Следующая глава, которую можно назвать «франкские сцены и франкские обычаи глазами мусульманина», посвящена по большей части знаменитой автобиографии Усамы ибн Мункыза, доблестного и просвещенного эмира Шайзара, жившего в эпоху первых Крестовых походов. Его мемуары, яркая смесь сочных анекдотов и ссылок на исторические события, перемежаются воспоминаниями о встречах с франками в мирное и военное время. В них проявляются то враждебность, то любопытство, то симпатия. Эти небольшие эпизоды временами являются восхитительно парадоксальными и позволяют нам отдохнуть от монотонных сцен военных действий, которые заполняют труды профессиональных историков.

У франков, да покинет их Аллах, ни одно достоинство не ценится в мужчине выше, чем храбрость. Одни только рыцари пользуются у них преимуществом и высоким положением. У них как бы нет уважаемых людей, кроме рыцарей. Они дают советы и выносят приговоры и решения, командуют армиями. Раз я просил у них суда относительно стада овец, которое захватил в лесу властитель Банияса. Между нами и франками был тогда мир, а я находился в Дамаске. Я сказал королю Фульку, сыну Фулька: «Он поступил с нами несправедливо и захватил наших животных. А это как раз время, когда овцы приносят ягнят; ягнята умерли при рождении, а он вернул нам овец, погубив ягнят». Король сказал тогда шести-семи рыцарям: «Ступайте, рассудите его дело». Они вышли из его покоев и совещались до тех пор, пока все не сошлись на одном решении. Тогда они вернулись в помещение, где принимал король, и сказали: «Мы постановили, что властитель Банияса должен возместить стоимость овец этого человека, которых он погубил». Король приказал ему возместить их цену, но он обратился ко мне, и надоедал просьбами до тех пор, пока я не принял от него четыреста динаров. Когда рыцари выносят решение, после того как оно окончательно утверждено, оно уже не может быть изменено или отменено ни королем, ни кем-нибудь из предводителей франков. Такое влияние в обществе имеют у них рыцари. На этот раз король сообщил мне, что накануне испытал великую радость. Когда я спросил, что именно так обрадовало его, король ответил.

– Мне говорили, – сказал франкский король, – что ты великий рыцарь, но я и не подозревал, что ты настолько галантен.

Я ответил:

– О господин мой, я рыцарь своего народа и племени. (Здесь мы имеем игру слов: рыцарство и конница – в арабском языке одно и то же слово.) Если всадник высок и хорошо сложен, он больше всем нравится.

После этого я перешел на службу к справедливому королю Нур ад-Дину, да помилует его Аллах. Он написал аль-Малику ас-Салиху, прося его отправить моих жен и детей, которые остались в Египте. Аль-Малик ас-Салих хорошо обходился с ними, но он вернул гонца обратно с извинением, что боится за них из-за франков. Мне он написал: «Возвращайся в Миср. Ты ведь знаешь, какие у нас с тобой отношения. Если же ты не расположен к живущим во дворце, тогда отправляйся в Мекку. Я пришлю тебе грамоту, которой дам в управление город Ассуан, и дам тебе подмогу, чтобы ты был в состоянии воевать с абиссинцами. А Ассуан ведь один из пограничных мусульманских городов. Я пришлю к тебе туда твоих жен и детей».

Я посоветовался с аль-Маликом аль-Адилем и постарался узнать его мнение. Он сказал мне, что не стал бы возвращаться в Египет, если уж ему удалось оттуда спастись. «Жизнь слишком коротка для этого! Я пошлю к королю франков взять пропуск для твоей семьи и отправлю кого-нибудь привезти их». И он, да помилует его Аллах, послал взять у короля пропуск, действительный на суше и на море. Я послал пропуск со своим слугой вместе с письмом аль-Малику ас-Салиху от Нур ад-Дина, и моим к аль-Малику ас-Салиху. Моя семья была отправлена на собственном корабле визиря в Дамиетту, снабженная всем необходимым, деньгами и припасами.

