Мусульманские источники о Саладине и его деяниях – это прежде всего труды его приближенных Имад ад-Дина и Баха ад-Дина. Первый описал историю завоевания Иерусалима. В высшей степени искусственный стиль накладывается на повествование очевидца событий, значение которых он полностью понимает. Последний является автором биографии Саладина, написанной намного менее цветисто. В ней есть искренность, теплая симпатия и преданность, которые редко появляются в велеречивых апологиях.

Третьим часто цитируемым автором трудов о Саладине является Абу Шама аль-Макдиси. Ему посвящена часть в «Книге двух садов», которая является антологией, содержащей отрывки из Имад ад-Дина (лишенные напыщенности стиля), Баха ад-Дина и ибн аль-Атира. Единственной реальной ценностью компиляции Абу Шама является то, что в нее включены источники, ныне утраченные, и подборка актов и документов из канцелярии султана. Ибн аль-Атир, хотя его отношение к султану было испорчено политическими пристрастиями, сохранил свои обычные качества – ясное информативное изложение и объективность при использовании источников.

Наиболее яркий и всеобъемлющий портрет Саладина, величайшего поборника ислама, дал Баха ад-Дин ибн Шаддад.

В подлинном хадисе приводится следующее высказывание святого пророка: «Ислам основывается на пяти столпах: признании единства Бога, молитве, закате – милостыне на благотворительные цели, посте в месяц Рамадан и паломничестве к святому дому Господа в Мекку». Салах ад-Дин (Саладин) истово верил в религиозные доктрины и часто возносил молитвы во славу Господа. Он воспринял религиозное учение под влиянием красноречивых доказательств, в результате его бесед с ученейшими шейхами и наиболее выдающимися правоведами. В этих беседах он обрел знания, позволившие ему говорить по существу, когда при нем возникала дискуссия, хотя он и не пользовался специальной терминологией законников. Эти беседы утвердили его в истинной вере, которая осталась не омраченной никакими сомнениями и не позволила стреле размышлений отклониться от цели и вонзиться в конце концов в сомнение и неверие. Шейх Кутб ад-Дин ан-Найсабури составил описание веры для этого правителя, и в нем было все, что ему необходимо знать. Поскольку он был очень доволен этим трудом, то заставлял своих младших сыновей выучить его наизусть, чтобы это благодатное учение укоренилось в их сердцах в самом нежном возрасте. Я лично видел, как он брал эту книгу и читал ее вслух своим детям, после чего они воспроизводили содержание по памяти.

Что касается молитв, он всегда неукоснительно читал их сообща с другими людьми, и как-то сказал, что в течение нескольких лет не совершал их иначе. Если он болел, то посылал за кем-нибудь и, заставив себя подняться на ноги, совершал молитву вместе с ним. Он регулярно читал раватибы – желательные молитвы, кроме того, совершал намаз, если просыпался ночью. Если он не просыпался, то этот намаз он совершал до наступления утренней молитвы. До тех пор пока он оставался в сознании, он никогда не оставлял совершения молитв. Я видел, как он неукоснительно выполнял долг во время последней болезни и прекратил его выполнять только в последние три дня жизни, когда впал в беспамятство. Когда он находился в пути, в отведенные для молитвы часы он сходил с коня.

Поговорим о закате и том, что он отдавал на нужды благотворительности. До самой смерти он не накопил столько денег, чтобы оказаться обязанным отдавать закат. Он тратил все свои средства на благотворительность. В казне человека, обладавшего таким огромным богатством, осталось всего сорок семь насрийских дирхамов и один-единственный слиток золота. Он не оставил ни добра, ни дома, ни недвижимости, ни садов, ни деревень, ни пахотной земли, никакой иной собственности.

Поговорим о посте в месяце Рамадан. Ему пришлось пропустить некоторые дни поста, которые он не смог соблюсти во время своих частых болезней. В обязанности кади аль-Фадиля (глава канцелярии Саладина, его приближенный и советник) входило вести подсчет таким дням. Правитель начал возмещать пропущенные им дни поста в Иерусалиме, в том году, в котором умер. Ему надо было поститься еще за два Рамадана, пропущенных по причине телесной немощи и постоянных тягот подвигов на пути Аллаха, все остальные посты к тому времени он уже возместил. Его здоровье не способствовало посту, однако, вдохновленный Аллахом, в тот год он решил возместить пропущенное. Мне довелось вести счет тем дням, поскольку тот кади отсутствовал. Все доводы, которые употреблял врач, чтобы отговорить его от поста, не имели успеха. Правитель не желал слушать его и говорил: «Я не знаю, что может произойти». Складывается впечатление, что Господь вдохновлял Салах ад-Дина исполнить свой долг, и он продолжал поститься, пока не возместил все пропущенные дни.

Поговорим о паломничестве. Он всегда намеревался совершить его и особенно желал сделать это в последний год своей жизни. Он принял решение и отдал приказы о подготовке к путешествию, и все уже было готово, чтобы пуститься в путь, но он решил отложить паломничество на следующий год, так как ему требовалось время, и у него не было средств, необходимых для человека его ранга. Однако Аллах решил иначе, как это часто бывает с людьми и высокого и низкого ранга.

Салах ад-Дин очень любил слушать чтение Корана, и он любил слушать, как читает имам. Этот человек должен был досконально знать все, что связано с текстом Корана, и знать эту книгу наизусть. Когда правитель проводил ночь в своей комнате, он часто просил кого-нибудь прочитать ему два, три или четыре джузы, а сам слушал. Когда он был на публичных приемах, он просил осведомленных людей прочитать двадцать или более аятов. Однажды, проходя мимо маленького мальчика, который сидел рядом с отцом и очень хорошо читал Коран, он отдал ему еду, приготовленную для него самого. Он также подарил ему и его отцу часть урожая с некоего поля. Сердце его было полно смирения и сострадания, слезы легко наворачивались ему на глаза. Когда он слушал чтение Корана, его сердце таяло и по щекам струились слезы. Он очень любил слушать хадисы, особенно когда их читали шейхи, хорошо знавшие хадисы и доктрины. Если при дворе появлялись такие ученые, он принимал их лично и заставлял тех своих сыновей и мамлюков, которые находились при этом, слушать чтение, и предлагал всем сидеть, в знак уважения. Если кто-то из ученых и знатоков хадисов был не из тех, кто обивает пороги султанов, Салах ад-Дин лично отправлялся послушать их. Будучи в Александрии, он часто навещал хафиза аль-Исфахани (в исламе хафиз – тот, кто знает Коран наизусть, или сведущ в хадисах), от которого услышал множество хадисов. Он сам любил читать хадисы, поэтому часто приглашал меня в свои покои, и там, окруженный книгами хадисов, начинал читать, и всякий раз, доходя до хадиса, содержащего назидательный фрагмент, он становился растроганным до слез.

