно. Падение двух томов наверняка означали бы перелом.

И не беспокойтесь. По контракту с издательством Тенн пишет повесть. Давно пишет.

Ждите.

Все претензии к автору.

Я все-таки надеюсь (а мои надежды редко обманываются) на то, что я еще прочитаю эту повесть – потому, что один из моих конкурентов как-то сказал: «Тенн – художник, который не остановится, пока не допишет последнего слова».