От Дамиетты они отплыли на франкском судне. Когда они приблизились к Акре, франкский король, да обрушится на него гнев Аллаха, послал в маленькой лодке отряд своих людей, которые стали рубить корабль топорами на глазах наших людей. Король, приехавший верхом, остановился на берегу и приказал разграбить все, что было на корабле. Мой слуга добрался до короля вплавь, захватив с собой пропуск, и сказал ему:

– О король, господин мой, не твой ли это пропуск?

– Верно, – ответил король, – но обычай мусульман таков: когда судно потерпит крушение у берегов их страны, жители этой страны грабят его.

– Что же, ты возьмешь нас в плен? – спросил мой слуга.

И король отвечал:

– Нет. – Он, да проклянет его Аллах, поселил их всех в одном доме и велел обыскать женщин, и у них отобрали все, что с ними было. На судне они захватили украшения, сложенные там женщинами, платья, драгоценные камни, мечи и оружие, золото и серебро, приблизительно на тридцать тысяч динаров. Король забрал все это и выдал им пятьсот динаров со словами: – С этим вы доберетесь до вашей страны. – А их было, мужчин и женщин, около пятидесяти душ.

В то время я находился вместе с Нур ад-Дином в земле царя Масуда (сельджукский султан Икония – Коньи) в Рабане и Кайсуне (форты в районе Самосата; события происходили около 1155 года). В сравнении с тревогой за моих детей, моего брата и наших жен, все остальное мало что для меня значило. Огорчала разве что утрата книг – а их ведь было четыре тысячи переплетенных великолепных томов. Это было ударом, который я не смог забыть до конца жизни.

Властитель аль-Мунайтыры написал письмо моему дяде, прося прислать врача, чтобы вылечить нескольких больных – его товарищей. Дядя прислал к нему врача-мусульманина, которого звали Сабит. Не прошло и десяти дней, как он вернулся обратно. «Как скоро ты вылечил больных!» – сказали мы ему. И вот что он рассказал: «Они привели ко мне рыцаря, на ноге у которого образовался нарыв, и женщину с общим истощением. Я положил рыцарю маленькую припарку, и его нарыв вскрылся и стал заживать, а женщине я предписал очищение и укрепляющую диету. Потом пришел франкский врач и сказал: «Этот мусульманин ничего не понимает в лечении. Что тебе приятнее, – спросил он рыцаря, – жить с одной ногой или умереть с двумя?» Когда рыцарь ответил, что хочет жить с одной ногой, врач послал за сильным мужчиной и острым топором. Рыцарь явился с топором, и я присутствовал при этом. Врач положил ногу больного на бревно и велел рыцарю отрубить ее одним ударом. Рыцарь нанес удар на моих глазах, но не отрубил ноги; тогда ударил ее второй раз, мозг из костей ноги вытек, и больной тотчас же умер. Тогда врач взглянул на женщину и сказал: «В голове этой женщины дьявол, который влюбился в нее. Обрейте ей голову». Женщину обрили, и она снова стала есть обычную пищу франков – чеснок и горчицу. Ее состояние ухудшилось. Тогда врач сказал: «Дьявол вошел ей в мозг». Он схватил бритву, надрезал ей кожу на голове крестом и сорвал ее с середины головы настолько, что стали видны черепные кости. Затем он натер ей голову солью, и она тут же умерла. Я спросил их, нужен ли им еще, они сказали, что нет, и тогда я ушел, узнав об их врачевании кое-что такое, чего не знал раньше».

У франков нет никакого самолюбия и ревности. Бывает, что франк идет со своей женой по улице; его встречает другой человек, берет его жену за руку, отходит с ней в сторону и начинает разговаривать, а муж стоит в сторонке и ждет, пока она кончит разговор. Если же разговор затянется, муж оставляет ее с собеседником и уходит. Я был свидетелем следующего случая.

Приезжая в Наблус, я останавливался в доме одного человека по имени Муизз, у которого жили все мусульмане. В этом доме были окна, выходящие на дорогу, а напротив, на другой стороне улицы, стоял дом одного франка, продававшего от имени купцов. Для этого он брал бутылку вина от одного из них и кричал, что такой-то купец открыл бочку такого-то вина и кто хочет получить его – пусть придет в такое-то место.

Однажды торговец вернулся домой и нашел в своей постели человека, который лежал рядом с его женой.

– Что ты делаешь здесь рядом с моей женой? – спросил он.