Он проявлял глубочайшее почтение к законам веры, утверждал, что верит в телесное воскрешение и в то, что добродетельные будут в раю, а злодеи в аду. Он принимал все, что ниспослано Божественным законом, открытым сердцем. Он терпеть не мог философов, еретиков, материалистов, всех противников правоверия. Он даже приказал своему сыну, аль-Малику аз-Захиру, правителю Алеппо, покарать молодого человека, известного как ас-Сухраварди (философ и мистик из Алеппо, который в 1191 году пал жертвой религиозной нетерпимости Сала-дина; этот аспект его характера имеет мало общего с фантазиями историков), который называл себя врагом Божественного закона и еретиком. Аз-Захир отправил этого человека в тюрьму, сообщил об этом отцу, и по требованию Салах ад-Дина тот был казнен.

Салах ад-Дин глубоко верил во Всевышнего, рассматривал его как величайшую опору и уповал на него. Приведу пример, свидетелем которого был сам. Франки – будь они прокляты – разбили лагерь в Бейт-Нубе, населенном пункте, расположенном в нескольких днях пути от Иерусалима. Султан находился в Иерусалиме, выставил аванпосты и послал людей следить за всеми вражескими перемещениями. Он постоянно получал известия о франках, об их упрямом намерении подойти к Святому городу, осадить его и начать обстрел. Это вызвало великий испуг среди мусульман. Султан созвал эмиров, сообщил им о беде, грозящей правоверным, и спросил их, правильно ли оставаться в городе. Все они начали храбриться, но их действительные мысли были другие. Они единодушно заявили, что нет пользы от присутствия султана в Иерусалиме, и это даже может обернуться опасностью для ислама. Они сами останутся в городе, а он пусть уйдет с отрядом воинов и окружит врага, как это было в Акре. Его миссией было ошеломить врага и отрезать его от запасов продовольствия, а они тем временем будут удерживать город и отражать атаки. На этом совет закончился и все разошлись. По окончании совета султан решил непременно остаться в городе, поскольку понимал: если он покинет Иерусалим, там не останется никого. Эмиры разъехались по домам, но один из них вернулся и сказал, что они останутся, только если он оставит во главе их своего брата аль-Малика аль-Адиля или одного из своих сыновей. Султан понял: это значит, что они не желают оставаться в городе, его сердце захлестнула горечь, и он не знал, что ему предпринять. В ту же ночь, это была ночь на пятницу, я находился при нем и должен был пребывать в его покоях с вечера до рассвета. Стоял сезон дождей, и с нами не было больше никого, кроме Бога. Мы строили планы, обсуждали последствия каждого из них, однако в конце концов, видя, до какой степени он охвачен беспокойством, я стал тревожиться о его здоровье. Поэтому я уговорил его прилечь и, если удастся, поспать. Он ответил: «Тебе тоже, наверное, хочется спать», и встал. Вернувшись к себе, я занялся некоторыми делами личного характера, которые заняли все время до зари, когда прозвучал призыв к молитве. Поскольку я обычно совершал утреннюю молитву вместе с ним, я прошел в его покои и застал его совершающим омовение. Он сказал, что не сомкнул глаз. Я ответил, что знаю об этом.

– Откуда? – спросил он.

Я сказал, что тоже не спал, поскольку на это не было времени. Затем мы совершили утреннюю молитву и занялись тем, что нам предстояло сделать. После этого я сказал:

– У меня есть идея, и неплохая, если, конечно, на то будет воля Аллаха.

Султан спросил:

– Какая идея?

– Обратись к Аллаху и доверься его милости. Тогда ты будешь избавлен от решения ужасной дилеммы.

– Как мы должны поступить? – спросил он.

Я сказал:

– Сегодня пятница. Мой господин совершит ритуальное омовение, прежде чем направится днем в мечеть аль-Акса и, по обычаю, помолится в этом святом месте, где пророк начал свое ночное путешествие. Ты поручишь доверенному слуге тайно раздать милостыню, затем сотворишь молитву из двух ракатов между первым и вторым призывом муэдзина и в земном поклоне обратишься к Аллаху с просьбой о помощи. Есть достоверный хадис по этому поводу. Ты скажешь: «О Аллах, я исчерпал все земные способы защитить религию, которые были в моем распоряжении. Мне осталось только искать опору в тебе, вверить себя в твою власть и положиться на твою милость. На тебя одного я уповаю. Ты лучший из хранителей». Будь уверен: Господь слишком великодушен, чтобы отвергнуть твой призыв.

Саладин поступил в точности, как я посоветовал. Я, как обычно, был рядом с ним. Когда он совершал два раката между первым и вторым призывом к молитве, совершая земные поклоны, я видел, как слезы капают на его седеющую бороду и на молитвенный коврик, однако я не слышал, что он говорил. В тот же день прибыл гонец с донесением от Изз ад-Дина ибн Журдика, капитана авангарда. В нем было сказано, что франки охвачены тревогой. Их воины сели на коней и выехали на равнину. Там они стояли до полудня, а затем вернулись в лагерь. В субботу утром прибыл другой гонец с сообщением, что они повторили тот же маневр. Днем шпион сообщил, что меж франков возникли разногласия. Французский король настаивал на необходимости осадить Иерусалим, а английский король и его люди не желали рисковать делом крестоносцев, отправляя войска в горную местность, где они будут практически лишены воды, поскольку Саладин приказал уничтожить все колодцы вокруг Иерусалима. Он также сообщил, что их вожди покинули лагерь, чтобы провести совет, потому что, по обычаю, все вопросы войны у них обсуждались на совете, во время которого все участники сидели верхом. Еще он сообщил, что они решили передать вопрос на рассмотрение десяти человек, которых выбрали из своего числа, и поступить так, как они решат. Утром в понедельник пришла благая весть о том, что враг свернул лагерь и направляется в Ар-Рамлу. Таков пример великой веры султана в Бога. Я сам был тому свидетелем.

Абу Бакр (первый халиф, преемник Мухаммеда) – да будет Аллах милостив к нему – сообщает, что пророк – да благословит и сохранит его Аллах – сказал: «Справедливый правитель – тень Аллаха на земле. Того, кто сам верно служит Господу и радеет о других, Аллах поместит в тень своего трона, когда не останется ничего, кроме этой тени, а того, кто пытается обмануть Господа в делах, касающихся самого себя или других людей, Аллах лишит всякой надежды в день восстания из мертвых. Справедливому правителю на каждый день его труда он дарует награду, равную той, что получат за свое поклонение шестьдесят праведников, каждый из которых заслужил личное спасение». Саладин был справедливым, милостивым, сострадательным, готовым прийти на помощь слабым против сильных. Каждый понедельник и четверг он давал аудиенции, верша правосудие, в присутствии законников, кади и ученых. Он выслушивал всех, кто стал жертвой несправедливости, великих и малых, старых, слабых и больных. Он занимался этим не только когда находился в городе, но и во время путешествий, всегда собственноручно принимал петиции и старался устранить безобразия, о которых в них сообщалось. Ежедневно он собирал множество таких документов и открывал ворота правосудия для жалобщиков, он никогда не прогонял тех, кто приходил к нему пожаловаться на причиненные обиды или потребовать возмещения причиненного ущерба. Каждый день днем или вечером он проводил час со своим секретарем и писал на каждой петиции тот ответ на нее, который подсказывал ему Аллах. Когда бы к нему ни обращались с жалобой, он останавливался, чтобы выслушать и понять суть жалобы, а также разобраться в правовой стороне дела. Я лично видел, как один из жителей Дамаска, которого звали ибн Зухейр, обратился к нему с жалобой на Таки ад-Дина, племянника султана, требуя восстановить справедливость. Хотя Таки ад-Дин пользовался большой свободой и уважением своего дяди, султан не стал делать для него исключения, когда речь зашла о справедливости, и заставил предстать перед судом.

Был еще более примечательный случай, чем приведенный выше, также иллюстрирующий присущее султану острое чувство справедливости. Однажды, председательствуя в суде в святом городе Иерусалиме, я увидел, как в суд вошел красивый старик, купец по имени Умар аль-Хилати. Он передал мне заверенную претензию и предложил с ней ознакомиться. Я спросил, кто его ответчик, и он ответил:

– Мой ответчик султан, но ведь здесь вершится правосудие, и я слышал, что вы не делаете различий между людьми.

– Почему же ты подаешь на него в суд? – спросил я.

Он ответил:

– У меня был раб по имени Сонкор аль-Хилати, который до самой смерти оставался моей собственностью. В то время у него были большие денежные суммы, которые принадлежали мне. Когда он умер, их забрал султан, и я требую их вернуть.

Тогда я спросил его, почему он так долго медлил, прежде чем обратиться в суд, и он ответил:

– Права не уменьшаются оттого, что их предъявляют с отсрочкой, а у меня есть заверенный документ, удостоверяющий, что этот раб был моей собственностью до самой смерти.

Я взял документ, прочитал его и увидел, что в нем содержится описание Сонкора аль-Хилати с примечанием, что хозяин купил его в такой-то день такого-то месяца у купца из Арджиша, и раб оставался собственностью хозяина до самой смерти. Свидетель, указанный в документе, никогда не слышал, чтобы этот человек по какой-то причине перестал быть собственностью хозяина. Документ был составлен совершенно правильно. Удивленный этим делом, я сказал старику:

– Не полагается рассматривать обвинение в отсутствие стороны, против которой оно выдвинуто. Я сообщу султану и дам тебе знать, что он скажет.

Старик удовлетворился моими словами и ушел. В тот же день, оказавшись у султана, я ознакомил его с этим делом. Он подумал, что претензия абсурдна, и спросил меня, изучил ли я документ. Я ответил, что изучил его, нашел в полном порядке и что документ был надлежащим образом зарегистрирован в Дамаске. К нему приложен официальный сертификат о том, что его засвидетельствовали своими подписями разные известные личности. Султан был удивлен.

– Хорошо, – сказал он. – Пусть этот человек придет, и я буду защищаться от его обвинений перед судом, в соответствии со всеми правилами, установленными законом.

Через некоторое время, оставшись наедине с Саладином, я сказал:

– Этот старик постоянно приходит ко мне. Мы должны назначить слушание.

Султан ответил:

– Пусть один из моих представителей выслушает претензии, но не разворачивай документ, пока этот человек не придет сюда.

Я сделал все, как он велел. Когда явился истец, султан велел ему подойти ближе и сесть перед ним. Я находился рядом с султаном. Затем он поднялся с дивана, на котором сидел, устроился рядом со стариком и велел ему изложить суть дела. Старик повторил то, что говорил раньше, и добавил:

– У меня в руке документ, подтверждающий правоту всего, что я говорю. Разверни документ и ознакомься с ним. – Я развернул документ и увидел, что он подтверждает все положения жалобы.

Султан взглянул на дату составления документа и ответил:

– У меня есть свидетели, которые подтвердят, что в указанное время Сонкор был моей собственностью и находился в Каире. За год до этого я купил его вместе с восемью другими, и он оставался моей собственностью до тех пор, пока я не даровал ему свободу. – Затем он призвал к себе высших офицеров, подтвердивших, что дело обстояло именно так, как сказал султан, и что указанная им дата была правильной. Истец был загнан в тупик, и я сказал султану:

– Мой господин, этот человек поступил так лишь для того, чтобы, оказавшись перед тобой, получить милость из рук твоих. Нехорошо, если он уйдет разочарованным.

– Это же совсем другое дело! – воскликнул султан и приказал подарить старику роскошный халат и деньги, сколько именно, я не помню, но достаточно, чтобы покрыть его издержки.

Разве это не редкостный пример смирения султана, его покорности закону, способности смирить гордыню и щедрости к тому, кого он вполне мог подвергнуть наказанию?

Пророк говорил: «Когда щедрый оступается, Аллах берет его за руку». Много хадисов посвящено щедрости. Эта черта султана слишком хорошо известна, чтобы писать о ней, и слишком очевидна, чтобы обращать на нее особое внимание. Я лишь отмечу, что тот, кто обладал несметными богатствами, после смерти оставил в своей казне сорок семь дирхамов и один слиток тирского золота, вес которого я не помню. И при этом он раздавал целые провинции. Завоевав Амид (в Месопотамии), он подарил его Мухаммеду ибн Кара Арслану (эмир Хисн-Кайфы из Артукидов), попросившему его об этом. Однажды в Иерусалиме я был свидетелем того, как перед отъездом в Дамаск он принимал множество послов, и в казне не осталось денег, чтобы сделать подарки всем. Я постоянно напоминал ему об этом, и он в конце концов продал для государственной казны одно из своих угодий, чтобы денег хватило на всех. В итоге не осталось ни одного дирхама. Саладин одинаково свободно раздавал подарки и когда был в стесненных обстоятельствах, и когда наслаждался изобилием. Казначеи всегда старались утаить от него некоторые суммы на случай непредвиденных обстоятельств. Они знали, что стоит ему их увидеть, как он их тотчас потратит. Однажды я слышал, как в разговоре он заметил: «Возможно, в мире есть люди, которые смотрят на деньги так же, как на пыль под ногами». Он явно говорил о себе. Он всегда давал больше, чем его просили. Я никогда не слышал, чтобы он говорил: «Мы ему уже давали». Он без конца дарил подарки тем, кому уже делал их раньше, и дарил новые с таким удовольствием, словно никогда прежде ничего им не дарил. Он всегда проявлял великую щедрость. Об этом было известно настолько хорошо, что люди пытались выманить у него деньги. Я никогда не слышал, чтобы он говорил: «Я уже несколько раз делал тебе подарки, сколько же раз мне придется давать тебе еще?» Большинство документов на эту тему было написано под мою диктовку или мной собственноручно. Мне часто бывало стыдно за жадность, проявляемую теми, кто приставал к нему с просьбами, но я всегда, не колеблясь, обращался к султану от их имени, зная, как он щедр и великодушен. Всякий, кто поступал к нему на службу, получал такие дары, что ему никогда не приходилось искать щедрости кого-то другого. Перечислять его дары – невыполнимая задача. Однажды я слышал, как глава его администрации (дивана) сказал: «Мы вели учет коням, которых он подарил только на равнине Акры, и их число превысило десять тысяч». Те, кто были свидетелями его щедрости, не подумают, что это нечто из ряда вон выходящее. Великий Аллах, это Ты внушил ему такую щедрость. Ты, щедрейший из щедрых, самый милостивый из тех, кто проявляет милость.