– Я был утомлен, – ответил незнакомец, – и зашел сюда отдохнуть.

– Но как ты оказался в моей постели? – продолжал торговец.

– Я увидел, что постель постлана, – ответил человек, – и лег на нее.

– Но ведь жена лежит с тобой! – воскликнул торговец.

– Это ее постель, – ответил человек, – разве я мог не пустить ее на ее собственную постель?

– Клянусь! – воскликнул франк. – Если ты еще раз сделаешь это, я отведу тебя в суд. – Так проявилось его недовольство и высшая степень ревности.

Аналогичный пример я слышал от банщика по имени Салим из Аль-Маарры, который служил в банях моего отца, да помилует его Аллах. Салим рассказал мне:

– Я открыл в Аль-Маарре баню, чтобы заработать себе на жизнь. Однажды в баню пришел франкский рыцарь, а они не следуют обычаю, находясь в бане, опоясываться покрывалом. Он протянул свою руку, сорвал мое покрывало с пояса, отбросил его и увидел меня без всего, а я недавно обрил себе волосы на лобке.

– Салим, – крикнул мне франк. Я подошел к нему, и он указал рукой на мой выбритый лобок. – Салим, мне нравится! – воскликнул он. – Сделай со мной то же самое. – Он лег на спину, а у него на этом месте была точно вторая борода. Я обрил его, а он провел по этому месту рукой, погладил его и сказал мне: – О Салим, сделай то же самое с моей женщиной. – Он имел в виду свою жену. И он велел слуге, чтобы тот пошел и привел его жену. Она пришла, легла на спину, и рыцарь сказал: – Сделай с ней то же, что ты сделал со мной.

Я брил ей эти волосы, а муж сидел и смотрел на меня. Затем он поблагодарил меня и дал мне денег за мою услугу.

В этом заключается великое противоречие: у них нет ни ревности, ни самолюбия, но они отличаются великой доблестью, а разве доблесть не происходит от самолюбия и готовности напасть?

Многие франки обосновались в наших землях и стали жить, как мусульмане. Такие франки намного лучше тех, кто недавно приехали из франкских стран, однако они исключение, по которому нельзя судить обо всех. Вот пример. Однажды я послал товарища в Антиохию по делу. Там правил Теодор ибн ас-Сафани, мой друг. Как-то раз он сказал моему товарищу, что один франк пригласил его в гости, и предложил пойти вместе с ним, чтобы увидеть, как живут франки на Востоке. «Я пошел с ним, – рассказал мой товарищ, и мы вошли в дом одного рыцаря. Это был старожил, один из тех, кто прибыл сюда во время первого похода. Этот человек оставил службу в армии и жил на доходы с собственности, которой владел в Антиохии. Нам принесли прекрасно накрытый стол, уставленный чисто и хорошо приготовленными кушаньями. Рыцарь увидел, что я воздерживаюсь от еды, и сказал: «Не беспокойся и ешь все, что твоей душе угодно. Я сам не ем франкских кушаний, держу кухарок из Египта и ем только то, что они готовят. В моем доме не может быть свиного мяса». Я стал есть, но был осторожен, а потом мы ушли. В другой раз я шел по рынку, и ко мне привязалась франкская женщина, что-то говорившая на варварском языке, которого я не понимал. Вокруг нас собралась толпа, и я уже прощался с жизнью, когда неожиданно появился тот самый рыцарь, у которого мы были в гостях. Увидев меня, он подошел.

– Что тебе надо от этого человека? – спросил он у женщины.

– Он убил моего брата Урса, – ответила она. Урс – рыцарь из Апамени, был убит каким-то солдатом из Ха-мата. Старик упрекнул женщину.

– Этот человек купец, – объяснил он, – городской житель. Он не участвует в сражениях и живет очень далеко от тех мест, где был убит твой брат. – Услышав его слова, толпа стала расходиться. А он пожал мне руку. То, что я ел за его столом, спасло мне жизнь».