Пророк сказал: «Господь любит отвагу, даже если она проявляется при убийстве змеи». Султан был храбрейшим из храбрых, его отличали сила духа, мужественный характер, бесстрашие. Я видел, как он первым шел на бой с франками, к которым каждую минуту прибывали новые подкрепления, и это зрелище лишь укрепляло его мужество и целеустремленность. Однажды вечером к берегу причалили более семидесяти вражеских кораблей. Чтобы посчитать их, мне потребовалось все время между молитвой аср (первый час после полудня) и закатом, однако их появление лишь укрепило его дух. Другой случай был, когда с наступлением сезона дождей он распустил армию и оказался перед лицом большого вражеского войска с небольшим отрядом. Я спросил Балиана ибн Барзана (Балиан II Ибелин, крестоносец, присутствовавший на мирных переговорах 1192 года) – это был один из величайших франкских рыцарей Палестины, имевший аудиенцию у султана в день подписания мира, он ответил через переводчика: «Когда правитель Сидона и я покидали Тир, чтобы присоединиться к нашей армии, осаждавшей Акру, мы остановились на вершине холма и попытались определить ее численность. По мнению правителя Сидона, их было пятьсот тысяч, а по-моему – шестьсот». На мой вопрос о потерях он ответил: «Почти сто тысяч на поле боя, и только Богу известно, сколько умерло от болезней и сколько утонуло». Из всего этого великого множества лишь немногие вернулись на родину.

Каждый день, пока мы были вблизи врага, он раз или два объезжал вражеский лагерь. В разгар сражения он имел обыкновение проезжать между рядами в сопровождении одного только пажа, который вел его коня. Он проезжал вдоль линии своего войска от правого крыла до левого, проводя смотр отрядам, вдохновляя их на битву, расставляя их на позиции, которые он считал наиболее благоприятными, позволяющими господствовать на поле боя или наступать на врага. Однажды, находясь между двумя армиями, он велел, чтобы ему прочли некоторые хадисы. Я говорил ему, что хадисы можно читать в любых почетных местах, но не было случая, чтобы их читали между двумя армиями. Я сказал, что если моему покровителю угодно, чтобы о нем говорили такое, тогда все в порядке. Принесли фолиант, и кто-то из присутствовавших, знавших эту книгу, начал читать ему из нее. Мы оставались в седлах, иногда проезжая вперед, иногда назад, временами останавливались, но постоянно находились между двумя армиями.

Я никогда не видел, чтобы он выражал тревогу по поводу численности или силы врага. Занятый своими мыслями, он выслушивал все планы и бесстрастно обсуждал все их преимущества и недостатки, никогда не теряя самообладания. Даже когда мусульманская армия была почти разгромлена в великой битве на равнине Акры, когда даже войска центра обратились в бегство, бросив барабаны и знамена, он оставался на месте, хотя рядом с ним была лишь горстка сторонников. Наконец ему удалось добраться до возвышенности, где он собрал всех своих людей. Его упреки повергли всех в такой стыд, что люди вернулись вместе с ним, чтобы сражаться дальше. В конце концов победа досталась мусульманам, а враг потерял больше семи тысяч убитыми, в числе которых были и пешие, и конные. Султан продолжал сражаться, но, видя силу врага и слабость своих людей, он прислушался к предложениям противника и согласился на перемирие. Франки очень устали и понесли больше потерь, чем мы. Но они ждали подкрепления, а нам не приходилось на него надеяться. Поэтому перемирие было нам выгодно. Это стало очевидно, когда судьба явила то, что приготовила для нас. Султан часто болел, но, даже страдая от боли, он не покидал лагеря. Каждая армия видела костры армии противника, мы слышали звон их колоколов, а они – наши призывы на молитву. Но все завершилось благополучно.

Всемогущий Господь сказал: «А тех, кто усердствовали за нас, мы поведем их по нашим путям. Поистине, Аллах, конечно, с добро делающими» (Коран, XXIX, 69). В Коране множество мест, относящихся к Священной войне. Саладин был самым усердным и рьяным в ней, чем любой другой. Можно с уверенностью сказать, что с того времени, как султан впервые вступил в сражение с неверными, он тратил все имеющееся у него золото или серебро на ведение священной войны против них или распределяя его между воинами. Совершать подвиг во имя Аллаха было для него страстью, все сердце его было подчинено этому делу, которому он отдавался душой и телом. Он не говорил ни о чем ином, все его помыслы были поглощены тем, как проявить усердие на пути Аллаха, все его мысли были связаны со своими воинами. Он выказывал всяческое почтение тем, кто говорил об усердии на пути Аллаха и вдохновлял народ на это. Желание сражаться на пути Аллаха с иноземцами заставило его расстаться с семьей, детьми, родиной, местом, где он жил, со всем, что у него было. Отказавшись от всего этого, он выбрал жизнь под сенью шатра, по которому гуляли сквозняки. Однажды, когда он находился на равнине Акры, ночью подул очень сильный ветер, который обрушил на него шатер, и, если бы султан не был в этот момент в алькове, он бы неминуемо погиб. Все это усилило его страсть, он все больше стремился к своей цели, и решимость его крепла. Тому, кто хотел завоевать расположение султана, достаточно было поощрить его страсть к усердию на пути Аллаха и рассказать истории об этом. Для него были написаны ученые труды на эту тему, и я сам написал для него труд об усердии на пути Аллаха и тех правилах, которые следовало соблюдать, следуя по нему. В эту работу я включил все аяты Корана, имеющие отношение к этому вопросу, все упоминающие о нем хадисы, а также мудрые мысли других людей по этому вопросу. Мой покровитель так высоко оценил этот труд, что часто читал его своему сыну аль-Малику аль-Афдалю.