Вот пример грубости франков, будь они прокляты. Однажды, когда я посетил Иерусалим, я вошел в мечеть аль-Акса, рядом с которой была еще одна мечеть – в ней франки устроили церковь. Когда я заходил в мечеть, а там жили храмовники, мои друзья, они предоставляли мне маленькую мечеть, чтобы я в ней молился. Однажды я вошел туда, произнес «Аллах велик» и начал молиться. Один франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крикнул: «Молись так!» К нему бросились несколько храмовников и оттащили его от меня, и я снова вернулся к молитве. Однако этот самый франк ускользнул от храмовников и снова бросился на меня. Он повернул меня лицом к востоку и крикнул: «Так молись!» Храмовники опять вмешались и оттащили франка. Они извинились передо мной и сказали: «Это чужестранец, он приехал на днях из франкских земель на севере и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, как на восток». – «Хватит уже мне молиться», – ответил я и вышел из мечети. Меня очень удивило выражение лица этого дьявола, его дрожь и то, что с ним сделалось, когда он увидел молящегося по направлению к кибла.

Я видел, как один франк пришел к эмиру Муин ад-Дину, да помилует его Аллах, когда тот был в Куполе Скалы, и сказал: «Ты хочешь видеть бога ребенком?» – «Да», – сказал Муин ад-Дин. Франк пошел впереди нас и показал нам изображение Святой Девы, на коленях которой сидел маленький Мессия. «Вот бог, когда он был ребенком», – сказал франк. Великий Аллах выше, чем то, что говорят нечестивые о нем.

Я искал возможности посетить короля франков, чтобы договориться о мире между ним и Джемаль ад-Дином Мухаммедом ибн Тадж аль-Мулуком (договор 1140 года между Дамаском и франками; судя по этому отрывку, автор участвовал в составлении проекта договора). Мои надежды на успех основывались на службе, которую некогда сослужил мой покойный отец королю Балдуину, отцу королевы, супруги короля Фулька, сына Фулька (Балдуин II был гостем эмира Шайзара во время одного из периодов плена, как сообщил сам Усама в своих трудах). Франки сгоняли ко мне пленных, чтобы я их выкупил, и я выкупал тех из них, кому Аллах облегчал освобождение. Один из франков, дьявол по имени Уильям Джиба, вышел на своем корабле как пират и захватил судно с магрибскими паломниками, которых было около четырехсот душ мужчин и женщин. Ко мне приходили все новые пленные с их владельцами, и я выкупил тех, кого был в состоянии выкупить. Среди них был один молодой человек, который приветствовал меня и сел, не говоря ни слова. Я расспросил о нем, и мне сказали, что это аскет и что хозяин его дубильщик. Я спросил последнего:

– Сколько ты хочешь вот за этого?

Тот ответил:

– Я продам его не иначе как вместе с этим стариком, как я и купил их, за сорок три динара.

Я выкупил их и выкупил еще нескольких для себя, а нескольких для эмира Муин ад-Дина, да помилует его Аллах, всего за сто двадцать динаров. Я отвесил сколько было со мной денег, а остальное обещал заплатить.

Приехав в Дамаск, я сказал эмиру Муин ад-Дину:

– Я выкупил пленных от твоего имени, но не смог заплатить за всех наличными. Но теперь я у себя дома, и, если ты хочешь их взять, заплати их цену, а если нет, я заплачу сам.

– Нет, – ответил эмир, – я сам заплачу их цену: ведь мое самое большое желание – получить за них небесную награду.

Муин ад-Дин был выдающимся человеком в своем стремлении вершить добро и получать за него воздаяния свыше. Он отвесил их стоимость, а я через несколько дней вернулся в Акру. У Уильяма Джиба оставалось тридцать два пленных, и среди них была жена одного из тех, кого я выкупил. Я хотел купить ее у Уильяма, но не мог тогда заплатить за нее. Позже я поехал к нему, да проклянет его Аллах, и сказал:

– Продай мне еще десять из них.

– Клянусь, – ответил он, – я продам только всех вместе.

– У меня нет с собой денег, чтобы заплатить за всех, – возразил я. – Я куплю часть их сейчас, а в следующий раз куплю остальных.