Я расскажу о том, что слышал от него лично. В месяце зуль-када 584 / январе 1189 года он взял крепость Каукаб (недалеко от Тверии; ее удерживали госпитальеры) и тотчас позволил своим воинам вернуться домой. Аль-Малик аль-Адиль направился обратно в Египет во главе войска, выставленного этой страной, и его брат-султан проводил его до Иерусалима, чтобы побыть в его обществе и принять участие в празднике жертвоприношения. Мы поехали с ним. После того как он посетил праздничную молитву, ему пришло в голову отправиться в Аскалон, а потом вернуться по дороге, идущей вдоль берега, чтобы осмотреть прибрежные земли до Акры и, по мере продвижения, восстановить на них порядок. Мы пытались отговорить его от этой задумки, указывая, что после расставания с войском у него останется лишь малое число воинов, тогда как в Тире собрались франки, а значит, он подвергает себя очень большой опасности. Султан не обратил никакого внимания на наши возражения, и направился в Аскалон, где попрощался со своим братом и египетским войском. Мы, его свита, были при нем и направились вдоль побережья по дороге на Акру. Был разгар зимы, шел дождь, на море бушевали волны, похожие на горы, как сказал Всевышний (Коран XI, 44). Это был первый раз, когда я увидел море, и оно произвело на меня такое впечатление, что если бы кто-нибудь сказал: «Пройди по морю всего одну милю, и я сделаю тебя повелителем мира», – то я бы отказался. Я взирал на тех, кто выходит в море, чтобы заработать себе на жизнь, как на безумцев, и укрепился в правильности мнения тех ученых, которые считают, что нельзя принимать свидетельства человека, который совершает плавание по океану. Таковы были мысли, пришедшие мне в голову при виде бушующего моря и катящихся по нему волн. Пока я размышлял, султан обратился ко мне и сказал:

– Когда, с Божьей помощью, мы одержим победу на этом берегу, я намереваюсь поделить земли и дать моим наследникам последние наставления, а затем, попрощавшись с ними, я бы вышел в море. Я бы плыл за франками от одного острова к другому, пока на земле не осталось бы ни одного, упорствующего в безбожии, или пока я не умер бы, стремясь к своей цели.

Эти слова произвели на меня глубочайшее впечатление, тем более что резко контрастировали с моими чувствами, и я сказал:

– Мой повелитель, нет в мире человека отважнее тебя, как нет в мире того, кто был бы столь же тверд в стремлении поддерживать истинную веру.

– Почему ты так говоришь? – спросил он.

Я ответил:

– Что касается смелости, то я вижу, что моему повелителю неведом страх, который море вызывает у других, а что касается твоего желания служить истинной вере, то я вижу, что моему повелителю недостаточно изгнать врагов Аллаха из одного конкретного места. Тебе хотелось бы очистить весь мир от непокорных ему и воюющих против него. Не позволишь ли ты мне поведать, о чем я думаю?

Султан согласился, и я описал ему все чувства, которые меня посетили, после чего добавил:

– Разумеется, намерения моего покровителя прекрасны. Посади на корабль свое воинство, и пусть плывут, но ты, столп и оплот ислама, не должен подвергать себя опасности и рисковать своей жизнью.

Султан ответил:

– Какая смерть, спрашиваю я тебя, является самой славной?

– Смерть на пути Аллаха, – сказал я.

– В таком случае, – воскликнул он, – самое худшее, что меня ждет, – это самая славная из смертей.

Какие благородные чувства! Какая чистая, мужественная и исполненная отваги душа! Великий Боже, Тебе ведомо, что он не жалел сил, защищая твою веру, и что он сделал все, дабы заслужить твою милость. Будь же милостив к нему ты, который милостивее всех милостивых.

Всемогущий Аллах сказал: «К тем, которые… затем боролись и терпели, – поистине твой Господь после этого прощающ милосерд» (Коран XVI, 111). Я видел нашего султана на равнине Акры, ужасно страдающим от болезни, все его тело покрылось гнойниками от пояса до колен, и это не позволяло ему сидеть. Он мог лишь лежать на боку. Ему не могли подать еду, потому что он был не в состоянии сесть за стол. Поэтому он велел раздавать свою пищу людям, которые там были. Его походный шатер стоял неподалеку от врага. Расставив армию в боевом порядке, поделив ее на центр, правый и левый фланги, он не покидал седла с раннего утра до дневной молитвы, проводя смотры своим отрядам, а затем с третьего часа пополудни и до заката вновь проводил время в седле. В течение всего этого времени от терпеливо сносил великую боль, которую причиняли ему болезненные нарывы. Я был потрясен этим, но он все время повторял: «Когда я в седле, то не чувствую боли, она возвращается, только когда я спешиваюсь». Какое доказательство благосклонности Аллаха!

Он болел, пока мы были на пути к Аль-Харрубе, после того как в результате его болезни были вынуждены покинуть Талл-аль-Хажл. Когда франки узнали о его отбытии, они вышли из лагеря, надеясь нанести удар по мусульманам. Это был тот день, когда они обычно водили коней на водопой. Франки дошли до источников, что у подножия Талла, находившихся в одном дне пути. Сала-дин отправил обоз обратно к Назарету и позволил Имад ад-Дину, правителю Синжара, сопровождать его, поскольку этот человек тоже был болен. Сам же султан остался на месте. На следующий день, видя, что враги наступают, он, больной, сел на коня и построил своих воинов для пресечения атаки. Аль-Малику аль-Адилю он поручил командовать правым крылом войска, а своему племяннику Таки ад-Дину – левым крылом. В центре он поставил своих сыновей аль-Малика аль-Афдаля, аль-Малика аз-Захира и аль-Малика аз-Зафира. Сам он занял позицию, которая угрожала тылу противника, и продолжал посылать всех на передовую, пока рядом с ним не остались только доктор и я, инспектор армии и пажи, несшие знамена, и больше никого. Но мы были так построены, что любой, видевший нас издалека, должен был подумать, что за знаменами большие силы. Враги продолжали наступать, невзирая на потери. Они хоронили убитых, а раненых забирали с собой, и мы не могли узнать, как велики их потери. Они шли перед нашими глазами, дойдя до реки, остановились у моста. Мы не могли эффективно атаковать их, поскольку они сомкнули ряды и образовали плотную линию обороны. Саладин оставался на посту. Армия находилась во всеоружии до наступления ночи. Тогда султан приказал воинам провести ночь так же, как они провели предыдущую, мы вернулись на свои позиции и оставались начеку всю ночь. Утром мы стали угрожать вражеской армии, и враг стал отступать, отбивая постоянные партизанские атаки, пока не подоспело подкрепление, которое помогло им добраться до лагеря. Какое великое терпение было продемонстрировано султаном в этом случае! Как этот человек владел собой, полагаясь на милость Аллаха! О Аллах, это ты ниспослал ему такое терпение и такую веру в Тебя. Не откажи ему в награде, Ты, который милосерднее всех милосердных.

Я был при нем, когда султан получил известие о смерти своего сына, Исмаила, еще совсем юноши. Саладин прочитал письмо, но никому ничего не сказал. Мы узнали о его утрате от других. Его лицо не дрогнуло, когда он читал письмо, но глаза наполнились слезами. Как-то вечером, когда мы находились под стенами Сафада, он сказал: «Сегодня мы не ляжем спать, пока не будут установлены пять баллист». Он отправил рабочих, чтобы собрать каждую, и мы провели ночь рядом с ним, наслаждаясь приятной беседой. Все это время к нему прибывали гонцы, докладывавшие о ходе выполнения работ. К утру все было сделано, оставалось только установить горизонтальные балки. Всю ночь было очень холодно и шел сильный дождь.

Я был при нем, когда он получил известие о смерти своего племянника, Таки ад-Дина. Тогда мы стояли лагерем с отрядом легкой конницы в окрестностях Рамлы, напротив франков. Их войска расположились в Язуре и находились так близко от нас, что могли бы мгновенно добраться до нас, пусти они своих лошадей галопом. Он призвал к себе аль-Малика аль-Адиля, Алам ад-Дина Сулеймана ибн Жандара, Сабик ад-Дина ибн ад-Дайя и Изз ад-Дина ибн аль-Мукаддама; затем он велел всем находившимся в шатре отойти на расстояние полета стрелы. После этого он достал письмо и прочел его, плача так, что присутствовавшие зарыдали вместе с ним, не зная причины его горя. Затем голосом, дрожащим от рыданий, он объявил им о смерти Таки ад-Дина. Он вместе с окружавшими его людьми вновь принялся оплакивать умершего, но я взял себя в руки и произнес следующие слова: «Просите прощения у Аллаха за то, что вы позволяете себе такую слабость; помните, где вы находитесь и что делаете. Прекратите рыдать и подумайте о чем-то другом». Султан ответил, вновь и вновь моля Аллаха простить его. Потом он попросил нас никому ничего не сообщать о случившемся. Затем, велев принести ему немного розовой воды, он промыл глаза и приказал подать еду, которую мы все поели. Никто не узнал о случившемся до тех пор, пока враг не отступил в направлении Яффы. Мы, соответственно, вновь отошли к Натруну, где оставили свой багаж.

Султан испытывал нежную привязанность к своим маленьким детям, и все же он по своей воле покинул их и довольствовался тяжкой, трудной жизнью, хотя в его власти было поступить иначе. В ведении священной войны он полагался на Аллаха. Великий Господь! Он пожертвовал всем, чтобы угодить Тебе! Соблаговоли же даровать ему Твою милость и Твое милосердие!

Господь говорит: «…и те кто являют снисходительность к людям. Воистину, любит Аллах тех, кто творит деяния добрые! (Коран III, 128). Наш султан был крайне снисходителен к тем, кто совершал ошибки, и очень редкими были случаи, когда он давал волю своему гневу. Я был на дежурстве при нем в Марж-Уйуне, незадолго до того, как франки напали на Акру, – Аллах да позволит нам освободить ее! У него был обычай ежедневно ездить верхом в час, отведенный для верховой езды; затем, по возвращении, он обедал в обществе всей своей свиты. А после уходил в специально поставленный шатер, чтобы немного вздремнуть. После дневного сна он творил молитвы и на некоторое время уединялся со мной. В это время он читал некоторые фрагменты из сборника хадисов или труды по праву. С моей помощью он даже прочел труд ар-Рази, в котором этот ученый коротко излагает четыре раздела, составляющие науку юриспруденцию. Однажды, вернувшись в обычный час, он сидел во главе стола за трапезой, приготовленной по его приказу, и собирался уже уйти, когда ему сообщили, что приближается час молитвы. Он вернулся на свое место, сказав: «Мы совершим молитву, а потом ляжем». Затем он вступил в разговор, хотя выглядел очень утомленным. Он уже отпустил всех, кто был не на дежурстве. Вскоре после этого в шатер вошел один старый мамлюк, которого он высоко ценил, и передал ему петицию от имени тех добровольцев, которые сражались за веру. Султан ответил: «Я устал, отдай мне ее позднее». Вместо того чтобы подчиниться, мамлюк развернул петицию, чтобы султан ознакомился с ней, поднеся ее так близко, что лицо султана почти касалось документа. Его повелитель, увидев имя, значившееся в начале петиции, заметил, что такой человек достоин того, чтобы его благосклонно выслушали. Мамлюк сказал: «Тогда пусть мой повелитель начертает на петиции свое одобрение». Султан ответил: «Здесь нет чернильного прибора». Эмир сидел у самого входа в шатер, который был довольно большим. Поэтому никто не мог войти внутрь, но мы увидели чернильный прибор внутри шатра. «Он здесь, в шатре», – ответил мамлюк, словно предлагая своему повелителю самолично взять этот прибор. Султан обернулся и, увидев искомый предмет, воскликнул: «Именем Аллаха! Он прав». Затем, опершись на левую руку, он вытянул правую, дотянулся до чернильного прибора и поставил его перед собой. Пока он ставил благоприятную резолюцию на документ, я заметил ему: «Аллах сказал Своему Святому Пророку… поистине, человек ты нрава великого (Коран, LVIII,4), и я не могу удержаться от мысли, что мой покровитель обладает таким же нравом, что и Пророк». Он ответил: «Дело того не стоит; я удовлетворил ходатайство, и это – достойная награда». Если бы подобное произошло с кем-либо из лучших простых людей, они рассердились бы. Где найти другого человека, который с такой мягкостью отвечал бы своему подчиненному? В этом, конечно же, ярчайшим образом проявились доброта и снисходительность, и Аллах не губит награды добродеющих (Коран, IX,121).

Иногда случалось, что на подушку, на которой он восседал, наступали ногами, таково было количество тех, кто обращался к нему с челобитными; однако его это нисколько не беспокоило. Однажды, когда я был на дежурстве, мул, на котором я ехал, шарахнулся, испугавшись каких-то верблюдов, и из-за него я со всей силы налетел на султана так, что ушиб ему бедро; однако он лишь улыбнулся – Аллах да смилостивится над ним! В другой раз – день был дождливый и ветреный – я на моем муле ехал в Иерусалим перед ним, и дорога была такой раскисшей, что от копыт моего мула грязь разлеталась во все стороны и даже испачкала одежды султана. Однако он только посмеялся и, заметив, что я хочу встать за ним, не позволил мне сделать этого.

Люди, которые обращались к нему за помощью или жаловались ему на несправедливость, порой обращались к нему самым неподобающим образом, однако он всегда выслушивал их с улыбкой и был внимателен к их просьбам.