Но он ответил:

– Я продам тебе только всех сразу, – и я уехал, а Аллах, да будет ему слава, предопределил всем убежать в ту же ночь. Жители деревень вокруг Акры все были из мусульман, и, когда к ним приходил пленный, они прятали его и помогали им добраться до мусульманских территорий. Проклятый Джиба преследовал их, но ни один из них не попался ему в руки, и Аллах в своей бесконечной милости спас их всех. На следующее утро Уильям потребовал у меня платы за ту женщину, которую я хотел купить и не заплатил денег, а она убежала вместе с остальными беглецами. Я сказал ему:

– Передай ее мне, и я заплачу.

– Ты все равно должен заплатить, потому что мы договорились о покупке вчера. – Он заставил меня заплатить ее стоимость, и я заплатил, и это показалось мне пустяком, так я был рад освобождению этих несчастных.

В войсках короля Фулька, сына Фулька, был всадник, пользовавшийся большим почетом, который прибыл из их страны, совершая паломничество, и возвращался туда. Он подружился со мной, привязался ко мне и называл меня «брат мой»; между нами была большая дружба, и мы часто посещали друг друга. Когда он собрался возвращаться по морю в свою страну, он сказал мне: «О брат мой, я отправляюсь в свою страну и хотел бы, чтобы ты послал со мной своего сына. – А мой сын был в это время при мне, и было ему от роду четырнадцать лет. – Пусть он посмотрит на наших рыцарей, научится разуму и рыцарским обычаям. Когда он вернется, он станет по-настоящему умным человеком». По-настоящему умный человек не мог произнести такие слова; ведь мой сын мог попасть в плен, а не совершить поездку в страну франков. И я ответил моему другу: «Поверь, я не мог бы пожелать ничего лучшего для своего сына, но, к сожалению, его бабушка – моя мать – очень его любит и не позволила ему выехать со мной, пока не заставила поклясться, что я привезу его к ней обратно». – «Значит, твоя мать еще жива?» – спросил франк. «Да», – сказал я. «Тогда не поступай против ее желания», – сказал он.

Я поехал однажды с эмиром Муин ад-Дином, да помилует его Аллах, в Акру к королю франков Фульку, сыну Фулька. Там мы увидели одного генуэзца, прибывшего из франкских земель и привезшего с собой большого сокола и маленькую собачку. Когда сокола пускали на журавля, собака бежала под соколом, и, когда он захватывал птицу и спускался с ней на землю, она вцеплялась в нее зубами и та не могла вырваться. Эмир Муин ад-Дин попросил этого сокола у короля франков, и его отобрали у генуэзца вместе с собакой. Король подарил их эмиру, и животные отправились с нами. По пути я видел, что сокол бросается на газелей так же, как на мясо, которое мы ему давали. Мы приехали с ним в Дамаск, но жизнь его оказалась там непродолжительной. Он ни разу не участвовал в охоте и довольно скоро умер.

Я посетил могилу Иоанна, сына Захарии – да благословит их Аллах! (и Захария, и его сын считались пророками и почитались мусульманами) – в провинции Наблус. Помолившись, я вышел на площадь, примыкающую с одной стороны к священному участку. Я обнаружил полуоткрытые ворота, открыл их и вошел в церковь. Внутри было десять старцев. Их головы были седыми как лунь. Они были обращены лицами на восток (нормальная практика для христиан того времени), а на груди были посохи, оканчивающиеся перекладинами, загнутыми на концах, как задняя часть седла. Они клялись на этот знак, и оказывали гостеприимство тем, кто в нем нуждался (значение этих слов не вполне ясно; кресты в форме посохов, возможно, были привычными для этих монахов церкви Святого Иоанна). Их благочестие тронуло мое сердце, но одновременно оно огорчило меня, потому что я никогда не видел такого рвения и преданности среди мусульман. Какое-то время я обдумывал этот опыт, и однажды, когда Муин ад-Дин и я проезжал мимо Дома фазана (монастырь суфиев), он сказал мне: «Я хочу здесь спешиться и навестить аскетов». Я согласился. Мы вошли в длинное здание, поставленное под углом к дороге. Сначала мне показалось, что там никого нет. Потом я увидел около сотни ковриков для моления, и на каждом – суфия, их лица были просветленными, а позы выражали ревностное служение. Это было утешительное зрелище, и я возблагодарил Аллаха за то, что среди мусульман есть такие люди. До этого я не видел суфиев и не знал, как они живут.