Вот пример, подобного которому трудно будет отыскать в книгах: брат короля франков двигался на Яффу, ибо наши войска ушли оттуда, где находились противники, и вернулись в Натрун. От того места до Яффы войско доходит за два или три обычных дневных перехода. Султан приказал, чтобы его войско шло в сторону Кесарии, надеясь, что по дороге оно перехватит подкрепление, шедшее на подмогу франкам, чтобы изменить положение в свою пользу. Франки в Яффе заметили этот маневр, и король Англии (Ричард Львиное Сердце), у которого было большое войско, посадил большую его часть на корабли и отправил в Кесарию, опасаясь, как бы с подкреплением не случилось ничего дурного. Сам он остался в Яффе, зная, что султан со своей армией отступил. Когда султан достиг окрестностей Кесарии, он обнаружил, что подкрепление уже там и находится под защитой городских стен, так что он ничего не мог поделать. Поэтому в тот же вечер, когда начали сгущаться сумерки, он возобновил марш, шел всю ночь и к рассвету неожиданно появился у Яффы. Король Англии стоял лагерем вне города, и при нем было всего лишь семнадцать рыцарей и около трехсот пеших воинов. При первой тревоге этот проклятый вскочил на коня, ибо он был смелым и бесстрашным, а также разбирался в военном искусстве. Вместо того чтобы отступить под защиту городских стен, он остался на своей позиции лицом к лицу с мусульманским войском, окружившим его со всех сторон, кроме как со стороны моря. Войско выстроилось в боевом порядке, и султан, стремясь как можно лучше использовать представившуюся ему возможность, отдал приказ идти в атаку; однако в этот момент один из курдов обратился к нему с величайшей неучтивостью, разгневанный малостью доли возможных военных трофеев. Султан подобрал поводья и отъехал прочь, словно человек, охваченный гневом, ибо он совершенно ясно понимал, что сегодня у его войска ничего хорошего не получится. Оставив их там, он приказал свернуть разложенный для него шатер, и его воины были отведены со своих позиций. Они были уверены, что в тот день султан очень рассержен. Его сын Малик аз-Захир сказал мне, что на этот раз он был настолько испуган, что не посмел попасться отцу на глаза, хотя он и собирался пойти в атаку на врага и рвался в бой до тех пор, пока не получил приказ отойти. Султан, сказал он, продолжал отступление и не останавливался до тех пор, пока не добрался до Язура, проведя почти весь день в пути. Там для него был поставлен маленький шатер, в котором он отдохнул. Войска также разбили лагерь в тех местах, где они останавливались ранее, и устроились на привал под легкими тентами, как обычно бывало в подобных случаях. Не было такого эмира, который не дрожал бы за свою судьбу, ожидая понести суровое наказание или получить разнос от султана. Малик аз-Захир добавил: «У меня не хватило мужества, чтобы войти к нему в шатер до тех пор, пока он не позвал меня. Когда я вошел, я увидел, что он только что получил фрукты, присланные ему из Дамаска. «Пошли за эмирами, – сказал он, – пусть придут и полакомятся». От этих слов моя тревога улеглась, и я пошел за эмирами. Они входили, трепеща, но он принял их с улыбкой и так милостиво, что они успокоились и почувствовали себя непринужденно. А когда они уходили от него, они были готовы идти дальше так, словно ничего не случилось». Какая истинная мягкость сердца! В наши дни подобную не встретишь, да и истории царей прошлого не дают нам ни единого подобного примера.

Пророк сказал: «Я послан для улучшения качеств души людей». Когда человек протягивал пророку руку, тот не отпускал ее первым, пока подавший сам не убирал ее. И наш султан также имел очень благородное сердце; его лицо выражало доброту, велика была его скромность, а его вежливость – безупречна. Ни один посетитель не уходил от него без того, чтобы быть накормленным и получить то, чего он желал. Он учтиво приветствовал всех, даже иноверцев. Например, после заключения мира в шавваль в 588 / ноябре 1192 года он уехал из Иерусалима в Дамаск и по пути встретил эмира Антиохии, который появился неожиданно и встал у входа в его шатер. Этот эмир явился с какой-то просьбой, и султан вернул ему аль-Умк, территорию, которую он взял у него в 584/1188–1189 году во время отвоевания земель Палестины. И я также был в Назарете, когда к султану прибыл правитель Сидона; он выказал ему все знаки уважения, обращался с ним с почетом и пригласил к собственному столу. Он даже предложил ему принять ислам, раскрывая перед ним красоту нашей религии, и убеждал его стать мусульманином. Он всегда оказывал любезный прием религиозным лидерам, всем образованным и талантливым людям, самым разным влиятельным особам, которые приезжали к нему. Он просил нас представлять ему всех достойных шейхов, проезжавших через наш лагерь, чтобы он мог проявить свою щедрость. В году 584 явился человек, бывший великим знатоком учения суфиев. Он был важной персоной, сыном повелителя Тебриза. Он отказался от отцовского титула, чтобы посвятить себя подвижничеству и добродетельным поступкам. Он только что совершил паломничество и посетил Иерусалим; затем, осмотрев этот город и увидев в нем результаты трудов султана, он пожелал встретиться с ним. Он прибыл в лагерь и без доклада вошел в мой шатер. Я поспешил приветствовать его и спросил, что привело его в это место. Он ответил, что зрелище прекрасных и удивительных трудов султана породило в нем желание встретиться с ним. В тот же вечер я доложил о нем султану, и он приказал привести этого человека к себе. Из его уст он услышал хадис и внимательно выслушал речи посетителя, которого убеждал вершить добрые дела. Этот человек провел ночь со мной в моем шатре, а после утренней молитвы уехал. Я заметил ему, что будет весьма неподобающим уехать, не попрощавшись с султаном, но он не прислушался к моим возражениям. «Я достиг, чего хотел, – сказал он, – я прибыл сюда только для того, чтобы навестить его и познакомиться с ним». Через несколько дней султан осведомился о нем, и я рассказал ему о том, что произошло. Он был весьма раздосадован, что я не сообщил ему об отбытии гостя. «Как! – вскричал он. – Ко мне прибывает такой гость, а ему позволяют уехать, не узнав, что такое моя щедрость?» Он был до такой степени недоволен моим поведением, что я написал Мухий ад-Дину, кади Дамаска, прося его разыскать этого человека и вручить ему прилагаемое письмо, написанное мной собственноручно. В этой записке я сообщал святому человеку о недовольстве, проявленном султаном, когда он узнал, что тот уехал, не повидавшись с ним вновь, и умолял его во имя нашей дружбы вернуться. Он прибыл, когда я меньше всего думал о нем, и я немедленно провел его к султану, который милостиво принял гостя, задержав у себя на несколько дней. Султан богато одарил гостя – красивым халатом, достойным ездовым животным, великим множеством одежды для членов его семьи, учеников и соседей. Он также дал ему денег на расходы во время путешествия. Даже впоследствии этот человек выражал великую благодарность султану и возносил самые искренние молитвы о сохранении его жизни.

Однажды я находился при нем, когда к нему привели пленного франка. Этот человек был так напуган, что страх был виден в каждой черте его лица. Переводчик спросил о причине такого страха, и Господь вложил такой ответ в уста этого несчастного: «Я очень боялся, прежде чем увидел его лицо, но теперь, когда я перед ним и вижу его, я уверен, что он не причинит мне зла». Султан, тронутый этими словами, даровал ему жизнь и отпустил на свободу.

Я был с повелителем, когда один из стражников привел женщину, которая рвала на себе одежды, рыдала и непрестанно колотила себя в грудь. «Эта женщина, – сказал воин, – пришла от франков и попросила, чтобы ее провели к султану; вот я и привел ее сюда». Султан через переводчика спросил, что случилось, и она ответила: «Прошлой ночью мусульманские лазутчики проникли в мой шатер и похитили моего ребенка, маленькую девочку. Всю ночь я искала помощи, и наши командиры посоветовали мне обратиться к королю мусульман. «Он очень милостив, – сказали они. – Мы позволим тебе отправиться к нему, чтобы ты попросила его вернуть тебе дочь». Итак, они позволили мне пройти сквозь их сторожевые посты, и ты – моя единственная надежда найти мое дитя». Султан был тронут ее горем; его глаза наполнились слезами. Действуя по подсказке своего великодушного сердца, он послал гонца на рыночную площадь лагеря, чтобы найти малышку и привести ее, заплатив за нее купившему ее столько, сколько тот сам заплатил за нее. Женщина явилась к нему ранним утром, и не прошло и часа, как гонец вернулся, неся на плече маленькую девочку. Как только мать увидела ее, она бросилась на землю, уткнувшись лицом в пыль и рыдая так, что все, кто ее видел, не могли удержаться от слез. Она подняла глаза к небу и начала говорить на своем языке что-то, что мы не поняли. Мы отдали ей дочь и посадили на лошадь, чтобы она вернулась во вражеский стан.

Султан очень не любил прибегать к телесным наказаниям своих слуг, даже если они обманывали его сверх всякой меры. Однажды в казну были положены два кошелька, набитые египетскими золотыми монетами; их украли, а вместо них подложили два кошелька, наполненные монетами из меди. Он ограничился тем, что уволил со своей службы всех, кто имел отношение к этому ведомству.

В году 583/1187 во время Хаттинской битвы – знаменитого сражения, о котором, с соизволения Аллаха, мы поговорим в надлежащем месте, – Арнат, владетель Эль-Керака, вместе с повелителем франков Палестины одновременно попали в плен, и султан велел доставить их к нему. Этот проклятый Арнат был великим нечестивцем и вероломным тираном. Однажды, когда между мусульманами и франками было заключено перемирие, он предательски напал на караван, шедший по его территории из Египта, и захватил его. Он захватил караванщиков, подверг их пыткам и заточил в тесных узилищах. Когда они возразили, что между их народами заключено перемирие, он ответил: «Просите вашего пророка, чтобы он вас вызволил». Султан, которому передали эти слова, поклялся убить неверного собственными руками, если Аллаху будет угодно отдать того в его власть. В тот день Аллах послал этого неверного в руки султану, и он тотчас же решил казнить его, чтобы выполнить свой обет. Он велел привести его к нему вместе с королем. Последний жаловался на жажду, и султан приказал, чтобы ему поднесли чашу шербета. Король, напившись, протянул чашу Арнату, на что султан сказал переводчику: «Скажи королю: «Это ты даешь ему напиться, но я не дам ему ни еды, ни питья». Этими словами он хотел дать понять, что честь запрещает ему причинять зло всякому, кто пользуется его гостеприимством. Затем, чтобы сдержать обет, он лично отрубил врагу голову. После этого, взяв Акру, он освободил из ужасных застенков всех узников, которых было около четырех тысяч человек, и отправил их по домам, наделив каждого деньгами, необходимыми для возвращения на родину. Об этом я слышал от многих, хотя сам при том не присутствовал.

Султан был мягкого нрава, приветливым, прекрасным собеседником. Он хорошо разбирался в генеалогии арабов, прекрасно знал подробности битв, в которых те участвовали; как свои пять пальцев знал родословную своих лошадей, помнил великое множество любопытных и удивительных историй. Поэтому, беседуя с ним, люди всегда узнавали такие вещи, которые не могли бы узнать ни от кого другого. В его обществе все чувствовали себя непринужденно. Он утешал тех, кто оказался в беде, больных расспрашивал об их болезни, о том, как они лечатся, как питаются, о переменах, которые происходят в их организме. Он строго придерживался приличий во время разговоров, никогда не позволяя себе неуважительно отзываться о ком бы то ни было; в его присутствии говорили только благое, так что беседа не оскорбляла ничей слух; он соблюдал чистоту своей речи и был очень сдержан. Он никогда не позволял себе произносить оскорбления; он также контролировал свою письменную речь и, когда писал письмо мусульманину, никогда не позволял себе употреблять резкие слова. Он был предельно точен в исполнении своих обещаний. Когда к нему приводили сироту, он всегда просил Аллаха смилостивиться над его усопшими родителями, осыпал ребенка ласками и даровал ему отцовский хлеб (то есть давал ребенку пенсию, равную жалованью его отца, если это был военный или гражданский чиновник). Если среди родственников сироты оказывался опытный и достойный доверия человек, он назначал его опекуном мальчика; если нет, то он выделял достаточные средства из сумм, причитавшихся отцу ребенка, чтобы содержать сироту, а затем определял его к тому, кто должен был следить за его обучением и воспитанием. Он никогда не встречался со стариком без того, чтобы не проявить к нему любезных знаков уважения и доброжелательства, не оставить его без подарка. И все эти благородные качества оставались в его сердце до тех пор, пока Аллах не призвал его к Себе, подняв его на трон Своей милости в обители Своего милосердия.

Это всего лишь скромные примеры величия его души и его благородных качеств. Я стремился быть кратким и избежать утомительного многословия, чтобы не надоесть читателям. Я не упомянул ничего, чему не был бы свидетелем сам, добавив к этому сведения из надежных источников, которые я лично проверил. То, что я здесь поведал, – всего лишь малая толика того, что я наблюдал за время службы султану, и, разумеется, самая малость по сравнению с тем, что могли бы рассказать о нем друзья, которые дружили с ним всю его жизнь, и те, кто состарился на службе ему. Однако то, что я изложил, должно убедить разумного читателя в величии и чистоте характера Саладина и его чувств.